Текст книги "История запорожских казаков. Борьба запорожцев за независимость. 1471–1686. Том 2"

После этого Жолкевский стал переправляться за Днепр и в течение двух дней, вторника и среды Фоминой недели, «по милости Божией», успел перевезти свое войско на «татарский» берег реки, «без всякой потери», а в четверг той же недели уже гнался по следам за казаками.

Между тем казаки, оставив левый берег Днепра, в один день доскакали до Переяслава, а чтобы иметь верные сведения о направлении Жолкевского, расставили во многих местах дороги тайные и явные чаты. Но оставленные казаками чаты скоро донесли казацким вождям, что поляки перебрались через Днепр и двигаются к Переяславу. Казацкие вожди, получив эту весть, не знали, на что решиться, то есть оставаться ли им в Переяславе или уходить дальше, в глубь Украины. Идти в степь трудно было, потому что нужно было тащить с собой не только запасы, артиллерию и боевые снаряды, но также жен, детей и имущество. Оставаться в Переяславе было рискованно, потому что в городе нельзя было найти корма для 10 000 лошадей, да и невозможно было защищаться в нем вследствие его обширности, доходившей до мили вокруг. По этому поводу между казаками поднялся горячий спор и явились партии; одни кричали, что надо уходить, другие доказывали, что надо оставаться, а третьи находили, что надо войти в мирные переговоры с поляками. После долгих пререканий и споров решили наконец взять с собой семьи, захватить часть имущества и бежать по направлению к городу Лубнам, там переправиться через речку Сулу по имеющемуся мосту, уничтожить после себя мост и расположиться в открытой, но малодоступной для поляков степи. Тогда повторилось бы то же самое, что произошло у Синих Вод.

Решив отступление, казаки поспешили оставить Переяслав, потому что к нему быстро подвигался Жолкевский со своим войском. Придя к Лубнам, казаки на некоторое время остановились в замке города и стали ожидать здесь известий от расставленных на дороге от Переяслава к Лубнам чат относительно направления польского войска. Решено было переправиться через Сулу лишь в том случае, когда Жолкевский станет приближаться к самим Лубнам.

Узнав о плане казаков, Жолкевский решил перехитрить их: обойти с тыла, задержать у реки Сулы и тут напасть на них. С этой целью он отправил к ним прежде всего старого их знакомого и так называемого «приятеля», галицкого кастеляна Претвича, с видимой целью вступить с ними в мирный договор, но с действительной целью выиграть время и задержать их у реки. Затем, узнав о том, что на 20 верст ниже Лубен, у Горошина, имелась переправа через Сулу, весьма удобная по мелководью реки и оттого известная с давних пор татарам, Жолкевский отправил к Горошину отряд своего войска под начальством Юрия Струся, вместе с Кириком Ружинским и Михайлом Вишневецким, и приказал ему, переправившись через Сулу, обойти казаков и, в случае, если они будут еще в городе, стать с правой стороны реки, против моста, и задержать их переход через мост; в противном случае, если казаки успеют перейти мост, стать им в тыл и не пускать от реки в степь, но в том и другом случае стараться сохранить мост через Сулу. Не довольствуясь этим, Жолкевский отправил и другой отряд жолнеров, всего в 500 человек всадников, под начальством пана Белецкого, некогда учившегося в запорожском войске «рыцарскому порядку и деятельности», и приказал ему идти прямо к Лубнам и быть наготове, чтобы подать помощь, когда окажется в том надобность, пану Струею. Сам гетман с главными силами двигался не торопясь по прямому шляху к Лубнам и в это время, 24 мая, принял под свои знамена в городе Переяславе литовское войско, приведенное к нему князем Богданом Огинским.

Во всем этом виден строго обдуманный и хорошо соображенный с местностью план, и от исполнения его зависел исход всего дела борьбы с казаками. Лица, на которых возложено было Жолкевским поручение осуществить часть этого плана, вполне оправдали доверие гетмана.

Кастелян Претвич, явившись к казакам, стал предлагать им разные, одну за другой, льготы и держал их в Лубнах до тех пор, пока не успел сделать своего дела Юрий Струсь. Струсь, снабженный инструкциями Жолкевского, двинулся сперва по прямой дороге к Лубнам; но потом, пройдя половину пути, круто взял направо и, не сообщая никому о своем плане, взял направление вдоль правого берега Сулы и дошел до Горошина. Казаки, ожидавшие поляков только по главному к Лубнам шляху, не позаботились расставить свои чаты в окрестностях Лубен и потому совершенно просмотрели движение Струся к Горошину. Дойдя до переправы, Струсь перевез боевые снаряды на рыбачьих лодках и связанных из камыша плотах, а конницу перевел вплавь. Белецкий стоял наготове и ждал только момента, чтобы оказать помощь Струею.

Казаки прежде всего заметили Белецкого и, вообразив, что за ним по пятам следуют главные силы польского войска, прервали сладкие переговоры с Претвичем, оставили лубенский замок и поспешили к мосту, чтобы перейти Сулу. Видя это, Белецкий бросился было к казакам, но наступившая ночь помешала ему сделать нападение на них. Когда казаки перешли мост ранним утром следующего дня и зажгли его огнем, Белецкий успел только потушить огонь и исправить сделанную порчу в нем. Казаки не препятствовали, да и не могли препятствовать Белецкому в этом, так как вслед за ним поспешно пришел к Лубнам и сам Жолкевский, и потому казацкие вожди старались, главным образом, о том, чтобы поскорее отойти от Лубен в степь. Не зная ничего о приготовленной им засаде в тылу, казаки заметили, однако, позади себя облако пыли, но далеки были от мысли предполагать близкое присутствие поляков и постарались объяснить это движением в степи татар. Только тогда, когда Струсь, заняв позицию позади казаков, выпалил из пушки, по предварительному условию с гетманом, казаки поняли, что они очутились в тисках. Они стояли табором за Сулой, в пяти верстах от Лубен, на урочище Солонице и, увидев безвыходность своего положения, сразу не знали, на что им решиться – идти ли дальше в степь или же остановиться на месте; но в степи войско могло быть лишено воды, а в речной низменности, обиловавшей озерами и заточинами, оно было обеспечено водой. Сообразив это, казаки стали устраивать табор и делать окопы. Прежде всего они сделали круг из четырех рядов повозок и сковали цепями колесо с колесом каждой повозки; внутри, за рядами повозок, выкопали кругом ров и вдоль рва насыпали высокий, выше повозок, вал; между рвом и валом, в разных местах, сделали несколько ворот, а против каждых из ворот, для прикрытия входа в табор, насыпали по одной горке и на каждой горке поставили пушки; кроме того, в центре табора сделали высокие, выше вала, наполненные землей срубы и на них поместили особые пушки. В общем, казацкий табор одной стороной своей выходил в степь, а другой примыкал к непроходимым болотам реки Сулы.

Пока казаки готовились ко всему этому, польские полководцы беспрепятственно сносились между собой, и в это время Жолкевский, желая выиграть время, отдал приказание Струею завести мирные переговоры с казацким предводителем Лободой, лично знакомым Струею. Казаки и на этот раз поддались обману и дали свободно приблизиться к себе полякам. Перейдя беспрепятственно лубенский мост, коронное войско, по словам Райнольда Гейденштейна, расположилось вокруг казацкого табора, отрезало казаков от реки и от пастбищ и, не смешиваясь с отрядом Струся, свободно могло сноситься с последним.

Охватив кольцом казацкое войско, поляки расположились тремя отрядами в таком порядке: с одной стороны стал Струсь с Роживским, Вишневецким, Ходкевичем, Фредром, Собесским, Чарниковским, Бекешем, Горностаем и другими; с другой стороны расположился Жолкевский с Щасным-Гербуртом, Ковалевским, Гурским, Сладковским, Тарнавским, венгерцем Лепшенем, тремя Потоцкими, Зембжидовским, князем Порыцким, Даниловичем, Гербуртом, двумя Пшерембскими, Плесневским, Улясницким и князем Огинским; с третьей стороны протянулась обыкновенная стража, состоявшая преимущественно из мелкой, но конной шляхты.

По общему счету всего войска у поляков было 8500 человек, тогда как у казаков, кроме женщин и детей, – больше 8000 человек. Но эти цифры, как и всякие в подобных случаях цифровые показания, нужно принимать только приблизительно: во-первых, потому, что обо всем этом событии рассказывают только польские писатели, число своих всегда уменьшавшие, а число врагов всегда прибавлявшие; во-вторых, потому, что относительно польского войска счет велся только дворянам, составлявшим так называемые войсковые хоругви, но каждый дворянин, состоявший в хоругви, должен был нанимать восемь человек солдат недворян, так называемых шеренговых, или челядь, входивших в строй хоругви. Относительно же казацкого войска польские писатели могли говорить совсем гадательно, потому что подсчитать всех казаков совсем не было возможности полякам.

Устроившись табором и заключившись в него, казаки сразу почувствовали все неудобства своего положения. Прежде всего, они почувствовали недостаток в корме для лошадей: для того чтобы прокормить массу лошадей, нужны были обширные пастбища, а эти пастбища закрыты были для казаков польским войском. Затем вскоре у казаков сказался недостаток в съестных припасах, свежей воде и полное отсутствие соли. Дело происходило в мае 1596 года, и погода стояла очень жаркая. Положение казалось тем более затруднительным, что в казацком таборе вместе с казаками были женщины и дети. Из всех бед самым чувствительным было отсутствие корма для лошадей. Для того чтобы добыть фураж, казакам нужно было каждый раз вступать в мелкие стычки с жолнерами и каждый раз платиться некоторыми из своих товарищей. В этом случае казаки прибегали к так называемым «герцам», для чего высылали самых лихих и смелых наездников в сторону поляков и приказывали им «задирать ляхов». В пылу задора ляхи гнались за смельчаками к казацкому табору и тут нередко погибали; так погибли житомирский староста Дениско, паны Татицкий, Пенёвский, Милковский и другие. А тем временем другие казацкие смельчаки выскакивали в степь и успевали добывать корм для лошадей.

Так протекло 14 томительных и тяжелых дней для той и другой стороны. Положение казаков становилось день ото дня все тяжелее и безвыходнее, и некоторые из них стали уходить из табора и бежать куда глаза глядели. От недостатка пищи, воды и корма валились люди и лошади, а от действия страшной жары трупы быстро разлагались и заражали воздух. К тому же в казацком таборе поднялись споры и раздоры: их поддерживал Жолкевский, беспрерывно сношавшийся с Григорием Лободой, но игнорировавший Наливайко. Тогда между казаками произошло смятение, и во время этого смятения «наливайковцы» убили Лободу, а вместо него выбрали своим вождем какого-то Кремпского.

Выбрав нового вождя и на некоторое время успокоившись, казаки поделали внутри своего табора так называемые «долки» и, залегши в них, метко и безустанно отстреливались от поляков и тем не допускали неприятеля к своим окопам. Оттого положение и самих поляков становилось не менее затруднительно, как и положение казаков. Поляки днем и ночью должны были стоять настороже вследствие беспрерывных вылазок со стороны своих противников: к ним постоянно врывались смелые наездники, которые пренебрегали всякими опасностями и о которых сложилась даже легенда, будто бы они, будучи девять раз убиты на месте, всякий раз снова оживают и только после десятого раза умирают. Иногда казаки, неожиданно вырвавшись из своего табора, бросались среди белого дня к польскому стану, хватали из него нескольких панов и тут же, на глазах поляков, одних сажали на кол, других четвертовали. От этого поляки должны были быть постоянно настороже и не сходить со своих коней. Кони их, покрытые страшными ссадинами, или падали от изнурения, или вовсе пропадали. Сами жолнеры терпели недостаток в провизии, которая привозилась издалека и стоила очень дорого, а еще больше того нуждались в воде: вода хотя и была, но мутная и теплая, свежей же и чистой воды вовсе не было. При всем превосходстве положения поляков над казаками все же поляки не могли одолеть казаков: у Жолкевского недоставало больших полевых пушек, чтобы обстреливать на далекое расстояние казацкий табор; польскому вождю пришлось послать за такими пушками в Киев; к тому же у Жолкевского оказалось слишком мало пехоты, с которой можно было бы подступить к казацкому табору. В ожидании, пока придут из Киева пушки, Жолкевский отдал приказание обступить кругом казацкий табор и, чередуясь посменно, строго следить за казаками днем и ночью, чтобы не дать уйти им в поле. В это время к Жолкевскому прибыл подляшский воевода, князь Заславский, с 300 всадниками. Много раз Наливайко, действовавший отдельно от Кремпского со своим полком, пытался прорваться через польский лагерь, но всякий раз был отбиваем жолнерами. Наконец пушки были привезены, и 4 июня Жолкевский открыл пальбу по казацкому лагерю, поставив в дело все имевшиеся у него в наличности пушки. Два дня не умолкала пальба со стороны поляков. Этот решительный приступ поставил казаков еще в более тяжелое положение, в каком они были: поляки лишили казаков окончательно воды и топлива, и казаки брали воду в копанках, а пищу варили под фургонами на щепках из разбитых возов. Не довольствуясь двухдневной пальбой, Жолкевский назначил на 8 июня общий штурм на казаков и, чтобы иметь больше пехоты, чем было у него, велел конным жолнерам сойти с лошадей и идти в дело пешком. Жолнеры, давно ждавшие развязки дела, с охотой приняли приказание своего вождя. Поляки уже готовы были на приступ и ждали только сигнала, чтобы броситься на казацкий табор. Но в это время между казаками поднялся страшный крик. Казаки, узнав о готовившемся штурме их табора и чуя неминуемую для себя беду, решили просить пощады у Жолкевского и согласиться на все предложенные им раньше того условия: выдать главных своих вожаков – Наливайко, Саулу и Шостака. Но главный из них, Наливайко, услыхав о таком решении, стал отбиваться от казаков вместе с некоторыми из своих сторонников. От этой схватки и произошел крик в казацком таборе. Это было к вечеру. Поляки, услыхав о происшедшем смятении в казацком войске, охватили цепью казацкий табор с намерением ударить на казаков. Но казаки заиграли в боевые трубы и ударили в походные бубны и объявили, что они выдадут польскому вождю своих начальников. Поляки остановились. Тогда казаки схватили Наливайко в то время, когда он успел было вскочить в ров с намерением убежать, пробившись через польскую цепь, и на следующий день, 8 июня, представили его Жолкевскому. Других «зачинщиков», Саулу и Шостака с товарищами, казаки обещали представить на следующий день, а вместе с тем обещали отдать всю свою армату и все хоругви, пожалованные им иностранными государями, а взамен всего того просили даровать им свободу. Жолкевский, выслушав казацких парламентеров, потребовал, чтобы прежде всего каждый пан взял из среды казаков своего подданного, которого он опознает, хотя бы этот подданный уже пять лет принадлежал к казацкому сословию. Выслушав такое требование, казаки отвечали, что они на все готовы, но выдавать своих товарищей не желают и будут обороняться до последней капли крови. «Обороняйтесь», – отвечал Жолкевский казакам, и в этот же момент поляки с оружием в руках бросились на казацкий табор. Казаки не успели ни взяться за оружие, ни построиться в ряды и пустились врассыпную. Поляки разбили их немилосердно, по словам Иоахима Бельского, и в короткое время так много иссекли, что трупы лежали на трупах более чем на милю расстояния. Из 10 000 человек казаков вместе с женами и детьми только полторы тысячи, под начальством Кремпского, успели спастись и уйти в степь. Победителям досталось много оружия, 24 пушки, два цесарских знамени императора Рудольфа II, одно знамя эрцгерцога Максимилиана, одна пара цесарских серебряных котлов, незначительная войсковая казна и так называемое турецкое добро, оцененное поляками всего лишь в 4000 злотых.

Так рассказывает о конце солоницкого дела польский историк Иоахим Бельский. Несколько иначе передает финал секретарь Замойского, Райнольд Гейденштейн. Он говорит, что многие из поляков советовали Жолкевскому, для примера и острастки на будущее время, вырезать всех казаков до последнего. Но Жолкевский побоялся довести казаков до отчаяния в видах сохранения собственного войска: после долгой осады их оставалось все еще, не считая жен и детей, около 8000 человек, и Жолкевский предложил им следующие условия капитуляции: 1) Немедленно разойтись по домам и никогда без королевского позволения не собираться. 2) Выдать всех зачинщиков бунта вместе с хоругвями и другими войсковыми знаками, присланными им иноземными монархами, а также отдать пушки, ядра, порох и другие военные снаряды. 3) Вернуть все, что успели награбить себе казаки, и отдать свой скарб польскому войску. 4) Освободить на волю всех пленников.

Условия эти были немедленно исполнены: казаки выдали своих предводителей и разошлись во все стороны, а в том числе и Кремпский со своими казаками. Николайчик в «Киевской старине» утверждает, что последний, выйдя из табора под Солоницей, успел соединиться с казацким атаманом Подвысоцким и уйти на Низ в Сечь. И точно, близость Подвысоцкого и более или менее безопасное положение его относительно поляков совершенно позволяют принять это предположение. Подвысоцкий во все время солоницкой битвы стоял со своими чайками и низовыми казаками на реке Днепре, против устья реки Сулы, и если не мог подать помощь своим в критическую минуту, то в этом ему мешали польские чаты, расставленные вдоль Сулы. Зато казацкий атаман, не желая оставаться без дела, занялся истреблением городов и сел, принадлежавших находившимся под Лубнами панам. Он действовал на Суле – до тех пор, пока не узнал о поражении казаков под Солоницей, после чего повернул назад и поплыл вниз. Именно в это время к нему и мог пристать Кремпский с 1500 казаками.

Тот же Райнольд Гейденштейн говорит, что после поражения казаков под Солоницей гетман Жолкевский поручил черкасскому подстаросте уговорить Каспара Подвысоцкого приостановить разорение панских имений, и Подвысоцкий немедленно удалился на Низ.

А Иоахим Бельский, рассказывая о казацком вожде Кремпском после удаления его из-под Солоницы, замечает, что, уйдя за пороги, Кремпский держал себя там смирно и никакого «зла» не затевал.

Специальный исследователь первых казацких движений в Речи Посполитой, рассказывая о конце солоницкого дела, на основании письма Претвича к Нечковскому думает, что «никакого определенного термина заключения мира (между казаками и поляками) не было»: казаки просто на время стихли, ожидая, пока дело само собой уляжется, а поляки нашли за лучшее не разжигать страстей побежденных.

Так или иначе, но сила оказалась на этот раз на стороне поляков, и Жолкевский, покинув поле битвы, вернулся в Киев, а оттуда в город Львов и тут вручил коронному гетману, Яну Замойскому, все свои военные трофеи и нескольких человек пленных казаков с Наливайко во главе. Пленников из города Львова отправили, под начальством шляхтича Поребского, в Варшаву. В Варшаве поляки шесть человек казаков казнили немедленно, а Наливайко держали до тех пор, пока собрался всеобщий сейм. Во время сейма ему отрубили голову, а тело четвертовали и каждую отсеченную часть развесили по разным местам. Впоследствии между украинцами сложилось предание, попавшее и на страницы малороссийских летописей, будто бы Наливайко был сожжен живым в медной кобыле или в медном воле в Варшаве по приказу самого короля.

В борьбе Лободы и Наливайко с поляками гораздо яснее высказались причины вражды казаков против поляков, чем в борьбе Косинского и низовых казаков с волынскими панами. Что там было одним лишь намеком, то здесь определялось в ясно выраженные формы.

Таких причин, как указывает Антонович в своей книге «Исторические деятели Юго-Западной России», было в это время три: сословная, экономическая и религиозная.

Сословная причина состояла в том, что на Украине целое сословие людей, после политической унии 1569 года в Люблине, совсем не было признано законами Речи Посполитой на самостоятельное существование: как не подходящее ни к дворянству, ни к мещанству, ни к хлопству, казацкое сословие оказывалось аномалией среди существовавших сословий и последовательно приводилось к сокращению в его численности. Польское правительство открыто действовало против казаков; но также открыто отстаивало права своего существования и казацкое сословие. На подмогу казакам шло низшее сословие Украины. Последнее, находившееся до Люблинской унии в свободных, по литовскому статуту, отношениях к землевладельцам, со второй половины XVI столетия стало терять свою личную свободу и испытывать тяжкий гнет со стороны польских землевладельцев, смотревших на людей простого звания не только как на низшую породу людей, а даже как на бессловесный скот – «быдло», собачью кровь – «пся крев». Но тяжелое состояние низшего сословия на Украине, кроме того, зависело еще и от других причин, экономического положения и притеснения веры православной.

Экономическое положение низшего населения Украины зависело от перемены, с половины XVI столетия, системы хозяйства во всем Польско-Литовском государстве: до половины означенного столетия в западнорусских землях, как замечено было при вопросе о происхождении казачества, хозяйство лесное преобладало над земледелием. Но такая система народно-государственного хозяйства возможна была только при незначительности населения и при небольших народных потребностях. С увеличением населения и с постепенным, в течение веков, истощением и без того скудной в западнорусском крае почвы явилась потребность в больших участках плодородного чернозема. Такой потребности могла удовлетворить только Украина с ее обширными и богатыми черноземными залежами. И польские паны массами потянулись на Украину после присоединения ее к Польско-Литовской республике. Большие и мелкие паны постоянно выпрашивали у королей листы на право владения разными маетностями на Украине и шли туда, как немецкие пионеры нашего времени в новые и малообитаемые земли. Но для того, чтобы удержать в своих руках такие земли, чтобы в достаточном количестве обработать и защитить их от набегов татар, панам нужны были рабочие руки. Но паны не имели в те поры понятия о свободных работниках и стали обращать низшее население Украины, а иногда и свободных казаков, в крепостное состояние. Крестьяне же и казаки, не стерпев такого положения, стали покидать родные места на Украине и убегать на Запорожье, а оттуда, с оружием в руках, выходить против своих притеснителей, панов. Так, Григорий Лобода и Матвей Саула прямо объявляли, что они идут в Белоруссию добывать «хлеба-соли», а Северин Наливайко собирал вокруг себя «панских подданных», добивался везде «стаций», трусил панские «шкатулки» и норовил отобрать у панов все то, что нажито ими через хлопов и придворных слуг.

К двум названным причинам присоединилась и третья – обида православию. Трудно сказать, какой из двух – экономической или религиозной – причине нужно отдать в этом отношении предпочтение: с одной стороны, нельзя не сказать того, что простой народ берется за вилы только тогда, когда у него отнимают кусок хлеба изо рта; а с другой – нельзя умолчать и о том, что для украинского народа оскорбление православной веры предков всегда, по справедливости, считалось самой горькой и самой тяжкой из всех обид. А что обида православию имелась в виду при борьбе казаков, под начальством Наливайко, с поляками, это видно из нападений казацкого вождя на католические костелы, на имения униатского епископа Терлецкого и брата его, на панов, сторонников унии. Лучшим указателем в этом случае могут служить наезды священника Дамьяна Наливайко, ученого защитника православия, на имения польских духовных и светских особ, сторонников унии.

Так или иначе, но, усмирив восстание, польское правительство издало грозное постановление для всех украино-запорожских казаков: низовцы объявлялись врагами отечества, достойными смертной казни. Но это постановление только озлобляло казаков и увеличивало общее число их товарищества. Как пишет об этом Костомаров: «Напрасно повторялось панам и дозорцам ловить и заковывать гультяев, бегавших из королевских и дедичных имений, и возвращать их в места прежнего жительства, где их могли тотчас же казнить жестокой смертью. Пока Запорожье со своими днепровскими и приднепровскими трущобами не было во власти панов, нельзя было задушить казачества. Бежавший от панов народ находил себе первое пристанище на Низу».