Текст книги "Глаза Тайги"

–Да, дядька Алексея это величина. Кстати при дворе Алексей Константинович Толстой служил в должности обер-егермейстера, – Тургенев подмигнул нам правым глазом, нагнулся, открыл свою охотничью сумку и извлёк из неё бутылку и три серебряных стаканчика. – И очень кстати у меня есть с собой, – распрямился, и глянул на нас с победоносным огоньком в глазах. – По маленькой, господа?

Мы с Арсеньевым с радостью закивали головами.

Тургенев разлил и подал нам стаканчики.

–За охоту! – сказал.

–За охоту! – дружно ответили мы с Владимиром Клавдиевичем и наша тройка звонко чокнулась.

–А вот Некрасов! – выпив, с воодушевлением отозвался Арсеньев. – «Посылаю поклон Вельямину»:

Впрочем, в пятницу буду я рад

До Любани с тобой прокатиться:

Глухари уж поют, говорят,

Да и вальдшнепу поволочиться,

Полагаю приходит черёд…

Сговоримся, – и завтра в поход!

Так и чудится: вальдшнеп уж тянет,

Величаво крылом шевеля,

А известно – как вальдшнеп потянет,

Так потянет и нас в лес, в поля!

-Некрасов… – Тургенев покрутил головой, хотел было ещё что-то добавить, но, махнув рукой, замолчал.

Немного захмелев, я продолжил свой рассказ:

–Весенняя охота на вальдшнепа была сопряжена с интересными, яркими, запоминающимися встречами с разными животными, не только птицами, – сказал, отдавая пустой стаканчик Ивану Сергеевичу, и кивая головой в знак благодарности. – Подьезжая на велосипедах к нашему садовому участку, мы становились свидетелями концертов остромордых лягушек «одетых» в светло-голубые брачные «фраки», земноводных гудящих, булькающих неистовым хором почти в каждой луже. Зайдя в лес, можно было заметить стремительное движение крупного, чёрно-оранжевого гребенчатого тритона плывущего под поверхностью воды лесного озерца окружённого ольхой и вербой. Дальше – больше.

Замерев в подходящем месте в ожидании тяги, укрытые лесной «шапкой невидимкой», мы с отцом наблюдали за жизнью таёжных зверей. Чаще всего показывались зайцы. Не до конца перелинявшие беляки всегда вызывали улыбку. Живое «лоскутное одеяльце», вяло скачущее через перелески, не подозревающее, что за ним пристально следят как минимум два Хомо сапиенса, производило самое умилительное впечатление.

Мой намёк на нашу, человеческую, сознательность, как минимум охотничью, не заключается только в том, что отец не охотился на весеннего зайца, но так же и в том, что он никогда не стрелял даже по самым низко летящим весенним гусям, если заранее не выкупил соответствующей путёвки.

Немного реже мы видели ласок, горностаев, куниц и хорей всегда неожиданно пробегавших совсем рядом своим характерным гуттаперчевым ходом: подскакивая, складываясь пополам и энергично подбрасывая заднюю часть тела.

Многократно приходилось слышать, как через лес с шумом и треском пробивается лось, но сохатый ни разу не подошёл к нам вплотную, ни разу не позволил себя увидеть. А вот кабан подошёл.

Помню это как сейчас. Сначала послышалась возня в воде – всплески, чавкание и хлюпание доносящееся со стороны ручья. Весной текущая через лес узенькая Сунога местами образует разливы с раскисшими берегами, один такой находился недалеко от нас. Потом всё затихло и какое-то время мы думали, что зверь удалился. Каково же было наше изумление, когда через некоторое время мы неожиданно увидели перед собой, метрах в десяти, кабана – здоровенного секача! Зверь подошёл к нам совершенно безшумно и, что-то почуяв, встал как вкопанный.

Отец спокойно перезарядил ружьё: патроны с мелкой дробью уступили место патронам с картечью. «Это на всякий случай, стрелять не будем, отпугнём по другому», – тихо сказал мне и демонстративно кашлянул.

Кабан не дрогнул.

Тогда отец громко свистнул. Этого оказалось достаточно: секач подпрыгнул на месте, повернулся в воздухе, и ринулся прочь с такой прытью, которой я никак не ожидал от зверя весом в двести килограммов…

Прервав свой рассказ, я пододвинул ноги ближе к огню и машинально огляделся, как бы проверяя, нет ли поблизости какого-нибудь зверя незаметно «заглянувшего» к нам на огонёк.

–Для отца, привыкшего к охоте в степи, на горных прилавках и на открытых пространствах у воды, охота в лесу стала новым, неизвестным ему до той поры делом, – продолжал я. – Оно не увлекло его на столько, чтобы он изменил своим многолетним привычкам. Весенняя охота на вальдшнепа, это всё то новое, которое он освоил после переезда из Семиречья и Прибалхашья на Ярославщину. Осенью он в лес не ходил, разве что по грибы. Всё свободное время проводил на утиной охоте в окрестностях устья реки Латки на западном берегу Рыбинского водохранилища, а с ним и я.

Сначала мы ездили туда с соседом, на его «Волге». Прежде всего – на любимые отцом вечёрки.

Отец брал меня, а сосед – дочку. Пока наши родители стреляли уток, мы с ней сидели в машине, рисовали пальцами на запотевших окнах, и весело говорили о своём детском.

Позже мы добирались на Латку на мопедах и мотоцикле – на зорьки и днёвки.

Достигнув необходимого возраста, получив охотничий билет и разрешение на оружие, я начал охотиться самостоятельно: впервые – именно там, в окрестностях устья реки Латки, на широкой водно-болотной береговой полосе «беременной» Рыбинским водохранилищем Волги.

В связи с близорукостью и неопытностью, первоночально стрелок из меня был никудышный, я постоянно промахивался, тем более, что часто стрелял по слишком далеко летящей дичи – куликам, уткам и гусям. Однако первые трофеи не заставили себя долго ждать: местные турухтаны и пролётные северные кулики готовились в жаровни по давним семейным рецептам и подавались к столу между тостами поднимаемыми за здравие и процветание Рода. Ещё через какое-то время на нашем домашнем столе стали появляться добытые мною жирные осенние кряквы и серые утки с яблоками из собственного сада.

Охота на бесконечной, продуваемой всеми ветрами береговой полосе водохранилища многому меня научила, но довольно быстро наскучила. Строительство засидок и «каменение» в них не отвечало градусу моей внутренней энергии. Кроме того охота на водоплавающую и водно-болотную дичь показалась мне слишком простой. Не считая одного её аспекта – охоты на бекасов.

Ооо, да! Активная охота на бекасов, это высшая школа и гарантированные эмоции. Долгое время мне не удавалось добывать эту дичь прославленную своими вкусовыми качествами. И даже в удачные, самые добычливые выходы, я по большей части промахивался, привозя домой в лучшем случае две-три длинноклювые птицы.

На бекасов я охотился с подхода. Иногда брал собой собаку – моего весёлого Джека, ирландского сеттера. Это, кстати, традиция: многие охотники в моём роду отдавали предпочтение именно этой породе собак, а своих красных сеттеров всегда называли Джеками.

Мой ирладец не был натаскан. По прибытию на место он убегал куда глаза глядят и охотился сам по себе, но в помощи никода не отказывал. Если я не мог найти подстреленную дичь в высокой, густой осоке – вызывал Джека: собственным кличем или с помощью свистка. Пёс не заставлял себя долго ждать, прибегал и быстро находил потерянное. Иногда его помощь выражалась в другом: рыская вокруг, он поднимал бекасов, некоторые из которых налетали прямо на меня и можно было приготовиться к выстрелу заранее. Каждая добытая птица приводила Джека в неописуемый восторг.

И всё же, не смотря на всю красоту и динамику охоты на бекасов, большее количество своих охотничьх дней я проводил в лесу. Моей настоящей любовью и страстью стала охота на боровую дичь, прежде всего на рябчика, самого распространённого представителя тетеревинных. «Ешь ананасы, рябчиков жуй…», – сочинил один начинающий поэт Главполитпросвета к свинячей радости тех, кто «университетов не кончали и академиев не проходили». Ему, дворянину, было известно, что именно с фруктовым сладким – натуральным ананасом, сахарной клюквой и брусничным вареньем – белое, деликатесное мясо рябца особенно хорошо!

–Прямо слюнки потекли! – отозвался Арсеньев. – Извините, что прервал, – приветливо махнул мне рукой.

–Чаще всего я охотился в лесах расположенных вокруг верховья ручья Суноги, там же, куда весной ходил на вальдшнепа, – продолжал я, посматривая то на своих собеседников, то на костёр. – Как я уже говорил, это живописная местность состоит из коренных заболоченных ельников, пойменных ольшаников, берёзовых перелесков и колков, натуральных лугов с прудами-поилками для некогда выпасаемых там совхозных коров, заброшенных полей и разделяющих лесополос состоящих из ольхи, ивы и берёзы.

Охота начиналась сразу же за забором нашего садового участка, на котором я по обыкновению оставлял велосипед. Уже только вступив в лес, можно было ожидать встречи с рябчиком – ты ещё даже не успел настроиться и вдруг совсем рядом, но совершенно невидим, с шумом хлопая короткими, широкими крыльями – фррр! – взлетает рябец. Взлетает, и для незнакомого с лесом человека на всегда исчезает.

Мои первые походы за рябчиком ознаменовались горечью поражений и борьбой веры с сомнением: не представляя, как можно добыть осторожную, ловкую птицу в густом лесу, я отчётливо понимал, что многие с этим справляются – если многие, почему не я?

Сомнения порождали не только мои личные неудачи, но и негативный опыт отца, который был для меня незыблемым охотничьим авторитетом.

После переезда на Ярославщину он несколько раз пробовал охотится на рябчиков: осенью, с манком, иначе – пищиком, в соответсвующих угодьях, но у него ничего не получалось. Что-то было не так. Может терпения не хватало, а может у него не было той остроты шестого чувства, которое совершенно необходимо на охоте в лесу.

Когда я начал охотится самостоятельно, он пересказал мне то, что однажды услышал от своего деда по петербугской линии – Аркадия Фёдоровича Мозгалёва. Вспомнил, что тот буквально не мог жить без лесной охоты. Аркадий, с гордостью носивший на лацкане пиджака значёк Росохотрыболовсоюза «За заслуги», был готов на всё, чтобы только «убежать» из квартиры на пересечении Лиговского с Невским и каждый свободный день провести на природе.

«Дед находил подходящую полянку, – говорил мне отец, – садился на пенёк и манил», – показывал мне манки, именно те, с которыми охотился мой прадед. Те, которые он сделал своими руками.

Манков было четыре – два металлических и два костяных.

«Из гусинной косточки, – пояснил отец. – Такая традиция».

Уже позже я догадался, что костяные манки, по виду очень старые, могли быть изготовлены не прадедом, а прапрадедом – Фёдором. Я храню их до сих пор как семейную реликвию.

«Дед рассказывал, – продолжал отец, – что во время охоты на рябчиков надо быть очень внимательным и осторожным, потому, что они, юркие осенние петушки конкурирующие за гнездовые участки, часто не прилетают с характерным шумом – лопотанием, а бесшумно приходят по земле».

Отец всё знал, но сколько он ни манил рябчиков, так ни один и не появился. Отсюда и моя неуверенность: смогу ли я?

Я смог.

Не сломленная сомнением вера заставляет думать и с упорством работать над ошибками. Осознаное требует проверки. Проверка порождает азарт. Азарт заставляет оттачивать мастерство. И вот однажды на мой манок ответил первый рябчик. Потом ещё один, и ещё.

Внимательно слушая, я учился подражать их голосу вплоть до мелочей. В первый же сезон самостоятельной охоты в лесу я добыл своего первого рябца. Получилось в точности так, как моему отцу рассказывал мой прадед: петушок не прилетел, а прибежал по земле.

В тот день я вышел из дома на расвете, запрыгнул на свой солидный, с широким кожанным седлом «Урал», и поехал в тайгу. Оставив велосипед в домике на наших шести сотках, с нетерпением шагнул под лесной полог.

Отдалившись от забора не более чем на двести метров, услышал взлетающего рябчика. Осмотревшись, по возможности бесшумно переместился к высокой ели, за толстым стволом которой можно было укрыться.

Не теряя времени, вынул из кармана манок и ударил в него. Петушок ответил мгновенно. Держа дрогнувшими от волнения руками загодя заряженное ружьё, ударил в пищик ещё раз, и… И тишина.

Думая что делать, вспоминая советы многократно прочитанные в охотничьих монографиях изданных до 1917 года, я замешкался и «замолчал».

Молчание прервал рябчик: будучи уже значительно ближе он решительно требовал ответа!

Я выждал мгновенье, которое показалось мне вечностью и ответил.

Снова тишина!

И вдруг – лёгкий шелест. Не веря своим глазам, я увидел, как по узкой лесной дорожке прямо на меня бежит птица. Понимая, что её нельзя подпустить слишком близко, иначе заряд разорвёт её в клочья, я выстрелил – огнь блеснул, по лесу грянул гром!

Посматривая с триумфальной улыбкой то на одного, то на другого своего собеседника, я добавил:

–Огонь действительно блескал: долгое время мы с отцом «расстреливали» солидные запасы дымного пороха наших предков. Все мои прадеды были заядлыми охотниками. Заядлыми и запасливыми.

–Так что же, патроны сами заряжали? – поинтересовался Арсеньев.

–Конечно! – ответил я. – Целая церемония: на круглом столе все прадедовские и прапрадедовские инструменты, а так же гильзы, капсюли, мерки, порох, дробь, стаканчики, пули, пыжи.

–Покупные? – Иван Сергеевич поднял бровь.

–Пули лили сами, иногда и дробь. Пыжи – картонные и войлочные – часто рубили своим резаком из собственного материала, иногда покупали готовые. Мерки собственной работы. Остальное – покупное. Прежде всего – солидные латунные гильзы, опять же от дедов-прадедов.

–Какой же дробью стреляли? – поинтересовался Тургенев.

–Семёркой, – быстро ответил я. – Иногда, так как это лес: ветви, листья, хвоя – заряжали шестёрку, а на дальние выстрелы – пятёрку.

–Ну, ну, – покивал головой Иван Сергеевич.

–Так вот, – продолжал я, – стреляю и к своему изумлению вижу, что рябчик не смотря на явное попадание взлетает и садится на нижнюю ветку ближайшей ели. Я уже изготовился ко второму выстрелу, когда увидел, что дичь камнем падает на землю.

Отец был очень рад моему успеху. Позже мы несколько раз ходили на рябчика вместе и два раза я добыл желанную дичь при нём.

«Молоток! – шептал папа, в эмоциях едва сдерживая голос. – Аркадий радуется на небе!»

Конечно на небе, где же ему ещё быть – участнику двух мировых, защитнику блокадного Ленинграда, офицеру медицинской службы?

Кстати, иногда я совмещал лесную охоту с водно-болотной. На зорьку ехал в устье Латки, на берег водохранилища, а потом отправлялся наверх – в леса расположенные на берегах той же реки.

По дороге попадались бобровые плотины, которые в конце XX века снова появились на речках Ярославщины. Некоторые из них были настолько прочны и широки, что по ним запросто можно было перейти на другой берег. Иногда удавалось увидеть и самих неутомимых строителей –скользящих в воде будто исполинские карпы.

Из таких походов я нередко возвращался и с уткой, и с рябчиком. Иные охотники недоумевали: «Как это у тебя получается? Где можно так поохотиться?» Я с радостью делился своим опытом однодневной охоты на воде и в лесу, не забывая добавить, что ещё и грибов набрал: белых, подосиновиков и крепких, на толстой ножке, чёрных подберёзовиков.

Впрочем утку можно было добыть и в лесу, или в поле: переходя из одного перелеска в другой. Осенью они, в основном кряквы, встречались на лесных болотах, разливах ручьёв и на полевых прудах.

На полях и лугах разделяющие лесные массивы, иногда доводилось добывать и другую желанную дичь: жирного осеннего коростеля. Перепела и куропатки в тех местах мне никогда не попадались, хотя по весне перепелов слышал не раз.

Если говорить о рекордах, мой выглядит весьма скромно: три рябчика и кряква. Вся охота, считая от времени выхода из дома до возвращения, заняла не более пяти часов.

–Интересно, интересно, – Тургенев ворошил бороду пальцами. – А скажите, Дмитрий, приходилось ли Вам осенью охотиться на вальдшнепа? Замечательная надо признаться охота! – его глаза засияли, то ли от эмоций, то ли от света костра.

На лице Арсеньева так же рисовалось оживление.

–Ах да, – спохватился я, – вот именно – осенние вальдшнепы! Как Вы верно заметили, Иван Сергеевич, охота на жирного, вкуснейшего осеннего вальдшнепа бывает очень увлекательной. Но позвольте, мне ли Вам об этом рассказывать? «Осенью вальдшнепы часто держаться в старинных липовых садах..» – это же Ваше!

–Да, – согласился Тургенев, вороша палкой костёр. – Моё. Из «Записок». А каково Ваше? Опыт имеется?

–Осенняя охота на вальдшнепа считается венцом охотничьего мастерства, – ответил я. – Мне на этот счёт хвалится почти нечем, но всё же кое-какой опыт приобрёл.

–Ну вот, – обрадовался Тургенев и подмигнул Арсеньеву, – хват наш Дмитрий, чего не спроси, всего вкусил!

–Рассказывайте, – Арсеньев встал и подбросил в костёр хвороста. – Только…

–А я и не тороплюсь, – предупредил я его слова. – Давно так хорошо на душе не было.

Вздохнув полной грудью, я продолжил:

–Отец часто рассказывал мне про охоту на вальдшнепа «на высыпках». Сам он ей никогда не занимался, но его знакомый, так же учёный Интитута биологии внутренних вод, каждую осень оттачивал своё охотничье мастерство именно в этом искусстве.

Высыпки – группы мигрирующих на юг вальдшнепов – дневуют в укромных, так называемых крепких местах: зарослях папоротников под плотным пологом леса, непролазных кустарниках перелесков и лесополос, череде молодых деревьев тесно растущих на берегах лесных ручьёв и речушек. Охота «на высыпках» трудна, но увлекательна, а результаты во многом зависят от хорошо натасканной, терпеливой собаки. Коллега, о котором мне рассказывал отец прекрасно об этом знал и ходил на осеннего вальдшнепа со своим смышлёным спаниелем.

Я своего первого сентябрьского борового кулика добыл во время охоты на рябчика. Можно сказать случайно.

Однажды, отправившись в свои любимые места в верховьях ручья Суноги, я добыл двух упитанных рябцов и решил передохнуть. Выбрав место посуше, удобно расположился и съел несколько бутербродов, запивая полдник горячим чаем.

Отдохнув, решил возвращаться домой. Не желая идти той же тропой, которой пришёл, спустился к ручью, чтобы перейти на другой берег и поискать рябца там, где ещё в тот день не охотился. Подходя к воде, аж подскочил от неожиданности, когда из-под ног с шумом вылетел вальдшнеп. Едва его видя – стремительно удаляющегося, среди множества стволов и веток – моментально выстрелил навскидку. И попал! «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!» – закричал от радости на весь лес. Этим аккордом охота была закончена.

–Да, – сказал Тургенев, – без собаки разжиревшего осеннего крехтуна трудно поднять на крыло.

–С собакой так и не попробовали? – поинтересовался Арсеньев, садясь на своё место.

–Попробовал, – охотно ответил я. – Для первого раза получилось неплохо и с азартом.

После случая с неожиданной добычей осеннего вальдшнепа я решил посвятить время целенаправленной охоте на эту дичь. Определив в давно известных мне местах потенциально вальдшнепиные, я договорился с братом, чтобы он, в паре с моим сеттером, помог мне поохотиться нагоном.

В условленный день наша тройка прибыла к выбранному мною месту: длинной, состоящей из невысоких ив, берёз и ольх, местами очень густой и заболоченной лесополосе разделяющей заброшенные совхозные поля.

Заняв удобное место в начале лесного «рукава», я отправил брата с Джеком к его противоположной стороне. Проследив, как они вышли на позицию и углубились в густые заросли, стал ждать неизвестного.

Представляя, с каким неистовством мой замечательный, но непослушный, нетерпеливый сеттер рыщет в срошихся стеной кустах, я невольно улыбнулся: «Играй, дружище! – подумал. – Бери от жизни всё! Твоим родственникам такое даже и не снилось!» Джек был привезён из Дубны – мне в подарок. Я не слышал, чтобы кто-нибудь из его братьев и сестёр попал в дом к охотнику.

Прошло несколько минут и я весь превратился в слух и зрение.

Не знаю, то ли близорукость меня подвела, то ли дуновение ветра заглушило признаки приближения дичи, но рябчика я прозевал.

Прошляпил! Именно рябчика! Ждал летящих вальдшнепов, а краем глаза увидел рябца. Он пробежал буквально в нескольких метрах, а потом с шумом взлетел у меня за спиной – в совершенно непроглядных зарослях.

Как водится, после ТАКОГО я немного «увял».

«Столько забот, – думал, – далёкого от охоты брата уговорил, а тут такое! Ну да ладно, хотя бы пёс хорошо проведёт время».

И вот тогда налетел первый вальдшнеп. Неслышно, будто призрак, на бреющем полёте, едва не задевая макушек невысоких деревьев. Летел небыстро, не так, как на весенней тяге. Я выстрелил с поводкой. Есть!

Не успел сделать шагу в сторону подстреленной дичи, как налетел второй.

«Не перезярядил!» – пронеслось в голове.

Стреляю вторым патроном, так же с поводкой. Есть!

Ещё несколько секунд и из густого кустарника выскочил мой сеттер: весь мокрый, с горящими глазами, совершенно счастливый! «Ищи!» – скомандовал я, как только он подскочил ко мне.

Застыв на мгновение, Джек принялся кружить, быстро расширяя радиус поиска, внезапно рванул в сторону и вот первая птица поднята им из травы…

Я замолчал, вспоминая своего пса, которого несколько лет ранее пришлось усыпить: бедолагу разбил болезненный параличь. Он прожил хорошую жизнь, был стариком, но прощание с собакой, любимцем и другом, это всегда сильные эмоции.

Встав, я бросил в костёр несколько веток. Огонь зашумел, стрельнул поленцем, выбросил салют искр.

–Оказалось, что при охоте на вальдшнепов нагоном возможна быстрая, но всё же прицельная стрельба с поводкой, – продолжил я, снова садясь на ствол ели лежащей на границе тайги и болота. – Точно так же, как во время охоты «в капель», когда крехтуны утомлённые шумом срывающихся с листьев и веток капель дождя перебираются из крепких мест в более открытые, а поднимаясь, намокшие, летят медленее, чем обычно.

Об охоте «в капель», «на грязи» и на «осенней тяге» я прочёл в одной из старых книг хранящихся в нашей семейной библиотеке. «В капель» и «на грязи» поохотится не пришлось, но так называемую осеннюю тягу – сентябрьские и октябрьские вечерние перелёты вальдшнепов с места на место – видел.

Тогда, наблюдая за осенними нравами лесных куликов, я неожиданно для себя открыл нечто большее, чем ожидал.

Как-то, притаившись на границе поля и леса, с нетерпением посматривая на быстро темнеющее осеннее небо, я услышал… тетерева! Сначала одного, потом второго, потом третьего. «Как в кино!» – подумал.

До того момента я никогда не слышал тетеревинной песни, но благодаря популярным в СССР виниловым пластинкам с записями птичьих голосов прекрасно знал как она звучит. Далёкое, но энергичное, звонкое бормотание и финальное, резкое чуу-ишш! ни с чем не перепутать и, однажды услышав, никогда не забыть.

Ранее в «своих» охотничьих угодьях я видел тетерева только раз – осенью, мелькнувшего вдалеке над лесом и быстро скрывшегося. Поэтому жил в уверенности, что этой дичи в количестве предполагавшим целенаправленную охоту у нас нет. А тут сразу три поющих косача!

Вернувшись домой, я углубился в чтение имевшейся у меня литературы, ища развёрнутых описаний охоты на тетеревов. Думая прежде всего об охоте на весеннем току, которая была моей давней, сокровенной мечтой, я нашёл также немало ценных подсказок для желающих попытать счастья во время осенних походов за этой дичью.

Обдумывая прочитанное и сопоставляя факты, я стал догадываться о причинах появления тетеревов там, где я их раньше не видел и не слышал. Популяции косачей на Ярославщине начали возраждаться одновременно с упадком коллективных сельхозпредприятий – в восьмидесятые и девяностые годы. Нерадивые колхозы и совхозы, которые десятилетиями травили тетеревов химическими удобрениями и пестицидами, беспокоили сенокосами, пахотой и жатвой, канули в Лету, позволяя коренным хозяевам леса размножиться и вновь занять свою нишу.

«Вот оно что! – думал я, азартно закручивая усы. – Значит поохотимся ещё как деды-прадеды!»

Уже через несколько дней я отправился на разведку. В общей сложности она заняла неделю. Результаты очень порадовали.

Я посмотрел на Арсеньева и медленно перевёл взгляд на Тургенева.

–Ну говорите же! – Иван Сергеевич подался вперёд, опёршись локтями на колени. – Добыли?

–Хорошо запомнив направление, – продолжил я, – храня в памяти предположение о том, откуда могло доносится тетеревиное пение, я сосредоточил свои поиски на полях и перелесках верховий ручья Суноги, реки Шуморовки, а позднее – верховий реки Ильд.

Так как это было довольно далеко от дома, добирался я туда не на заре, а несколько позднее. Токующих петухов не слышал, но тетеревов нашёл много.

Дневуя, они держались в крепких местах: как в перелесках, так и речных урёмах. Сидели до последнего, с шумом взлетая на расстоянии не более десяти метров, а то и ближе. Когда я научился определят на глаз верное крепкое место, началась моя охотя на тетерю с подхода.

Как я уже вспоминал, стрелок я не важный, и моя первая охота на косача тому очередной пример – сплошные промахи!

Конечно, такая охота, к тому же без собаки, когда приходилось стрелять навскидку, и очень быстро, не всякому по плечу. Тем более, что «взрывающийся» в крепком месте тетерев летит низко и большей частью бывает заслонён стволами и ветками деревьев и кустарником.

Признаюсь, что бывали неожиданные, но прекрасные налёты, позволяющие стрелять с поводкой. Так у меня случилось два или три раза, но даже тогда мой ягдташ остался пустым. Эх, как же я ругался после таких промахов! Про себя и вслух! Однако были и другие эмоции – более важные, самые главные: найдя и видя тетеревов я был счатлив. Красавцы петухи свечёй взлетающие в речных урёмах сразу же напомнили мне родное Семиречье, где я вот так же вспугивал длиннохвостых фазанов, а потом с замиранием сердца следил, как они летят и садятся, раскидывая крылья словно бабочки.

После неудач на охоте с подхода, я решил поохотится на токующих петухов. Для этого надо было выйти из дома ещё затемно и оказаться на месте предполагаемого тока с первыми лучами восходящего солнца. Можно было пытаться искать их и вечером, но в этом случае усложнялась обратная дорога, да и по времени такая охота получалась короче.

Так как пение тетеревов разносится на большое растояние, я нашёл их осеннее токовище без особых усилий, тем более что уже успел неплохо изучить описываемые места. На первой же зорьке я был награждён завораживающим зрелищем: на высоких, одиноких, раскидистых берёзах, чистухах, как говорят в соседней Вологодчине, на довольно большом расстоянии друг от друга сидело несколько косачей. Прильнув к биноклю, я не мог оторвать от них глаз. Косачи сидели на крепких, тостых, средних и верхних ветвях: надутые, с вытянутыми вперёд шеями, раскрытыми хвостами-лирами и опущенными крыльями, бормоча и чуфыская на всю округу как заведённые. В янтарных лучах низкого солнца их оперение перелевалось оттенками фиолетового и зелёного.

Налюбовавшись, я решил подобраться к ближайшему петуху на выстрел. Но не тут то было! Описываемая мною местность была довольно открытой, деревья и кустарники практически безлистными, спрятаться было негде. Как я ни старался, как не обходил птицу сзади, она всё равно почуяла неладное и, встрепенувшись, сорвалась с ветки за долго до того, как я мог бы решиться стрелять.

То же случилось и при моём следующим скрадывании поющего на дереве косача. Зоркая, осторожная птица стремительно улетела едва я приблизился на критическую для неё дистантанцию, которая была значительно длиннее растояния более или мение верного выстрела.

Поняв, что так можно подкрадываться из года в год, я стрелял, раз или два, с большого расстояния картечью, в надежде, что хоть одной тяжёлой дробиной, да попаду. Но всё в пустую!

Тогда я решил изменить тактику. Если охотник не может приблизится к тетереву, пусть тетерев приблизится к охотнику!

Наблюдая на утренних зорях за перемещением косачей с дерева на дерево, я заметил берёзу, на которую каждый раз садился как минимум один петух.

Соорудив под ней засидку из веток, я приготовился к своему триумфальному выходу на осеннего тетерева.

Встав затемно, в течение часа доехал на велосипеде до забытой Богом деревеньки состоящей всего из трёх жилых домов, оставил свой «Урал» в кустах, перешёл речку, осенью напоминающую скромный ручеёк, и поспешил к засидке.

Солнце уже раскрасило восток, в окрестных деревнях пропели петухи и залаяли собаки. Я ждал и ждал, а тетеревов всё не было.

«Ну вот! – подумал я. – Снова провели!» И в этот момент налетевший со стороны леса косач сел ровно на ту ветку, на которой я ожидал его увидеть.

«Дело мастера боиться!» – пронеслось в моей голове, но руки при выстреле дрогнули от волнения.

Промах! Досадный до мозга костей!!! Тетерев невозмутимо снялся с ветки и быстро улетел.

Я сидел ошарашеный, окаменевший, будто дух из меня вышел вон.

«Но как же так?! – повторял я про себя, упрямо не желая верить в то, что случилось. – Как же такое возможно? Дистанция немногим более двадцати метров, прицелился как надо. И промах?!»

Позднее я понял, что дело в номере дроби, которой я снарядил патроны. Я стрелял по тетеревам четвёркой, тем временем на такой охоте рекомендуется второй номер дроби, а то и первый. Пятёрка, четвёрка, да и тройка отскакивает от сидячего, крепкого осеннего тетерева как горох!

Надеясь, что не ранил этого петуха, ведь тетерева очень крепки на рану, и что он не упал где-нибудь, пролетев километр или более, я возвращался домой.

–А калибры Ваши какие? Извините, что прерываю, – отозвался Тургенев.

–Шеснадцатый и двадцатый. У прадеда была красавица тридцать второго калибра, к сожалению она не сохранилась к моменту моего превращения в охотника.

Тургенев с Арсеньевым переглянулись.

–Двенадцатым не баловались? – спросил Владимир Клавдиевич.

–Нет, мне этот калибр кажется жлобским. Мало спортивным. Да и тяжела кобыла.

Иван Сергеевич рассмеялся:

–Кобы-ы-ыла… – согнал с лица комара. – А есть ещё десятый и восьмой – слонище! Ха, ха, ха…

–Тогда осенью, – продолжил я, – мне стало понятно, что на следующий год я смогу наконец исполнить свою заветную мечту: поохотится на тетерева на весеннем току. Планируя в октябре апрельскую охоту, я заранее присмотрел места, на которых косачи могли бы устроить свои токовища. Оставалось только дождаться весны.

В тот год, на границе тысячелетий, в моей жизни произошло много существенных перемен, скучать не приходилось. Расставшись с академическим Международным центром экологии в Варшаве, где занимался изучением популяций рыжих лесных муравьёв Судетских гор, я переехал в Москву и пытался наладить свой новый быт, а так же сотрудничество со столичными литературными издательствами. Напряжённо работая, регулярно публикуя свои материалы в национальном журнале «Охота», даже и не заметил когда наступил апрель.