Текст книги "Шерас. Летопись Аффондатора. Книга первая. 103-106 годы"

Атакующих было не менее пятидесяти тысяч, все они были прекрасно вооружены и, судя по слаженным действиям, хорошо обучены. При ближайшем рассмотрении в них с удивлением признали иргамов – миролюбивых соседей, с которыми жители города крепко дружили и бойко торговали. Начальник городского гарнизона искренне недоумевал: откуда появилось такое крупное войско, как удалось противнику никем не замеченным проникнуть в глубь страны, куда же смотрели авидронские пограничные заставы, коды, крепости? – и зачем иргамам вообще штурмовать Де-Вросколь?

Городской гарнизон насчитывал всего три тысячи человек. Малая численность защитников, слабость и неподготовленность укреплений, а также сама неожиданность нападения предрешали исход событий. И всё же авидронские воины дрались с завидным упорством: метали в иргамов стрелы, дротики и все, что было под рукой, при помощи хитроумных механизмов опрокидывали лестницы, а когда на стене завязывался рукопашный бой, бились ожесточенно и неизменно сбрасывали вражеских воинов со стены.

Шагах в двухстах от главных ворот города уже давно стоял конный иргамовский отряд. Впереди него, чуть в отдалении, внимательно следил за штурмом могучий всадник в черном плаще и бронзовом панцире. Его своенравный конь, высокий мускулистый красавец, утомленный бездействием, вел себя неспокойно – переступал с ноги на ногу, мотал головой и всхрапывал от возмущения. Впрочем, суровый воин легко справлялся с его норовом.

Штурмующие накатывались волнами, прикрываясь от стрел и камней небольшими щитами, и, оказавшись у основания стены, с криками устремлялись вверх по лестницам. На стене шел непрекращающийся рукопашный бой. Но закрепиться даже на маленьком участке атакующим пока не удавалось – все, кто добирался до вершины, вскоре летели вниз. Авидроны сдерживали натиск, сражались храбро, не прячась за спинами товарищей. Было очевидно, что воспользоваться внезапностью нападения в полной мере иргамам не удалось: количество защитников на глазах увеличивалось, видимо пополняясь за счет местного ополчения и горожан. В рядах иргамов было много толкотни, путаницы. Лучники, вместо того, чтобы обстреливать противника, почему-то вышли из боя и сейчас отдыхали на краю леса, в полутысяче шагов от стены.

Наблюдая за безуспешными атаками своих собратьев, всадник в черном плаще кусал губы, а иногда громко ругался, проклиная некоего Хавруша, и, только когда заметил приближающуюся сановную кавалькаду, смолк и поклонился в почтении. К нему подъехал тучный мужчина, закутанный в обычный дорожный плащ, – средних лет, с маленькими ножками и огромным, будто раздувшимся, телом. На первый взгляд он выглядел неуклюжим, словно по чистой случайности оказался в седле, да еще на поле боя. Однако иногда он проявлял такую неожиданную сноровку и подвижность, что в нем угадывался превосходный наездник и опытный воин. Это был сам Хавруш – Верховный военачальник Иргамы и младший брат правителя страны – Тхарихиба.

– Говорят, Дэвастас, ты не доволен штурмом и винишь меня во всех неудачах? – с вызовом осведомился он, холодно взглядывая из-под густых бровей.

– Подлый навет! – пылко, но не вполне искренне отвечал Дэвастас. – И в мыслях, и на словах я славлю тебя, Хавруш, и готов сейчас же умереть, если на то будет твоя воля!

Верховный военачальник заставил коня остановиться так, чтобы быть как можно ближе к воину и дальше от своих попутчиков.

– Я знаю, что больше всего на свете ты жаждешь славы и наград. Я могу осуществить все твои мечты. Ты молод, смел и жесток – я видел, что стало с гарнизоном авидронской крепости и с ее начальником. Ты мне подходишь. Только есть у меня одно условие: будь предан только мне. Стань моим верным слугой. И ты получишь все!

Дэвастас поклонился:

– Я всегда был безусловно верен тебе и твоему брату, нашему великому правителю – Тхарихибу…

– Оставь этот напыщенный слог для церемониальных речей, – раздраженно перебил Хавруш. – При чем тут Тхарихиб? Я – твой единственный повелитель! Поклоняйся только мне, и станешь великим воином – знатным и богатым. Или умрешь от черной песчанки в заброшенном военном лагере, в бедности и пьянстве. Ну что, согласен?

Дэвастас отвечал не сразу, и это несколько покоробило его собеседника. Молодой воин привстал на стременах, вглядываясь куда-то в даль, огладил своего коня и лишь потом спрыгнул на землю, гремя доспехами. Приблизившись к Хаврушу, он полой плаща смахнул пыль с его сапога.

– Я буду верен тебе, Хавруш. Приказывай что угодно.

– Хорошо, – ответил Хавруш.

Он вынул ногу из стремени и слегка оттолкнул воина.

– Солнце еще не успеет подняться, когда наши славные воины скинут авидронов со стен и распахнут городские ворота. Тогда не медли! Возьми этот богатый город, который когда-то принадлежал нашим предкам. Он твой. Сожги его дотла, разграбь и поступи с жителями так, как тебе заблагорассудится.

– Я всё сделаю, как велишь, – хладнокровно отвечал Дэвастас.

– Хорошо. Возьми это славное оружие и носи его, не снимая. Оно придаст тебе силы. Не забывай, кто ты теперь есть!

И Хавруш протянул воину кинжал с навершием на рукояти в виде полупрозрачного зеленого камня. Дэвастас сразу узнал этот камень и эти ножны из витой серебряной проволоки, и глаза его радостно вспыхнули. Такими кинжалами Верховный военачальник награждал самых отважных воинов, отмечая их личную преданность и беспримерную отвагу. Каждый в иргамовской армии мечтал стать владельцем такого бесценного оружия.

Дэвастас бережно, двумя руками, принял кинжал и, чуть выдвинув лезвие из ножен, прикоснулся губами к его холодной тверди.

Хавруш удовлетворенно кивнул, ударил ногами в бока лошади и помчался прочь. За ним последовала вся его свита.

Дэвастас проводил глазами кавалькаду, потом прикрепил к поясу ножны кинжала и вернулся к своему скакуну. Схватившись одной рукой за холку, он, несмотря на тяжелые доспехи, легким движением вскочил на коня.

Все атаки иргамов были отбиты. Наконец штурмовые отряды отступили, оставив у городских стен несколько тысяч убитых собратьев. После небольшой передышки иргамы вновь пошли на штурм – на этот раз одновременно с разных сторон. В их рядах было теперь больше порядка. На стенах, сразу во многих местах, завязался рукопашный бой, но теперь ослабевшим защитникам города не удавалось скинуть противника. В яростной рубке авидроны гибли один за другим. Превосходство иргамов становилось всё очевиднее. Поскольку опрокидывать штурмовые лестницы было больше некому, циниты Хавруша беспрепятственно взбирались наверх, подбадривая друг друга победными криками…

Вскоре главные городские ворота распахнулись. Всадники Дэвастаса, подгоняя лошадей громкими восклицаниями, влетели в город и, не задерживаясь у стен, помчались по главным улицам, размахивая клинками и сметая всё на своем пути. Один поднял на копье попавшегося под руку горожанина, другой на полном скаку ударом меча снес голову авидронскому воину, кто-то выпустил стрелу в мальчишку с пращей и пронзил его насквозь. На перекрестках от конницы отделялись мелкие группы, заполоняя темные узкие улочки города. Всех, кто встречался, убивали на месте.

Дэвастас с несколькими сотнями всадников сразу проследовал к зданию Липримарии. Спешившись, иргамы ворвались на территорию дворца. Их атаковали стражники в тяжелых пластинчатых доспехах. Завязался бой.

Неудержимый Дэвастас сражался впереди всех. Он опрокидывал наземь тяжеловооруженных авидронов и добивал их длинным кинжалом с волнистым клинком. Его воины едва поспевали за ним, многие из них падали смертельно раненные, другие пятились под сокрушительными ударами тяжелых авидронских мечей; и, казалось, только Дэвастаса не смущает исступленное сопротивление авидронов. Лишь благодаря ему иргамы шаг за шагом теснили противника.

Дэвастас, ни на мгновение не ослабляя натиска, продолжал прорубать путь к дворцу, оставляя за спиной широкую просеку из лежащих друг на друге окровавленных тел. Наконечник авидронской стрелы расплющился о его массивное оплечье, свинцовая пуля, выпущенная из пращи, сбила султан на его шлеме… Но вскоре последний авидронский стражник рухнул на гранитные плиты дворцовой лестницы, и иргамы устремились по ее широким ступеням к громадному порталу в виде солнца, ведущим внутрь Липримарии.

Тем временем сопротивление защитников на стенах было сломлено. Иргамы добивали остатки гарнизона, поджигали или сбрасывали вниз метательные механизмы. В город хлынули тысячи пеших воинов, опьяненных жарким боем и кровью. Началась резня. Иргамы не ограничились убийствами и грабежами, а предались самому изощренному разгулу.

Тех, кто пытался защищаться, в ярости разрубали на куски. Мужчинам ломали кости, выкалывали глаза и подвешивали вниз головой; женщин швыряли к ногам вооруженной толпы; обезумевшие от вседозволенности циниты жадно набрасывались на жертву, рвали в клочья одежду и мучили до смерти. И никто не мог избежать расправы…

Когда стемнело, город озарился огнями пожаров. Разъяренные языки пламени рвались к небу, отбрасывая в стороны фонтаны искр. А на улицах, под стенами домов, на мостовых лежали тысячи обезображенных трупов.

Глава 2. В кратемарье

И длилась ночь бесконечно. И освещала небосвод Хомея, а с ней мириады звезд. Теплыми струями проникали в дома густые влажные сумерки, обволакивали безмятежно спящих, шептали над ними молитвы предков.

А потом был рассвет. Упорхнули прочь ночные бабочки. Река Анкона, клубясь в утренней истоме, наполнила улицы розовым туманом.

Из-за зубцов далеких башен, из-за золотых вершин дворцов уверенно поднимался неистово яркий факел – огромный солнечный диск. Его первые лучи, еще холодные и робкие, отогнали мрак, погасили звезды, окрасили пурпуром тонкую пелену облаков; потом, словно набрав силы, прибили туман к земле, увлажнив камни мощения, залили улицы радостными бликами, проникли сквозь окна в жилища, наполнив их мягким светом.

Город стал оживать, заполняться звуками. Скрипели повозки, ржали лошади, громко спорили торговцы, стучали в кузницах молоты, перекликались утренними сигналами гарнизонные трубачи.

Уличный шум нарастал, но в убранных роскошью покоях акелины, где стены были затянуты тканями, а пол устлан коврами и усыпан расшитыми подушками, было по-прежнему тихо. И только громкий оклик под самым окном разбудил юную девушку.

Андэль (так ее звали), стараясь не нарушить сон седовласого мужчины, соскользнула с высокого ложе, встала и с удовольствием потянулась. Легко ступая по мягким коврам, она приблизилась к окну и, ничуть не стыдясь наготы, выглянула наружу.

Посреди площади, рядом с Дорожным камнем, стоял в величественной позе виновник пробуждения девушки – немолодой гиоз с граненой дубинкой в руке. Голову воина прикрывал железный полушлем со сверкающими бронзовыми накладками, на шее красовался белый наградной платок; под синим коротким плащом, скрепленным на правом плече серебряной фибулой, угадывались пластинчатые оплечья и ножны меча. Рыбак, закутанный в старый плащ, с тяжелой корзиной на плечах, остановился, услышав оклик стража порядка, заметил на мостовой трепыхающуюся рыбешку, выпавшую из его корзины, подобрал ее, благодарно кивнул и продолжил свой путь…

Подняв белокурую головку к небу, Андэль вздохнула полной грудью чудесный воздух – сладковатый, с привкусом барбариса, и еще раз беззаботно потянулась.

За ее спиной послышался неясный шум. Андэль оглянулась. Мужчина, которому она этой ночью принадлежала, во сне перевернулся со стоном на спину. Он был стар, и его лицо напоминало распаханное поле – одни шрамы и морщины, но руки, которые он раскинул в стороны, были большими и жилистыми. Андэль знала, что они сильны, как клешни, она вспомнила его не по возрасту крепкие ночные объятия, могучие плечи, железную грудь…

Спящий старик был знатным воином. Его роскошные одежды, прочный цельнокованый нагрудник, церемониальный шлем, оружие с золотой насечкой лежали здесь же, на напольных подушках.

Седовласый военачальник посетил акелину накануне, приведя с собой целый отряд подвыпивших друзей. Он был радушно встречен, окружен целой свитой служанок и танцовщиц и препровожден на хирону, верхнюю открытую часть здания. Там благоухал цветочный сад и били прохладные фонтаны, и некоторое время он отдыхал под звуки ласковых песен черноволосых смуглянок. Притомленный неразбавленным вином, он кинул распорядительнице золотую монету и потребовал привести всех свободных от свиданий женщин. Ему без утайки были предъявлены самые дорогие девушки акелины – многие родом из далеких стран, но его выбор немало удивил: военачальник впился в персиковые губы неопытной соотечественницы шестнадцати лет. Он тут же уединился с ней, оставив остальных красавиц на попечение своих товарищей.

Андэль была люцеей, служительницей любви, всего несколько месяцев и еще не успела как следует поднатореть в науке сладострастия и всё же с легкостью перенесла ласки купившего ее авидрона, а сама была нежна и искренна и проявила удивительную старательность. К тому же старый воин не заставил ее усердствовать – накоротке атаковал, почти сразу протяжным вздохом возвестил о победе, обессилено сполз на бок и в то же мгновение уснул…

Девушка убедилась, что седовласый военачальник еще не проснулся, и вновь обратилась к окну. На этот раз ее внимание привлек гордый юноша на чалом коне. Худощавый и длинноногий, он крепко сидел в седле и держал спину прямо. На его плечах был выцветший шерстяной плащ, полы которого покрывали свислый лошадиный круп; под плащом виднелась довольно старая боевая паррада с нашитыми поверх тонкими медными пластинами. Всадник ехал с непокрытой головой – его густые ровно обрезанные волосы были чуть темнее пшеничного зерна. К седлу был приторочен грозный шлем с узкими щелями для глаз и рта.

Юноша был приятен лицом, только рваный шрам над губой несколько портил впечатление. Зато живой взгляд его был наполнен такой искрометной дерзостью, источал столько бурлящей молодости и отваги, что уродливый рубец на лице вдруг оборачивался из недостатка в достоинство, красноречиво подкрепляя внутреннюю силу глаз.

Молодой человек ехал себе, пока не поравнялся со зданием акелины.

Дом примыкал к площади, однако располагался чуть в глубине, как бы прячась. Тяжелые гранитные колонны образовывали две аркады, сходящиеся к вогнутому каменному порталу с массивными дверьми из черного дерева. Над входом были высечены знаки, обозначавшие место, а на створках дверей теснились резные изображения сластолюбивых женщин, служившие неграмотным людям указателем.

Всадник бросил равнодушный взгляд на здание акелины, на изразцовый пол у входа, на каменную голову клыкастого слона, охранявшую калитку во двор дома, и неожиданно заметил в оконном проеме второго яруса обнаженную наблюдательницу. Он незаметно натянул поводья, выпятил грудь и, приподняв голову, несколько смущенно улыбнулся. Девушка лишь неопределенно качнула головой – то ли ответила на приветствие, то ли, наоборот, пренебрегла им, а вскоре, заметив, что юноша украдкой разглядывает ее, поджала губы и отступила в глубь жилища. Молодой человек разочарованно попридержал лошадь, даже невольно привстал на стременах, пытаясь заглянуть в пустой проем, но, убедившись, что спугнул обнаженную красавицу, нехотя двинулся дальше.

Андэль никогда не стеснялась своего нагого тела: она знала, насколько привлекательны ее плечи, маленькая крепкая грудь и тонкая шея, но могла ли она позволить какому-то проезжему юнцу бесцеремонно себя разглядывать? Спрятавшись, она продолжала наблюдать за всадником и в конце концов решила, что, очевидно, он новобранец и направляется в военные лагеря. Тут только она вспомнила об идущей войне, и ей на мгновение взгрустнулось.

Наконец солнце встало. Гигантское раскаленное ядро в фиолетовом ореоле заполнило собой большую часть неба. Звезды погасли, чтобы следующей ночью вернуться на небосвод. И только Хомея, вечный спутник Шераса, белым дымчатым шариком с двумя красными прожилками замерла над городом. Хомея – богиня многих племен и народов, богиня Тьмы и Света, которая никогда не спит.

Великая Грономфа, столица Авидронии, проснулась, скинула с себя душное одеяло розового тумана, и перед лицом Всевышнего предстал чудесный город, простирающийся от Анконы до лысых Сиреневых холмов. Его дворцы и здания сияли золотом и серебром, форумы и храмы – паладиумом и бронзой, город утопал в зелени просторных парков и причудливых садов на крышах домов.

Грономфа вдоль и поперек была изрезана частой паутиной водных каналов, которые, пересекаясь друг с другом, образовывали живописные водоемы. Хотя каждое утро тысячи лодок спешили покинуть свои пристани, обычно в каналах было просторно. Торговцы торопились доставить товары на рынки, перевозчики – мальчиков в ходессы, а мужей к месту служения; гребцы на богатых лодках никому не уступали дорогу, стараясь угодить тщеславию своих именитых хозяев, отправившихся спозаранку по неотложным делам. Но сегодня водные каналы были забиты до отказа. В некоторых местах сгрудились сотни лодок, застопорив движение. Борта стучали друг о друга, трещали весла, ломаясь о выложенные камнем берега. Многие, бросив лодочнику монету, сходили на берег, чтобы воспользоваться общественным экипажем, нанять конные носилки или продолжить путь пешком. Виной тому стали события, развернувшиеся на площади Радэя.

Эта площадь находилась в самом центре города, примыкая к Дворцовому Комплексу Инфекта – резиденции авидронских правителей, и представляла собой продолговатое плато, выложенное тектолитом – очень ценным и необычайно прочным камнем. Она была так велика, что на ней мог разместиться небольшой город. Все постройки, которые здесь располагались: казнильное место, солнечные часы, многочисленные изваяния, шатры торговцев, художественные мастерские, ювелирные лавки, – были временными и иногда частично или полностью сносились, когда требовалось провести военный смотр, церемониальное шествие или всеобщее празднество. И только Дерево Жизни всегда оставалось неотъемлемой частью площади.

Сегодня площадь Радэя была переполнена людьми. Лавочники, видя такое стечение народа, стали с удвоенной силой расхваливать оружие, драгоценности, вино и ткани, а владельцы открытых едален принялись громко зазывать посетителей, нарочно раздувая очаги, чтоб распространить кругом запахи съестного. Однако товары и жаренья сегодня не привлекали публику: спросом пользовались лишь услуги шнырявших повсюду юрких мальчишек с большими кувшинами за плечами – это были разносчики воды и продавцы горячих настоев. Многотысячные толпы внимали речам состязающихся в красноречии ораторов, которые без остановки сменяли друг друга. Тут и там с ораторских трибун раздавались гневные возгласы, и горожане шумно поддерживали выступающих.

Гулкое гудение людской толпы слышалось за несколько кварталов. На площадь с разных сторон вливались плотные колонны горожан и тут же присоединялись к слушателям. Местами началась давка, и гиозам, которых здесь было несколько сот человек, с трудом удавалось поддерживать порядок; уже несколько раз они пускали в дело свои граненые дубинки, наказывая за непослушание особенно строптивых. Увидев это, некоторые лавочники предпочли свернуть торговлю.

На другой стороне площади Радэя собирались группы новобранцев. Хмурые воины, присланные из учебных лагерей, строили юношей в ровные шеренги, сверяли списки, заставляли раздеваться до набедренников, и лекари тщательно осматривали их мускулистые загорелые тела. Не успевали собранные отряды покинуть площадь, как на их месте вырастали новые.

Но ни команды военачальников, ни выкрики десятков ораторов, ни возбужденный ропот толпы не могли заглушить энергичную речь человека в одеяниях тхелоса, выступающего недалеко от Церемониальных ворот Дворцового Комплекса. Взобравшись на высокую трибуну, он легко перекрывал все звуки своим мощным, глубоким и необыкновенно красивым голосом.

– Слушайте, люди! – обращался оратор к народу. – Я взываю к вам, жители Грономфы. Слушайте голос, плачущий по жертвам невинным. Голос, полный праведного гнева и жажды справедливой мести. Гневайтесь и вы и станьте в этом чувстве едины. И будет тогда всем вам одно славное имя – гордые авидроны!..

Речь оратора привлекла многих. На эту трибуну пускали не всякого, и тем более что люди быстро признали в говорившем первого советника самого Инфекта – Провтавтха, именно того человека, послушать которого многие сюда и явились. Речь его была удивительно складной, доводы убедительными, а призывы – созвучны сердцу.

О внезапном нападении иргамов знала уже вся Авидрония: почтовые голуби донесли ужасную весть до самых дальних поселений. Сто последних лет между соседями царили мир, обе страны благоденствовали, и поэтому авидроны не готовились к нападению, во всяком случае с этой стороны. Гарнизоны крепостей и городов были незначительны, новые укрепления не возводились, старые – не улучшались.

Предательство бывших союзников вызвало в городах народные волнения, которые не ограничились погромами в иргамовских кварталах, убийствами торговцев и путешественников. На улицах и площадях толпы авидронов настойчиво требовали отмщения.

Инфект Авидронии Алеклия, нынешний верховный правитель страны, оказался в сомнительном положении – гордясь разветвленной сетью лазутчиков и доносителей, которую имел в своем распоряжении, он не заметил у себя под носом целой армии. Враждебные отряды не только беспрепятственно пробрались в глубь авидронской территории, мимо многочисленных пограничных застав, кодов и крепостей, но и притащили с собой осадные приспособления. Ситуация осложнилась, когда стало известно, что волей случая, а может быть, и благодаря холодному расчету врагов в эти тревожные дни Алеклия не имел под рукой и двух десятков партикул. Все отряды находились либо в походах, либо их лагеря располагались слишком далеко от Грономфы.

Люди были взволнованы, на площадях бурлили разгневанные толпы. Многие направлялись в свои Рестории, места проведения собраний полноправных граждан, чтобы лично высказаться по поводу происшедших событий. Одни граждане высказывались за то, чтобы низложить правителя, не способного защитить страну, другие желали казни военачальников, виновных в падении Де-Вросколя. Некоторых авидронов заботила защита Грономфы, до которой врагам было всего лишь два дня пути, более решительные призывали к справедливому отмщению – разгрому самой Иргамы.

Инфекту Авидронии первый раз угрожали отстранением от власти. Стена Посланий, особое место рядом с Церемониальными воротами, была увешана табличками с требованиями весьма несдержанного тона. Впрочем, Алеклия не имел возможности ознакомиться с этими нелицеприятными посланиями. Вместе с Белой либерой – отрядом личных телохранителей, партикулой «Безумные воины» и несколькими тысячами всадников из грономфского гарнизона он находился на полпути к Де-Вросколю. Инфект передвигался в полном вооружении, на боевом коне и ехал во главе колонн, готовый в любой момент к смертельной схватке.

Передовой отряд авидронов, приблизившись к городу, не встретил иргамовских засад. Сам Де-Вросколь был пуст. Дворцы – разграблены, торговые суда сожжены, оставшиеся в живых люди угнаны в рабство. Те, кому удалось схорониться – а их было совсем немного, – вышли из своих укрытий и поведали о том, что происходило здесь некоторое время назад, хотя и без этих душераздирающих рассказов всё было ясно. К Инфекту подвели чудом выжившего и сильно напуганного начальника гарнизона Де-Вросколя. Алеклия приказал казнить изменника и порывался сделать это собственной рукой. С большим трудом советникам удалось его успокоить, и в итоге несчастного отправили в Грономфу, чтобы тот предстал перед Советом ристопии…

Речь Провтавтха собрала тысячи людей, и, казалось, позови он, все сейчас же пошли бы за ним в бой.

– …И смерть оных будет главным уроком живым, – вещал Златоустый Громогласец, как его нарекли в народе. – А наше спасенье – в божественной силе Инфекта. Помните, мы отказались от богов, которым поклонялись наши предки. Мы сами – избранный народ, и нам не нужны советы Гномов. Теперь мы сами стали богами. Я, ты, он, он… Наш божественный выбор пал на одного. И стал он Главным богом. Богом богов. И имя ему – Великий Инфект Авидронии. Божественный Алеклия! Мы пойдем за ним в рядах доблестных авидронских партикул! Наши храбрые отряды сметут трусливые толпы врагов! И будут жестоко наказаны Тхарихиб и подлый брат его – Хавруш…

Юноша на чалом коне, который некоторое время назад увидел в окне акелины обнаженную люцею Андэль, почти ничем не выделялся в толпе, слушающей Провтавтха. Был он геройского вида, держался довольно заносчиво и был вооружен длинным боевым кинжалом. Однако таких здесь было много. Он больше походил на ополченца, но, поскольку ополчения никто не собирал, в нем угадывался новобранец – будущий цинит. Молодой человек был крепок и худ, по мелким деталям в нем можно было определить жителя Грономфы, уродливый шрам над верхней губой добавлял пылкой, немного наивной воинственности всему его облику. Звали молодого человека ДозирЭ.

Красноречие Провтавтха вдохновляло. ДозирЭ трепетно ловил каждое слово Златоустого Громогласца, и сердце его переполняла отвага, а глаза то и дело вспыхивали ненавистью. Юноша дослушал речь оратора, развернул лошадь, стараясь не задеть слушателей, и двинулся прочь. Он пересек дворцовую площадь и задержался возле Дерева Жизни, чтобы в последний раз лицезреть это сокровище, сотворенное человеческими руками.

Мраморная лестница вела к постаменту, отлитому из паладиума – металла синего цвета. На нем стоял могучий дуб из чистого золота высотой с башню. Множество больших плоских изумрудов были выделаны под дубовые листья, продолговатые рубины походили на желуди, ствол и ветви были оплетены серебряной нитью с нанизанными на нее мелкими шлифованными алмазами. Дерево окружали пятнадцать золотых дев-месяцев в венках из божественного лотуса. Камни излучали нежное голубоватое сияние, так что над головами дев светились магические нимбы. Десять воинов в белых плащах и золотых доспехах охраняли воздвигнутое славными предками сказочное изваяние.

Об авидронском дереве из золота и драгоценных камней по всему континенту ходили самые удивительные легенды. Тысячи людей специально приезжали в Грономфу, чтобы только увидеть это чудо.

ДозирЭ должен был как можно скорее покинуть родной город, однако он не спешил, стараясь в полной мере насладиться своим нынешним положением. Он впервые в жизни был предоставлен самому себе, а в кошеле, обычно совсем пустом, звонко позвякивали монеты – один золотой инфект и десяток паладиумных, серебряных и медных. Эту внушительную сумму вручил ему отец, снаряжая сына в дорогу: он отдал ему все, что было накоплено за последние годы. Вдобавок будущий воин получил во владение Хонума – старого мерина с запавшей поясницей и свислым крупом, а также старую боевую парраду, большие медные пластины которой навечно запечатлели следы от ударов вражеских копий.

ДозирЭ одел парраду и прикрепил к поясу кинжал; ему не терпелось покинуть дом, но отец – старый цинит по имени Вервилл – затеял долгую прощальную церемонию. Наконец после витиеватых наставлений по отцовским впалым щекам покатились слезы: он прощался с сыном, и, быть может, навсегда. Что ж, старый воин не роптал: он был готов подчиниться воле богов; главное, что ему, боевому ветерану, не будет стыдно перед Инфектом: Авидрония получит прекрасного цинита, терпеливого в лишениях и беспощадного в бою.

Отец пожелал сыну множество наградных платков и вручил кошель с монетами. ДозирЭ с радостью принял деньги, тут же поспешил высвободиться из прощальных объятий расчувствовавшегося Вервилла и, придержав Хонума, ловко вскочил без помощи стремян в седло. Махнув родителю рукой, юноша тронул коня, однако, проехав несколько шагов, оглянулся со странным чувством. Он окинул последним взглядом ветхий дом, где родился и вырос, – обычное грономфское жилье бедняков, покосившиеся конюшни, старый сад, посмотрел на опечаленного отца, и ему стало грустно до слез…

ДозирЭ с трудом оторвал взгляд от Дерева Жизни – он бывал здесь часто, но каждый раз подолгу задерживался у золотого дуба – и слегка ослабил поводья Хонума. Старый конь вздрогнул и нехотя зашагал вперед.

Несмотря на все довольно бурные события, происходящие в городе, участником и свидетелем которых стал молодой человек, его никак не отпускало воспоминание об обнаженной девушке в окне акелин, и сердце юноши то и дело начинало прерывисто стучать. Как прекрасна эта юная люцея! Каким счастьем было бы даже мимолетное свидание с нею! Как чудесны, должно быть, ее объятия!.. Со свойственной молодости страстью он вспоминал ее волосы, плечи, чудную грудь, улыбку, которой его наградила незнакомка, и его живое воображение уже рисовало сладкие сцены близости…

Вскоре ДозирЭ пересек площадь и приблизился к улице, которая вела в нужном ему направлении. Вдоль дороги располагались бесконечные ряды кратемарий, где можно было бы подкрепиться, отдохнуть или задержаться на недолгий постой. Воздух здесь был насыщен ароматами готовящихся блюд, пахло жареными голубями, пшеничными лепешками и пряностями. Мальчики-служки зазывали прохожих, размахивая связками рыбы. Из кратемарий выходили постояльцы и посетители, уставшие путники спешивались и бросали конюхам поводья. Девушки-служанки понесли куда-то на большом медном блюде жареного поросенка, обложенного фруктами.

Молодой человек почувствовал, что голоден, и в растерянности остановился, украдкой поглядывая на ближайшую кратемарью. С одной стороны, ему надо было ехать, но с другой – его новообретенная самостоятельность требовала убедительного подтверждения. К тому же набитый монетами кошель постоянно напоминал о себе легким дразнящим позвякиванием.

Всадник еще сомневался, когда из кратемарьи выбежала прелестная рыжеволосая девушка и взяла коня под уздцы.

– Усталый воин хочет вина и молодого ягненка, – уверенно заявила она с легким акцентом.

– Нет, я просто хотел…

ДозирЭ растерялся: едва ли не впервые в жизни его назвали воином. «Усталый воин» – как здорово это звучит! Это обращение напомнило ему, что он – полноправный гражданин, он свободен и имеет деньги, с которыми волен делать то, что ему заблагорассудится. В конце концов, разве он не заслужил немного вкусной еды и хорошего вина? Кто знает, может быть, ему суждено погибнуть в первом же бою?..

Видя, что молодой грономф еще колеблется, служанка улыбнулась:

– Тебе надо хорошо поесть перед длиной дорогой. Я напою тебя лучшим вином и накормлю тебя самой вкусной едой. Пойдем со мной. Ты заплатишь совсем немного и останешься доволен.