Текст книги "Непоследние времена"

Дмитрий Владимирович Соколов-Митрич
Непоследние времена

Дорогой читатель!

Выражаем Вам глубокую благодарность за то, что Вы приобрели легальную копию электронной книги издательства «Никея».

Если же по каким-либо причинам у Вас оказалась пиратская копия книги, то убедительно просим Вас приобрести легальную.

Как это сделать – узнайте на нашем сайте www.nikeabooks.ru

Предисловие

Срочное сообщение

Писать про хороших людей очень трудно, гораздо труднее, чем про плохих. И эта трудность – не профессиональная, эта трудность психологическая. Выводить на чистую воду подонков и мерзавцев – вообще одно удовольствие. Когда ты обличаешь, ты самовозвышаешься посреди торжествующего зла, ты рыцарь на белой лошадке, ты пророк в своем отечестве. Это сносит крышу, как смесь водки с шампанским и в какой-то момент ты уже просто не способен видеть вокруг ничего, кроме мерзости. В твоем глазу уже слишком много бревен, душа требует последних времен, ты обличаешь и обличаешь, не желая признаваться себе в том, что твоя праведная борьба – лишь изощренная форма нарциссизма. Хорошо натасканная совесть никогда не будет кусать своего хозяина.

С хорошими людьми все совсем по-другому. Хорошие люди – это такие сволочи, от которых собственному самолюбию поживиться нечем. На такого человека уже невозможно смотреть сверху вниз. Достойный человек уязвляет самим своим существованием: чем больше ты встречаешь таких людей, тем отчетливее проясняется печальная истина: мир прекрасен и ты – далеко не лучшее его украшение.

Один из самых больших сюрпризов, которые мне преподнесла моя собственная жизнь, – это осознание того, что я, оказывается, оптимист. До 35 лет я был уверен в обратном. Честно говоря, до этого возраста я просто не задумывался на эту тему всерьез. А по умолчанию в России все пессимисты. Быть оптимистом – это почти измена Родине.

Я даже помню тот момент, когда это произошло. Я гулял с сыном и женой в Горках Ленинских, вокруг была просто фантастически красивая золотая осень, у меня было хреновое настроение, и вдруг мне стало до ужаса стыдно. Как можно быть чем-то недовольным, когда у тебя перед глазами природа, которая не знает уныния? Даже увядание у нее – это триумф. У тебя депрессия? Возьми в руки лист с дерева и просто посмотри на него внимательно. Кто-то из святых сказал, что люди ищут чуда, но разве не чудо – строение листа?

Через три месяца я бросил курить. Потому что понял: хочу жить долго.

Мы привыкли рассматривать выбор между оптимизмом и пессимизмом как акт оценки окружающей действительности. «Ты оптимист?» – спрашивают тебя, и ты сразу думаешь о том, что будет с Родиной и с нами. И если ситуация в доме, городе, стране оставляет желать лучшего, язык сам поворачивается: «Я пессимист». Потому что «я оптимист!» в данном контексте будет переведено так: у меня все прекрасно, я живу в лучшей стране, Путин умница, а транснациональные корпорации желают нам добра. Ну и кто ты после этого? Одно из двух: либо дурак, либо конформист. Не самый лучший имидж даже для внутреннего потребления.

Такая трактовка этой дихотомии, на мой взгляд, могла прийти только из стана пессимистов. Потому что для настоящих оптимистов оптимизм – это вообще о другом. Оптимист – он просто живет и действует, он не оценивает того, что вокруг него происходит, это для него вторично. И именно в силу этого обстоятельства он – оптимист. Зачем человеку действующему отягощать себя характеристиками окружающей действительности? Это имеет смысл только в одном случае – если это та самая действительность, которая имеет непосредственное отношение к твоему действию. Но тогда ее несовершенство – не субъект, а объект. А раз так – это уже не может быть поводом для пессимизма. Потому что ты рассматриваешь реальность как то, что можно и нужно изменить к лучшему. И это «можно и нужно» – в твоих руках, а может быть, даже в руках более умелых и надежных.

Безусловно, пессимизм – дочерняя структура материализма. Если все вокруг материально, если жизнь – это вечный круговорот молекул, то радоваться особо нечему. Я проживу столько-то лет, напишу столько-то текстов, сожру столько-то тонн питательных веществ, столько-то раз позанимаюсь сексом, столько-то раз возьму кредит, выращу кусок мяса под названием «мой ребенок» и пойду кормить червей. Что ты там говоришь, товарищ Лейбниц? Мы живем в лучшем из миров? Спасибо, я посмеялся.

Пессимизм – это порочный круг, из которого можно вырваться только усилием веры. Пессимисты всегда косят под реалистов: «Хорошо, – говорят они, – я готов стать оптимистом, если…» И тут же выкатывают миру свой список требований – абсолютно материалистичных по сути. Но даже если они получат желаемое, ничего не изменится. Потому что вещи, удовольствия и даже переживания более-менее высокого порядка – все это преходяще, все это на пару минут, все это быстро разочаровывает. Если же у пессимиста появляется ценность высшего порядка, он тут же перестает быть пессимистом, независимо от состояния окружающего мира. Материальное становится второстепенным, а идеальное – оно животворит уже в силу того, что оно идеальное. Все вокруг обретает смысл, цепь замыкается, по ней бежит ток, и нет больше никакого пессимизма. Полная свобода.

Когда оптимистический образ мысли становится образом действия, это называется энтузиазмом. Люблю этимологию: она отвечает на многие вопросы. En Theos, от которого происходит «энтузиазм», дословно означает «в Боге». Я, кстати, давно понял, как отличить людей реальной веры от сектантов, выучивших правильные догмы и молитвы. Настоящие верующие – они всегда рады, они верят в лучшее, потому что чему печалиться, если ты живешь в мире, который сотворен Богом, и судьба этого мира предрешена: зло будет повергнуто. «Даже если все вокруг плохо, просто попробуй улыбнуться – хотя бы механически, как американцы улыбаются. И сразу почувствуешь: все не так уж плохо!» – говорил мне один священник, который живет в такой глуши, что трудно не впасть в отчаяние.

В этой книге собраны репортажи и публицистические заметки, которые я писал на протяжении десяти лет. Это не просто краткое содержание моей трудовой деятельности, «отчетный концерт» за прошедший период. Надеюсь, между строк заметна сердечная работа автора. Любой журналист, какого бы циника он из себя ни строил, занимается этой работой столь же упорно, как и той, за которую ему платят деньги. Это второе, невидимое крыло, без которого ни один его текст не долетит до ума и сердца аудитории.

«Непоследние времена» – не проповедь и не психотерапия. В этой книге нет розовых соплей и достаточно ложек дегтя. Это просто попытка улучшить вам всем настроение. Срочное информационное сообщение о том, что все средства для счастливой жизни у вас под рукой, ничего не надо покупать, добывать, воровать. Просто верьте хоть во что-нибудь, и все будет хорошо. Только не в свои силы, не в человечество и прочую фигню. В этом слишком легко разочароваться. Возьмите в руки лист с дерева и посмотрите на него внимательно. Он подскажет.

1. Наши люди

Спасти рядового Бондарева

Бабушка-процентщица

Журналист не меняет профессию

Мужики летят на биеннале

Назло скинхедам

Немного личного

Новые беспредельщики

Когда я в первый раз услышал, как человек с гордостью говорит: «Мы – беспредельщики!» – думал, что мне послышалось. Потому что человек этот был весьма достойным, смелым, умным и вообще – священником. Сумел сколотить в городе Кимры Тверской области команду единомышленников, вместе с которыми противостоит цыганско-милицейской наркомафии и даже иногда ее побеждает.

– Про нас так и говорят: это отморозки, они за идею, – улыбается поп-беспредельщик. – И что с нами делать, никто не знает. Купить нельзя, запугать нельзя, а убить – рука не поднимается.

Это было лет пять назад, но с тех пор слово «беспредельщик» в значении «смелый, неподкупный, идейный» нам, журналистам, приходится слышать все чаще. В профессиональной репортерской среде оно уже стало термином. Им называют персонажа-камикадзе, который готов разворотить муравейник, в котором живет, выдать сенсационную информацию под своим именем, открыто встать в оппозицию к тем, от кого зависит его благополучие, а то и жизнь, – причем не ради денег, славы или сведения счетов, а просто так – за правду.

Ставропольский край, Александр Губанов, бывший следователь, а ныне – юрист и правозащитник по прозвищу «Беззубая акула». У него действительно почти нет зубов, он ходит в заношенном кожаном плаще, но в крае его боятся, не любят и уважают. Губанов очень хорошо юридически подкован, обладает феноменальной работоспособностью и имеет слабость ввязываться в некоторые дела не за деньги, а из принципа. Причем если уж это случилось, то не дай Бог кто-нибудь попробует его перекупить: силы Губанова удесятерятся. Беспредельщик.

Тамбовская область, Людмила Струкова, сельская учительница немецкого языка. Дети в ее селе почти без остатка делятся на тех, у кого родители пьют много, и тех, у кого они пьют всегда. Поэтому своих учеников Людмила Николаевна не только учит, но и спасает – и ради этого умеет прошибать лбом любые стены и напрягать людей, больших и маленьких. Однажды, чтобы пристроить в Суворовское училище своего ученика, она намотала на велосипеде три тысячи километров, добралась до меня, вышла на министра обороны России, поспособствовала увольнению начальника суворовки и все-таки добилась своего. Едва ли кто-нибудь готов на такие подвиги ради больших денег, а она – ради будущего одного пропащего ребенка. Беспредельщица.

Или вот еще. Калужская область, Павел Бобриков, действующий гаишник. В райцентре Ферзиково от него воют все сословия, потому что Бобриков не берет взяток. Однажды даже отказался от сорока тысяч рублей. Если тебя остановил Бобриков, то будь ты хоть начальник Бобрикова – он тебя все равно оштрафует. Живет честный гаишник в бывшем солдатском бараке, воду греет на плите в тазиках, разводит кроликов, потому что не хватает денег на мясо, имеет двоих детей – и все равно, подонок, честный. Логическому объяснению такое поведение не поддается. Вы бы на его месте брали? Я бы брал. А он – нет. Отморозок.

Этимология – моя любимая наука. По тому, как со временем выворачиваются смыслы слов, можно безошибочно писать историю народов. Еще недавно беспредельщиками называли тех, кто ради быстрой выгоды был готов грубо нарушить даже уголовные понятия. Потом эта семантическая единица из криминального лексикона перекочевала в язык нормальных людей и даже государственных лидеров. Ее отрицательный смысл сохранился, но с маленькой поправочкой: беспредельщиками теперь стали те, для кого не писан закон Российской Федерации, а не воровской кодекс. Уже неплохо.

И вот теперь такой головокружительный лингвистический трюк: слово «беспредельщик» начинает звучать гордо. Отморозки нового типа встают в один ряд с Жанной д Арк, Махатмой Ганди, Павкой Корчагиным и доктором Хайдером.

Но язык – не циркач. Он ничего не делает на потеху публике. Если что-то интересное происходит в языке, значит, нечто важное уже произошло в реале. Что же именно?

Один из синонимов слова «беспредел» – «внесистемность». К приставке «вне» претензий нет, она имеет вспомогательное значение. Вопросы – к корню. Системность той эпохи, когда слово «беспредел» завоевало массы, строилась по преимуществу на моральных началах. Готовность нарушить нормы и догмы ради денег, славы, влияния, конечно, очень даже имела место, но рассматривалась как исключение из системы человеческих взаимоотношений и осуждалась обществом.

Пройдя сквозь шоковую терапию, дефолт, эпоху терактов, череду терапевтических реалити-шоу типа «съешь товарища» и прочие испытания, мы стали другими людьми. То, что еще вчера называлось беспределом, мы приняли за основу и построили на этом фундаменте систему новых взаимоотношений. Мы свыклись с мыслью, что всеобщая продаваемость человека со всеми его принципами и совестями – это нормальное состояние общества и даже в какой-то степени инструмент его стабильности. «Мы» – это не только граждане России. В западноевропейском сознании эта «трепанация черепа» просто произошла чуть раньше. Невидимая рука, управляющая современным миром, – это рука не Ивана Грозного, а Ивана Калиты. И этот Калита не любит всего, что дороже денег. А дороже денег могут быть только разнообразные формы идейности: вера, правда и прочая хрень. Именно они и не дают жить спокойно беспредельщикам нового типа. И знаете что? Я не хочу, чтобы их было слишком много. Но я за то, чтобы они были. В пределах разумного.

Спасти рядового Бондарева

Почему лейтенант Попов из города Камышина, даже потеряв две трети крови, не считает себя героем

Во время учебных занятий на полигоне Ельшанка рядовой Данила Бондарев совершил ошибку при метании гранаты. За три секунды до взрыва РГД-5 оказалась у него под ногами. Спасая солдата от смерти, замполит Виталий Попов успел закрыть его своим телом, приняв силу взрыва на себя. Данила Бондарев остался цел и невредим. Виталий Попов тяжело ранен, но жив. Когда поправится, министр обороны наградит его орденом Мужества.

Капитан Демиурчиев вложил ее в мою ладонь, прижав к черному корпусу спусковой рычаг, и выдернул красную чеку. Пока рычаг прижат, граната не взорвется.

– Если ты сейчас его отпустишь, – сказал Демиурчиев, – граната взорвется через 3,2–4,2 секунды.

Я отпустил рычаг. Прошло 3,2 секунды, 4,2 секунды. Граната не взорвалась. Граната была учебная. Я об этом знал.

Но даже этот взрыв понарошку нельзя не почувствовать. Когда прошло 4,2 секунды, что-то дрогнуло и волна пошла по всему телу.

Капитана Демиурчиева, командира разведроты, зовут Роман Геродото-вич, он грек. Виталий Попов, его заместитель по воспитательной работе, – русский, родом из Ростовской области. Николай Яранский – чуваш. Эдуард Брегвадзе – грузин. Раиль Измайлов – казах. Это по паспорту. Встреть я, например, Брегвадзе и Геродотовича на улице, подумал бы, что они братья. «Так оно и есть, – говорит Эдуард. – У нас одна национальность – ВДВ».

Геродотович показал устройство запала. Помолчав, добавил:

– Дальность разлета осколков – двадцать пять метров. Радиус сплошного поражения – семь метров.

– А сколько было в тот день между Виталиком и разорвавшейся гранатой?

– Два метра.

Виталий Попов уже две недели как в Москве, в 6-м клиническом госпитале. Сюда он был направлен после операции в Камышине и лечения в Волгограде. Его регулярно навещает невеста Светлана. Маму он уже отправил домой. Отца нет, он умер несколько лет назад. Несчастный случай.

Рядом с другими пациентами Виталий кажется абсолютно здоровым. Только хрипит немного. Шрам на лице, шрам на шее и ампутированная фаланга пальца на левой руке – все, что заметно на первый взгляд. Адская боль, потеря двух третей крови, сложнейшая операция – все это позади. Но впереди еще одна сложная операция.

– Тут одна газета в Волгограде написала, что, типа, я всю жизнь мечтал совершить какой-нибудь подвиг – и вот совершил. Увидел, значит, гранату – дай-ка, думаю, подвиг совершу. Даже в кино так не бывает.

– А как бывает?

– Рассказываю. Мы с бобром пошли метать гранаты…

– С бобром?

– Если на солдата надеть все что положено, он становится похож на бобра. Короче, я показал ему все, что надо. Он метнул. Только присели в окопе, смотрю – а граната у нас под ногами. Первая мысль – схватить и выкинуть. Но оставалось секунды полторы – могло не хватить. Вторая мысль – выпрыгнуть самому. Это я, наверное, сделал бы, если бы видел, что Данила тоже заметил гранату. Но он был уверен, что бросил ее, и, если бы я выпрыгнул, а он остался, я бы его просто подставил.

– Вы с ним были друзьями?

– Да нет, отношения были обычные. Командир – подчиненный. Но если без дураков, солдат неплохой. Погиб – было бы жалко.

– А если бы ты выпрыгнул, тебе бы за это что-нибудь было?

– Ну, потаскали бы по инстанциям, Геродотычу бы пистон вставили… Тут реально боец сам виноват. В госпиталь он ко мне потом приходил, говорит: «Извини, у меня тогда рука замерзла, я ее просто не чувствовал». «Да ничего, – говорю, – надо было сказать, мы бы подождали». Короче, не знаю, что тогда сработало. Он сидел чуть правее меня. Я отодвинул его и начал уже прикрывать, а сам до конца прикрыться еще не успел. Взрыв я даже не услышал, а увидел – вся картинка перед глазами вдруг стала красной, как будто телевизор испортился. У меня тогда одна мысль промелькнула: «Вот это приход…»

– Наркоманы так говорят о кайфе.

– А у нас так говорят о смерти…

– …А почему не уход?

– Понятия не имею. Не я это придумал. Наверное, приход – это когда уже все, когда приходишь ТУДА. То, что я ТУДА так и не дошел, это просто счастливая случайность. После взрыва я, наверное, на несколько секунд вырубился. Мне потом некоторые говорили, что это душа у меня выскочила, рванула на тот свет, но почему-то вернулась.

– Ты из военной семьи?

– Нет. Отец покойный в совхозе работал – «Донские зори». А я, стыдно признаться, девять классов на одни пятерки окончил. А одиннадцать – с одной четверкой. Но за поведение всегда был «неуд». Старший брат служил контрактником в Боснии, и я мечтал о военной службе – хотел мужиком стать. Поехал поступать в Новочеркасское училище связи. Побыл две-три

недели, увидел, какая там дуриловка, и передумал. Мать устроила в Институт гидромелиорации. Проучился год – нет, тянет в армию. В ту, которую я сам себе представлял. Поговорил с матерью – она меня понимает. Бросил институт и поехал с другом поступать – он в Рязанское десантное училище, я в Московское общевойсковое. Меня приняли вне конкурса – учли год учебы в вузе. Но и там мне не понравилось: блат, полно генеральских сынков, атмосфера соответствующая. Короче, забрал я документы и ждал запросов, чтобы пройти по донабору. Мы все надеялись на Благовещенское училище морской пехоты, но запрос пришел из Новосибирска. Там есть факультет разведки. То, что надо. Отучился пять лет, оказался в 56-й десантноштурмовой бригаде в Волгодонске. Потом она стала полком в составе 20-й мотострелковой дивизии. Нас передислоцировали в Камышин.

– Расскажи про Чечню.

– Не буду. Пусть лучше Геродотыч расскажет.

– Передать ему что-нибудь?

– Передайте ему, чтобы он жарил рыбу. Он поймет.

– Роман Геродотович, вам передали, чтобы вы жарили рыбу.

Демиурчиев рассмеялся:

– Когда приедешь, спроси его: «А за сковородкой сходил?»

– А что все это значит?

– Да ничего не значит. Мы с ним на двоих квартиру снимаем. Вот и подкалываем друг друга.

Полчаса езды на «шишиге», и мы в двадцати километрах от Камышина, на том самом полигоне Елыианка. Бойцы в белых маскхалатах добирались сюда на лыжах – задача стояла пройти незамеченными даже для гаишников и милиции. Полигон – в глубоком овраге. Мы зашли в офицерскую палатку. Четыре кровати, земляной пол, печка-буржуйка, стол со скамейками и запах, который капитан Демиурчиев тут же вдохнул полной грудью.

– Еще он сказал, чтобы ты рассказал про Чечню.

Геродотович задумался.

– Не знаю я, чего рассказывать. Сначала был Дагестан. Оттуда перешли в Чечню. Он командовал взводом, четырнадцать человек по штату. За девять месяцев ни одного убитого и всего двое раненых – во время штурма высоты 861,7. Это было второго марта, на следующий день после того, как шестая рота полностью полегла при штурме другой высоты. У нас из 95 человек четверо убитых и двадцать раненых. Когда мы взяли высоту, насчитали двадцать мертвых духов. И сколько трупов еще они с собой унесли. Виталик тогда получил медаль ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени. Могу рассказать случай, как он ночью ездил на БТР из Грозного в Старые Атаги. Ему командир поставил задачу проверить эту дорогу – ну, он и проверил. А потом оказалось, что командир всего лишь имел в виду проверить маршрут по карте, по агентурным данным, а на предмет заминирования – это уже саперы будут работать. Это неправда, что друг познается на войне, – там все стараются быть крутыми. А вот на гражданке бывает, что друга-героя за сковородкой сходить не допросишься. Попов – просто нормальный парень, и на войне, и в мирное время.

Место того взрыва – на самом дне оврага. Когда мы взбирались по крутому склону, лейтенант Раиль Измайлов из медицинской роты рассказывал, как они тогда так же топали с носилками на руках – и все говорили, говорили, не переставая, чтобы Попов сознание не потерял.

– Минут через сорок только доставили его в госпиталь. Потом всем полком кровь сдавали. А знаете, что Попов сказал, когда его стали раздевать, чтобы положить на операционный стол?

– Что?

– «Только трусы не снимайте».