Текст книги "Ленинградская сага. В 2 книгах. Дети белых ночей. Огнем и водой"

Глава 8

Кириллу не раз приходилось случайно слышать, как какая-нибудь из родственниц или подруг матери говорила, что Алексей Петрович внешне гораздо интереснее своего сына. Наверное, так оно и было. Седые волнистые волосы, зачесанные назад, благородный нос и волевой подбородок. Серые внимательные глаза пронизывающе смотрят сейчас на Кирилла. Такое впечатление, что отца проектировали и строили на его кораблестроительном объединении по заказу Северного флота, а потом решили оставить у себя в качестве образца. Наверное, толстухи с пышными бюстами из различных профкомов и райкомов ухаживают за отцом, ловят его в коридорах и фойе, в перерывах заседаний и конференций, может, влюбляются…

Впервые Кирилл подумал, что у отца может быть какаято личная жизнь, может, вообще, интимная. Отца в той жизни он даже не представлял, зато в этой видел насквозь. Наверняка ехал, спешил, собирался ворваться неожиданно в самый разгар веселья, хотел устроить скандал, выгнать всю компанию, намеревался швырять вслед одежду, планировал метать вдогонку тарелки с закусками… Но по дороге его разморило, ведь спал директор по пять часов в сутки, а это мало для руководящего организма, продрал глаза, вылез из машины, потянулся, вдохнул соснового воздуха. Тут Иволгин на него и вышел.

Дима был с Алексеем Петровичем знаком, пользовался даже его некоторым уважением за хорошую учебу, домовитость и обстоятельность. Однажды Иволгин, придя в гости к Кириллу, между делом умудрился испечь огромный пирог с рисом и яйцами. Алексею Петровичу высокий и пышный пирог напомнил деревенскую выпечку его бабушки. После этого случая он ставил Диму Иволгина в пример не только сыну, но и жене.

С появлением в дверях Иволгина план отца с летающими тарелками рухнул. Тогда он вызвал сына на переговоры.

Как в фильме про разведчиков, два человека в темных длинных пальто прохаживались между соснами. В отдалении стояла черная «Волга».

– На какие деньги ты устроил этот банкет? – спросил Алексей Петрович в роли резидента советской разведки.

– Я вообще-то работаю, – ответил Кирилл, молодой агент, ведущий тонкую двойную игру, а потому идущий по лезвию бритвы.

– Интересно знать, что это за работа? Неужели разгружаешь вагоны по ночам?

– Нет, я работаю в кафе, – Кирилл сделал паузу, выбирая нейтральный ответ. – Зарабатываю музыкой.

– Поздравляю, – Алексей Петрович медленно переходил в наступление. – Ты играешь в кабаке перед жрущей и пьющей публикой. Как это у вас называется? Лабаешь… Мама будет довольна, что годы музыкальной школы тебе пригодились хотя бы для этого.

– Я очень благодарен маме, что она помучила меня в свое время.

Алексей Петрович по-хозяйски подошел к забору. Приладил отошедшую доску и пристукнул ее ладонью. Доска подождала, пока отец с сыном отойдут подальше, и отскочила опять.

– Значит, ко мне ты чувство благодарности не испытываешь? – спросил отец напрямую.

– За все это? – Кирилл прочертил рукой по воздуху.

– Ты про дачу?

– Нет, вообще, за подаренный мир… За возможность перемещаться в пространстве и времени среди толстых диполей…

– А, понимаю, – сказал отец, внимательно поглядев на сына. – Ты уже хорошо принял… Тебя про институт спрашивают, в который я тебя засунул, как слепого, мокрохвостого щенка. Хрен с твоей благодарностью. Ты учиться собираешься или нет?

– Я, кажется, учусь.

– «Кажется!»… Про диполи ты уже хорошо выучил. Молодец… А ты знаешь, что у тебя не будет допуска к летней экзаменационной сессии? Что все кораблестроители уже сдали курсовые по деталям машин и защитили, а ты своего преподавателя еще в глаза не видел? «Кажется…» Креститься надо, когда кажется. Ты пойми, Кирилл, что кораблестроительная специальность не только обеспечит тебе кусок стабильного хлеба, а с моей помощью обеспечит еще и карьеру…

Кирилл, услышав про «стабильный хлеб», вспомнил блокадную пайку на фоне глубокого декольте официантки Кати и усмехнулся.

– Семья кораблестроителей Журбиных, – Кирилл перешел в контратаку. – Трудовая династия. Конфликт поколений сводится к спору: что лучше – заклепка или сварка? А потом спускается на воду ракетный крейсер «Алексей Марков», а я разбиваю о твой борт бутылку шампанского…

Из отца получился бы очень хороший ракетный крейсер. Может быть, даже флагман флота.

– Ты бы лучше поостерегся при мне паясничать, – севшим голосом проговорил отец. – Как бы о твой борт я чего не разбил… Никто тебе никогда не доверит эту почетную роль, потому что ты сам – только пробка от этой бутылки. Не касайся святых для кораблестроителя понятий! Пластмассовая пробка! Кто ты вообще? Музыкант для кабака? Поэт? Никакой ты не поэт! Блок, Пастернак… Все белогвардейцы, антисоветчики – короче, сволочь… Бросай заниматься дурью, тебе говорят! Берись за учебу! Какая там у тебя тема курсовой по деталям машин?

– Кулачковый механизм, – машинально ответил Кирилл, хотя сам уже завелся, как дизель.

– Завтра утром дашь мне свою курсовую. Мои проектировщики тебе ее за час нарисуют. Понял? И хватит, я прикрываю твою казацкую вольницу. Рано тебе еще. С этого дня вот тебе кулачковый механизм…

Перед носом Кирилла сложился огромный волосатый кулак. Размером он был с десятиунцевую боксерскую перчатку. Интеллектуальная дуэль между разведчиками закончилась неожиданно. Резидент показал двойному агенту кулак и пригрозил, что даст ему в морду. Агент решил играть в открытую. Ответный удар должен быть достойным. Надо разить наповал, как в карате.

– Я ухожу из института, – сказал Кирилл. – И хватит, я прикрываю твою неограниченную диктатуру. Поздно тебе уже. А кулачковый свой механизм прибереги для партийной конференции. Может, стукнешь когда-нибудь кулаком по столу, не все же аплодировать друг другу.

Удар был хороший, акцентированный, как говорят боксеры, «местом». Алексей Петрович даже качнулся в сторону. Но устоял и попытался изменить тактику по ходу боя.

– Как же ты будешь жить?

– Не волнуйся. Я в день зарабатываю ставку твоего инженера-конструктора, – Кирилл несколько преувеличивал, но не слишком.

– Не сравнивай деньги, заработанные на заводе, с подачками пьяной шпаны.

– Ты считаешь, что подачки от государства так сильно отличаются от подачек частных лиц?

– Послушай, парень, – вдруг осенило Алексея Петровича, – а ты, часом, не диссидент? Впрочем, какой ты на хрен диссидент! Один глупый треп и ничего больше. Документы он заберет из института! А про армию ты забыл? Никуда ты не денешься, диссидент.

Кирилл почувствовал к нему детскую ненависть, потому что отец был прав.

– Значит, так, Кирилл, – отец поправил шарф и стал застегивать пальто, давая понять, что разговор закончен и сейчас последуют организационные выводы. – Сейчас ты объявляешь своей компании, что банкет закончился, садишься в машину, берем с собой Диму Иволгина, которого, судя по его поникшему виду, ты чем-то обидел, берем еще эту… дочку декана, то есть твою девушку и едем домой. Мать все приготовила, пришли гости, эти твои тетки, двоюродные сестры… черт их разберет! Словом, не будем портить тебе праздник. Ну и мне, конечно… Поехали. Толя, заводи!

Резидент еще не понял, что молодой агент вышел из игры.

– Отец, поезжай без меня. Я останусь с ребятами. Вопервых, они ни в чем не виноваты. У них тоже праздник. А потом я принял решение. Может, первый раз в жизни. А поэтому я не отступлюсь. Все так и будет. Я ухожу.

– Ладно, поглядим на тебя, – Алексей Петрович резко, по-военному, повернулся, вырыв в земле две черные ямки, и быстро пошел к машине.

В понедельник, в электричке, по дороге в институт, Кирилл в который раз вспомнил Женю Невского. Сначала появилось чувство стыда, которое было как привычный вывих. У этого приступа были какие-то новые оттенки, но Марков на этот раз справился с ним довольно быстро. Больше того, он вышел из приступа в состоянии непоколебимой уверенности.

Когда в кабинете на первом этаже Кирилл забирал аттестат и получал небольшую справку о сданных экзаменах, он ясно почувствовал, как рядом хрустнула шестеренка огромной бездушной машины, сработал кулачковый механизм, закрутились валы, заходили поршни. Детали машин и механизмов пришли в движение по его душу. Гигантский монстр, на мгновение потеряв гражданина Маркова в списке студентов, шарил уже стальными ковшами, щупальцами, зажимами, чтобы схватить и завернуть винтиком в один из своих блоков. Теперь над ним висел не деканат, а военкомат.

На Витебском вокзале Кирилл увидел военный патруль и непроизвольно свернул в сторону. Немного посмеявшись в душе над собой, Марков все же согласился с инстинктом, что пора переходить на нелегальное положение. Начинается игра в прятки, в которой водить предстояло государственной машине. Но пока она стоит лицом к стене и считает до десяти. Еще идет отсчет, и у Кирилла есть время, чтобы спрятаться. А свобода…

Киса была дома. На всю катушку у нее гремело какое-то диско. Соседи тщетно стучали по батарее. На кухонном столе стояла большая бутылка кубинского рома в окружении пепси-кольных бутылочек. Киса сидела на табуретке в поношенных джинсах и клетчатой ковбойской рубахе и самозабвенно прикладывалась к стакану.

– Подбираю идеальную пропорцию, – проговорила Киса сильно заплетающимся языком.

Она плеснула в бокал рома и пепси и протянула его Кириллу.

– Нет, спасибо, – Марков отодвинул ее руку. – Пей сама. Я только «Три товарища» прочитал.

– Ну? – не поняла Киса. – Ты хочешь сказать, что не хватает третьего товарища?

– По ходу действия главный герой выпивает такое количество рома, что читатель, в конце концов, слышать о роме уже не может. А ты мне его пить предлагаешь.

– Не читала, – сказала Киса и опрокинула в себя содержимое бокала. – Ага, понятненько. Много пепси. Дамский вариант.

Киса опять потянулась к бутылке рома, но Кирилл отодвинул ее на край стола.

– Kiss, тебе уже хватит.

– Дай сюда! Ты кто такой, чтобы мне указывать? У меня, может быть, душевный кризис. Может быть… Каждый советский человек имеет по Конституции право на запой. Ты что, не проходил? Я – несчастная женщина, а ты кто такой?

– Ты в самую точку, – Кирилл потер лоб, чувствуя смущение даже перед нетрезвой Кисой. – Суженый-ряженый… Я пришел сделать тебе предложение.

– Какое предложение? – У Кисы на глазах тяжелела голова, и она подперла ее обеими ладонями.

– Какое-какое… сложноподчиненное.

– Не поняла. Еще разок…

Девушка опять потянулась к бутылке, но на этот раз не дотянулась.

– Дай сюда! Ты стоишь на пути прогресса.

– Слушай, алкоголичка, я прошу твоей нетвердой руки.

Киса посмотрела на него с интересом, но долго сохранять осмысленный взгляд она не могла. Голова ее стала падать и была поймана хозяйкой за волосы над самым столом.

– Кому приходится предлагать руку и сердце! – рассмеялся Кирилл. – Вот жизнь! Невеста неадекватна. Согласны ли вы стать женой Кирилла Алексеевича Маркова?.. Нет ответа. Повторяю вопрос. Согласны ли вы стать женой Кирилла Маркова?

Говоря это, Кирилл оторвал Кису от стола, поднял на руки и понес в комнату.

– Только не тряси меня, – попросила девушка, – и не дави мне на живот.

– Размечталась, – ответил Кирилл, укладывая ее на диван и укрывая пледом.

Потом он вернулся на кухню, попробовал пить ром, ругая при этом Эриха Марию Ремарка. Но надо было приучаться к напитку «потерянного поколения». Тогда Кирилл изготовил коктейль по Кисиному рецепту, выпил его залпом и пошел спать.

Снилось ему, что он прячется под чей-то громкий и неумолимый счет. «Один, два, три…» Кирилл лежал между скатами крыши на даче в Солнечном.

– Он спрятался на крыше, – услышал он торжественный голос отца.

«Четыре, пять, шесть…» Теперь он бежал наперегонки с соснами, помогая себе руками, хватаясь за траву и корни, но все равно отставал от всех. На берегу залива он увидел избушку. «Семь, восемь, девять…» Он бегал вокруг нее, пытаясь отыскать вход, а диполи уже были близко. Приближаясь, они вырастали на глазах, закрывая собою весь мир. Кирилл бил их каким-то чертежным инструментом, но делал это слишком медленно. Инструмент вяз и застревал в их мутных телах, а новые диполи все нарастали и нарастали.

– А где же твоя пара? – услышал он голос Акентьева. – Пара – это смерть. Пропадать без пары нельзя. Где твоя пара, Марков?

Теперь приходилось отмахиваться от его слов. Когда уже спасения никакого не было, стиснутый со всех сторон Кирилл увидел поднимающееся из воды солнце. «Десять…» Восторг жизни и уверенность в спасении охватили его. Он видел, как червяками расползаются по сторонам диполи, но под солнечными лучами они превращаются в камни.

За спиной он услышал, как кто-то тихо плачет. Аленушка…

Киса лежала лицом к стене и вздрагивала от плача. Отходит от вчерашнего, а вот Кирилл так еще и не отошел. Он некоторое время лежал, слушая равномерное, как тиканье часов, всхлипывание Кисы, и пытался точнее охарактеризовать свои ощущения от новой жизни. Скорее всего, он был похож на циркового медведя, который неожиданно вырвался из клетки, обрел свободу, но тут же стал объектом охоты. Раньше кому-то нужен был его смешной вид, теперь требовалось его мясо. Пушечное мясо…

– Kiss, что-то очень захотелось жареного мяса. У тебя случайно нет?

– Пошел ты…

– Странное у тебя похмелье.

– Пошел ты…

Наверное, она ждала, что Марков обнимет ее сзади за плечи, начнет дуть в затылок и говорить ласковые слова. Но Кирилл смотрел на торчащие в разные стороны перья ее волос, загнувшийся воротник рубашки и не ощущал к ней не только нежности, но и жалости.

– Может, ты скажешь, наконец, что случилось? – с трудом выдавил из себя Кирилл. – Кто тебя обидел?

Киса повернула к нему свое помятое лицо, но, перехватив его взгляд, словно посмотрелась в зеркало и быстро отвернулась. Теперь она уже всхлипывала пореже, лежала тихо, прислушивалась, ждала чего-то.

Маркова это стало раздражать. Сейчас, когда ему самому требуется помощь, участие, он должен утирать похмельные слезы, угадывать их причину. Он отбросил одеяло и сел.

– Нет, так невозможно…. Хорошо, я виноват. Я тебя обидел. Прости меня, – проговорил Кирилл, точно прочитал телеграмму.

– Наконец-то ты догадался! – Киса отозвалась с готовностью. – Ты – очень жестокий и равнодушный человек.

– Нет, скорее я – добрый и равнодушный. Но если тебе так хочется… Так ты меня простила или нет?

Девушка быстро, чтобы он не успел рассмотреть ее некрасивого лица, кинулась к нему и уткнулась в грудь.

– Значит, простила, – прокомментировал ее действие Кирилл. – А раз простила, скажи: чем я тебя так обидел?

Он почувствовал, как ее руки цепляются за него, чтобы превратить объятия в толчок, стиснул ее покрепче и повторил вопрос. Киса ответила не сразу, сначала ему пришлось перетерпеть ее царапанье и щипки, но скоро она сдалась.

– Вчера ты так цинично издевался надо мной, – сказала она. – Разве ты не помнишь? Предлагал мне руку и сердце, спрашивал, готова ли я стать твоей женой? Ты думал, что я пьяная вдрабадан, а я все помню.

– И я все помню, потому что не шутил. Я действительно предлагал тебе стать моей женой и могу повторить тебе это при свете дня. Солнце будет свидетелем, если тебе недостаточно луны!

– Дурачишься, Кира, а ведь это серьезно.

– Куда уж серьезнее! Завтра подаем заявления…

– Я еще не сказала тебе «да».

– Я это заметил. Послушай, ты меня, вообще, любишь или нет?

– Люблю, – тихо отозвалась Киса.

– Приятно слушать такой твой голосок, нежный и покорный. Можешь еще раз?

– Люблю. Но…

– Никаких «но». Что требовалось услышать, то услышано. Все уже сказано, остаются формальности. Слушай сюда, Кисочка! Я начинаю совершенно новую жизнь. Вчера впервые в жизни я совершил человеческие поступки. Я ушел из дома, ушел из института. Оставил из старой жизни только работу и тебя. Итак, завтра мы идем в загс, подаем заявления вместе с взяткой, чтобы побыстрее расписали. Свадьба в «Аленушке». Не самая шикарная, но очень веселая. И срочно делаем двоих детей…

Вдруг Кирилл все понял. Будто Иволгин подошел сзади, дотронулся до плеча и повторил несколько слов из последнего разговора про Кису. Он обнимал ее, чувствовал ее тело, но оно было немо, пассивно, словно у куклы. Неужели этот глупый домовой был прав?!

Кирилл встряхнул девушку, отодвинул от себя, чтобы заглянуть ей в глаза, приподнял ее за плечи. Она смотрела вниз на висевшую на одной нитке пуговицу ее ковбойской рубашки.

– Дай мне твою ладонь! Не надо, ну ее к черту! Что я говорю? Скажи мне правду! Ничего, кроме правды. Тьфу ты! У тебя не будет детей? Или как это? Ты не сможешь рожать? Так? Не может этого быть!

– Почему не может?! – закричала Киса так, что соседи опять застучали по трубе отопления. – Что же тут удивительного?! Ты слышал когда-нибудь про неудачные аборты? Ты знаешь, вообще, что такое аборт? Это когда вырезают живое, когда оно становится мясом… А когда вырезают живое, то живого уже нет! Ты понял?!

– Но ведь всем женщинам делают аборты. Вон, тете Нине, я слышал…

– Пошел ты со своей тетей Ниной к дяде Феде! Передавай ей привет от нерожденных детей. Значит, ей повезло, а мне нет. Только и всего… Послушай, Кира, – Киса неожиданно перешла на спокойный тон, – я, кажется, догадываюсь. Ты же мне столько раз говорил про армию, про то, что ты поступал в институт, только чтобы не идти в армию. Так? Теперь ты ушел из института и от своего папочки – большого начальника. Теперь твоей военной кафедрой, бронью должна стать я? Я должна срочно родить тебе двоих детей, как свиноматка, а пока ты будешь прятаться от военкомата. Я тебя правильно поняла?

– Ты не Kiss, а тетя Броня, – попробовал отшутиться Кирилл, но опоздал.

– Тебе не повезло, – тем же бесстрастным, уверенным голосом сказала Киса. – Инкубатор из меня не получается. Придется тебе поискать другую бронь. Можешь, например, под дурика закосить. Скажи, Дима все это прочитал у меня на ладони?

– В том-то и дело. Бред какой-то! Или дикое совпадение…

– Это, вообще-то, не так важно. Все равно все на этом заканчивается.

– Что заканчивается? Не говори глупости. Я от своих слов не отказываюсь, предложение свое назад не забираю. Завтра идем расписываться.

– Никуда мы не пойдем. Мне не нужны благородные порывы, которые со временем превратятся в ненависть, запои и побои. Все правильно. Так оно и должно было произойти. Я, правда, надеялась, что немного попозже. Сказка оказалась очень короткой, закончилась на самом интересном месте.

Они еще говорили какие-то слова, вскакивали, ходили по комнате, смотрели в окно, но оба уже понимали, что их общая сказка действительно закончилась, и в закрывающемся занавесе уже осталась небольшая щелочка, в которую кому-то из них пора уходить…

«Свобода приходит нагая…» Чьи же это стихи? Ну конечно! Велимир Хлебников!

 
Свобода приходит нагая,
Бросая на сердце цветы,
И мы, с нею в ногу шагая,
Беседуем с небом на ты…
 

Как хорошо вспомнить то, что мучает тебя который день. «О, рассмейтесь, смехачи!» А хочет ли он этой «нагой свободы»? Ведь ее получить очень просто. Надо только доехать до «Пушкинской» или «Владимирской», пройти по Загородному проспекту и самому явиться во Фрунзенский военкомат. Добровольцем. Берите, я готов! А там учебка где-нибудь в Чите, а потом Афганистан…

Детская фантазия о собственной смерти показалась ему еще слаще. Теперь ему, помимо поникшей головы отца, представились еще и хмурое лицо Сагирова, растерянное Иволгина, плачущая навзрыд Киса, может, грустная Наташа… Вряд ли, конечно, но мечтать так мечтать… Любовь с первого взгляда и тому подобное…

Кирилл уже шел по Загородному. Он был полон решимости попрощаться со всем нажитым за эти годы, начать совершенно другую, ни на что не похожую жизнь. Оставалось пройти метров двести.

Вот и переулок, который сворачивал с проспекта к военкомату. Кирилл сделал несколько шагов и остановился. Высокие слепые стены стискивали проход с двух сторон. Он показался Кириллу очень тесным, а кусочек голубого весеннего неба слишком далеким. Чем тебе не гроб с открытой для прощания крышкой? Сейчас будут прощаться, целовать в лоб. Сагиров, Иволгин, Киса, Наташа… Неожиданно в фантазии Кирилла приоткрылась какая-то боковая дверь, и появился Саша Акентьев, Переплет. Взгляд его был, как всегда, холодным и отстраненным. Тонкие губы сложились в улыбку…

– Не дождешься! – бросил Кирилл тающему образу Переплета, развернулся и пошагал в противоположном направлении.

Глава 9

Аллочка Зорина была родом из Ленинграда, там прошли ее детство и юность. На третьем курсе института физкультуры имени Лесгафта Аллочка поссорилась со своим возлюбленным, убежала на танцы с подружками-гимнастками и весь вечер танцевала с каким-то задумчивым курсантом. А уже на четвертом курсант Зорин сделал ей предложение. Командование училища связи одобрило их брак, так как у женатых курсантов значительно укрепляется дисциплина, повышаются результаты в боевой и политической подготовке.

– Ну, куда нас посылают? – спросила Аллочка, теперь дипломированный тренер по гимнастике, встречая свежеиспеченного лейтенанта Зорина.

– Южнее Сочи едем, – пошутил он по-армейски. – Тебе понравится…

После зимних каникул на урок физкультуры в школу, где училась десятилетняя Наташа Забуга, пришла очень красивая молодая женщина. Вообще, интересные женщины для поселка Привольное были обычным явлением. У офицеров, а особенно почему-то у прапорщиков, жены были молоды и красивы. Но у этой девушки была такая потрясающая осанка и походка, что и девчонки, и мальчишки замерли в тех позах, в которых их застало это явление. Только баскетбольный мячик продолжил свой полет и больно стукнул в лоб, конечно же, Наташу. Но она даже не заплакала, потому что почувствовала, что сейчас свершится чудо, потому что фея явилась по ее мерцающую внутри сосуда пламенную душу.

– Меня зовут Алла Владимировна Зорина, – сказала фея перед построившимися без команды учителя ребятами. – Я буду вести секцию художественной гимнастики в Доме офицеров. Знаете, где находится Дом офицеров?.. Вот-вот. Мальчики могут быть свободны, потому что художественная гимнастика – чисто женский вид спорта и мужчин не терпит.

Давно мальчишки из их класса не были так расстроены, будто их не взяли в секцию боевого самбо или дзюдо. Зато девочкам было оказано достойное внимание. Каждую из них Алла Владимировна осмотрела, со всеми переговорила и всех, без исключения, пригласила на занятия, но лишь Наташе тихо сказала особенные слова:

– Девочки будут только заниматься гимнастикой, а настоящей гимнасткой будешь ты.

Теперь началась совсем другая жизнь. В этой жизни ничего не было, кроме художественной гимнастики и Аллы Владимировны. Наташа даже разругалась со своей лучшей подругой Верой Ляльченко, хотя та тоже посещала секцию. Но ведь Наташа Забуга не посещала, а жила этим, а потом она ни с кем не хотела делить Аллу Владимировну и страшно ревновала ее ко всем, даже к ее мужу – лейтенанту Зорину.

Трудно сказать, насколько нравилась военизированная уссурийская тайга Алле Владимировне. Наташе, по крайней мере, она никогда не жаловалась. А ведь с Наташей она проводила больше времени, чем со своим мужем, который постоянно заступал на дежурства, выезжал на работы и учения.

Наташа после тренировки шла к Зориной в гости, пила чай и слушала своего тренера, открыв рот. Алла Владимировна говорила ей о Ленинграде, описывала, как могла, его набережные, мосты, белые ночи, парки, музеи. Она пересказывала девочке любимые книги, фильмы, спектакли. Часто Зорина читала ей вслух.

Девочка завороженно слушала, но сама так и не приучилась к чтению. Когда она начинала читать книгу, автор словно брал ее за руку и тащил за собой. Наташе это не нравилось, она выдергивала руку и захлопывала книгу. Когда же она слушала рассказы Аллы Владимировны, то чувствовала себя свободной, никто ее никуда не вел. Слушая, она на ходу переделывала сюжет под себя, и уже не граф, а графиня Монте-Кристо мстила своим недругам, красивая индианка Большая Змея охотилась вместе с Соколиным Глазом, причем была в него тайно влюблена… Побочные женские персонажи ее не устраивали. Ей хотелось мужской славы, но женской красоты.

– У нее задатки лидера и совершенно мужской характер, – говорила Алла Владимировна Наташиным родителям. – Из нее должна получиться чемпионка.

Постепенно изменялась Наташина внешность. Если раньше ее ноги мальчишки называли спицами, потом – спичками, еще позднее – карандашами, то в восьмом классе, в первый день после летних каникул, случилась сенсация.

– Ты видел – какие ноги? – говорили они друг другу, встречаясь в коридорах, и бежали смотреть еще и еще раз.

Странно, что изменение произошло вот так вдруг, словно по мановению волшебной палочки. Стопа осталась такой же, как в пятом классе, а ноги теперь решили расти только в длину, по пути приобретая точеную форму. Конечно, все случилось не за один день, просто мальчишки не особенно обращали на нее внимание, а летом вообще ее не видели. Тут еще Алла Владимировна так ушила и подшила Наташину школьную форму, что на нее засматривались даже девчонки.

Алла Владимировна была совершенно права насчет Наташи. К моменту окончания школы она выиграла все, что могла, в своем возрасте и регионе. Только досадная болезнь помешала ей поехать на всесоюзные юношеские соревнования. Зорина ездила туда одна и считала, что в тройку Забуга вполне могла войти.

После окончания школы выбора у Наташи никакого не было. Все было давно решено – Ленинград и художественная гимнастика. Тем более что Алла Владимировна, несмотря на шестой месяц беременности, поехала вместе с ней, готовила к поступлению, поселила на время экзаменов у своих родителей, не отпускала от себя ни на шаг.

Потом у Наташи Забуги была радость узнавания своей фамилии в списках студентов первого курса и горечь отъезда самого дорогого человека на земле – Аллы Владимировны. Но в аэропорту Пулково, когда Зорина давала ей последние советы, Наташа неожиданно почувствовала, что находится уже некоторое время в нетерпеливом ожидании, когда объявят посадку и она останется один на один с этим городом, со своей красивой свободой.

Первые дни после отъезда Зориной она еще выполняла программу Аллы Владимировны по осмотру памятников и музеев. Но после церемонии зачисления она решила, наконец, прогуляться без цели. В этом районе Петербург не был таким парадным и блестящим, как в центре, то и дело попадались нетрезвые, небритые лица, которые вполне могли встретиться в поселке Привольное. Мимо проехал длинный «Икарус», обдав ее теплой и сладковатой отравой. Наташа успела прочитать, что конечной остановкой у него был порт.

«Поеду смотреть на корабли», – решила она, дошла до остановки, потопталась в ожидании минут пятнадцать и, наконец, села в двадцать второй автобус. За все время, пока Наташа жила в Приморье, она ни разу не видела моря. Была несколько раз в Уссурийске, Артеме, Спасске, Бикине, но не видела Тихого океана, хотя бы его кусочка в виде моря или залива. Теперь ей вдруг захотелось посмотреть на белые лайнеры, которые везут счастливых людей в иностранные порты. Она была уверена, что с мостика ей махнет рукой человек в белом кителе с мужественным, загорелым лицом.

«Девушка, хотите осмотреть наш корабль?»

«Но, капитан, женщина на борту – это плохая примета», – ответит она.

«Эта примета не действует, если корабль назвать именем одной девушки», – ответит морской волк, глядя ей прямо в глаза.

«Как я заметила, ваш теплоход называется „Михаил Шолохов“».

«Но только мы с вами теперь знаем, что на самом деле он называется…»

«Наташа…»

– Девушка, выходите. Вы что, уснули? Это конечная остановка.

Серый дом с колоннами, похожий на Дом офицеров в Привольном. Очень высокие тополя. Деревья такой высоты не растут у них в уссурийской тайге. Вот еще одно здание желтого цвета, опять с колоннами и ступенями. «Институт инженеров водного транспорта». Ворота. «Морской порт». Наконец, она добралась.

– Ты куда? – из будки послышался удивленный голос.

– В порт, – ответила Наташа и улыбнулась приветливо.

– Куда? В порт? Во шлюхи обнаглели! Уже на территорию лезут! А ну пошла отсюда, сопля зеленая! В порт? В п…

Охранник добавил, куда ей следует идти. Человека в белом кителе с мужественным, загорелым лицом нигде не было видно. В этот момент в ворота порта въехало такси, из которого доносился громкий женский смех.

Наташа, может, впервые потеряв свою гимнастическую осанку и походку, поплелась назад мимо тополей и колонн, чувствуя себя как солдат, пробитый пулей, но совершающий еще несколько шагов, прежде чем упасть. Она тоже разрыдается не сразу, а вот там, у театральной афиши. – Девушка! Погодите минуточку! – услышала она справа мужской голос.

Человек в белом кителе с мужественным, загорелым лицом? На юноше были серые вельветовые джинсы и розовая рубашка на заклепках. Нос с горбинкой, веселые глаза.

– Вы так расстроены, но так прекрасно скроены, – сказал он и рассмеялся. – Почти стихи получаются. Вы когонибудь провожали?

– Нет, – Наташа остановилась, плакать ей уже не хотелось. – А вам какое дело?

– Я всегда мечтал, чтобы меня провожала такая вот девушка, как вы. Правда, в моих мечтах девушка была не такая красивая… Хотел пойти в Макаровку, но не выношу казарменного положения. Поэтому учусь на судомеханическом. Буду плавать на судах «река – море», заходить в иностранные порты. Гамбург, Любек, Копенгаген…

– А эти суда «река – море» красивые? – спросила Наташа, не придумав другого вопроса.

– Если вы будете стоять на причале, даже теплоход «Александр Пушкин» рядом с вами покажется разбитым корытом….

Так Наташа познакомилась с Алексеем Симаковым. Ему очень понравилось, что она с Дальнего Востока, к тому же художественная гимнастка.

– А у меня никогда… – начал Леша, но осекся и поправился: – В смысле, я никогда не был на соревнованиях по художественной гимнастике.

Симаков ухаживал красиво, с цветами и юмором. Сводил в ресторан «Тройка» и прокатил на речном трамвайчике. Через месяц Наташа выиграла первенство Ленинграда среди взрослых. Симаков был на трибуне, он успел сколотить вокруг себя команду болельщиков, и те устраивали почти футбольную овацию, когда Наташа Забуга выходила на ковер в своем простеньком купальничке. Но потом она как бы принимала от него эстафету и заставляла переживать за нее весь зал. Один раз она уронила булаву, но подняла ее, прогнувшись в вертикальном шпагате, словно протыкая носком ноги купол Дворца спорта.

В этот вечер Наташа пришла к Симакову домой. Первый раз она пила шампанское, в нос ударяли пузырьки, в рот лезла медаль, которую Алексей зачем-то опустил в ее бокал. Симаков был в ударе. Наташа хохотала, не переставая, даже когда он повалил ее на кровать, щекотно целовал в шею и раздевал. Еще больше ее смешила теперь серьезность Симакова. Ей не было больно, как обычно рассказывают, но смеяться она перестала. Про это тоже рассказывала ей Алла Владимировна, как это происходит, как гимнастка должна с этим жить. Все это она знала…