Текст книги "Война обреченных"

Дмитрий Володихин
Война обреченных

…льше всего на свете я ценил возможность пересчитать вечером наличные, часов в восемь или девять, и убедиться, что на кабак хватает. На сегодня. И на завтра. И на послезавтра. И еще денька на три-четыре. А потом пойти в кабак и медленно нажираться, наблюдая за разными людьми. Поразмышлять о том, о сем, припомнить старые деньки и обязательно нажраться. Не до белой горячки, конечно. Домой-то меня никто не отвезет, я один живу, и приятелям берлогу свою засвечивать не желаю… Но очень прилично. Как молодой. Когда ты молодой, тебе, по большому счету, на все насрать. И ты, по большому счету, ничего не ценишь. Вот я и люблю – почувствовать себя молодым.

Можно, конечно, склеить девочку. Если не лень. Обычно – лень. Так называемая «приличная женщина» – большая обуза. Терпеть ее выкрутасы, так это нужно ангельское терпение… Все мужчины – ангелы. Кроме тех, разумеется, которые бьют своих баб смертным боем или вообще убили их к едреням. Это просто – обычные, нормальные мужчины. И они предпочитают не возиться, а покупать девочек. Самая главная женская эрогенная зона – кошелек. Чуть пощекочешь их в этом месте, и сразу возбуждаются… Поэтому, если мне не лень, я покупаю шлюшку и развлекаюсь с ней. И никогда не пытаюсь, как говорят, «завести знакомство». То есть посадить пухлую задницу себе на шею. А с девочкой все проще: сунул деньжат, сунул кой-чего еще, вынул кой-чего еще, чмокнул на прощание и дал под зад коленом.

Но обыкновенно не хочу я никакую бабу. А хочу тихо-мирно выбрать свой градус, закусить, как положено, и добраться до дому.

А дома меня ждет Обормот. Старый, ласковый котище ангорской породы, белый-белый, просто чудо какое-то, ни единого пятнышка, предан мне как собака. Бабла я в него бухнул – прорву. Стервец того стоил. Обормот – единственная сволочь на свете, к которой я относился с уважением. Кажется, он тоже меня уважал. Кто их разберет, этих котов, хитрые твари, хитрые до жути, уважают они тебя, или только делают вид, а за спиной у тебя посмеиваются и рассказывают друг другу анекдоты о хозяевах. Не знаю я. Да хоть бы он и рассказывал обо мне какую-нибудь похабель, мне наплевать. Мы прожили с Обормотом душа в душу восемь лет или вроде того. Он мне как брат. Член семьи, в общем. Это такая скотина, что… не знаю, в общем, что, но за душу берет. Вот мы сидит летом на кухне, солнце снаружи падает пятнами, я, значит, в одном пятне – сижу, газету читаю, кресло подо мной, и он, значит, в другом пятне – посреди стола улегся, на старой, читаной газете, жмурится, паразит. Кого нам еще? Чего нам еще? Мы довольны. Солнце, на солнце пылюка плавает, мы сыты, делать нам нечего, все отлично.

К чему нам баба? Одно лишнее беспокойство.

Но жизнь это такое причудливое дерьмо с затеями, что обязательно сунет тебе под нос именно тот загибон, от которого тебя особенно воротит.

Тут, на Кауре, в мою четверку вербовщики подкинули самую омерзительную стерву, какую я только видел за всю жизнь. Хуже наказания не припомню. Один раз мне заказали черножопого, мелкого ларечника, дерьмо. А потом сдали меня. С потрохами сдали. И вся его черножопая родня за мной шарилась, моими же яйцами меня накормить обещали… Вот тогда было с полгода такой мороки. То есть сравнимо. С этой рыжей Настей, стревозой, и с теми азерами…

* * *

У таинов бойцы делятся на четыре ступени. В смысле, я видел своими глазами и точно знаю четыре ступени. Первая ступень у них самая простая. Обычные люди. То есть среди людей обычных у них встречается, значит, разное дерьмо. Вместо башки – бугор и на нем два десятка глаз. Это конгот называется. Или – лицо человеческая, а тело от сколопендры. И ядом брызжет. Злая гадина, я таких в первую очередь отстреливал. Это браго называется. И не поймешь – он это, она или оно. Или худой, как водомерка, с длинными руками, обалдеть, какие руки длинные, просто рехнуться можно… Пращник у таинов. Свинцовые шарики мечет. А называется таргун. И его даже сами таины не любят, говорят, мол, буйный, дурной, своих запросто зашибить может. Ну, тут не Земля, тут своих много кто может зашибить… А в целом, все бойцы их первой ступени – просто срань. Как раз в силу обычных людей. Новобранцев. Ими толчки оттирать хорошо, да и только. Всеми этими. Первой ступени. Мы их между собой зовем – «обычные люди», значит, не опаснее обычных людей. А по нам так и просто брос.

Три раза мы их долбали всерьез. К началу месяца Радуг мы оттеснили паршивцев к самой Земляной Язве, откуда они повылезали.

Думали, все, кранты, добьем чуток, возьмем плату по контрактам, и домой, спускать деньжонки. Кое-кто сгоряча остаться хотел. Живчик, например. Живчик всегда был долдон-долдоном, дурья башка.

А потом… всех раскладов мы еще не знали.

В общем, у самой Земляной Язвы, на Великих Мхах, прямо посреди болота они нам дали бой. Откуда столько «обычных людей» нагнали, я не знаю. Целые толпы ломили безо всякого строя. Народ вокруг меня психовать начал. Убивать устали. Они там прут, таины эти, а ты только успевай на спусковой крючок жать и заменять пустой магазин на полный. Сколько мы на Великих Мхах боеприпасов растратили – страшно вспомнить. И все, блин, зря… Ну, этого мы еще не знали.

Сначала княжеская дружина побежала. Крепкие там были ребята, ничего не скажешь, всегда в черных латах ходили, здоровые, топоры у них боевые – с непривычки и не поднять… Но их мало оказалось для такого дела. А ополчение вольных городов – просто сброд. Вареные раки. У кого что. Копья, мечи, а кто-то и просто с дубьем. Они в самом начале капитана своего подрезали, он им к шлюхам по ночам не давал ходить. Подрезали и очень веселились. А потом их самих резать начали, как котят слепых, значит. Пятнадцати минут ополчение не стояло, растеклось, как вода.

Остались только мы, наемники с Земли, да шаманы их. В смысле, каурские, княжеские. Шаманов тут море, всех сортов, и черные, и белые, и серые, и цветные, и мужчины, и женщины, и люди, и не совсем… Что они выкаблучивали, жутко вспомнить. Молниями таинов жгли, бурю насылали, мох вполне пешеходный в трясину превращали, огонь вызывали из земли, зомбей в бой бросали. И мы тут же, рядом, поливаем всю эту дикую толпень свинцом. Хошь калибра 7.62, а хошь 5.45, а хошь 5.56, а хошь 9.00, а хошь 12.7 – были и такие умельцы. Гранаты мечем, из подствольников работаем, кое-кто миномет наладил… Без нас бы всех шаманов местных покрошили. Точно говорю, выжали бы из них дерьмецо с кровью, ни один бы не ушел. И молнии бы не помогли, и зомбя, подавно, не помогли бы.

Когда на тебя фаланга Серебряных прет, копья выставив, на железного ежа похожая из себя, страшно только дураку не сделается. Ты, понятно, расстреливаешь ее, а к тебе банда конготов спешит. А потом конные лучники. А потом Белые Колпаки, насылают какое-то жгучее комарье, от которого потом кожа корками покрывается… А ботом загоновый клин браго. А потом просто люди. Люди и люди. Только все – с булавами, а из них торчат цельные лезвия ножей. А потом опять конница, вся в броне, сверкает, не всякая пуля возьмет…

Так и дрались. Мы с шаманами – посередине, за баррикадкой, за валом, вал наскоро сообразили прикопать… А они – вокруг и отовсюду. Нас всех вместе – человек пятьсот. А их – тысячи и тысячи, может, десятки тысяч.

Я боялся: отстреляем боезапас и все, каюк.

К вечеру, однако, силенки у них кончились. Шабаш. Некого под пули подставлять. Поубивали мы их силу.

Я собираю своих. Живчик тут, целехонек. Рябой тут, жив-здоров, только ухо левое в клочья порвано. А Макар-то где? Где Макар?

Ну, нашли мы его. В горле – стрела. Мандец Макару.

Думали схоронить, как человека, но тут шаман пришел, из старших, нет, говорит, ни-ни. Все трупье в кучу собрали и магическим огнем сожгли. Готово дело.

Сидим, отдыхаем. Молчим. Жалко мне Макара. Вообще, народ в четверке нормальный подобрался. Рябой – еще пацан совсем, двадцать лет ему, странный, свихнутый малость, зачем он сюда полез? Крест на шее. Наколки уголовные на руках. Хорошие наколки, авторитетные. Вот молодая зона. А вот взрослая. Отрицаловка. Побег. Статья за разбой. А только я чую, зря он со шпаной связался, другой человек. Порода не та. Мастью не вышел. Днем убивает, ночью плачет… Живчику лет – под пенсию. Жадный до усеру. Брагу местную жрет только в компании, чтоб свои, значит, не спускать. Шлюху купил и бабла ей пожалел, они за это дело полночи ругались и дрались. Но человек тихий и мирный. Зря кипижей не устраивает. Макар – тот был моих годов. Спецназовец какой-то, хрен их разберет. Офицер. Семейный человек, детей завел. Детей, говорит, завел, а денег на них нету. Дети – большая растрата. Точно. Затем и я себе детей не хочу. Я ему говорил: «Ты, дурень, зачем детей завел? Да еще без бабла на кармане?» А он мне: «Мосел, да скучно как-то. Без детей. Как без детей жить?» Я ему: «Да так и жить. Нормально. Себе в удовольствие». А он мне: «И-и-эх! Ты не понимаешь». Хрен с ним, может я чего и не понимаю. Макар человек был обыкновенный, вежливый, работящий, кашеварил в свою очередь, как надо. Лучше всех он кашеварил. Бабло местное, золотой песок, менял в вербовочной конторе на баксы и домой посылал. В хорошей драке спину всегда прикроет. И не боялся ничего. То есть ни разу я не видел, чтоб он испугался чего-нибудь. Наверное, хорошо прятал. Потому что нет человека, который бы совсем ничего не боялся, это я уж наверняка знаю.

Раз, и нет Макара. Был да весь вышел. И мы молчим по нем.

Даже жрать не хочется. Никто готовить не стал, а я не стал никого заставлять.

Ближе к полночи мы спать наладились. Надо поспать. Завтра может все нынешнее пырялово по новой пойти.

Тут к нам тот самый шаман идет. Ведет бабу. Подводит.

– Куликов, эта будет у вас. Была старшая над… над… четыре. Теперь она будет в твоя четыре. Понимаем?

Не русь, блин. Все наш язык корежит.

– Понимаем.

Шаман ушел.

– Я Валентин Куликов, твой новый командир. Назовись.

Девка не торопится. По всем ее движениям, по всей ее повадке видно – нравная. Высокая. Кудрявая. Назавтра, при нормальном свете, я еще увижу, что вся она белая, то есть кожа очень бледная, а волосы – рыжие.

– Ты Мосел, я тебя знаю. А я Настя. Ростовская. Земляков нет? Ну ладно. Здравствуйте, старички. Дайте пожрать.

Я разозлился. Какого хрена? Борзота неописуемая.

– Мослом ты меня будешь называть, Настя, когда я тебе разрешу. А пока я для тебя – господин капитан. В драке – просто капитан. Хочешь жрать – приготовь сама. Как раз очередь была того трупа, вместо которого тебя привели. Рябой, покажи ей, где харчи и где котелок.

– Дерьмо вы все. Баба к вам пришла, а вы…

– Заткнись.

Готовить она в ту ночь ничего не стала. И хорошо. Я потом понял, через трое суток, как хорошо, что она тогда не взялась, блин, готовить…

Легли мы. Караульных соседи наши поставили. До утра все тихо было.

За чуть до рассвета слышу, Живчик скулит. Громко, сволочь, скулит, спать не дает. Гляжу, скрючился, яйца свои оглаживает, и рожа разбита, из носа кровь хлещет. Глядит на меня, как псина, которой под зад сапогом дали.

Ну, блядь, началось, думаю.

* * *

На следующий день не нашли мы таинов в Великих Мхах. Ушли таины. Хорошо же.

Княжеская дружина вернулась. Ребята из Морского братства подошли из Хандака. Хорошие ребята, а при них еще баллисты на возах. Боеприпасы и жратву нам подвезли.

Мы зачистили Великие Мхи. Потом Проклятое поле зачистили – аж до самого вала, который таины вокруг Земляной язвы нарыли. Я сам не видел, нас позже на Каур привезли, но, говорят, эта погань, как из земли полезла, первым делом вал нарыла. Крепость, значит. Там, наверху, штандарты их стоят, флажки всякие, шлемы поблескивают, ровно бутылочное стекло или фольга. Ублюдки и падаль. Макара убили.

Теперь во всем Кауре у них только и осталось это колечко – вал вокруг Земляной язвы.

А в целом было тихо.

И стерва эта рыжая весь день молчала, не огрызалась, не ворчала, не отвечала ни на что. Просто забила на нас на всех. Будто нас и нет вовсе.

Вечером кашеварил Рябой. Мы выпили настоя Дым-ягоды за Макара. Спали как мертвые, снилась разная дрянь. Дым-ягода всегда так: сначала расслабит, как следует, а потом кошмары снятся.

Водки мне надо было. Хорошей чистой водочки.

* * *

Рань стояла сырая, холодно, ссать хочется, зуб болит. Я проснулся. Поссал прямо тут. Живчик зевает, жевло расхлябил.

– Эй, Мосел, я от нее не отстану.

– Мудак, она тебе яйца оторвет. Ты старая ветошь, а эта рыжая тебе вроде мясорубки. Хрякнешь пару раз и в тряпочку скрутишься.

– Мосел, я бабью породу знаю. Покудахтает-покудахтает, кура, и даст, как все дают. Вот у меня была одна цыпа три года назад… Такая цыпа молодая, с выкрутасами, а попка – ммэ!

Живчик, трепаный пердун, губешками такую непотребь сделал, меня чуть не стошнило. А он знай себе наяривает, он вообще побазлать любил.

– Ну вот. Я тебе скажу, бикса – ничтяк. И я так крутнусь – мимо, и вот так крутнусь – мимо… Тока задору набираюся с ней. И я, значит, тогда по-хитрому ее зацепил…

Тут Рябой рыло свое из моха вынул и, глаз не раскрывая, рявкнул:

– Заткнись, чмо, спать мешаешь!

– Я тихо, Рябой, я тихо…

И подползает Живчик ко мне. Говорит шепотком:

– В общем, увидишь, Мосел, я еще эту нашу рыжую наседочку наколю…

– И на хрена оно тебе сдалось, долбень?

– Ты с местными бабами спал?

– Спал. И хули?

– Они вареные. Как не живые. С ними – тоска-а…

Это он точно сказал. Местные – никуда. Баба не умеют это самое, мужики не умеют драть. Не народ – брос. Сплошной брос. Вялые какие-то, как высосанные.

Ничего я не сказал Живчику. Решил я наплевать на зуб и доспать, сколько там осталось. А он мне:

– Ты Мервет помнишь? Хорошее было дело. Сейчас хуже. Мне страшно, Мосел…

Двадцать дней назад мы сидели всей четверкой, еще с Макаром, в форте Мервет. Пришла банда таинов. Совсем маленькая, как горсть клопов. Тридцать восемь человек. Копья, топоры, пращи, три лука, одна магическая труба, но уже запользованная, только вони от нее, да пришкварить чуток может. Двести местных в форте сидели, а выходить побоялись. Вареные, точно. Тогда мы, всего нас четверо, вышли наружу и всю эту шваль перестреляли. Хорошее дело, да. Потом «клопов»-то побольше стало. Только болтать об этом смысла нет. Контракт есть контракт. Бабки идут. Время идет. И не хрен болтать.

– Не бзди, Живчик.

* * *

А рассвело, ко мне пришел раб в одной набедренной повязке и с клеймом в виде литеры «тхат» на лбу и между лопаток. Значит, храмовый раб. Позвал меня к Хамару, жрецу-вербовщику из вольного города Мадрош.

Хамар, хоть и сильный шаман по тамошним меркам, не уберегся. Получил чем-то тяжелым по черепу. Харя синяя, руки трясутся, калом от него за версту несет. Не жилец, одним словом.

Руку ко мне тянет. Тянет-тянет и роняет, сил нет у него.

– Кули-и… хороший солдат, отличный солдат… Много сделал. Слушай. Меня никто не слушаем… мои меня не слушаем… слабые… Ты сильный. Слушай.

– Да, Хамар.

– Ты… бежать.

– Контракт, Хамар.

Говорю, а сам удивляюсь, какого хрена? Я заказ всегда выполняю от и до. Контракт на триста дней, я отработал шестьдесят, куда бежать? Почему – бежать?

– Беги. Сдохнешь. Все сдыхаем. Мы все будем сдыхаем.

– Почему, Хамар?

– Книга Ренгужа… ты не будешь понимать… чужой… пророчество.

– Мы вогнали их в землю и скоро добьем, Хамар.

– Нет.

– Объясни.

– Кули-и… Есть Творец и есть Большой Хозяин. Либо ты будет одного, либо ты будет другого. Мы не Творца. Весь Каур. Ни одного существа. Ни человек, ни маг, ни конгот, ни даннор, как халапаш, ни браго, никто. Ни один не Творца. Твои – разные. Одни – Творца, другие – Большого Хозяина… Мои – нет. Мои все отошли от Творца.

Я не понимал ни рожна.

– Не понимаю, Хамар.

– Кули-и… слушай. У Большого Хозяина много разные… хозяев… меньше. Древние Хозяева, Старые Хозяева, Молодые Хозяева, Новые Хозяева, Невидимые Хозяева, Хозяева-из-Гор, Хозяева-из-Морей, Хозяева-из-Воздуха… Его слуги. У Большого Хозяина много игр также. Если где-то, как в Кауре, все будет… все будут только Большого Хозяина… он им будет дать игра. Может дать игра? Или… должен дать игра? Проклятый язык, бедный язык…

– Я понял, Хамар.

– Пока не понял, Кули-и. Скоро будем понимать.

– Да, Хамар.

– Есть большой круг… Календарь сонных сезонов… Календарь спящих сезонов? Да. Великое кольцо из живое серебра. Он крутит его…

– Кто он, Хамар?

– Хозяин всех нас… Кому-то выпадает какой-то сезон. Один раз в шесть… один раз в шестьсот шестьдесят шесть лет… если умножить еще на шесть… Мне больно, Кули-и… Есть срок, когда Болшой Хозяин будет притронуться к Календарю, календарь будет вертеться… Срок пришел, Кули-и. Срок пришел, Земляная язва выросло. Мы были гадали суть. Мы гадали есть… какой сезон пришел в Каур? Мне очень больно, Кули-и…

Он явно подыхал. Долго не протянет.

– Все скоро кончится, Хамар…

– Хорошо, что ты не врать… Да. Скоро. Слушай. Слушай мне. Если сезон будет таким, когда слуги-хозяева больше… нет, сильнее будут местных, будем мы биться, будем мы сражаться, пришлые уйдут. Если нет, местные исчезнут. Будут пропадут все. Да… Пропадут все.

Я начал понимать. Это не простая война. Эта, мать твою, война за конец света, в смысле, будет он, или не будет его.

– Календарь уже вертелся, Хамар?

– Три поворота, сейчас четвертый. Поворот был, простые люди были хозяева быть… Пришли Древние Хозяева, рушить не стали, взяли себе. Второй поворот, Хозяева-Звери приходили к моим, сюда. Они слабее быть, их убрали. Третий поворот, Молодые Хозяева, наши хозяева, забили Древних Хозяев под землю, теперь нет таких, сидят тихо – тихо, боятся быть тут. Моих взяли себе. Мы – их, Молодых Хозяев.

– Кто теперь идет, Хамар?

– Ты понимал будет, хорошо…

– Кто, Хамар?

– Мои думали, Сезон Коросты выпадет будет быть, это легко. Нет, не вижу. Мои думали, может, Сезон Кривых Дождей будет быть, это смерть, но медленно, кто-то жил бы. Но нет, не вижу. Мои думали, Сезон Кричащей Ртути будет быть, это многим моим жить, нормально… Нет, ртуть не пришла. Нет, я вижу хуже, я вижу плохо будет должно. Это Сезон Лестницы, Кули-и, плохо. Мои не верят. Мои видеть Сезон Кочевников, надо война. Нет. Нет. Нет. Сезон Лестницы. Пришли сюда Хозяева-из-Моря. Без жалости, без ума, без пощады. Люди не нужны таким. Мы не нужны. Нас не возьмут к себе. Мы плохое имущество быть. Моих убивать, мои будут исчезнуть все. Кто наняты, ты, рыжая, Берг, Багор, Андреацци, все будут исчезать. Нет жизнь, нет надежда, нет ничего. Конец мира. Несчастный поворот Календаря будет был. Только смерть. Война обреченных сейчас. Война обреченных тут. Плохой язык…. Мне больно, Кули-и.

По щекам Хамара катились тяжкие слезы.

– Другие это знают?

– Я будет быть говорил раньше. Вольных городов мои не верят. Морское братство верит, готово. Князь Маханад не верит. Князь Багур не верит. Князь Тангон – не Молодых Хозяев, князь Тангон – Древних Хозяев, надеется на они. Зря. Они меньше. Нет, они слабее. Не помочь. Империя… там думают, сомневаются… Все равно. Кули-и, ты чужой, уйди, ты можешь уйти к себе, уйди. Кто верит и не верит, кто готов и кто сомневается, все умрут. Кто борется, мои все умрут. Кто не борется и лежит, все умрут. Кто не умер сегодня, умрет завтра. Каур весь – Большого Хозяина. Хозяин сказал: умирайте, теперь мы должны умереть все.

– Но мы побеждаем, Хамар.

– Ты… видел одну ступень Лестницы… Скоро будут быть еще ступени. Хуже. Нет, сильнее. Это моя сердечная боль, теснит мое сердце. Бедный твой язык, плохой язык, тупой язык…

Я понял: завтра будет плоше, чем сегодня. Надо убираться отсюда, но как? Потом сообразим.

Вдруг он опять поднял руку, и я почуял неладное. Его пальцы прикоснулись к моему плечу… вошли в него. Я сидел ни жив, ни мертв. С шаманами лучше не шутить. Не рыпаться. Я и не рыпался. Как статуя застыл. Вот говно-то. Чувствую, будто я стал прозрачный и… никакой, вроде пустого воздуха. Он шарит внутри меня, щупает что-то, глядит внимательно, сволочь, внутренности мои будто глазами пересчитывает. Не больно, только… не по себе как-то… И судорогой крутило меня… Я испугался. Потом он вынул, сволочь, выблядок, руку.

– Тоже… Хозяина. Сдохнешь, если не будешь перемениться. Усвой. Да? А лучше беги. Да?

– Почему ты мне это рассказал?

Хамар почмокал губами, как старая перечница какая-нибудь, как говенная пенсионерша.

– Мне нравится твой… твое тело. Сильное тело. Красивое тело. Я… ухожу. Я уже почти в дороге.

– В дороге?

– Да. Путь… к Молодым Хозяевам… долог. Сначала моей… моему… телу… надо хорошо-хорошо закончиться.

– Умереть?

– Да, умереть, у твои… язык плохой… бедный. Слова простые… бедные…

– Зачем я тебе теперь, Хамар?

– Ты будешь… поцеловать меня и закончить меня. Умереть меня. Понял?

– Убить?

– Да. Сейчас. Я маг. Сам не будет могу. Будет долго мучиться. Мои боятся меня. Ты будет помогаешь мне?

Я задумался. Старое дерьмо сообщило мне массу полезных вещей. Это так. Но если я его убью, во что мне встанет его смерть? Мосел прикончил великого шамана! Порежем его на шмотья!

– Что со мной сделают твои люди, Хамар?

– Если откажешь… будут убить тебя.

Похоже, эта гнида все предусмотрела…

– А если не откажу?

– Ты будет мой муж. Одна… по вашему… три минуты… Да. Потом будешь один из двадцать три мои наследник. Будешь часть мои рода. Готов?

– Да.

– Минкаут! Ханган!

Хамар едва сумел повысить голос.

Вошли писец и с ним мелкий жрец какой, одет небогато…

Не буду я рассказывать, как у них тут заключают брак. Долго и неаппетитно. Словно говна поел. Напоследок я должен был поцеловать его и перерезать глотку. Одновременно.

Хамар потребовал:

– Не торопись. Пусть поцелуй будет подольше. Я чтобы будет почувствовал удовольствие…

Конечно, я едва прикоснулся к его губам своими, и тут же пустил ему кровь. Прощай, Хамар. Пидоры не в моем вкусе. Передай привет своим, блин, Молодым Хозяевам.

* * *

Вечером я кашеварил. И все жрали как положено. Как у людей.

* * *

И мы полезли на этот гребаный вал.

В первый раз тогда я увидел вторую ступень Лестницы. Призрачные войны.

Сначала ты не пугаешься, просто ничего не понимаешь. Появляется прямо в воздухе цветное пятно, синее, или розовое, или сероватое такое, или черное с желтым, разного, короче, цвета. Из-за дымки видно одну какую-нибудь часть тела. Иногда лицо или корпус, и это лучше всего. Живо надо стрелять, пока не рассеялось. Можно поразить из простого оружия, если не зазеваешься. А если ладонь мелькнула, или, скажем, лодыжка, то хрен попадешь. Нет, не попадешь никогда. Если только повезет. Дымка через секунду прозрачнеет, прозрачнеет, и нет уже никого. Потом, может, в пяти метрах, а может, в пятнадцати, еще раз этот гниляк призрачный проявится. И опять пропадает. И опять проявится… Если быстро двигается, например, бежит, а особенно, если бежит и петляет, ты его не выцелишь. Если не торопится – можно такую зверушку взять… Из автомата я с полста метров брал такого гада.

Но это все мы поняли и подсчитали потом. А тогда, у вала, мы по первости вообще ничего не поняли. Какие-то дымные кляксы и оттуда сыплется раскаленный дождь. То есть натурально капли металла, целые брызги металлические, и этот поганый металл остывает в воздухе или прямо на твоем теле. Сколько наших ребят положили – думать не хочется. А сброда каурского, так вообще немеряно. Наши сопротивлялись, конечно, только от неожиданности все-таки побежали.

Эти, призрачные, ходили на нас и с холодным оружием, и с убивающим звуком, и с прожигателями. Потом. А в тот раз брызги, значит, попробовали. Только брызги. Дерьмо, в общем-то. А половины наемных четверок с Земли – нет как нет. Легли на том валу. М-мать.

Мне на ногу две капельки попали. Я там выл и катался. Потом лечился, вылечил, почти все мое мясо горелое отросло как было, только на левую ногу я чуток прихрамывать стал. Но это – потом. А тогда, на валу у Земляной язвы, я чуть копыта не отбросил. Да я просто обязан был копыта отбросить, по логике вещей.

Рябой меня спас. Вынес меня на своем горбу. Километра два тащил, а может и все три. Я бы не стал его тащить, я бы его бросил. Нас убить могли. Обоих. Несколько раз. А он все равно тащил меня. Здоровый черт, а не подумаешь…

– Зачем ты это, Рябой?

– Что – зачем, Мосел?

– Зачем вытащил меня? Сдохнуть мог же.

– А типа как еще? Не тащить тебя? Да ты чо…

Святой. И не объяснишь ему. Надежный, в общем, мужик.

* * *

Потом кашеварил Живчик, его очередь. А он кашеварит как полный мудак. На пределе терпимости. Рыжая не стерпела и миску ему в хайло запустила. Ну это, положим, глупости.

* * *

Потом должна была кашеварить Рыжая. В первый раз. Очередь, значит, ей вышла.

Стервоза, однако, уперлась. Мол, вчера не жратва была, а чистое дерьмо. Пусть, мол, опять Живчик работает. И пусть работает, пока не научится… Живчик, понятно, захотел разобраться, но я его остановил. Потому что разбираться должен был я.

– Дело не в очереди, Рыжая. Дело в том, что я так сказал.

– А ты кто такой, Мосел Капитаныч? А?

– Я здесь старший. И ты будешь делать, как я скажу. А я говорю: сегодня твоя очередь.

Она щурится нагло, из глаз своих щели сделала. Пацанву мелкую хорошо так пугать. И детишек.

– Я тебя не знаю, ты мне не старший.

Мы, понятно, отошли подальше. У меня еще очень нога болела. Но надо было сейчас заняться этим делом. Я знал: в первый же раз не займешься, она тебя еще и прессовать начнет. Авторитет потерять можно. Да, я знал таких. Что баб, что мужиков, всегда надо с первого раза – к ногтю. С самого первого раза.

Чему-то она там училась и била больно. В самом начале. Я специально дал ей ударить. Два раза. Потом я бил ее, пока она стояла на ногах, а когда упала, – пока пыталась подняться. Потом – пока еще несла борзоту на словах. Потом она обещала слушаться.

* * *

У Бегнизога я добыл своего первого призрачного. Череп ему снес и почувствовал большое моральное удовлетворение. Все ополчение Мадроша там полегло, а ополчение самого Бегнизога разбежалось. И дружину князя Багура вырезали до единого человека. То есть кто-то из мадрошцев, может, остался в живых, а багуровы люди все там остались. И сам князь Багур с ними остался. Мол, он князь, он людей своих не бросит, ну его и располовинили.

Мы отошли, да Морское братство отошло кое-как, да шаманы из вольного города Дацгазага. Шаманы там – образина на образине, какие-то скрюченные, мелкие, просто уродцы поганые. Хуже жидов.

Одним словом, побили нас. Как лепешку говенную сапогом размазали.

Мы уходим, а один к Рябому прицепился. В смысле, один шаман.

– Ты-ы-ы-ы-ы… – шипит, пищит, рожи корчит, норовит за одежду ухватить, – ты чуж-о-о-й.

Рябой ему пинка. А тот взвился, вся его шатия тут как тут, пляшут, подпрыгивают, шипят, чисто дерьмо на сковородке. Этот, первый, сучковатый уродец, язык русский знает, лезет опять:

– Ты-ы-ы-ы-ы-ы-ы! Н-не… н-нео… неотрекшийся! Да! Уйди! Будем убить! Ты убить будем!

Мы за стволы. Она за амулеты свои, за магическую дрянь. Чую, быть беде. Настроение у всех поганое, шлепаем, как шавки драные, вцепиться кому-нибудь в глотку очень хочется. Но с шаманами я связываться не стал. То еще дерьмо ходячее. Сую браслет уродцу под нос…

Он подпрыгнул, как ужаленный. Или как сумасшедший. В смысле, буйный в чистом виде.

– Ай! – кричит, – ай! Будем уходит вся. Вся моя уходит. Ты будешь тише?

– Да, – говорю, – я, наследник дома Хамара из великого города Мадраш, буду с тобой тише и не буду громче. Пошел вон, ублюдок.

Он утрехал с радостными ужимками, и компанию свою с собой прихватил.

* * *

Обычный был бой где-то между Бегнизогом и Каменными Квадратами. Ничего особенного.

Мы отступали. Таины – простые, не призрачные, – фукали по нам из магических трубок то «безумным туманом», то «тещиной печкой». Издалека фукали, почти ничего не долетало. Мы тоже вяло постреливали. Насмерть схватываться не хотел никто. Мы устали, их маловато было.

Тут вдруг прямо из земли вырос огненный фонтан в рост человека. И задвигался. Причем быстро, как всадник, почти как машина. Собой, своим огненным телом, эта хрень сожгла человек десять. Мы стреляем, стреляем, и хоть бы хны. Добралась тварь до воеводы Мангастена, брата князя Тангона. Он тогда, Мангастен этот, командовал арьергардом… Сгорел как свечка, пердануть не успел.

И тогда мы побежали. Весь арьергард разбежался.

Это была третья ступень. Земным оружием взять ее невозможно. Вот так.

Может, надо было убираться тогда. Подобру-поздорову. Я как раз припомнил, что мне Хамар говорил. Не врал, значит. Я еще подумал: собрать бродячих наемников-землян, их тут целые банды, взять штурмом городок какой-нибудь, захватить вербовочные порталы и ходу отсюда… Богатая была идея. Но меня, как последнего мудака, разобрал форс. Как же, репутация, заказчиков до сих пор ни разу не кидал…

Мудак я был.

* * *

Рыжая гадина подставила Живчика. Это была тонкая подстава. Мы пятые суток дрались за Каменные квадраты. Резиденция такая у князя Тангона.

Нас одолевали. Ничего особенного они против нас не применяли. Просто их много было. Охренеть, до чего много. И обычных, и призрачных. Мы дрались, как сумасшедшие, резервы нам с Земли подкидывали. Еще я видел серокожих девок, они, говорят, не с Земли и не с Каура, они с Анзэ. Девки водили жутких, шерстью обросших мордоворотов на цепках. Мордовороты вроде наших орангутанов, только метров пятнадцать ростом. Девки ехали в атаку у них на шее, заставляли своих шерстяных открывать какой-то там гребаный третий глаз и всех усыплять. А потом резали сонных. Иногда мордовороты бесились, и девки вгоняли им железные штыри в основание черепа. Я видел: одним ударом молотка – хуяк! – и штырь в башке. Зверюга дохнет моментом.

Еще были, говорят, металлические маги с Каланнагаадити, но тех я не видел своими глазами ни разу. Врать не буду.

Так вот, на пятые сутки драки мы отступали к барбакану перед самым мостом. Рыжая прикрывала нас сбоку. Стреляла она будьте-нате. Видела призрачного, когда он Живчику в самую холку зашел, а палить по нему не стала. Потом выстрелила и как бы промазала. Но она бы не промазала, это я говорю. А я знаю все это дело…

Живчику снесли башку.

Сучка. Конечно, он лез к ней. Но так, дуром, невсерьез. Просто утомил ее.

На хрена же она его подставила, стервь? И ведь не докажешь ничего.

* * *

Она вообще была беспредельщицей.

Один латинос хотел ее взять силой, так она мало что не далась, а на другое утро его еще нашли с перерезанной глоткой. Ну, это дело не мое.

Тогда она всем нам сказала – мне, Рябому и Хачику, молодой это был из пополнения, всего неделю протянул… так вот, она и говорит нам:

– Это урок, парни. Надеюсь, я доступно выразила свою мысль. Мою дырочку не получит никто, пока там не засвербеет. И дам я ее только тому, кто будет мне в этом момент менее всех противен. Ясно?