Текст книги "Иван Грозный: Бич Божий"

Итак, Иван IV попытался эту систему сломать и на ее место поставить новую. В начале 70-х гг. XVI столетия он оказался в ситуации, когда армии его были разгромлены, страна пришла на грань мощного социального взрыва, опасные враги добрались до столицы, а новая система не давала ему возможности справиться со всеми этими напастями. Опричнина «закрывается», служебно-родовая организация правящего класса сохраняется, государь взамен получает право косметических вторжений в его структуру,[204]204
  Об этом свидетельствует, например, сохранение чина думных дворян и дворовой думы.


[Закрыть] но более никогда не посягнет на фундаментальные свойства старой системы…

«Когда эта игра была кончена, – пишет Штаден, – все вотчины были возвращены земским, так как они выходили против крымского царя. Великий князь долее не мог без них обходиться. Опричникам должны были быть розданы взамен этого другие поместья»[205]205
  Штаден Г. Записки немца-опричника. М., 2002. С. 116.


[Закрыть]. Курсивом здесь выделено главное: без собственной знати, организованной именно так, как сложилось еще при Василии III, Иван Васильевич не мог обходиться. Ему оставалось только признать это.

Однако всякий эксперимент и всякий поворот на попятный имеют свою цену. Как уже говорилось, когда-то Иван IV получил по наследству нечто вроде гоночного автомобиля с чудовищно сложной системой управления. Так вот, после всех попыток упрощения этой системы, после всех общественных и военных «аварий», этот автомобиль пришел в полуразбитое состояние и нуждался в ремонте. Но пока продолжалась Ливонская война, у Московского государства не было времени на необходимую передышку, накопление новых сил, восстановление разрушенного. Автомобиль с каждым годом ездил все медленнее, а на поворотах из него сыпались гайки. Лишь в царствование Федора Ивановича страна получила долгожданную передышку, правда, слишком краткую и явно недостаточную для «капремонта».

В военном отношении это означало следующее: нет ни достаточного количества талантливых военачальников, ни достаточного количества простых воинов.

Относительно первого показательна оценка Джильса Флетчера: «Главные начальники, или полководцы… по названию их и степеням следующие: во-первых, большой воевода, то есть старший военачальник, или генерал-лейтенант, подчиненный прямо царю. Обыкновенно он избирается из четырех главных дворянских домов в государстве, впрочем, так, что выбор делается не по степени храбрости или опытности в делах воинских; напротив, считают вполне достойным этой должности того, кто пользуется особенным значением по знатности своего рода и вследствие этого расположением войска, хотя ничем более не отличается. Стараются даже, чтобы эти два достоинства, то есть знатность происхождения и власть, никак не соединялись в одном лице, особенно если в нем заметят ум или способность к делам государственным[206]206
  Это высказывание Флетчера не вызывает особого доверия: при том постоянном напряжении военных сил, которое было обязательным для Московского государства, при регулярном возникновении гибельной угрозы с юга назначать высшими военачальниками ослов было бы игрой русскую рулетку, не иначе. Трудно предположить в московском правительстве того времени столь выдающуюся дурость.


[Закрыть]. Большим воеводой, или генералом, бывает теперь обыкновенно в случае войны один из следующих четырех: князь Федор Иванович Мстиславский, князь Иван Михайлович Глинский, Черкасский и Трубецкой[207]207
  Вероятнее всего, имеются в виду князья Борис Камбулатович (Камбулович) Черкасский и Тимофей Романович Трубецкой.


[Закрыть]. Все они знатны родом, но не отличаются никакими особенными качествами, и только Глинский, как говорят, обладает несколько лучшими дарованиями. Чтобы заменить этот недостаток воеводы, или генерала, к нему присоединяют другого, также в качестве генерал-лейтенанта, далеко не столь знатного родом, но более замечательно по храбрости и опытности в ратном деле, так что он распоряжается всем с одобрения первого. Теперь главный у них муж в военное время некто князь Дмитрий Иванович Хворостинин, старый и опытный воин, оказавший, как говорят, большие услуги в войнах с татарами и поляками. Под воеводой и его генерал-лейтенантом находятся еще четверо других, которые командуют всей армией, разделенной между ними, и могут быть названы генерал-майорами… Каждый из четырех последних имеет в своем распоряжении свою четверть, или четвертую часть, из коих первая назывется правым полком, или правым крылом, вторая левым полком, или левым крылом, третья ручным полком или разъединяющим отрядом[208]208
  По всей видимости, имеется в виду передовой полк или ертоул.


[Закрыть], потому что отсюда посылаются отдельные лица для внезапных нападений, выручки или подкрепления, смотря по обстоятельствам; наконец, четвертая называется сторожевым полком, или охранным отрядом…»[209]209
  Флетчер Дж. О государстве Русском // Проезжая по Московии. М., 1991. С. 79–80.


[Закрыть] Флетчер мог пользоваться сведениями Джерома Горсея, давно находившегося на территории Московского государства, архивами Московской компании англичан и, несмотря на отдельные неточности по части военного дела в России, выглядит в этой области достаточно осведомленным человеком. Важно не перечисление полков и не звания воевод, а порядок их назначения на службу. Всякий англичанин, в соответствии с жесткими лондонскими инструкциями, попадая в Россию, так или иначе исполнял разведочную службу. Флетчеру сам Бог велел интересоваться русской армией и русскими военачальниками. Вследствие этого, словам британского дипломата стоит доверять. Из них видно: либо верхушка российского военно-служилого сословия вообще не отличалась выдающимися командными способностями – а после Казани, Полоцка, Молодей в это трудно поверить, – либо в результате грозненских войн, опричных и постопричных казней, а потом удаления с видных постов и самих бывших опричников, худородных выдвиженцев царя Ивана Васильевича (в первые годы правления Федора Ивановича), армия оскудела командирами искусными и храбрыми[210]210
  Ведь прежде, в 50-х и 60-х гг. XVI столетия, на посты «больших» воевод достаточно часто назначались первоклассные полководцы…


[Закрыть].

Как уже говорилось, в 1577 г. Иван IV во втором послании к Андрею Курбскому высказался в том духе, что хороших воевод у него хватает. Между казнями 1573 г. и составлением этого послания промежуток невелик. Кое-что известно о потерях в воеводском корпусе, но в сущности, они были незначительны; самой серьезной из них стала казнь бывшего опричного воеводы, опытного военачальника Василия Ивановича Умного-Колычева в 1575 г., да кончина еще одного незаурядного воеводы, князя Юрия Ивановича Токмакова в 1576 г[211]211
  Кн. Ю.И. Токмаков умер своей смертью.


[Закрыть]. В целом же ущерб, нанесенный армии во время боевых действий и от казней, несравним с утратами 1565–1573 гг. Значит, одно из двух: либо государь делает хорошую мину при плохой игре, либо лучшие полководцы были выбиты в последние годы войны за Ливонию.

Период между 1578 и 1583 гг. – самый несчастливый для русской армии, наверное, за все XVI столетие. Подробнее о нем будет рассказано ниже, здесь же хотелось бы остановиться на потерях в списке военачальников. В 1577 г. скончался от ранения Иван Васильевич Шереметев-Меньшой. В 1578 г. под Венденом (Кесью) пали князь Василий Андреевич Сицкий, окольничий Василий Федорович Воронцов, дворянин «из Слободы» (т. е. приближенный к царю) Данила Борисович Салтыков, князь Михаил Васильевич Тюфякин. Тогда же попали в плен князь Петр Иванович Татев, князь Петр Иванович Хворостинин, князь Семен Васильевич Тюфякин. В 1579 г. Стефан Баторий взял Полоцк. В плену оказались тамошние воеводы: князь Василий Иванович Телятевский, князь Дмитрий Иванович Щербатый, Петр Иванович Волынский[212]212
  Относительно Волынского есть смутные известия о том, что он склонял гарнизон к сдаче; после падения города Петр Иванович пресмыкался перед Стефаном Баторием, жалуясь на князя Василия (Семеновича?) Микулинского (или Телятевского), но король не стал разбирать его жалобу.


[Закрыть], да Иван Григорьевич Зюзин[213]213
  Мы знаем также других начальствующих лиц полоцкого гарнизона, очевидно, попавших в плен после взятия города армией Речи Посполитой: воеводы «у наряда» (иными словами, командовали артиллерией) князь Иван Семенович Лобанов-Ростовский, Астафий Михайлович Пушкин, князь Захарий Иванович Сугорский-Белозерский, а также 4 стрелецких головы, дьяк Матвей Иванович Ржевский, городничие Замятня Опалев и Федор Петрович Кафтырев. – Володихин Д.М. О В.В. Новодворском и его исследованиях по истории Ливонской войны // Новодворский В.В. О взятии Полоцка войсками Стефана Батория в 1579 г. Полоцк, 1997. С. 4.


[Закрыть]. В крепости Сокол убит Борис Васильевич Шеин и попал в плен Федор Васильевич Шереметев. Тогда же погибли князь Михаил Юрьевич Лыков и князь Андрей Дмитриевич Палецкий. В 1580 г. после падения Великих Лук и ряда других укрепленных пунктов русская армия потеряла пленными князя Федора Ивановича Лыкова, князя Михаила Федоровича Кашина, Юрия Ивановича Аксакова, Василия Петровича Измайлова, Василия Бобрищева-Пушкина. В Заволочье умер от ран Василий Юрьевич Сабуров и был захвачен поляками Иван Степанович Злобин. В результате поражения русского полевого корпуса под Торопцом думный дворянин Деменша Иванович Черемисинов и Григорий Афанасьевич Нащокин попали в плен. В 1581 г. перебежал к литовцам стольник Давыд (Нежданович) Бельский. Литовцы взяли Холм, и в плену оказались князь Петр Иванович Борятинский да Меньшой Панин. Под Старой Руссой был пленен князь Василий Муса Петрович Туренин[214]214
  Старая Русса до того была сожжена литовцами (февраль 1581 г.). Неясна судьба ее тогдашних воевод – князя Владимира Ивановича Бахтеярова-Ростовского, Ивана Крюка Федоровича Колычева, князя Федора Ивановича Кривоборского. Вероятнее всего, они также оказались пленниками литовцев.


[Закрыть]. И это далеко не полный список[215]215
  Джером Горсей упоминает также некоего князя Ивана Куракина, казненного за потерю Вендена. – Горсей Дж. Записки о России. XVI – начало XVII в. / Пер. и сост. А.А. Севастьяновой. М., 1990. С. 62. Кроме того, трудно установить судьбу воевод, командовавших русскими гарнизонами в целом ряде небольших крепостей, взятых войсками короля Стефана Батория. Значительные потери командирский корпус понес после взятия шведами в 1581 г. Нарвы, Ивангорода, Яма и Копорья.


[Закрыть]. Особенно неприятно то, что выбыли из строя И.В. Шереметев-Меньшой, князь М.В. Тюфякин, князь В.П. Туренин, князь М.Ю. Лыков, князь И.С. Лобанов-Ростовский, князь В.И. Телятевский, князь П.И. Татев, князь П.И. Хворостинин и Б.В. Шеин. Все это опытные люди, костяк воеводского корпуса. Утрата их для армии стоила дорого.

А в целом это колоссальные потери. В 1577 г. ни Курбский, ни царь представить себе не могли, что такое возможно. Приходится вернуться к тезису об отсутствии в Московском государстве надежных и талантливых полководцев в постопричное время. Прав-то был, хотя бы отчасти, Иван Васильевич. А «первый русский диссидент» ошибался[216]216
  И, заметим, Р.Г. Скрынников вместе с ним.


[Закрыть]. Та же служилая аристократия исправно поставляла государю высшее офицерство. Вовсе не «калики» возглавляли русские полки под Венденом[217]217
  Конечно, ни Салтыков, ни Воронцов, ни Тюфякины, ни другие воеводы, разбитые под Венденом, не относились к самым сливкам русской аристократии. Но Сицкий и Татев по роду своему стояли достаточно высоко, да и остальные были не ровней «молодым волкам» первого призыва опричнины. Видимо, Андрей Михайлович просто не захотел увидеть, что знать вновь стала в 1570-х гг. важнейшей опорой трона.


[Закрыть]. И уж совсем не «калики» отстаивали в 1581 г. Псков от нашествия Батория. К началу последнего раунда войны с западными соседями у московского государства оставалось еще достаточно воевод для ведения боевых действий. Пусть их состав и не был столь же «звездным», с каким Иван Грозный начинал Ливонскую войну, но армия отнюдь не была обезглавлена. У него еще оставался опытнейший Иван Мстиславский, старик, битый палкой по подозрению в измене и отставленный от дел; стойкий Иван Шуйский, который также пребывал в изрядном возрасте; деятельный Иван Шереметев, сложивший голову на государевой службе; гениальный Дмитрий Хворостинин, впоследствии жестоко униженный царем за то, что не дошел до врага из-за «великих снегов». И все они честно работали, закрывая собой Россию. Просто в середине 1560-х гг. вооруженные силы Московского государства были способны безболезненно возместить потери в командном составе, хотя бы они и были значительно больше. А к концу 1570-х государю остается использовать в основном тех, кто считался дюжину лет назад… как бы получше выразиться? наверное, вторым и третьим составом. «Дублерами», используя футбольную терминологию. Растратив и этих, царь оказался на безрыбье…

Одним безотказным Дмитрием Хворостининым всех брешей в обороне великой державы закрыть невозможно. Учитывая даже ветерана-Шуйского.

В недостатке живой силы позволяет убедиться история последнего десятилетия Ливонской войны и, в частности, сообщения ряда иностранцев, совершенно не связанных друг с другом.

Датский дипломат Якоб Ульфельд в 1578 г. проехал половину России. По дороге он вдосталь навидался нищеты, безлюдья и запустения земель и описал все это в красках[218]218
  См.: Барсов Е.В. Путешествие в Россию датского посланника Якоба Ульфельда. М., 1889.


[Закрыть].

Тот же Антонио Поссевино отмечает: «Московскому князю нужно было размещать гарнизоны в чрезвычайно удаленных друг от друга областях и в многочисленных крепостях, а войну вести почти с помощью только своих солдат в разных местах и в течение многих лет. Защитники крепостей оставляли дома жен бездетными. Если кто-нибудь из них погибал, его место занимал другой, – в результате народ очень поредел. К тому же нужно было еще обучать стрельцов… которые пользуются небольшими ружьями. Этот вид оружия был неизвестен его (Ивана IV. – Д.В.) предкам, пользовавшимися почти только луками и стрелами. В войско набирают каждого десятого. Они становятся либо княжескими телохранителями, либо служат на войне, либо размещены по гарнизонам крепостей. Дома они оставляют жен и детей, и иногда, в случае их гибели, дома мало-помалу лишаются людей. Многих погубила чума, о которой никогда до этого времени не было слышно в Московии из-за очень сильных здешних холодов и обширных пространств. Многочисленные войны, казни многих тысяч людей (даже знатных), постоянные набеги татар, сожжение ими 12 лет тому назад столицы (к этому можно прибавить постоянные победы короля Стефана (Батория. – Д.В.) в течение последних трех лет) довели князя до такого состояния, что его силы можно считать не только ослабленными, но почти подорванными. Известно, что иногда на пути в 300 миль в его владениях не осталось уже ни одного жителя, хотя села и существуют, но они пусты. В самом деле, ровные поля и молодые леса, которые повсюду выросли, являются свидетельством о ранее более многочисленных жителях»[219]219
  Поссевино А. Исторические сочинения о России XVI в. / Пер. Л.Н. Годовиковой. М., 1983. С. 42.


[Закрыть].

Во второй половине 1570-х гг. воеводы, не боясь царского гнева, угрожавшего опалой, ссылкой и казнью, отказывались решать боевые задачи, докладывая, что сил явно не хватает. Гарнизоны самовольно покидали крепости. Дети боярские бежали из полков. В 1579 г. князь Василий Иванович Ростовский и Михаил Иванович Внуков разыскивают детей боярских, которые со службы «изо Пскова сбежали». Р.Г. Скрынников нашел множество документальных свидетельств разорения русских земель, в частности Новгородчины, особенно пострадавшей от войны, голода и массовых эпидемий. Учитывая только строго документированные потери Новгорода Великого с пригородами, опричные казни и разгром 1570 г. обошлись в 2700–2800 жизней, а стихийные бедствия и потери от боевых действий стоили намного больше[220]220
  Скрынников Р.Г. Трагедия Новгорода. М., 1994. С. 104–105, 127–129. Скрынников Р.Г. Иван Грозный. М., 2002. С. 380. Скрынников Р.Г. Царство террора. СПб., 1992. С. 377–382.


[Закрыть]. Б.Н. Флоря пишет о том, что в Деревской и Шелонской пятинах, судя по писцовым книгам, «население составляло 9—10 % от того количества, которое проживало здесь в начале XVI столетия»[221]221
  Флоря Б.Н. Иван Грозный. М., 2003. С. 356.


[Закрыть]. До наших дней дошел фронтовой архив небольшого корпуса[222]222
  В несчастливом для русских полков сражении под Торопцом корпус был разбит, и бумаги достались полякам. Таким образом, сохранились они в одном из польских архивов.


[Закрыть], стоявшего в 1580 г. на великолукском направлении и подчиненного князю Василию Дмитриевичу Хилкову. Бумаги красноречиво свидетельствуют о распространении «нетства», т. е. невыезда детей боярских на место службы. Вот характерные места из грамот Разрядного приказа, адресованных командиру корпуса В.Д. Хилкову: «Писали к нам в Невля воеводы Меньшой Колычев с товарыщи, что от них с Невля дети боярские нижегородцы и невляне розбежались (курсив мой. – Д.В.), а на Невле с ними людей мало. И как к вам ся наша грамота придет, и вы б тотчас послали на Невль детей боярских из коломнич, да из ярославцов пятьдесят человек, выбрав лутчих…» (20 августа 1580 г.); или: «Писали есте к нам и неты детей боярских ярославцов имяна, которые к вам на службу не приехали, к нам прислали, и мы тех нетчиков по поместьям сыскали пять человек и, бив их кнутом на Москве, послали к вам (курсив мой. – Д.В.) з зборщиком с Смиряем с Симановым, и список есмя тех детей боярских к вам послали с Смиряем ж. И как Смиряй тех нетчиков… к вам приведет, и вы б, по списку пересмотря, тем детем боярским ярославцем велели быти на нашей службе с собою… А вперед бы есте того берегли накрепко, чтоб дети боярские от вас с нашей службы не разъезжались (курсив мой. – Д.В.)» (21 августа 1580 г.)[223]223
  Документы походного архива воеводы кн. Василия Дмитриевича Хилкова 1580 г. // Памятники истории Восточной Европы. М.; Варшава, 1998. Т. III. Документы Ливонской войны (подлинное делопроизводство приказов и воевод). 1571–1580 гг. С. 220–221.


[Закрыть]. Корпус, испытывавший очевидные сложности с комплектованием, был разгромлен под Торопцом в сентябре 1580 г. По свидетельству поляков – участников той кампании, полки Хилкова не проявили достаточной стойкости в бою.

Таким образом, московская сила была перемолота ливонскими жерновами. Великие армии без следа сгинули, и Московское государство едва-едва в состоянии было наскрести малые полки для пассивной обороны. Между тем казанские земли пылали очередным восстанием, южная «украйна» по-прежнему небезопасна была от крымцев. В начале 1580-х гг. слово «война» и слово «смерть» стали для России синонимами.

Остается рассказать о том, какова была езда государя Ивана Васильевича на «гоночном автомобиле», который он сам же и разломал. В таких-то условиях!

Ливонская война стала одновременно делом чести и идеей фикс Ивана Васильевича. В 1570-х царь пытался добиться перелома личным участием в боевых действиях. Это показывает в очередной раз, что несмотря на изменчивый, неровный нрав и впечатлительный характер, государь не был тем фатальным трусом, каким его порой изображают. Вообще, идея была плодотворной: когда сам царь возглавлял войска, отправляясь в поход, московской армии сопутствовала удача; воеводы проявляли чудеса храбрости и рвения – то ли от страха перед крутым нравом царя, то ли исполнившись уверенности в успехе кампании, если уж сам государь взялся за дело. Да и тактиком Иван Васильевич проявил себя недюжинным. В 1572 г. он возглавил зимний поход в Ливонию, в результате которого была взята Пайда (Вайссенштайн). При штурме крепости 1 января 1573 г. «на пролом» были расписаны виднейшие опричники «первого призыва», в том числе Михаил Андреевич Безнин, Роман Васильевич Алферьев, Василий Григорьевич Грязной… Тогда же погиб главный «фаворит» государя Малюта Лукьянович Скуратов-Бельский. Царь, видимо, хотел приучить старых своих любимцев к новому положению: мол, будете служить как все, а если надо, жизнь ставить на кон тоже придется на общих основаниях. Удачным продолжением взятия Пайды, был поход объединенной армии Магнуса Ливонского и русского корпуса Н.Р. Юрьева на Каркус. Эта крепость также пала. А вслед за ней – мыза Ропа.

Несмотря на очевидный успех, у Ивана Васильевича не было достаточных оснований быть довольным. Пайда – не Полоцк. Ценность Пайды на два уровня ниже. Каркус – еще менее ценный приз. Зато корпус князя И.Ф. Мстиславского, отправленный под Колывань (Таллин), потерпел поражение и отступил, понеся большие потери. Погиб один из воевод, князь Иван Андреевич Шуйский. Подводя итоги, можно сказать: результат похода, пусть и положительный, был довольно скромным. Надо полагать, иного ожидал государь, впервые за всю войну выйдя с полками в Ливонию…

Между тем продолжать наступление в Ливонии явно было нечем. Восстание на казанских землях и напряженные отношения с Крымом не позволяли сконцентрировать значительные резервы для захвата ливонских территорий, оставшихся неподконтрольными. Русские воеводы предприняли в середине 1570-х гг. несколько удачных экспедиций на этом фронте, действуя сравнительно небольшими силами. В 1575 г. Н.Р. Юрьеву удалось взять Пернов, правда, положив немало своих бойцов на штурме. В 1576 г. капитулировал порт Гапсаль, города Коловерь, Лиговерь и Падца. Таким образом, наши армии медленно, но верно выталкивали шведов из Ливонии.

Однако такие стратегически важные пункты, как Рига, Таллин, Венден, стояли крепко. Очередная попытка взять Таллин провалилась весной 1577 г.

Вероятно, именно последняя неудача вызвала у Ивана Васильевича желание вновь самому взяться за Ливонский театр военных действий и исправить создавшуюся ситуацию.

Летом 1577 г. он выходит с большой армией в Южную Ливонию. Сдавшимся городам и замкам царь обещает оказать милость и, действительно, мягко обходится с их жителями. Напротив, сопротивление подавляется с большой жестокостью. Впрочем, польско-литовские гарнизоны малочисленны и не способны противопоставить русской мощи эффективную оборону. Где-то добрыми обещаниями, а где-то силой Иван Васильевич приобретает несколько городов, в том числе Режицу и Чествин.

Неожиданной помехой на пути к осуществлению царских планов оказывается Магнус, правитель буферного королевства Ливонского[224]224
  Подробнее о Магнусе и создании буферного государства в Ливонии см. Главу IV.


[Закрыть]. Доселе он был верным союзником Московского государства. Но в 1577 г. Магнус проявляет излишнюю самостоятельность. Он договаривается с местной знатью о передаче городов ему, т. е. в состав его королевства. Многие идут на этот с радостью, опасаясь прямого захвата русскими войсками и власти переменчивого нравом Ивана IV. Бояться им было чего: прежде жители Юрьева-Ливонского (Дерпта, или Тарту) и Полоцка жестоко пострадали от Ивана Васильевича, а молва о новгородском разгроме 1570 г. и бесчинствах опричников под Таллином получила широкое распространение. Прибалтика наполнена была летучими листками и публицистическими сочинениями о зверствах Ивана IV, частично преувеличенных, но и в той части, где сведения о суровости царского характера были верны, хватало подробностей, способных оледенить самое храброе сердце. Уже после окончания войны выйдет книга немца-пастора Павла Одерборна, живописавшего кровопийство русского государя с небывалыми выдумками, в духе какого-то ветхозаветного суперзлодейства. Одерборн врал изрядно; однако труд его поучителен тем, что в нем отразился панический ужас ливонского населения перед властью Ивана Грозного.

К сожалению, отчасти этот ужас был оправдан…

Магнусу один за другим сдаются города и замки, однако государь Иван Васильевич не рад этому. Ведь он сам явился «в свою вотчину»! К чему теперь посредник между ним и местным населением, когда русские пушки способны уговорить кого угодно? К чему буфер между ним и плательщиками податей, держателями земель, каковые могут быть отданы русским помещикам? Взятие городов обойдется дороже, чем их мирное подчинение? Но, во-первых, для силы, собранной в 1577 г., потери не страшны и, во-вторых, двойное подчинение, хотя бы и установленное мирным путем, недорого стоит в глазах Ивана IV.

Государь отправляет ливонскому королю гневное послание. Там он говорит ясно: у России сейчас достаточно сил для очистки всей страны без вмешательства Магнуса; если ему мало владений, доставшихся раньше, он может убираться к себе в Данию или отправиться на воеводство в Казань. Полки Грозного занимают Магнусовы новые приобретения[225]225
  В одном из них – Вольмаре – берут в плен Александра Полубенского, командующего силами Речи Посполитой в регионе. Его принуждают отдать подчиненным приказ о сдаче укрепленных пунктов. Этот приказ немало способствует успехам русского оружия.


[Закрыть]. Сам король ливонский со свитой по требованию Ивана Грозного выходит из сдавшегося ему Вендена. Царь всячески унижает и бесчестит его[226]226
  Мы знаем об этом из хроники Бальтазара Рюссова, источника не совсем надежного, поэтому весьма возможно, что страдания Магнуса несколько преувеличены. Но другие иностранные авторы – Петр Петрей и Генрих Штаден – как будто подтверждают эти сведения: первый пишет о том, что Магнуса избивали и даже заставляли ползать у палатки Ивана IV, вымаливая прощение; второй объявляет, что с Магнусом поступили «не по-христиански».


[Закрыть], подвергает аресту и некоторое время держит в ожидании смертной казни. Потом прощает и даже дает небольшой удел. Но отношения между прежними союзниками, как видно, оказались капитально испорченными. Более того, Венден затворяет двери перед царем и начинает артиллерийский обстрел русского лагеря. Город берут штурмом. Инициаторы сопротивления подрывают себя порохом, с прочими русское командование обходится весьма неласково; впрочем, население иных городов, сдавшихся Магнусу, а потом занятых русскими войсками, также стало свидетелем серии казней, – казнили приближенных короля.

В итоге русские войска устанавливают контроль над тремя десятками городов и замков. Но жестокость по отношению к тем, кто защищал свои города, и суровость, проявленная Иваном Васильевичем в «деле Магнуса», настроили местное население неблагожелательно по отношению к новым властям. В дальнейшем переход земельных владений к русским помещикам, явно, не улучшил отношений. С самого начало Ливонской войны местные жители, в большинстве своем, находили мало поводов радоваться русскому завоеванию и поддерживать наши армии; теперь они получили еще несколько весомых аргументов в пользу мятежа. Если наш государь хотел навеки закрепить за Россией этой край, наверное, ему стоило подумать о более мягкой и более гибкой политике на присоединенных землях. Вероятно, несколько большая мягкость была уместна и в отношении Магнуса[227]227
  Вряд ли небольшое территориальное расширение Ливонского королевства серьезно повредило бы русским интересам в Прибалтике; возможно, часть городов, перешедших под руку Магнуса по доброй воле, могла быть ему оставлена.


[Закрыть]. Да, тот повел себя как авантюрист, пытаясь спекулировать на «русской угрозе». Но слабый и своевольный союзник все же намного лучше, нежели открытый враг.

Вся военная кампания 1577 г. уподоблена была масштабному театрализованному представлению. Так бывало и раньше. Например, походу 1562/63 г. предшествовал крестный ход, а также иные события, придавшие военной кампании характер борьбы против поругания веры. Но тогда главную роль во всем действе играло православие, и было это вполне справедливо. Теперь же основным действующим лицом государь делает не веру, а себя самого.

Еще до начала боевых действий Иван Васильевич прислал вице-регенту князю Александру Полубенскому, начальствовавшему над силами Речи Посполитой в Ливонии, торжественное послание. Оно послужило своего рода «третьим звонком». В послании царь сообщает о намерении управить дела в «своих вотчинах» ливонских, а потому предлагает вывести все польско-литовские гарнизоны, дабы предотвратить лишние конфликты между Московским государством и Речью Посполитой. Основной смысл: «Всем будет лучше, если ваши войска подобру-поздорову уйдут восвояси».

Но это, так сказать, «сухой остаток», голая суть. Между тем письмо государя необыкновенно обширно и содержит философические рассуждения. Мало того, что Полубенский, участвовавший в военной экспедиции на Изборск, в ходе которой православные церкви подверглись ограблению, ставится на одну доску с вероотступниками и преводителями бродяг, сущей уголовщиной. Ему еще и предъявляют полную неправомерность сопротивления государю, который является оружием воли Господней. А именно к этому ведет дело Иван Васильевич, помещая длинное историко-философское отступление о сути государства и государственной власти. Б.Н. Флоря комментирует его слова следующим образом: «…царство[228]228
  То есть царская власть.


[Закрыть] превращается в избранное орудие Божьей воли, утверждающее во всем мире истинную веру. Послание Грозного производит впечатление полемики со сторонниками иных взглядов, которые, считая государство созданием дьявола, сомневались в его высоком назначении. Доводы царя должны были эти сомнения рассеять»[229]229
  Флоря Б.Н. Иван Грозный. М., 2003. С. 341–342.


[Закрыть].

Зачем понадобилась вся эта риторика? Ради одного лишь устрашения противника? Ради вразумления заблудшего человека? Князь Полубенский, человек не юный, в делах войны и большой политики – тертый калач, вряд ли мог быть напуган или же вразумлен образчиком русской изящной словесности того времени. И государь, конечно, понимал это. Но для задуманного им спектакля письмо Полубенскому послужило ярким началом; Иван IV загодя позаботился о том, чтобы произвести эффект на зрителей, как заботится светская дама о роскошном наряде, отправляясь на бал.

Во время военной кампании он милует и казнит широкими мазками, судит короля и ставит его претензии ни во что, устанавливает власть истинной веры над целой страной и, ликуя, пирует под занавес.

По окончании похода государь Иван Васильевич, завершая «постановку», пишет горделивое письмо князю Курбскому: «Вы ведь говорили: «Нет людей на Руси, некому обороняться», – а ныне вас нет; кто же нынче завоевывает претвердые германские крепости? Это сила животворящего креста, победившая Амалика и Максентия, завоевывает крепости. Не дожидаются бранного боя германские города, но склоняют головы свои перед силой животворящего креста! А где случайно за грехи наши явления животворящего креста не было, там бой был. Много всяких людей отпущено (из плена)[230]230
  Добавление произведено по смыслу.


[Закрыть]: спроси их, узнаешь… Писал ты нам, вспоминая свои обиды, что мы тебя в дальноконные города как бы в наказание посылали, – так теперь мы со своими сединами и дальше твоих дальноконных городов, слава богу, прошли и ногами коней наших прошли по всем вашим дорогам – из Литвы и в Литву, и пешими ходили, и воду во всех тех местах пили, – теперь уж Литва не посмеет говорить, что не везде ноги наших коней были. И туда, где ты надеялся от всех своих трудов успокоиться, в Вольмер, на покой твой привел нас Бог: настигли тебя, и ты еще дальноконнее поехал…»[231]231
  Переписка Андрея Курбского с Иваном Грозным // Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина XVI в. М., 1986. С. 83.


[Закрыть]

Другие изменники московские, активно помогавшие неприятелю, – Тимофей Тетерин, да прежние государевы опричники Таубе и Крузе, – получили еще более издевательские письма.

Гетман Ходкевич удостоился послания, равнозначного фамильярному похлопыванию по плечу. Общий смысл его: не стоит расстраиваться, убытка никакого операция московских войск не нанесла (читай: поскольку вся занятая территория все равно не принадлежит Речи Посполитой), да и пора бы начать переговоры «…о покое християнском». Короля Стефана Батория царь ставил в известность о результатах своего похода и призывал «досаду отложить», поскольку не при нем эта война началась, да и все происходящее на ливонских землях – не его, Батория, дело[232]232
  Польский король упрекал его за нерыцарственное поведение: дескать, отчего война не объявлена, а русские полки берут подвластные ему города? Но Иван IV точно знал, кому эти города должны быть подвластны.


[Закрыть]. Иван Васильевич со вкусом объясняет королю, какие политические действия тому «непригоже» предпринимать, не видя в нем противника, достойного серьезного отношения. Он не столько просит Стефана Батория о начале мирных переговоров, сколько повелевает ему, «не мешкая», прислать послов.

В Московском государстве по городам и областям рассылаются царские послания с известиями о приобретении новых земель и городов в Ливонии. Об этом можно судить по неофициальным летописным памятникам того времени: в них вошли известия об удачных походах середины 1570-х гг., причем переданы они примерно одинаковыми словами. В собрании ГПИБ есть рукописный сборник, содержащий краткий летописец, который представляет собой компиляцию сведений из разных источников, совершенную в 1735 г. Этот летописец ранее находился в библиотеке П.В. Щапова, поэтому можно условно назвать его Щаповским. В состав Щаповского летописца вошли отрывки из летописного памятника, относящегося приблизительно к 1610-м или 1620-м годам. От 1570-х гг. в нем 7 кратких сообщений, причем 5 из них отмечают взятие различных ливонских городов. События похода 1577 г. разделены на два сообщения. От 7085 г. (верная дата): «Взятъ Куканаус и иных 24 города»; от 7087 г. (явно ошибочная дата): «Ходилъ государь и вся[233]233
  Вероятно, надо читать «взя».


[Закрыть]. Свейского короля 27 городовъ»[234]234
  ОИК ГПИБ. Конволют XVIII в. № 615, Л4. По библиотечной ссылке: 442441 ОИК 25085—25093.


[Закрыть]. Это, очевидно, связано с тем, что Иван IV не ограничился отправкой в Россию одного послания, но, впечатленный собственными успехами, велел разослать из ставки целых два: после падения Кокенгаузена (Кокнесе) и в конце кампании.

По этой эпистолярной игре можно понять две вещи. Во-первых, государь видит в последнем своем походе исполнение воли Божьей и одновременно решающее усилие по овладению ливонским наследством. То, что Рига и Таллин не открыли ворота перед русскими полками, по всей видимости, не особенно волнует его. Надо полагать, Иван Васильевич считал их падение делом времени: для него прибалтийская постановка была завершена, а сцены, выпавшие из нее при последнем сокращении сценария, можно вписать и постфактум… Во-вторых, Иван Васильевич уверовал в свою непобедимость, подобно тореадору, щелкающему бешеного быка по носу.

Что ж, тактически действия державного полководца безупречны, результат вторжения в Ливонию – явно позитивный. Но стратегически итоги масштабного вторжения в Ливонию оказались ничтожными. Пик успехов русского оружия в этой войне был пройден пятнадцатью годами ранее, после взятия Полоцка. Формально, в 1577 г. под контролем у московского государя оказалось значительно большая территория, нежели в 1563-м. Но, во-первых, после катастрофы 1571 г. любая компенсация на Западе представляется далеко не достаточной. Во-вторых, все занятые города оптом не стоили одного Полоцка с прилегающими землями, – невозможно из сотни карамелек слепить шоколадный торт! В-третьих, внутренние области России к тому времени пришли в такое состояние, когда любую наступательную войну необходимо прекратить, поскольку экономический и демографический ресурс на исходе. Наконец, в-четвертых, последние завоевания оказались непрочными: не доставало сил, чтобы их удержать. Вскоре после того как русская армия покинула занятые ею земли, неприятель с легкостью отбил несколько городов. Единственный союзник Московского государства на этом театре военных действий, Магнус, в 1578 г. перешел на сторону поляков. Вероятно, ему трудно было простить то страшное унижение, которому подверг его Иван Васильевич, и те потери, которые он понес в связи с крахом своей авантюры. Таким образом, эмоции государя дорого обошлись стране.