Текст книги "Полководцы Святой Руси"

Невская битва

В 1237 году по указанию папы Римского Григория IX «воины Христа» на Востоке получили мощную поддержку: Орден меченосцев был объединен с могучим Тевтонским орденом, получив права своего рода «филиала» – ландмейстерства – при тевтонцах. Из Германии в Ливонию на подмогу стали прибывать новые отряды рыцарей.

Однако новый удар по Северной Руси первыми нанесли не они, а шведы.

Это столкновение явилось очередным эпизодом в давней, насчитывающей несколько веков вооруженной борьбе со шведами за контроль над обширным регионом, куда входила территория современных Финляндии и Карелии, а также земли по обоим берегам Невы и вокруг Ладожского озера.

В 1164 году шведы ходили с большими силами на Ладогу и были разгромлены наголову. В 1198-м новгородцы разрушили шведский оплот на землях финнов – город Або[51]51
  Шведское название города Турку.


[Закрыть]. Отец Александра, князь Ярослав Всеволодович, в 1220-х годах ходил на союзников Швеции – народ емь, затем сама емь ударила по Ладожской земле, но потерпела поражение. Десятилетием позднее та же емь выступила союзницей Руси, восстала против шведских завоевателей и изрядно их разорила. Народ емь колебался, выбирая в качестве своих врагов то Русь, то шведов. Часть историков считает, что во второй половине 1230-х, незадолго до похода на Неву, шведы одолели емь и взяли ее под свою руку. Другие специалисты возражают: нет, источники сообщают, что емь была окончательно завоевана шведами лишь в 1250-м. По всей видимости, к 1240 году Шведская корона поставила под свой контроль народ емь лишь частично и мечтала о большем. Другой финский народ, сумь, к тому времени уже давно пребывал под властью шведских завоевателей.

В 1236 году, приняв бремя власти в Новгороде на свои плечи, юный Александр Ярославич, очевидно, перенял у отца и политику на финском направлении. А она заключалась в том, чтобы не упускать из-под контроля племя емь, временами союзное или даже платившее новгородцам дань, а также противостоять шведской экспансии.

Можно предполагать, что даже первые годы правления юного князя, не отмеченные в летописях какими-либо масштабными вооруженными столкновениями, вовсе не являлись мирными. За спорную область еми шла борьба.

Шведы, естественно, подготовили ответный удар по Новгородской вечевой республике, своему главному врагу во всем регионе. Их экспедиция, пришедшаяся на 1240 год, не являлась ни «партизанским рейдом», ни разбойничьим набегом. Ее готовили, очевидно, как крупное государственное дело. Покорив какую-то часть воинственного народа емь в конце 1230-х годов[52]52
  Окончательный акт завоевания этих земель, как уже говорилось, состоится десятилетием позже.


[Закрыть], шведы решили, по всей видимости, что пришло время поквитаться с тем могучим противником, который направлял действия еми и поддерживал ее несколькими годами ранее. А затем, в перспективе, продолжить экспансию на направлении, уже принесшем весомые успехи.

Дело здесь не только в уверенности шведов, что их натиск на земли Южной Финляндии, Карелии, Ижорской области будет давать им прирост территории всё дальше и дальше, то есть не только в стремлении развивать успех. Дело еще и в том, что у шведов имелись сильные дополнительные мотивы упорно вести наступление в этом регионе. Ведь через Восточную Балтику, Неву, Ладогу, Волхов проходил стратегически важный торговый путь. Контроль над ним давал колоссальные прибыли и безграничные возможности для собственных торговых операций. Кроме того, Ладога, близлежащие реки и озера были сказочно богаты рыбой, и это само по себе обещало значительный доход. А для надзора за всем путевым узлом требовались всего лишь два-три укрепленных пункта: на Неве, на Волхове и, возможно, на островах Ладоги. Не так-то уж и много…

Ладожское озеро – исключительно важный водоем. Можно сказать, геополитически важный. Кто его контролирует, тот получает возможность бесперебойно набивать свои сундуки «красным товаром», серебряными денариями и гривнами. К чему грабить его окрестности, если логичнее забрать всё?

Летом 1240-го шведская флотилия во главе с «князем» (ярлом) Ульфом Фаси и его кузеном, зятем короля Эрика XI Биргером Магнуссоном[53]53
  Историки ведут споры, присутствовал ли на самом деле Биргер в шведском войске. Некоторые специалисты с этим не согласны. Ведется дискуссия о том, кто именно возглавлял шведов в этом походе. Другие историки отрицают и присутствие Ульфа Фаси. Биргер на тот момент (1230–1240-е годы) – ведущий полководец Швеции, к тому же покоритель еми. Вероятно, он возглавил войско шведов и финского племени емь, присоединившееся к армии Ульфа Фаси. Любопытно, что Житие Александра Невского называет предводителя просто «королем», а не «князем», а шведский король Эрик XI Эрикссон по прозвищу Шепелявый был еще достаточно молод и вполне мог совершить этот поход. Правда, он был хром и не блистал умственными способностями, но это еще не повод на 100 % сбрасывать его со счетов. Так что не исключается версия, которую обычно не рассматривают всерьез, а именно та, что шведами на Неве командовал сам король Эрик. Так кто же возглавлял поход? Обоснованнее всего на данный момент выглядит точка зрения, согласно которой во главе шведов стоял Биргер Магнуссон, что же касается Ульфа Фаси, то он мог также присутствовать в войске как один из вождей, но тут вопросов больше.


[Закрыть], вошла в устье Невы. С ними явилось католическое духовенство – некие «пискупы» (чаще всего специалисты называют епископа Томаса из Або), а также ополчение финно-угорских народов сумь и емь. Новгородский летописец отмечает значительность вражеского войска – «множество зело»[54]54
  Новгородская первая летопись // Полное собрание русских летописей. Т. III. СПб., 1841. С. 52.


[Закрыть]. Со шведами прибыл также небольшой контингент «мурман»-норвежцев, видимо, наемников или искателей приключений, поскольку король Норвегии воинов из своей дружины на тот момент «одолжить» не мог, находясь со Шведской короной в неприязненных отношениях.

Скорее всего, шведские военачальники намеревались укрепиться в этих местах: выстроить крепость, занять ее гарнизоном, понемногу поставить под контроль окрестности, в первую очередь Ладогу. А значит, отхватить изрядный ломоть Новгородчины.

Та же новгородская летопись осведомляет о целях шведов, как их понимали в Новгороде: «Хотяче восприяти Ладогу… и Новгород, и всю область Новгородьскую»[55]55
  Новгородская первая летопись // Полное собрание русских летописей. Т. III. СПб., 1841. С. 53.


[Закрыть].

Эта ремарка вызвала бурю дискуссий в науке. В полемике высказывались неоправданно резкие, непродуманные идеи. Например, концепции «пограничной стычки» и «грабительского похода». Ну конечно же, сумь и емь пригласили для участия в грабительском походе, чтобы потом поделить с этими народами добычу… И священников (епископов?) пригласили, чтобы пировать с ними на трупах местных жителей, предварительно раздетых и разутых! Не вяжутся тут концы с концами.

Разумнее прочих высказался И. П. Шаскольский. По его мнению, захват Новгорода был своего рода задачей-максимум, иначе говоря, стратегической программой на перспективу, а событие 1240 года – разведка боем, рекогносцировка крупными силами перед новой, более масштабной волной наступательных действий[56]56
  Шаскольский И. П. Борьба Руси против крестоносной агрессии на берегах Балтики в XII–XIII вв. М., 1978. С. 160–163.


[Закрыть]. Точную и грамотную оценку ситуации дал также современный историк А. А. Горский: «Что касается шведов, то они стремились в то время к присоединению Финляндии и земель по течению Невы, с чем и был связан поход 1240 года… Вот в этом и заключалась военная опасность»[57]57
  Горский А. А. Между Западом и Востоком// Историк. 2021. № 5. С. 28.


[Закрыть]. Еще резче выразился Д. Г. Хрусталев: «Речь в 1240 г. не должна идти о рядовом грабительском набеге. Малозначимое на первый взгляд и даже не отмеченное в западных источниках шведское вторжение на Неву вполне могло приобрести катастрофическое значение для Новгорода. Подобную ситуацию мы наблюдали на рубеже XII–XIII вв. в низовьях Даугавы, когда беспечность и несвоевременная благожелательность Полоцкого князя привела к отторжению крупных территорий, ранее подконтрольных Руси. Энергия Александра Ярославича, также считавшегося претендентом на полоцкий стол, не позволила реализовать “рижский проект” в устье Невы. Закрепление на Неве позволяло шведам не только претендовать на колонизацию Карелии и Ижоры и контролировать торговое сообщение Новгорода с Западом, но также, а может быть, и прежде всего, создавало барьер в коммуникациях Руси и внутренних областей Финляндии…»[58]58
  Хрусталев Д. Г. Северные крестоносцы. Русь в борьбе за сферы влияния в Восточной Прибалтике XII–XIII вв. Т. 1. СПб., 2009. Глава 2. § 2. 1: Невский поход шведов, 1240 г. URL: http://www.a-nevsky.ru/library/severnie-krestonosci-rus-v-borbe-za-sferi-vliyaniya-v-vostochnoy-pribaltike14.html; дата обращения 8. 04. 2021.


[Закрыть]

В источниках звучит слово «обрытие» – то ли шведы рвами укрепляли свой лагерь, то ли начали строительные работы по созданию собственной крепости на невском берегу, понять невозможно. Но, скорее всего, речь идет именно о создании долговременных укреплений: шведы – не древние римляне, и они не держали в обычае окружать военный лагерь рвами.

Стоит повторить и подчеркнуть этот момент: очевидно, шведы планировали именно создание укрепленного форпоста. Новая крепость получила бы гарнизон из состава армии вторжения, а также храм, где привозное католическое духовенство осуществляло бы богослужение и крестило (либо перекрещивало) местных жителей. Сумь и емь занялись бы рвами и валами, рубили лес для стен и ставили бы палаты для гарнизона. Вот, собственно, зачем они понадобились в походе[59]59
  Конечно, нельзя исключить и того, что какой-то отряд народа емь, покоренного лишь отчасти, теоретически мог использоваться шведами в качестве союзного или наемного. Но сумь-то уж точно не союзник и не наемный боевой контингент.


[Закрыть]. А с течением времени из этого форпоста шведское воинство дотянулось бы и до Ладоги, и до Новгорода – точь-в-точь по Шаскольскому, выполняя стратегическую задачу. Тут только дай зацепиться…

Историк В. В. Долгов выступил с критикой этой идеи. С его точки зрения, слишком рискованное и неправдоподобное дело – ставить крепость «в местности, до которой по морю нужно было добираться при самых благоприятных условиях не менее двух-трех дней. Запрос и получение помощи, таким образом, затянулись бы не менее чем на неделю»[60]60
  Долгов В. В. Феномен Александра Невского. Русь XIII века между Западом и Востоком. М., 2020. С. 100–101.


[Закрыть]. Критика, в общем, не очень убедительная. Во-первых, обороноспособность крепости основывается прежде всего на силе и храбрости гарнизона; шведы могли быть просто уверены в своих силах. Во-вторых, крепость планировалась не как пункт обороны, а как отправная точка дальнейшего наступления, то есть ее не собирались выдерживать годами без крупного воинского контингента. Наконец, в-третьих, от Новгорода и Ладоги до шведского укрепления в устье Ижоры тоже не один день движения – что на конях, что на судах; новгородские полки были бы обнаружены дозором заранее: вряд ли комендант крепости проявил бы столько легкомысленного пренебрежения разведкой, сколько позволил себе вождь армии, высадившейся летом 1240 года. Этот последний полагал, что может поступать беспечно: ведь за ним большая сила.

О расположении вражеского войска новгородцев оповестила сторо́жа (дозор) во главе с ижорянином Пелгусием. Это был, очевидно, крещеный представитель местного народа.

Молодой энергичный князь, не дожидаясь помощи из далекого Владимира, со своими дружинниками, войском ладожан и новгородской ратью устремился навстречу неприятелю. Да и кого ему было ждать с юга, когда полки русские поредели в борьбе с монголо-татарами и литвой? А вот Новгород, воевавший часто и умевший вести как оборонительные, так и наступательные боевые действия, мог за краткий срок дать многое: во-первых, вооруженные свиты знатных людей из боярских родов; во-вторых, «охотников», то есть добровольцев, желавших получить свою долю славы и добычи в столкновении с врагом. Возможно, к новгородцам, суздальским дружинникам самого князя и ладожскому полку присоединились также местные жители-ижоряне, чью землю шведы пришли грабить в первую очередь. В целом «натекает» солидная сила.

Житийная повесть сообщает о подготовке к битве со шведами следующее: вражеский вождь «…пришел в Неву, опьяненный безумием, и отправил послов своих, возгордившись, в Новгород к князю Александру, говоря: “Если можешь, защищайся, ибо я уже здесь и разоряю землю твою”. Александр же, услышав такие слова, разгорелся сердцем и вошел в церковь святой Софии, и, упав на колени пред алтарем, начал молиться со слезами: “Боже славный, праведный, Боже великий, крепкий, Боже превечный, сотворивший небо и землю и установивший пределы народам, ты повелел жить, не преступая чужих границ”. И, припомнив слова пророка, сказал: “Суди, Господи, обидящих меня и огради от борющихся со мною, возьми оружие и щит и встань на помощь мне”. И, окончив молитву, он встал, поклонился архиепископу. Архиепископ же был тогда Спиридон, он благословил его и отпустил. Князь же, выйдя из церкви, утер слезы и сказал, чтобы ободрить дружину свою: “Не в силе Бог, но в правде. Вспомним Песнотворца, который сказал: ‘Иные с оружием, а иные на конях, мы же имя Господа Бога нашего призываем; они повержены были и пали, мы же выстояли и стоим прямо’ ”».

В популярных, да и в научных изданиях эти слова житийной повести, как правило, пропускают, считая их своего рода упражнением книжника в благочестии. Таким образом, важному известию отказано в информационной ценности. Между тем рассказ о молении Александра Ярославича вряд ли являлся элементом «агиографического этикета». Более вероятно другое: агиограф повествует о действительных событиях. Поведение князя новгородского психологически мотивировано. Ему предстоит выйти без поддержки отца, с силами, собранными наспех, против могучего противника. Было бы странно, если бы в подобных обстоятельствах православный правитель не стал бы просить помощи у сил небесных.

Здесь стоит сделать важное отступление.

Александру Ярославичу, по нынешним представлениям, молодому человеку, не достойному власти в силу малого опыта, предстояло первое в его жизни великое государственное свершение. Эпоха Средневековья требовала раннего взросления, и нынешний парень студенческого возраста показался бы в ту пору безнадежно инфантильным. Но возраст – далеко не самое значимое, о чем следует говорить, приближаясь к рассказу о «пробе сил» Александра Ярославича как самостоятельного полководца.

У каждого человека личность складывается из нескольких элементов: психология, строго индивидуальная; социальные навыки, единые для тысяч и миллионов людей; и, наконец, глубинная сущность. Эта последняя может быть названа отпечатком образа Божия, наложенным на личность, или, скажем, экзистенцией. Именно она составляет твердую платформу, на которой развивается и надстраивается всё остальное. Проявляется она редко: чаще человек ведет себя так или иначе, исходя из простейших схем коммуникации в социуме, личных интересов, интересов рода, семьи, клана, склада психики, наработанного с детства. Но порой личность оказывается в критической ситуации. Социальный этикет неприменим, личный интерес входит в противоречие с интересами ведущих сил социума, психика коверкается под нагрузкой тяжких испытаний, смерть заглядывает в самые очи, умственные силы приведены в хаос, и ничто простое уже не развяжет узла обстоятельств, в которых бьется скрученный человек.

Вот тогда и срабатывает глубинная сущность, вот тогда она являет себя. И это всегда – свет. Или, скажем так, «свет от Света». Если бы не так, род человеческий, наверное, давно уже истребил бы себя, утонув в эгоизме, корыстолюбии, жестокости.

Приход шведов, думается, создал именно такую, критическую для Александра Ярославича ситуацию.

Князь должен защищать великий город, отданный ему под руку. Он не может обратиться за помощью к отцу – отец далеко, да и найдутся ли у него силы для отправки к сыну? Военного опыта у Александра Ярославича немного, а самостоятельного опыта походов и сражений совсем нет. Море людское, вроде бы покорное ему, сегодня готово драться под его командой, а как поведет себя завтра – Бог весть. По-настоящему верных людей немного, они из своей дружины. Ведь Новгород пусть и русский город, пусть и средоточие православия, а всё же – неродная земля. Если понадобится, он легко восстанет против князя своего…

Враг силен, враг уверен в себе, враг дерзок. Бой с ним – большой риск. Не подождать ли все же отца или его воевод? Или запереться в стенах городских – авось не сокрушат их шведы, отсидится Русь. Стоит ли голову на кон ставить?

И все-таки князь Александр избирает тот образ действий, который для него труднее прочих, требует проявления и наибольшей отваги, и наибольшей воли, и наибольшей мудрости. Иначе говоря, напряжения всех сил и способностей.

Он атакует неприятеля.

Почему?

Можно, конечно, рассуждать о тактической целесообразности, о желании показать себя, о чести и славе, столь желанных для молодого правителя. Но всё это наносное. А высказалась – немо, но властно – глубинная сущность. Тот самый отпечаток образа Божия. Нечто, стоящее выше самой личности.

Глубоко внутри Александра Ярославича, надо полагать, прозвучало: «Ты сын, ты служишь отцу, как отец служит Богу. Хорошо ли тебе, плохо ли тебе, хочешь ты этого или не хочешь, а послужи отцу. Ты обязан».

…Шведский лагерь располагался неподалеку от впадения реки Ижоры в Неву. Традиционная версия относительно шведского стана состоит в том, что неприятель расположился на правом берегу Ижоры. Именно там находится музей-диорама «Невская битва». Но исследователи И. П. Шаскольский и А. Я. Дегтярев считают, что враждебные пришельцы расположились на левом берегу Ижоры при ее впадении в Неву. А. Я. Дегтярев пишет: «Для скрытного подхода к шведскому лагерю после высадки на берегу Тосны Александру необходимо было форсировать Ижору в ее среднем течении и совершить обходной маневр, с тем чтобы выйти к шведскому лагерю на левый берег реки из глубины приречного леса». Что ж, и это возможно. Пока нет четкого ответа, где именно стояли Ульф Фаси и Биргер Магнуссон.

Шведский стан подвергся нападению русских отрядов в воскресенье 15 июля около 10 часов утра (по другим версиям, в 11 часов или около полудня).

Специалист по военной истории А. Н. Кирпичников подчеркивает быстроту движения новгородского воинства к месту расположения неприятеля. По его словам, план Александра Ярославича состоял в том, чтобы «…не допустить шведов до города Ладоги, воспрепятствовать разорению прилегающих к реке Неве мест и внезапно напасть на них во время остановки в полевом лагере у устья реки Ижоры… Войско по преимуществу было конным и дополнялось пехотой, передвигавшейся, надо думать, также на конях. Для ускоренного передвижения войска к месту сражения на Неве более предпочтительной была не речная по Волхову, а сухопутная “Водская дорога” от Новгорода через Тесово к реке Неве. Ее протяженность составляла примерно 150 км. Форсированным маршем рать могла преодолеть такое расстояние за два дня. К месту схватки войско подошло дополненное… отрядом ладожан»[61]61
  Кирпичников А. Н. Две великих битвы Александра Невского // Александр Невский и история России. Материалы научно-практической конференции. Новгород, 1996. С. 31–32.


[Закрыть]. П. Е. Сорокин уверен, что русское войско избрало для марша Ореховецкую дорогу, проходившую параллельно течению Волхова к устью Тосны, от которой до устья Ижоры всего 10 километров. Другие историки считают, что Александр Ярославич шел речным путем – Волховом, через Ладогу, по Неве, а затем скрытно вверх по Тосне. И, кстати, именно во время движения по Волхову он забрал с собой ладожских ратников.

Прав, скорее всего, Сорокин: двигаясь по Ореховецкой дороге, несложно соединиться с ладожанами, в то же время загораживая неприятелю путь к столице вечевой державы, а вот плавание по Волхову лишает воинского «щита» сам Новгород Великий. Нельзя забывать об угрозе, нависшей тогда над Северной Русью: отказавшись от версии «малого похода», «грабительского рейда», надо всерьез воспринимать широкие возможности шведского воинства. Он ведь могло пойти прямиком на Новгород. И тогда движение Александра Ярославича с ратниками далеко в обход дало бы шведам отличный шанс без большого боя взять столицу Северной Руси.

Численность сражающихся неизвестна даже в первом приближении. Специалисты дают определения в очень широком диапазоне: за шведов – от нескольких сотен до 5500 бойцов, за русских – от нескольких сотен до 4000 ратников. Всё это гипотезы, источники просто не дают точных данных. По другим походам шведов на Русь видно, что для крупных воинских операций захватчики обычно собирали примерно по 1–2 тысячи человек. В условиях Средневековой Северной Европы это очень много. Русское войско было сравнимым по количеству или несколько меньше, ведь собирали его в спешке…

Современные специалисты М. А. Несин и М. В. Фомичев выстраивают, казалось бы, убедительную концепцию: «Что касается численности шведского войска, то исследователи обычно так или иначе сравнивают его со шведским воинством, пришедшим в 1164 г. под стены Ладоги на 55 шнеках и пытавшимся взять крепость, или с 1100 шведами, пришедшими в Приневье в 1300 г. Но в 1240 г. у шведов не стояло задачи штурмовать одну из наиболее серьезных крепостей Новгородской земли или разорять Новгородскую землю. Они строили крепость. Потому правильнее сравнивать с данными о постройке шведами на Неве шестьдесят лет спустя крепости Ландскроны. Хроника Эрика сообщает, что в 1300–1301 гг. в устье р. Охты базировалось 300 шведов – 200 бойцов и 100 рабочих. Логичнее предположить, что в 1240 г. насчитывалось около трехсот человек. В таком случае шведы с норвежцами и финнами имели порядка 8 шнек из расчета 40 человек на одну шнеку»[62]62
  Несин М. А., Фомичев М. В. О некоторых дискуссионных вопросах и мифах, относящихся к Невской битве 1240 года // NOVOGARDIA. 2020. № 1. С. 90.


[Закрыть].

Внешне идея М. А. Несина и М. В. Фомичева выглядит правдоподобно. Однако остается несколько вопросов: зачем при отправке столь незначительной экспедиции потребовались отряды «мурман»? И почему новгородский летописец воспринял высадку 300 бойцов как «множество зело»? Отчего нельзя предположить, что шведское воинство задержалось на Ижоре лишь на время строительства крепости, а затем планировало выполнить и другие задачи, например взятие Ладоги? Да и точно ли сравнение атаки 1240 года с событиями XIV века: ведь необязательно для строительства двух разных крепостей должно было быть направлено одинаковое количество бойцов и рабочих…

Всё это, конечно, самые приблизительные, ненадежные подсчеты.

Вернее другой показатель: в Новгородской летописи битве на Неве уделено много места, это довольно объемное известие. Следовательно, новгородцы считали, что на их землю вторглось нешуточное воинство, победа над которым должна считаться масштабным событием.

Очевидно, Новгородский князь сделал ставку на внезапность атаки. Этот расчет оправдался. Очевидно, первый удар привел к обильным потерям в рядах пришлого воинства.

Можно представить себе сцену: на деревьях, стоящих по кромке леса, подступающего к берегу Ижоры, сидят русские лазутчики, основное воинство – в глубине, в чаще. Князю идет доклад: шведов столько-то, в гордыне своей стоят беспечно, дозоров нет, часть бойцов занята земляными работами, они не при оружии. Молодой правитель переглядывается со старшими дружинниками и «вятшими» (наиболее влиятельными) боярами новгородскими: чужаков много, можно ли рискнуть? Видит у одних на лицах решимость драться, у других сомнение…

Но если не ударить сегодня, враг укрепиться, корабли доставят ему из-за моря подмогу, поползет шведская чума по Руси. Помощи ждать неоткуда, и коли сейчас Бог не даст победы, то потом одолеть шведов станет еще труднее.

Александр Ярославич принимает решение: быть бою.

– Лучники – вперед.

К лагерю шведов ведет только одна добрая дорога. Там ровно, хотя и тесновато, а значит, там может действовать окольчуженная конница. И князь велит спешиться большей части своих бойцов – кроме тех немногих, кто прибыл к битве в тяжелом доспехе и с лучшим оружием. Этих – поберечь для решающего часа.

Пешцы выдвигаются к опушке. Всадники медленно едут за ними, но остаются поодаль, чтобы ржанием коней не выдать приготовления к атаке. Копыта глухо тукают о глинистую почву.

Звучит княжеский рог!

И ливень стрел засыпает шведский лагерь. Падают чужеземные воины, выбегают из шатров военачальники, пытаются навести порядок в неразберихе. В страхе мечутся те, кого нападение русских застало во рвах. Первыми принимают смерть те, кто в полном доспехе и при оружии стоял на страже. Остальным еще надо облачиться в кольчуги, надеть шлемы.

А дождь из стрел всё не иссякает.

Из-за деревьев выбегают русские воины. Быстро преодолев расстояние до неприятельского стана, они секут мечами шведов, не успевших как следует изготовиться. Самые ловкие добираются до сердца лагеря, рубят секирами подпорные столбы начальственных шатров. Кое-кто уже у мостков, ведущих на корабли.

– Святая София-а-а-а! Помогай! – звучит боевой клич.

Первые несколько минут боя – решающие. Шведы деморализованы, шведы несут тяжелые потери.

Но предводитель захватчиков собирает вокруг себя лучших мечников, садится на коня, выдвигается вперед. Копье его находит первую жертву среди новгородцев.

И тогда Александр Ярославич оборачивается к дружинникам. Седобородые старики, служившие еще его отцу, и черноусые молодые бойцы смотрят строго: веди нас, княже, мы готовы! Князь, загораясь боевым пылом, кричит:

– Борис и Глеб с нами! За Русь!

– Бори-и-ис и-и-и Гле-е-е-еб! – раскатывается по опушке яростный вопль конницы, набирающей ход.

Вот до заслона, выставленного неприятельским вожаком, полсотни скачков… он видит русского князя и сам пускает коня в галоп… двадцать скачков… вьются на шведских рыцарских копьях цветные флажки… десять скачков…

Удар!

Враг летит наземь…

– Бори-и-ис и-и-и Гле-е-е-еб!

– Бей! Руби!

Спины шведов, бегущих к кораблям… Блеск новгородских топоров, с тяжким стуком обрушивающихся на выпуклые бока вражеских судов… Крики раненых, звон оружия…

Шведы кое-где еще сопротивляются, но участь их решена.

Житийная повесть сообщает о нескольких героях, сражавшихся в дружине Александра и новгородском ополчении: «Проявили себя здесь шесть храбрых… мужей… Первый – по имени Гаврило Олексич. Он напал на шнек [шведское судно. – Д. В.] и, увидев “королевича”, влекомого под руки, въехал до самого корабля по сходням, по которым бежали с “королевичем”[63]63
  Неясно, участвовал ли в сражении кто-либо из сыновей Шведского короля Эрика XI или же имеется в виду какой-то иной знатный человек (например, сын Биргера Магнуссона, сын ярла Ульфа Фаси).


[Закрыть]; преследуемые им схватили Гаврилу Олексича и сбросили его со сходен вместе с конем. Но по Божьей милости он вышел из воды невредим, и снова напал на них, и бился с самим воеводою посреди их войска. Второй – по имени Сбыслав Якунович, новгородец. Этот много раз нападал на войско их и бился одним топором, не имея страха в душе своей; и пали многие от руки его, и дивились силе и храбрости его. Третий – Яков, родом полочанин, был ловчим у князя. Этот напал на полк с мечом, и похвалил его князь. Четвертый – новгородец, по имени Меша (Миша). Этот пеший с дружиною своею напал на корабли и погубил три корабля. Пятый – из младшей дружины, по имени Сава. Этот ворвался в большой… златоверхий шатер и подсек столб шатерный. Полки Александровы, видевши шатра падение, возрадовались. Шестой – из слуг Александра, по имени Ратмир. Этот бился пешим, и обступили его враги многие. Он же от многих ран пал и так скончался».

Повествование о шести героях Невской битвы построено так, чтобы средневековый читатель, искушенный в книжной премудрости, понял: их подвиги следует ассоциировать с пятью храбрецами царя Давида из библейской Второй книги Царств. Вместе с тем смысл житийного текста таков, что из него ясно видно – в доблести эти шестеро равны удальцам Древнего Израиля, но похвала им возносится за иные, совершенно не схожие боевые деяния. Рассказ Библии: «Вот имена храбрых у Давида: Исбосеф Ахаманитянин, главный из трех; он поднял копье свое на восемьсот человек и поразил их в один раз. По нем Елеазар, сын Додо, сына Ахохи, из трех храбрых, бывших с Давидом, когда они порицанием вызывали Филистимлян, собравшихся на войну; израильтяне вышли против них, и он стал и поражал Филистимлян до того, что рука его утомилась и прилипла к мечу. И даровал Господь в тот день великую победу, и народ последовал за ним для того только, чтоб обирать убитых. За ним Шамма, сын Аге, Гараритянин. Когда Филистимляне собрались в Фирию, где было поле, засеянное чечевицею, и народ побежал от Филистимлян, то он стал среди поля и сберег его и поразил Филистимлян. И даровал тогда Господь великую победу. Трое сих главных из тридцати вождей пошли и вошли во время жатвы к Давиду в пещеру Одоллам, когда толпы Филистимлян стояли в долине Рефаимов. Давид был тогда в укрепленном месте, а отряд Филистимлян – в Вифлееме. И захотел Давид пить, и сказал: кто напоит меня водою из колодезя Вифлеемского, что у ворот? Тогда трое этих храбрых пробились сквозь стан Филистимский и почерпнули воды из колодезя Вифлеемского, что у ворот, и взяли и принесли Давиду. Но он не захотел пить ее и вылил ее во славу Господа, и сказал: сохрани меня Господь, чтоб я сделал это! не кровь ли это людей, ходивших с опасностью собственной жизни? И не захотел пить ее. Вот что сделали эти трое храбрых! И Авесса, брат Иоава, сын Саруин, был главным из трех; он убил копьем своим триста человек и был в славе у тех троих. Из трех он был знатнейшим и был начальником, но с теми тремя не равнялся. Ванея, сын Иодая, мужа храброго, великий по делам, из Кавцеила; он поразил двух сыновей Ариила Моавитского; он же сошел и убил льва во рве в снежное время; он же убил одного Египтянина человека видного; в руке Египтянина было копье, а он пошел к нему с палкою и отнял копье из руки Египтянина, и убил его собственным его копьем: вот что сделал Ванея, сын Иодаев, и он был в славе у трех храбрых; он был знатнее тридцати, но с теми тремя не равнялся. И поставил его Давид ближайшим исполнителем своих приказаний» (2 Цар. 23:8–23).

А автор житийной повести словно обращается к читателю: «Разве под сенью Креста в земле нашей богоспасаемой не родятся воины, подобные библейским героям? Вот они, смотри же и запоминай!»

Битва затянулась надолго. Швед – серьезный противник. Те из захватчиков, кто опомнился от первого натиска русских, остался жив в хаосе начальной стадии боя и вооружился, попытались переломить ход сечи. Русские нападали несколькими отрядами, и сражение разбилось на множество малых боев и поединков. В кровавой сшибке Александр Ярославич ранил предводителя шведов копьем в голову[64]64
  Эта деталь приводится только в житийном тексте, в летописи она не упоминается. Поэтому часть специалистов отрицает ее достоверность. И. Н. Данилевский, например, видит в этой «детали» житийного повествования эпизод, который «не может рассматриваться в качестве достоверной подробности» и, скорее всего, несет какую-то «аксиологическую» информацию о столкновениях с западным рыцарством, поскольку полностью совпадает с эпизодом из житийного повествования о святом Довмонте Псковском. Правда, потом исследователь осторожно оговаривается: не может, если только описание одного эпизода не является протографом для описания второго. (Данилевский И. Н. Современные российские дискуссии о князе Александре Невском // Труды по россиеведению. 2010. № 1. С. 233–234.) И, стоит добавить, если только этого не случилось в действительности: на Неве в 1240 году Александр Невский ранил Биргера в лицо, а при Раковоре в 1268 году Довмонт так же ранил в лицо «местеря» Рижского.


[Закрыть]. В 2002 году проводилось исследование останков Биргера. Антропологи констатировали, что в черепе, рядом с правой глазницей, есть повреждение, нанесенное Биргеру при жизни. Возможно, его оставил наконечник русского копья…

В конце концов шведы не выдержали боя и подались к кораблям, оставив свой плацдарм на берегу. Видно, тех, кто не устрашился после внезапной атаки русских и посмел сопротивляться, оказалось не столь уж много.

Два или три[65]65
  В новгородском летописании говорится о двух шнеках, в тверском – о трех. См.: Новгородская первая летопись // Полное собрание русских летописей. Т. IV. СПб., 1841. С. 53; Тверская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. XV. М., 2000. Стб. 380. Больше доверия к новгородским данным – как более древним.


[Закрыть] судна шведам пришлось наполнить мертвыми телами «вятших» воинов, а иных, как говорят русские источники, похоронили в общей яме «без числа» (очевидно, Александр Ярославич позволил им сделать это из христианского человеколюбия). Шнек, использовавшийся шведами в то время, перевозил 30–50 человек. Следовательно, корабли наполнили 60–150 телами знатных воинов, простых же ратников легло намного больше. Очевидно, столь значительные потери шведов, пошедшие на сотни, – результат неожиданного удара Александра Ярославича. В самом начале сражения чужому воинству был нанесен тяжелый урон. Пали некий шведский военачальник «Спиридон» и, предположительно, один из епископов или какой-то священник[66]66
  Русские источники сообщают о епископе, но все семь известных науке шведских епископов того времени пережили 1240 год. Видимо, новгородцы приняли за епископа какого-то священника в богатом одеянии или же епископского слугу. Другая версия состоит в том, что епископ Томас из Або, прямо заинтересованный в походе, а потому, скорее всего, участвовавший в нем, мог получить тяжелое ранение (и это видели многие), но в итоге сохранил жизнь. А впрочем, полнота знаний о католическом духовенстве Скандинавии XIII столетия не такова, чтобы совершенно отказываться от идеи, что погиб именно епископ.


[Закрыть]. Остатки шведского войска, завершив погребальные работы, спешно ушли на шнеках домой.

Можно, конечно, возразить, что новгородцы как победители несколько преувеличили урон, нанесенный противнику. В конце концов, подобного рода преувеличения, что называется, в традиции нарративных источников летописно-хроникального характера: побежденный пытается показать, что не так-то уж и побит, да и потери его не столь уж велики, а победитель ищет способы хорошенько начистить медную чашу горечи, доставшуюся противнику. Но до какой степени новгородцы могли исказить результат битвы в свою пользу?

Если проанализировать известия о боевых столкновениях Господина Великого Новгорода с немцами, шведами, литвой, чудью и емью примерно с 1140-х годов, то есть на протяжении века до Невского сражения, то возникает уверенность в том, что успех на Неве всё же дорогого стоил, – как воспринимали его сами новгородцы. Прежде всего: лишь единожды известие о победе в вооруженном противоборстве равно по объему летописного текста рассказу о Невской баталии – это повествование о тяжелых боевых действиях новгородцев под стягами Ярослава Всеволодовича против литвы в районе Русы (1234). Там победа была получена дорогой ценой: погибло как минимум 18 новгородцев и рушан, но разгромленный враг бежал, оставив Руси в качестве трофея 300 коней. Битва с немцами на Эмбахе-Омовже (тот же 1234 год), завершившаяся триумфом Руси, долгая борьба с емью за Ладогу несколькими годами ранее, победа над литвой под Усвятом и даже отражение 55 шведских шнеков с войском, напавшим на Ладогу, в 1164 году (новгородцы с гордостью пишут, что шведы потеряли тогда 43 шнека!), потребовали меньшего или заметно меньшего объема. Иных известий о походах и битвах не столь крупных множество, на каждое истрачено всего лишь по 3–6 строк. Следовательно, Новгород придавал боевому успеху на Неве значительную ценность и – преувеличивая потери шведов или нет – был уверен, что неприятель лишился множества бойцов.