Автор книги: Дмитрий Вересов
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 19 (всего у книги 61 страниц)
Особой красавицей Джейн себя не считала, дурнушкой – тоже. Как-то, невольно подслушав в спортивной раздевалке колледжа разговор двух одногруппниц, по-деревенски упитанных конопатых сестер-двойняшек, она впервые осознала, что вопросы внешности, а также все связанное с парнями, совершенно не интересуют ее. Вечером того же дня, истратив целый фунт, – «Господи, какие же деньги делают на дураках!» – она купила журнал с фотографиями знаменитой Твигги.
Внимательно сравнив отражение своего обнаженного тела в гардеробном зеркале с глянцевым эталоном женского совершенства, она не обнаружила особых отклонений, за исключением чуть большего, нежели у кумира миллионов, размера груди.
Сейчас, во время прогулок по Ленинграду, она невольно обращала внимание на внешность, сложение и поведение здешних девушек. Теоретически, каждая из них была прямой конкуренткой, и поэтому стоило потратить время на изучение арсеналов противника.
Пока таинственный Норвежец выстраивал схемы ее подвода к объекту, Джейн достаточно быстро разобралась в конкурентной ситуации. Выводы были неожиданными.
Когда в Европе девушка выбирает чуть агрессивный стиль «секси», это в первую очередь девушка, которой есть что показать. Таких немного, они сразу заметны в общей массе, и обыватели обоих полов предпочитают их сторониться.
В Ленинграде ситуация была совершенно иной. Джейн наблюдала на улицах города раскрепощенных, но без вульгарного кокетства, обладательниц великолепных фигур, скульптурных бюстов и изящных конечностей в таких количествах, будто бы русские только тем и занимались, что улучшали свою породу. То же относилось и к гардеробу потенциальных соперниц. Мини, миди, макси всех цветов и оттенков, глубокие декольте и открытые плечи, бижутерия и аксессуары всех стилей и направлений не оскорбляли и не задевали ее островного консервативного вкуса.
И, что чувствовалось сразу, во всем этом великолепии отсутствовал дух нарочитой провокации. Ленинградкам нравилось быть красивыми безо всякой меркантильноохотничьей подоплеки. Джейн физически ощущала это.
После долгих раздумий и экспериментов она напрочь забраковала трикотажные топы и джинсы, хипповские балахоны в разводах и фенечки, летние матерчатые сапоги до середины бедра и шнурованные бюстье из черной кожи. Она остановила свой выбор на расшитых бисером мокасинах из оленьей выворотки на голую ногу, плиссированной юбчонке из красно-черной шотландки, чуть-чуть не доходящей до колена, и блузе-апаш из голландского полотна на пуговицах-бусинках «под жемчуг». Сумка-ягдташ с бахромой и бисерным узором, в пандан мокасинам, и очки-хамелеоны в роговой оксфордской оправе дополняли ее туалет.
Минимум косметики: гигиенический блеск и немножко, в два-три касания, туши на ресницах…
* * *
– Ну-ка, ну-ка, надень эту свою кепчонку… Ну и рожа у тебя, Гладышев! И как называется этот маскарад? – Генерал пребывал в прекрасном расположении духа.
– «Барышня и хулиган», товарищ генерал, – Андрей засунул руки в карманы флотского клеша, вразвалочку прошелся по ковровой дорожке кабинета.
– Н-да. Кто бы видел.
– Овладеваем искусством перевоплощения, – Гладышев снял кепку и застыл в ожидании начальственного решения. Начальство раздумывало.
– Ты это… Сам придумал или подсказал кто?
– Сестренка у меня в хореографической студии при Дворце пионеров. На днях у них концерт был, так она всю семью вытащила, здорово у них там все получилось.
– У кого получилось?
Андрей смутился.
– Ну… на сцене. Вот я и подумал, почему бы не попробовать.
– Я, конечно, не балетоман и далеко не театрал, но коечто помню. Ведь у этой барышни с этим самым хулиганом вроде какие-то отношения возникают, а? – Генерал из-под очков изучал подчиненного. – Так ты решил, что ли, приударить за объектом?
Комсомолец Гладышев вспыхнул.
– Ну, вы скажете, товарищ генерал! Какое там приударить! Просто типаж понравился, и все! Не под аспиранта же мне наряжаться или фарцовщика какого. Батя-то мой до проходчика метрополитеновского в деревне механизатором был. По Сеньке и шапка.
– Ладно, Гладышев, не обижайся… Вроде бы выглядит натурально… Хотя, признаюсь тебе честно, живой шпаны твой начальник года с пятидесятого в глаза не видел.
– Да есть еще маленько, – лицедей присел на стул у стены.
– Ну а линию поведения какую выбрал?
– Обыкновенную, товарищ генерал. Подъем в шесть, наедаюсь чесноку и – к общежитию.
– Так. Так, так… Там же два выхода?
– Мы со Скворцовым уже учли это. Остался один, – Андрей виновато посмотрел на портрет Дзержинского. Генерал коротко хохотнул.
– Надеюсь, не взорвали?
– Как можно! В сопровождении завхоза заколотили двери досками, повесили предупреждение: «Пользоваться запрещено, аварийное состояние!»
– Завхоз надежен?
– Как сейф, товарищ генерал. Орден Красной Звезды и батальонная разведка.
– А дальше?!
– Дальше все как в балете. Он по ней сохнет, всюду, как тень, ее сопровождает. Вот и вся драматургия.
– Вся? Что же, чем проще – тем лучше… Постой, а чеснок-то зачем? – Генерал встал из-за стола и подошел к молодому сотруднику.
– На всякий пожарный, товарищ генерал. Вдруг понравлюсь, а так – с гарантией.
– Да, настоящий ты, Гладышев, театральный деятель, – генерал, первым протянув руку, крепко пожал пятерню сотрудника. – Ну, удачи тебе, Андрей Сергеич!
– Служу Советскому Союзу!
* * *
Это был десятый по счету день рождения Джейн Болтон. Проснувшись, девочка увидела аккуратно разложенные на прикроватном кресле обновки: платье с пышной – «Как у принцессы, дедушка!» – многослойной пачкой из бледно-розового атласа, того же цвета туфельки с серебряными пряжками, нежно-кремовое боди на узких бретелях и тяжелые, плотные на ощупь шелковые алые ленты.
Сердечко девочки радостно затрепетало. Босиком, в одной ночнушке, Джейн выбежала из спальни и побежала к кабинету деда. Она быстро спустилась по старинной лестнице с резными перилами, оставалось только повернуть за угол широкого коридора, как вдруг она услышала громкий и сердитый голос сэра Огастеса:
– Дэннис, вы немедленно покинете не только Фаррагут, но и Англию вообще! Дочь я вам отдал и бесконечно сожалею об этом. Внучки вы от меня не получите, пусть даже Шестой флот подойдет к берегам Британии. Никаких дискуссий!
– Боюсь, дорогой тесть, что судебное решение будет посерьезней авианосцев! – Джейн не знала голоса отца, да и внешность его была знакома девочке только по фотографиям. Она прижалась к стене и испуганно замерла.
– Вы жаждете судебного разбирательства, мистер Болтон? Вы его получите. Разрешите только напомнить вам, что Джейн – британская подданная. А коль скоро это так, то и дело будет слушаться в Королевском суде! – В голосе деда звучал металл.
– От этого обстоятельства выиграют только мои адвокаты. Но на деньги в данном случае – наплевать, – Болтон говорил решительно и уверенно.
– Допускаю, Дэннис, что на деньги вам плевать. Позволю себе лишь заметить, что по законам Соединенного Королевства вы не сможете притащить ребенка в суд и устроить там традиционное для Америки шоу. Слушание будет закрытым, и меня ничто не удержит от соблазна представить суду подлинные документы, открывающие истинное лицо Дэнниса Болтона.
– Сэр, я разведчик, и скомпрометировать меня обстоятельствами моей профессиональной деятельности практически невозможно. Возникнут серьезные проблемы, и в первую очередь у вас, сэр.
– Разведчик?! – Раздались звуки тяжелых шагов деда. – А на этих снимках, надо понимать, зафиксированы моменты разведывательной работы? Грязный мужеложец! Убирайся вон из моего дома и из Англии…
Это было третье по счету открытие Джейн Болтон.
Норвежец пока ничем не обнадеживал, и Джейн действовала по собственной методе, основанной на внимательном изучении фотографического портрета Маркова-младшего.
Чуть отрешенный взгляд веселых глаз, природная «художественность» пышной прически, «девичьи» ямочки под скулами. «Он просто обязан быть романтиком, этот юноша!» – И она с завидным упорством и свойственным ей железным долготерпением ежедневно практически все свободное время посвящала прогулкам по самым романтическим уголкам Ленинграда.
Как там поется: «Когда ее совсем не ждешь»?! С Джейн все случилось именно так.
Подходил к концу девятнадцатый рейд в поисках Маркова-младшего, и Джейн мысленно подготовилась к его бесплодному завершению. Она как раз переходила через канал Грибоедова, когда внезапная и, честно сказать, не украшающая интеллигентную девушку мысль посетила ее. Привстав на цыпочки, Джейн попыталась разглядеть, наличествуют ли у золотокрылой фигуры грифона первичные половые признаки? Ей было ужасно неловко – «вдруг кто-нибудь поймет, что я тут высматриваю?» – но любопытство пересилило. Как в детстве, проговаривая про себя сказочную песенку Марлина:
Пусть суслик уведет ваш взор
В одну из этих длинных нор,
Что входом смотрят на восток,
А выходом – на запад…—
она заглянула в бронзовый пах. Смотреть было не на что. Не то по стыдливости потомков, не то по нерадивости реставраторов, искомый предмет скорее угадывался, нежели существовал. Пальцы ног затекли, и Джейн, потеряв равновесие, опустилась на всю ступню, отшатнувшись назад.
– Простите, – раздался голос, и девушка подняла глаза. Ее губы неслышно продолжали шептать:
Чей ход петляет, как змея,
Где осыпается земля
И где бессильны вам помочь,
Чтоб разогнать и мрак, и ночь.
Мотыга и лопата…
Перед ней стоял Кирилл Марков…
«Не молчи, не молчи!» – внутри Джейн истошно вопила судьба. Она выдохнула первое, что пришло на ум:
– Львиный мостик…
«Леди Неожиданность», «Леди Прекрасная Внезапность», «Леди Счастливая Случайность» – все эти бесконечные эпитеты звучали только по-русски, и только тогда, когда их произносил Кирилл.
Их быстрое и полное сближение, Джейн отдавала себе в этом отчет, происходило в совершенно другом, бесконечно далеком от разведки Ее Величества, измерении. Но не исключало тех задач и целей, что стояли перед юной сотрудницей МИ-5.
Она даже удивлялась самой себе, насколько необременительным было это раздвоение ее интересов, личного и профессионального. Как-то сразу, чем-то исключительно женским, Джейн почувствовала, что встреча с ней затронула те потаенные струны души Кирилла, которых до нее не касалась ни одна посторонняя рука.
Его открытость и бездна обаятельной искренности вызывали у девушки ответные эмоции такой глубины и силы, что иногда, особенно после близости, она чувствовала себя полностью растворенной в этом славянском мальчишке. Да-да, именно мальчишке, что шел по жизни легко и непринужденно, ни разу не встретив на своем пути настоящего горя и неотвратимости утрат.
Они лежали в комнате Кирилла, отделенные от жемчужных ленинградских сумерек чуть колышущейся тюлевой занавеской. Утомленный юноша ровно дышал во сне, а за окном шумели механизированные дожди поливальных машин…
Дедушка помог Джейн устроиться на высоком кожаном диване огромного «роллс-ройса» Фаррагутов. На девочке было черное траурное платье с бархатными обшлагами и воротником из того же материала, на белокурой головке – траурная шляпка с вуалеткой.
Машина недолго петляла среди ближних к Фаррагуту холмов и наконец остановилась у старого кладбища в Соммерсби. Сэр Огастес взял Джейн за руку, и они двинулись сквозь толпу людей со скорбными лицами.
У свежевырытой могилы размеренно читал молитвы священник в белой епитрахили. Не более чем в четырех метрах от могильного края застыл взвод в парадной форме. Джейн, как завороженная, смотрела на белые кожаные гамаши с бронзовыми пуговицами, на затворы старых «лиэнфилдов», церемониально прижатых к белым широким перевязям портупей на уровне груди. Белая лайка перчаток на красной древесине лож и прикладов.
Подъехал огромный, будто автобус, катафалк. Шестеро морских офицеров установили на деревянном помосте большой белый гроб.
– Мама там? – Восьмилетняя Джейн пальчиком, затянутым в черную паутинку перчатки, показала на гроб, одновременно поворачивая личико к деду. Тот коротко кивнул. Девочка вырвала свою ручонку и бросилась бежать прочь от могилы.
Кто-то пытался ее остановить, но она не давалась, ловко увертываясь или громко крича. Добежав до семейного «ройса» с открытой задней дверью, стоявшего особняком от остальных машин, она с разбегу бросилась на холодную кожу сиденья и зарыдала…
– Барни, я забыл спички.
– Держи, – голоса были незнакомы, и очнувшаяся Джейн замерла в своем убежище, как мышка.
– Ненавижу эту официальную скорбь. – Внезапный сухой винтовочный залп разорвал воздух. – Лучше бы этих молодцов бросили ей на помощь там, в Бейруте.
– Как сказать, Эндрю, за Кэролайн мало волновались.
– Ага, все надеялись на ее муженька, вот и получили.
– Политика – грязная вещь, извини за банальность, старина.
– Это правда, что Фаррагуту пришлось выкупать ее тело?
– Сто тысяч фунтов.
– Ливанских?
– Разве сэр Огастес – ливанец?
– Интересно, как она шла на расстрел?
– Эндрю, у тебя слишком много вопросов.
– Потому что, Барни, я учился с ней. Сначала в школе, потом в соседнем колледже.
– Никогда не слышал об этом.
– Ты же знаешь, мы, разведчики, народ не болтливый.
– В рапорте Рэдроу написано, что ее пытали, а потом просто выстрелили в затылок. Так что все разговоры про расстрел – это посмертные сказки…
В тот день Джейн Болтон совершила свое второе открытие.
* * *
Черная генеральская «Волга» миновала Комарово и прошла пару поворотов, прежде чем шофер заметил тревожно мигающую лампочку вызова на панели радиотелефона. Генерал дремал, и водителю не хотелось будить шефа. «Но – надо!»
– Товарищ генерал!
– Да… Что?
– Вызывают, – шофер не глядя поднял трубку и передал ее назад.
– Ивлев, слушаю! Так, когда? Через час в моем кабинете, – генерал помассировал затылок, потом виски.
Машина, сбросив скорость, пропустила синий «москвич» на встречной и, резко взвизгнув колодками, с разворота, пулей устремилась обратно в Ленинград…
– Неубедительно, Гладышев, – генерал отложил в сторону прочитанный рапорт. Снял очки, снова надел. – Где там оперативная съемка?
Скворцов выпрямился, как пружина:
– Должна быть готова, товарищ генерал. Разрешите позвонить?
Старший жестом указал на аппарат.
– Скворцов на связи. Генералу нужна оперативная съемка. Хорошо, готовьте проектор, – он положил трубку на рычаг. – Через десять минут все будет готово…
Оператор работал камерой из-за ограды Финансовоэкономического института, поэтому в кадре то и дело появлялись толстые черные вертикали. Они то рассекали стройную фигурку девушки надвое, то лишали ее руки, то иной части тела, затем в кадре появился молодой человек. Те же метаморфозы стали происходить и с ним. Только теперь вертикальные полосы часто разделяли экран пополам, рассекая незатейливый сюжет на две половинки. Внезапно пленка закончилась. Дали верхний свет.
– Что в это время делал Норвежец?
– Находился в своем номере, в гостинице «Ленинград».
– Информация точная?
– От Елагина, товарищ генерал.
– И все равно, не похоже это на «подводку». Но наша задача – быть бдительными. За Марковым пока наблюдения не нужно.
Глава 5«Лучшее средство разгрузить голову от тяжких раздумий – работать руками», – слова школьного военрука Хуциева, требовавшего даже от девочек умения собирать автомат Калашникова вслепую, вспомнились Альбине утром, когда, открыв холодильник, она обнаружила там увядшую луковицу и початую бутылку коньяка «Ахтамар». Стало неловко и стыдно: отец практически не выходил из дома, и, чем он питался, где, когда – все эти вопросы обеспокоили ее только сейчас. Она быстро собралась, пересчитала деньги в кошельке и уже на улице, соображая, в какой из магазинов пойти, приняла решение: приготовить настоящий обильный обед, как это было при маме и бабушке. И она направилась в Смольнинский универсам.
«Разве может существовать на свете что-нибудь более прозаическое, чем поход в магазин за продуктами?» – задавала себе вопрос девушка, энергично шагая к стеклянным дверям универсама и обгоняя многочисленных домохозяек и пенсионерок, спешивших, судя по приготовленным авоськам и кошелкам, туда же.
Пройдя через овощной отдел, Альбина посмотрела на наполненную корзинку, сразу ощутив ее приличный вес. «В следующий раз возьму с собой тележку!» Мясной отдел не особо порадовал ее своим ассортиментом, но удалось купить килограмм говяжьего фарша.
Зайдя в молочный отдел, девушка пожалела, что не захватила с собой баночку для развесной сметаны и бидончик для разливного молока, как это сделали другие покупатели. «Ничего, я научусь, я стану хорошей хозяйкой», – подумала Альбина.
Купив пару бутылок молока и десяток куриных яиц, девушка отправилась в хлебобулочный отдел, где пахло свежеиспеченным хлебом. Похожий на веретено, чуть солоноватый «Городской» батон, половинка удивительно душистого ржаного хлеба с трещинкой на румяной корке. Две пышнейшие «Свердловские» сдобы и – «Гулять так гулять!» – «Невский» хлебец с изюмом в обсыпке из жареного арахиса и сахарной пудры завершили список ее продовольственных трофеев.
Войдя в квартиру, Альбина удивилась. Ставшей привычной в последнее время тишины как не бывало. Из гостиной доносились громкие звуки работающего телевизора, заполняя полумрак вихоревского дома нелогично бодрой, жизнеутверждающей цыганской песней. Девушка с любопытством заглянула в комнату.
Голубой экран переливался буйством бессарабских красок, а актриса Светлана Тома, звеня монистами и прикладываясь к крошечной трубочке-носогрейке, оптимистично распевала нечто задорное и заводное.
Марлен Андреевич сидел в финском кресле-раковине, и отсюда, от дверей, Альбина видела только седой затылок отца и его туфлю, отбивавшую ритм.
Генерал поднялся и увидел дочь, стоявшую в дверях. Против обыкновения Марлен Андреевич был выбрит и бодр. Он уменьшил звук огромной «Радуги» и произнес:
– Несмотря ни на что, Альбинка, нужно жить!
Впервые за много дней отец и дочь завтракали вместе, вкусно, обильно и с настроением.
– Не могу распробовать, это омлет с сыром?
– Нет, – Альбина жевала и говорила одновременно, – с творогом.
– Гм… Между прочим, ты, как будущий врач, должна знать, что говорить и жевать одновременно – занятие опасное! – Марлен Андреевич положил себе на тарелку еще один пышный кусок омлета.
– Кстати, – дочь отложила вилку и задумалась.
– Ты что-то хотела сказать?
– Да, но… – В душе Альбины царило смятение: секунду назад, когда отец произнес эти слова про будущего медика, она окончательно и бесповоротно поняла: никогда и ни за что, ни за какие блага мира она не вернется в институт, а к медицине не подойдет и на пушечный выстрел. Сказать об этом отцу прямо сейчас? Сейчас, когда хрупким тоненьким ледком подернулась их общая память о тяжелых утратах? Как он на это отреагирует? Расстроит его это или нет? Но он же сам сказал сегодня: «Несмотря ни на что, Альбинка, нужно жить!» И она решилась. Отодвинула в сторону тарелку, отложила вилку и нож.
– Официальное заявление? – Марлен Андреевич с аппетитом доедал вторую порцию.
– Папа, я ухожу из медицинского, – Альбина смотрела на отца прямо и открыто.
– Куда?
– Попробую перевестись в текстильный, на моделирование одежды.
– Перевестись?
– Но ведь всего два курса, – в ее интонации появилось сомнение.
Решение, ее самостоятельное решение, еще минуту назад казавшееся таким продуманным и взрослым, вдруг показалось по-детски наивным и таким уязвимым.
– Два, четыре – какая разница? Идея с переводом мне кажется неосуществимой, – отец положил вилку. – Тебе кофе или чаю?
– Чаю…
– Но это не повод скисать! Насколько мне известно, вступительные экзамены в ленинградских вузах проводятся ежегодно или я отстал от жизни, а, дочь?
– Папка! – Альбина бросилась отцу на шею и расцеловала его.
– Я-то здесь при чем? – Марлен Андреевич до глубины души был тронут дочерней благодарностью. «Значит, ей, чтобы решиться, не хватало только моего мнения. Дети… Они навсегда остаются детьми». Прижимая к своей широкой груди почти счастливую дочь, он мысленно благодарил судьбу за этот бесценный и, в общем-то, случайный дар.
– Ой! Вы так держите иголку, будто видите ее впервые! Послушайте старика, – мастер-закройщик высшей категории Моисей Аронович склонился к самому уху Альбины и негромко продолжил: – Когда вам тут все надоест и вы станете сапожником, тогда я буду спокоен: вы будете правильно держать шило. Но пока вы здесь и раз мне поручено дать вам в руки немножко профессии, вам придется держать иголку иначе.
Он ловко выхватил из Альбининых пальцев портновскую иглу, поднял высоко перед собой и быстро, сверху вниз осмотрел нитку.
– Почти длина, гм… Особенное искусство всегда тут, – указательный палец свободной руки ткнулся в морщинистый лоб. – Остальное – это немножко фокус и многомного тренировок.
Пальцы старого закройщика мелькали перед глазами Альбины, демонстрируя на темном фоне какого-то лоскута правильное обращение с портновской иглой.
– Всегда – наклон, всегда – угол. И мы сможем получить то, – он, сложив лоскут краями вместе, ловко вставил иглу и быстро-быстро нанизал на нее сложенный квадратик ткани, – то, что люди называют: «Смётано!»
Старик эффектно, с хлопком, расправил тонкую ткань, по краю которой легла ровненькая строчка одинаковых белых стежков. Альбина восхищенно посмотрела на мастера.
– А пока вы будете переживать и восторгаться, – Моисей Аронович, подойдя к радиоточке, вывернул громкость до отказа – передавали сигналы точного времени, – Моисей Наппельбаум будет кушать свой обед.
Кажется, первым, кто посвятил советского читателя в тайну слепых дождей, был писатель Паустовский. Ленинградцы более других читателей благодарны ему, поскольку непредсказуемость здешней погоды давно и прочно дискредитировала прогнозы синоптиков, а вот примета, что после слепого дождя на три дня устанавливается восхитительное вёдро, действовала безотказно.
Жаркие июльские дни иногда радовали горожан короткими летними дождями. Мгновенно высыхающие на лице и одежде крохотные дождинки забавляли возвращающуюся с работы Альбину. Усталости как не бывало! У Крюкова канала она перешла через горбатый мостик, а затем направилась в аллейку, ведущую в скверик у Николы Морского. Чудесная погода… Ключевое слово – «чудесная». Дождь идет, а вокруг все сухое. Чуть впереди из высокой травы выкатились на розовый песок аллейки два смешных котенка маскарадной окраски. То один, то другой поднимался на голенастые задние лапы и, широко разводя передние, всем корпусом обрушивался на противника, а затем котята вновь сплетались в клубок.
– Альбинка, вот здорово! А я смотрю – ты или не ты? – Перед ней стоял Кирилл Марков – ее одноклассник. Рядом с ним была симпатичная девушка, одетая как-то особенно. Вещи, вроде бы и по общему стилю и по крою самые заурядные, были сшиты из качественных добротных тканей, которые Альбина с легкой руки Моисея Ароновича уже научилась различать, и смотрелись дорого и солидно. Незнакомка тоже с интересом рассматривала Альбину.
– Разрешите вас представить друг другу, милые леди, – Кира расшаркался на придворный манер, помахивая перед собой воображаемой шляпой, – Несравненная и Неприступная леди Альбина Вихорева. Таинственная и Великодушная леди Джейн Болтон. Из самой Англии, между прочим!
– Хвастунишка! Стоило тащиться через всю Европу, чтобы встретить такого же бахвала, какими кишат улицы Лондона, – по тону реплики Джейн больше чувствовалось желание поскорее миновать тему «Вопросы – ответы» с ее бесконечными «А как у вас?», нежели действительно укорить спутника.
Альбина сразу поняла это, но не удивилась. Ее очень обрадовала внезапная встреча с Кириллом, чем-то напоминавшим сейчас большого добродушного щенка.
– А ты какими судьбами в этих краях? – Он откинул со лба свою знаменитую «битловскую» челку.
– С работы иду, – просто ответила Альбина.
– Ты идешь с работы?
– А что в этом такого? – смутилась девушка.
– Вихорева, признавайся, на скольких трепанациях ты сегодня ассистировала? Как оперируемые, выжили или исход летальный? – Его голос был делано серьезен.
– Трепанацией, вернее трепологией, увлекается один мой знакомый по фамилии Марков. А мы, честно трудящиеся девушки, на работе занимаемся индивидуальным пошивом одежды! – Альбина, гордо выпрямившись, посмотрела на Кирилла.
– Вот это да! Вихорева – лучший представитель рабочей молодежи города Ленина! Разрешите записаться на примерку?
– Смокинг или фрак?
– Белоснежный фрак – мы с Джейн приглашены ко двору, а багаж, как назло, задержался в пути. К утру управитесь?
Компания дружно рассмеялась.
– Слушайте, девчонки, а может быть, отметим встречу?
– Кирилл, – подала голос Джейн, – ты посмотри, как хорошо на улице! Совершенно не хочется в помещение, как бы там ни было интересно и вкусно. Давайте погуляем.
– Альбина, ты того же мнения? Или…
– Марков! Женщины всегда солидарны друг с другом.
– А я-то думал, что это бывает только Восьмого марта! Тогда поскучайте тут минут десять, а я – мигом! – Кирилл, не дождавшись их ответа, буквально растворился в воздухе.
Джейн и Альбина помолчали. Первой заговорила Джейн:
– Он очень много рассказывал про ваш класс. Иногда я ловлю себя на мысли, что лично знакома почти с каждым из его одноклассников и сокурсников.
– Кирилл славный, – сказала Альбина.
– И очень нравится девушкам, – Джейн притворно вздохнула.
– Ты хочешь узнать о его прошлых увлечениях? Но я об этом ничего не знаю. – «Значит, у этой англичанки серьезное отношение к Маркову. Любовь?» – Честно, Джейн, – Альбина дотронулась до ее руки. – Ты сама посмотри, Кирилл – настоящий романтик, ловелас из него никакой.
– Альбина! Ты можешь сказать мне по секрету… Русские девушки спят с парнями по любви или из интереса?
– Русские девушки, Джейн, спят с парнями по многим причинам, в том числе и из интереса, и по любви.
– Фу! – Джейн облегченно вздохнула.
– ?! – Немой вопрос Альбины заставил англичанку широко улыбнуться.
– Вэри вэлл, все как у нас!
Они дружно рассмеялись.
Потом так же неожиданно, как и исчез, появился Кирилл с картонными стаканчиками, сложенными один в другой, бутылкой шампанского, судя по матовому налету на ней – охлажденного, и коробкой пористого шоколада «Сфинкс».
– Дары ресторана «Белые ночи!» – изрек Марков и проворно открыл бутылку.
Потом они долго-долго разговаривали, смеялись, заедая шампанское шоколадом, слушали, как Кирилл читает стихи, и просто дурачились, поддразнивая друг друга.
Уже за полночь Джейн и Марков усадили Альбину в такси. Когда красные стоп-сигналы вспыхнули на углу Майорова и Садовой, Кирилл, обняв Джейн за плечи, сказал:
– Совсем недавно у нее погибла мать и умерла бабушка. В один день…
– Как погибла ее мама?
– Ее застрелили.
Альбина долго не могла уснуть. Это было что-то новое, не похожее ни на какие другие известные ей ощущения. «Зависть к чужому счастью?» Она старательно вспоминала все обстоятельства вечера и собственную реакцию на них, но ничего «завистливого» в себе не обнаружила. «Томление души одинокой?» – всплыло в памяти название старинного романа, который часто перечитывала покойная бабушка. «Да, что-то очень похожее».
Она села в постели, включила ночник. Напротив стоял небольшой письменный стол. Стена над ним была сплошь увешена девичьими сувенирами – рисунками, какими-то открытками, памятными фотографиями. Сейчас, когда на эту стену падал неяркий свет ночника, хорошо была видна фотография, на которой смешные шестиклашки Вихорева и Невский сидели в школьном дворе на пачках макулатуры рядом с огромными товарными весами и улыбались.
Альбина выскользнула из-под одеяла и босиком подбежала к столу. Выдвинула ящик. Сверху, на стопке институтских конспектов, лежал конверт, адресованный «А. Вихоревой». Прижимая его к груди, она вернулась обратно, под уютный свет ночника, освещавшего сценку из далекой страны детства, дорога в которую безвозвратно утеряна…
Альбина в который уже раз ощупала так и не раскрытый конверт Женькиного письма. Под пожелтевшей шершавой бумагой заказного почтового прямоугольника угадывался сложенный вдвое тоненький листочек. Она не могла объяснить себе, почему это столь волнующее ее послание из прошлого до сих пор не было прочитано. Каждый раз, когда она собиралась это сделать, в последний момент пальцы деревенели, глаза увлажнялись, к горлу подступал комок, девушка откладывала письмо. Но сегодня Альбина твердо решила прочитать его. Плотная бумага конверта не сразу поддалась… Письмо было лишено обычных эпистолярных атрибутов вроде обращения, даты или места написания. Альбина сначала просмотрела небольшой текст бегло, сверху вниз, и лишь после этого стала медленно читать.
«Бумага, вложенная в конверт и убранная в ящик стола, способна долго хранить написанные на ней слова, мысли. Память же обладает избирательным свойством. Не всегда можно вспомнить в точности сказанные тобой слова и обстоятельства, при которых они были произнесены. Но даже того неверного, искаженного представления, что дают нам наши воспоминания, достаточно, чтобы увидеть через мутную призму времени – ты сказал и сделал не так, как хотел.
Нужно быть сильным и мужественным, чтобы исполнить задуманное, хотя внешние обстоятельства, жестокие и равнодушные, опошляют все и вся… Сказать правду – значит отстоять свои права на понимание и чувства небезразличных тебе людей. Все остальное – оправдательное малодушие.
Альбина, даже если бы ты не остановилась тогда, я должен был рассказать тебе о подлой и нелепой интриге, в которую меня втянула Муранец.
Не сделав этого, я предал сам себя. Струсив, я изменил своему отношению к тебе и лишил себя возможности доверять дорогому мне человеку».
Альбина опустила листок и вновь посмотрела на фотографию из далекого детства. Слезы застилали ей глаза.
– Вино по утрам? – Марлен Андреевич подтянул пояс с кистями на домашней тужурке.
Альбина рассмеялась:
– Настоящее свежевыжатое гранатовое вино!
– Что ж, здоровому телу – здоровое питание, – отец отпил из своего стакана. – Как и положено, терпко, но вкусно. Чем нас порадует сегодня генеральская кухня?
– Вот этим, – Альбина поставила на стол дымящийся глиняный горшок.
– Хм… Содержимое, надо полагать, как обычно – военная тайна?
– Как обычно – да, и как обычно – вкусно, питательно, полезно.
Вихоревы уже заканчивали завтрак, когда дочь, убирая посуду, вдруг спросила отца:
– Пап, а кто такая Муранец?
– Наташа? – Генерал отставил стакан чая.
– Да, Наташа.
– Зачем тебе это?
– Да так, просто интересно. К нам заказчица пришла, услышала мою фамилию и поинтересовалась, не твоя ли я дочь.
– А ты?
– Сказала, что нет. Потом, правда, стало любопытно, откуда она может знать мою фамилию. Пришлось заглянуть в квитанцию, а там только одно: «Муранец». – Девушке было очень стыдно. Ей казалось, что ложь, сочиняемую на ходу, невозможно не заметить, но отец был больше увлечен своим чаем.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.