Текст книги "Комитет охраны мостов"

Задрали

Следующие два дня Аслан не запомнил. Они были похожи на гриппозный бред, в который ты занырнул, когда чуть прилёг на диван, а вынырнул уже ночью: в поту мятого рабочего комбеза, с поролоновыми ногами и отчаянно фонящей головой. Открывай глаза, закрывай – всё одно, гнойные сновидения плещутся за висками, заслоняя от тебя всё остальное грязной тошнотворной плёнкой.

Он впервые за многие годы, может, даже со школы, считал минуты до окончания часа. Вот сейчас ещё 14 минут, и уже останется три дня и пять часов. А это уже недалеко до четырёх. А потом будет три… Параллельно Аслан старался подбадривать Светлану: на автомате улыбался, пробовал готовить автоматический – это и по вкусу стало понятно – борщ, что-то такое безобидное рассказывал про детство Давида. А больше всего этого – слушал. Светлана – худая, коротко стриженная, с огромными чёрными глазами на загорелом, даже, скорее, выгоревшем лице – бродила из угла в угол. Она всё время смотрела в какую-то невидимую точку – и говорила, говорила, говорила.

Что у Анюты слабые почки. Надо будет после СИЗО показать урологу. У неё есть здесь хороший. А там есть хороший уролог?

Что Анюта до 11 лет боялась одна переходить дорогу. Даже на зелёный. Она иногда ночью прибегала, плакала, что её собьёт машина. Несколько раз видела сон. Так что и учиться водить отказалась.

Что у Анюты есть подруга из Австралии, они чёрт знает сколько переписываются. Карен. Такая смешная полноватая девчонка в очках… Анюта тоже полноватая немного… была. И вот Карен звонит Светлане, спрашивает. Говорит, приезжайте к нам. Может, правда к ним, а? Хотя деньги. Да, деньги. И так далеко, мама дорогая. Но Анька была бы счастлива.

И в школе, в 6–7 классе она забрала её на домашнее обучение – там не почки, там внутричерепное. Ну, долго не понимали, а потом говорят: внутричерепное. Обмороки, голова сильно кружится. Могла неделю пролежать, вообще не вставая. Испугалась, конечно. Но вроде отошло потихоньку. А сейчас…

– Света, – сказал Аслан, – просыпайтесь, поехали.

Это была тоже автоматическая функция проговаривания записанных неизвестно на что слов.

Сознание вспышкой вернулось к Аслану только в суде. Кто-то принялся кричать, и его стали выволакивать из зала. Аслан повернул голову, но так и не успел опознать конвульсивное тело на полу. Наверное, из других родителей.

Он ещё покрутил головой, пытаясь разобраться, что к чему, и в этот момент его больно схватила за руку Светлана. Она заливалась слезами и что-то говорила шёпотом. Громким шёпотом. Таким нестерпимо громким, разъедающим всё вокруг себя шёпотом.

Аслан никак не мог сообразить, к чему всё это.

В другом конце зала встала похожая на чумного доктора судья. Каркнула, поёжилась чёрным балахоном, порхнула к выходу.

Аслан заморгал, потому что ему показалось, что другие в чёрном ведут под руки Давида.

Опять показалось. Нет, всё, ушли. Больше ничего.

Только Светлана корчится на скамейке, и чёрные нехотя идут и в её сторону.

Аслан открыл глаза. Аслан наконец понял.

Он сгрёб Светлану в охапку и практически понёс её к выходу.

За столом, сложив перед собой руки ладонями кверху и разглядывая их, как будто впервые увидел, сидел человек.

Аслан узнал его по неопрятной лысине с жидкими волосяными завихрениями то тут, то там. Этот же лысач стоял у входа, когда Аслан со Светланой приехали к Спартаку в прошлый раз. Он ещё отметил тогда у него кобуру поверх жилетки – как в ковбойском фильме.

– Здравствуй, – сказал Аслан с порога.

Человек оставил руки лежать как есть и посмотрел в сторону говорившего. Кивнул – в значении «и что?». Не узнал.

– Я к Спартаку.

– А-а, – сказал человек, не заинтересовавшись, разглядывая собственные шевелящиеся пальцы. – Нет его теперь.

Аслан чего-то подобного и ожидал. Он сделал угрожающий шаг вперёд. Этого лысача, если надо, он разберёт. Легко разберёт.

– Как так нет?

– Никак, – сказал человек, не обращая на напрягшегося Аслана внимания, – задрали.

Аслан только оскалился. А человек – без неприязни, без удивления – просто пожал плечами.

– Ну, сам сходи.

Дверь кабинета была приоткрыта. Аслан толкнул, и она с завыванием отлетела в сторону. Аслан сгруппировался, ожидая удара откуда угодно, но удару прийти было решительно неоткуда. Спартак, ставший кучкой засаленных тряпок, лежал на полу. Маленький, подумал Аслан, какой он, оказывается, маленький.

Аслан осторожно, оглядывая стены и держа боковым зрением коридор за спиной, сделал несколько шагов, наклонился и посмотрел в лицо бывшего Спартака. Лицо и лицо. Плечи и плечи. Шея как шея. Рубашка с короткими рукавами. В горошек. Крови только много. Видимо, несколько раз с замахом. И потом руку левую. Может, пробовал заслониться? Пальцы-то на месте?

Пальцев не было. Трёх на левой, начиная с мизинца. И, похоже, ещё на ногах, там тоже кровь.

Аслан помотал головой. Сжал кулаки, врезал самому себе по зубам.

Гады! Га-а-а-ады!

Бросился к столу, ящики не заперты, бумаги, бумаги. И в другом тоже. И вот этот сейфовый…

Вошёл лысач. Без угрозы, почти расслабленно.

– Ничего нет, – сказал он устало. – Даже если и было, нет уже.

– Как его задрали? Когда?! – заорал Аслан.

– А я знаю? – удивился лысач. – Сейчас менты приедут – можешь спросить. Но лучше сваливай отсюда, пока не загребли. Денег, поди, ему дал, да? Забудь.

Аслан чуть не бросился.

Лысач отшатнулся и схватился за свою кобуру.

– Ölüm! – закричал он. – Ölüm-ölüm![2]2
  1) Смерть; смертельный. (азерб.).
  2) То (тот), что (кто) ведёт к смерти. (азерб.).


[Закрыть]

Он попытался собрать лицо из тех обломков, в которые превратилось всё вокруг, но, видимо, мало что получилось, потому что при виде Аслана Света сразу же заплакала.

Он в зомби-режиме загрузился в машину, не обращая внимания на её слова и руки, летевшие в него. Повернул ключ, нажал ногой на педаль, и вэн рывком выскочил из гаражей. «Ниссан» поскакал по оврагам промзоны, рваным проволочным линиям, брошенным трубам, битому кирпичу. Не разбирая дороги, будто сзади напирала толпа киношных мертвецов. Мертвецы настоящие, напротив, никуда не торопились и уже не поторопятся. Они лежат там, в гаражах, и ждут своих мертвецеведов.

Светлана продолжала что-то кричать, биться о стекло, пыталась распахнуть дверь. Аслан же внезапно выключился – и без особого интереса наблюдал за собой как бы со стороны.

Вот он – седой старик сорока трёх лет – сидит за рулём и упирается взглядом в автомобильное стекло. Вот он же – ещё лет на пять старше – гонит что есть мочи по 60 лет Октября с тайной надеждой, что какой-нибудь лесовоз или другой большегруз неловко попятится, вывалит на полосу Аслана свой нелепый зад, и времени принять его во внимание уже не останется. Хлоп-хлоп. Но лесовоза всё нет.

А вот кто-то, только отдалённо похожий на Аслана – неопределённого возраста и со смазанным перекошенным лицом – сидит на камне около бегущего тонкой струйкой ручейка. А рядом с ним, по-турецки поджав под себя ноги, раскачиваясь и что-то тихо напевая, – Светлана.

Это «стакан», с удивлением узнал Аслан, самый центр города. Что это мы делаем на «стакане»?

Делать здесь действительно было нечего. Вокруг ошивались неформалы.

Это такое специальное место, Аслан, может, даже знал об этом, пока был живой. А может, и нет.

Это не важно. Всё уже не важно.

Это музыка из «Шерлока Холмса»; наверное, когда-то нравилась – иначе зачем? За ней (из неё?) голос. Чужой, ничего не значащий, но почему-то по имени. «Ас-лан», «Ас-ла-ан!».

– Ты меня слышишь?! Мы с тобой в одной лодке.

– Да, – сказал Аслан в трубку, – в лодке.

Слова будто утеряли вес: они ничего не отвечали и ничего не спрашивали. Они сами слипались вместе и сами же разлетались в буквенную пыль.

– Просто приезжай. Или скажи, где тебя найти – подберут.

– Да, – сказал Аслан, – ехать надо.

Он надолго закрыл глаза, а когда открыл, всё то, что он хотел растворить, расплавить и вытолкнуть в сон, снова набежало на глаза. В трубке монотонно звучал голос. Аслан поморщился и даже подёргал плечом, чтобы его сбросить.

– …где тебя подобр…

– Света, – позвал Аслан, поняв, что не видит её поблизости. Её и не было. – Света потерялась, – сказал Аслан в трубку.

– Понятно, – вздохнули в ответ. – Где ты сам?

Аслан опять закрыл глаза.

– …Давид тебе не простит! – закричала трубка.

Аслан удивился. Давид и так его не простил, что уж теперь. Но то, что трубка плюётся в Аслана такими диковинными словами, его удивило.

– Я на «стакане», – сказал он, вслушиваясь в звук своего нового голоса – звук как у расколовшейся ольхи, которая выкрикивает своё последнее слово.

– Не уходи никуда только!

Аслан никуда и не уходил. Вокруг него бродили какие-то дикие люди, парень в рваных джинсах всего в нескольких шагах бил гитару с криком «Мы – лёд под ногами майора!». Кто-то включил телефон, чтобы послушать рэпера Хаски.

Аслан не подключался к этому звуковому ветру. Вообще ни к чему. Одной шестьдесят четвёртой, а может, даже сто двадцать восьмой частью соображения он интересовался у себя, не надо ли пойти искать Свету. Но доставка ответа не работала.

Какой-то высокий кудрявый дурень что-то у него спросил. Дёрнул Аслана за плечо, отшатнулся. Исчез. Появился другой. Потом никого. Надолго никого.

Наконец, какие-то – непонятно, сколько их было – схватили Аслана под руки и потащили неизвестно куда.

Аслан принял. Аслан снова закрыл глаза.

Змеиное молоко

Она некоторое время разглядывала его, когда он уже открыл глаза.

Сидит на краю кровати. Высокая, не длинные, но и не слишком короткие рыжие волосы, круглые очки. Сейчас разве такие носят? Или именно такие сейчас уже и носят? Чем-то похожа на старшую сестру отца. Вот только тётка рисовала себе густые брови.

– Я надеюсь, ты к нам уже совсем вернулся, – сказала она, спрыснув своё лицо школьного завуча суррогатом добродушия. – Меня зовут Женя.

Аслан, всё ещё очень медленно, поводил глазами по комнате и спросил себя: почему в больнице такой приличный потолок? Может, он попал в Институт проблем Севера? Не раз слышал, что там совсем другие палаты, не то что в «тысячекоечной».

Но почему нет других кроватей? И почему на стенах портреты?

Аслан постарался взобраться шеей-спиной по подушке, сжал-разжал руки – получилось, значит, они на месте. А ноги?

– Я мать Даши Лапиной, – сообщила гостья.

Он слышал это имя. Даша Лапина. Даша. Ну да, конечно, плачущая девочка, чуть старше Анюты. На суде к ней даже вызывали врача, потому что она начала задыхаться. Сказали – астма.

Аслан вспомнил. Аслан сжал зубы.

Рыжая – похоже, что хозяйка, – удовлетворённо кивнула.

– Соображаешь всё-таки.

Вздохнула, пересела на стул напротив Аслана и сразу как-то опала, уронила плечи.

– Ты быстро уехал, Аслан, – сказала она усталым голосом, – не ожидала от тебя. И сам расклеился, и подругу свою упустил.

Аслан дёрнулся, ещё раз огляделся.

– Светлана где?

– Пока не знаю. Но найдём.

– Зачем меня забрали?

– Затем, что ты хотел слишком дёшево разменяться. Я думаю, вместо этого ты можешь помочь нам. День подожди – и сам решишь, что дальше. Уехать успеешь. Давай пока короткий бриф, а поговорим завтра, я тоже устала. Значит так: ты в моём доме, это рядом с Удачным. Кроме нас с тобой, здесь другие родители – ты их видел в суде. Но с ними мы знакомы давно, а с тобой вот познакомились только сегодня. Ты слишком дичком держался всё время: даже в автосервисе твоём не знали, где ты живёшь, после того, как всё продал и съехал со съёма в Солонцах.

Аслан внимательно слушал, параллельно стараясь сообразить, сколько лет Жене, и кто она такая в этой жизни. В этом городе. Рядом с Удачным.

На вид лет 50, но очень ухоженная. Как жена владельца торгового центра. Аслана один раз просили посмотреть у такой машину. Но не любил таких он и раньше. Заочно. Ты им как будто всё время что-то должен.

И вот эта вот «Женя» тоже… понятно, что уж она-то Евгения Владиславовна. Может, Владимировна. Такой и погон не надо, они у неё на лбу нарисованы.

Хозяйка говорила про детей. Говорила «наши дети». Говорила «комитет защиты “Комитета”». Говорила «держим оборону».

– Ты попробовал с ними договориться, верно? – внезапно оборвав саму себя, спросила Женя.

Аслан кивнул.

– И ничего не вышло ведь?

Аслан ещё раз чуть наклонил подбородок.

– У тебя был хороший посредник, но он пропал.

– Зачем это? – поинтересовался Аслан.

– Затем, что я хочу знать, понимаешь ли ты, с кем имеешь дело, или нет. По-моему, ты ещё турист. Туристы, Аслан, путешествуют в лапы Зимнего прокурора сами, не видя, куда они протянуты.

– Я всё понимаю.

– Угу, – сказала Женя, – а вот это плохой симптом. Понимающий человек поинтересовался бы, что́ именно тут нужно понимать. И если ты находишься у меня, а не, например, я у тебя, значит, всё же недопонимаешь. В лучшем случае.

– Как скажете, – сказал Аслан.

– А вот это правильно. Тут в основном я и говорю. Продолжим позже. А пока есть одна серьёзная просьба, – Женя так проинтонировала, что сразу стало ясно: никакая это не просьба. – Отдай свой телефон. Потереть его надо.

Аслан молча смотрел, ожидая продолжения. Его не было.

– Всё понимающие люди отдают сами, – сказал он с самому себе непонятной интонацией – то ли утвердительно, то ли вопросительно.

– Угу, – снова отозвалась совой Женя. – Но чаще – вообще их не имеют. Я могла бы просто сказать, что при тебе не было телефона, или что ты его потерял во время поездки. Я этого не делаю. Хочу, чтобы отдал сам.

Телефон было не жалко. В нём не осталось ничего ценного: нужные номера он помнит наизусть, давно себя приучил. А от остального он и сам хотел избавиться, уезжая из города. Другое дело, кому всё это отдавать…

– Забирайте.

Аслан выложил на прикроватный столик серую кнопочную «Нокию». Женя её тут же цапнула, и трубка исчезла в складках её синего платья-балахона.

– Сам аппарат, может, и вернут – это решит Виталий, он у нас главный по этим тарелочкам. А вот контакты, симкарта – насовсем. Номер твоя подруга знает?

Аслан снова кивнул.

– Тогда тем более. Если она у прокурорских, надо подстраховаться.

Аслан промолчал. Если кто-то у прокурорских, то подстраховывайся, не подстраховывайся… Много стоят ваши подстраховки, если ваших детей всё ещё жрут там…

Аслан сжал голову руками и чуть не заорал.

– Ну-ну, – сказала Женя, – вместе справимся. С тобой мы станем ещё крепче.

Хорошо, что Аслан в этот момент поехал окружающим миром, а то бы он сказал – и про «справимся», и про «крепче».

– Когда отойдёшь, поговори с Виталием, – сказала Женя, поднимаясь. – Мне надо уехать ненадолго. Ты же не станешь делать ничего ненужного? Ну и хорошо.

Она ушла. Аслан какое-то время лежал, силясь нанизать одно на другое события прошедшего дня… дней?.. сколько времени вообще прошло? И завис на эпизоде с зарезанным Спартаком. Кто его и зачем? И пальцы. А лысый остался жив. Сдал хозяина?

Это были ненужные вопросы. Мы всё время задаём себе ненужные вопросы, вместо того, чтобы что-нибудь делать. Возможно, ещё более ненужное. Если дальше зачем-то есть жизнь, то в ней нет никакого Спартака, сказал себе Аслан. Надо закрыть. Надо вместо этого посмотреть, зачем могут быть нужны эти местные.

Он отбросил накрывавшую его простыню, убедился, что всё в том же спортивном костюме, что и был. Встал и подошёл к висящим на стене портретам: он не ошибся, это были чёрно-белые фото членов «Комитета». Маленькая улыбающаяся Аня Пазникова в футболке с цветочным Тоторо. Круглолицая Даша Лапина с двумя влезшими в кадр котами. Юра Ревин – звукооператор – на фоне гор. Саша Коньков – кажется, студент, в дурацкой шапке и с какой-то накладкой на одном глазу. Бахрам Гулиев – журналист, в обнимку с пожилой женщиной. Матерью? Давид. Аслан не знал, где сделана эта фотография, он такой никогда не видел. Сын – в клетчатом костюме – показывал пальцами «V» и как-то совершенно бесшабашно улыбался.

Надо будет забрать у них это фото.

Аслан, глядя на Давида, опять зажмурился и постарался побольнее укусить себя за руку. Вроде помогло.

С удивлением обнаружил ещё один портрет: испуганной девчонки, сидящей в лодке. Поди пойми, кто это ещё такая.

Отвернувшись от портретов, Аслан прошёл к двери своей комнаты и дёрнул ручку. Не заперто. Выглянул в коридор. Рядом обнаружились ванная-туалет в бежевых тонах и закрытая дверь, которая, похоже, вела в какую-то кладовку: для комнаты оставалось слишком мало места. Дальше по коридору имелась лестница вниз, около которой Аслана уже поджидали.

– Виталий, – представился длиннорукий и длинноногий мужчина.

Аслан такого запомнил бы, если бы хоть раз с ним пересёкся.

– Мы не виделись, – пояснил человек-молоток, – я двум собровцам переломал там… теперь меня самого ищут. В суд не могу.

Точно, была такая история.

– Но я тебя по первой трансляции запомнил, когда их ещё не запретили, – сказал Виталий, погрозив Аслану длинным – такие должны быть у скрипичных гениев – пальцем. – У тебя моська была – винтовка-это-праздник моська. Будто ты их всех сейчас передушишь.

– Надо было, – сказал Аслан.

– Это да, – согласился Виталий. – Они поначалу тоже испугались. Я видел, приставы тебя пасли взглядом.

Помолчали.

– Ну, ещё не вечер, – попробовал выйти в мажор Виталий.

Аслан только хмыкнул.

Он ничего не испытывал к этим людям, кроме брезгливости. Они оказались такими же слабаками, как он сам. Только ему хватает тямы признать, что не удержал удар, размазался, а они, похоже, гладят себя всем обществом анонимных алкоголиков. У алкоголиков, кстати, нет никаких других алкоголиков, у них только холодные руки и горячее сердце. А у родителей посаженных нет никакой мобильной группы психологического подкорма. Всё это – грязная подтирка, глупая разводка. И хорошо ещё, если они разводят себя сами.

– Женя сказала всё тебе здесь показать.

Аслан не возражал.

Они спустились на первый этаж в большую гостиную. Все окна в ней были забраны плотными тёмными шторами. Большие книжные стеллажи упирались в потолок. Рядом друг с другом, и напротив друг друга, и просто у стены стояло с десяток разнокалиберных стульев, а среди них был воткнут флипчарт – как и полагается, разрисованный синим маркером. Больше всего комната напоминала зал бизнес-тренингов, который располагался по соседству с бывшим Аслановым жильём. В этом некогда детском саду то и дело сдавали помещения под «Технологию взрывных продаж» и «12 секретов очистки бизнес-кармы». Аслану всегда было немного стыдно за тех взрослых бездельных людей, которых собирало это уникальное торговое предложение и которые, сбившись в кучу под картинками совят и зайчиков, разглядывали схемы оптимального взаимодействия или надували мыльные пузыри социально ответственного бизнеса.

Вот и сейчас.

– Это «изолятор», – пояснил Виталий, – здесь мы дежурим по очереди, сразу за всех наших. Сегодня вот я.

Изолятор? Аслан оглянулся, стараясь найти хоть что-нибудь в подтверждение этого опасного слова – и вдруг поймал важное отличие гостиной от бизнес-тренерских апартаментов. На дальней от лестницы стене – в окружении каких-то мини-полочек и гнутых подсвечников – висело то, что очень плохо клеилось к флипчарту: большая странная икона в серебре и золоте.

Виталий направился именно к ней. Деловито слил что-то из блюдечек, стоявших прямо перед иконой, в непрозрачную канистру. Открыл в стене дверцу, поменял канистру на другую точно такую же и, с силой несколько раз её тряхнув, принялся заполнять опустевшие тарелочки заново.

– Это змеиное молоко, – сказал он.

Аслан из этого понял чуть меньше, чем ничего.

– Ну, в основе оно козье, – улыбнулся скрипичный гений, повернувшись к Аслану, – тут две козы во дворе, но только не вздумай его пить, отравленное.

Аслан подошёл поближе к жаждущей молока иконе и обнаружил, что она запаяна в тонкий голубоватый пластик поверх оклада, весь исцарапанный и изрезанный. По окладу же змеился то ли рисунок, то ли надпись иероглифами, или, может, пляшущими человечками, как в «Шерлоке Холмсе». Вроде бы хвойные ветки соседствуют с чем-то вроде людей, чем-то вроде звёзд, чем-то похожим на беспалые руки.

Центральный образ напоминал те, что посвящены святому Христофору в его пёсьеголовой ипостаси. Только здесь голова была не собачья, а то ли кошачья, то ли кунья. Большие звериные глаза смотрели строго, но в то же время ободряюще. Бурая шерсть отливала благородным золотом. Бастокефал держал открытой левую ладонь с поднятым указательным пальцем, увенчанным длинным когтем оружейного отлива. Странный святой был облачён в синий военного кроя мундир с большими серебристыми погонами, на которые вместо звёздочек были посажены две крупные снежинки. В самом верху погона гнездился двуглавый орёл под короной. А в петлице были заметны щитомечи.

При всех приметах времени образ парадоксальным образом казался очень древним, чуть ли не византийским – дело было, видимо, в технике иконописи, вот брат Валерка сказал бы наверняка, он этим увлекался.

Пока Аслан рассматривал статусного бастокефала, Виталий споро расставлял блюдца на специальные крепления, окружавшие икону справа, слева, снизу и сверху.

– Не хочешь сам? – спросил он. – Это не обязательно, но мне, например, было бы спокойнее на твоём месте, а?

Аслан непонимающе нахмурился.

– А-а-а, – сообразил Виталий, – ты же ещё не знаешь процедуры. Простая. Надо капнуть капельку крови в молоко, это защитит твоих от прокурорских – до следующей перемены блюд.

Аслан вспомнил, как тётка мазала молоком оконные рамы и порог перед входной дверью. Вот, оказывается, что.

Виталий, не дождавшись никакой реакции Аслана, кивнул.

– Многие не сразу понимают. Я сам не верил, пока отец не показал. Не страшно.

Он действительно надрезал себе палец и выдавил немного крови – она не особенно хотела бежать – в блюдца.

– Порядок, – удовлетворённо заметил Виталий.

– Чья это икона? – спросил Аслан.

Виталий поджал губы.

– Мы не называем его иконой. Образ.

– Образ Кыши-Кыса?

– Браво, – сказали сзади. Оказывается, маленькая темноволосая женщина незаметно просочилась в гостиную и уселась на один из стульев. – Они действительно называют его Кыши-Кыс, – пояснила она с непонятной интонацией – то ли презрения, то ли просто злости. – Иногда переводят как Тёмно-синий или Чёрный Судья. Но мы говорим – Зимний Прокурор.

Аслан помнил.

Как его пугали Кыши-Кысом, и как он нырял в ужас ожидания чудовища, когда тётка уходила вечером из дома. А после того, как однажды она не пришла на ночь, и Аслан в страхе просидел до утра на кухне – ему отчего-то показалось, что там проще забаррикадироваться, – у него стали дрожать ноги от одного упоминания.

– Вы давно знаете?

Аслан поднял левую руку и пошевелил пальцами, демонстрируя мизинец без фаланги.

– Ага, – кивнула женщина. – Интересно. И давно?

– Давно.

– Значит, вам очень повезло с ангелом-хранителем. С такой меткой долго…

– Месяц. Максимум два, если кто-нибудь не подменит, – подал голос Виталий.

Ему говорили. Дважды говорили, но он никогда не принимал всерьёз. Нелепое суеверие, бабушкина сказка. Если уж нет мало-мальски обитаемого космоса и его спутника – космического города, то космических чудовищ нет и подавно.

– Значит, вы уже в курсе, кто у нас тут завёлся, – сказала черноволосая. – Меня, если что, Викой зовут. Конькова.

Аслан презрительно хмыкнул. Женщины, конечно, ещё и не в такое верят. Особенно «комитетские» матери. Он хотел сказать на этот счёт одну едкую фразу, но вдруг сообразил, что сам услышал её от отца. Сглотнул и промолчал.

Ты думаешь, Аслан, что чудовища – выдумка. С ними было бы слишком просто. Вот люди могут быть страшными. А ещё – обстоятельства. Это они обычно вынимают рёбра, рвут кишки, лупят по глазам. Это они убивают, насилуют, мародёрствуют.

Ты прав, Аслан, люди очень страшные. И обстоятельства тоже. Но чудовища… чудовища всё равно существуют. Уж ты мне поверь. Они вползают в твою жизнь, зная, что ты взялся их не замечать. Не находить взглядом. Они располагаются и занимают места. Они выедают изнутри целые города. У них там гнездо, Аслан. Где? Ты ведь это не серьёзно?

Они потребляют одного сегодня, а двух – завтра. Они составляют планы на трёх следующих. Но люди вокруг, как и ты, Аслан, договариваются их не замечать. Разве это чудовища? Разве это едят? Разве это двух?

И даже когда они принимаются за твоего сына, ты думаешь, что они – люди. Просто плохие. Или даже не плохие – случайные. Жрут эти, а могли бы какие-нибудь другие. Ты даже их никак для себя не помечаешь, не записываешь. Ты выносишь их за скобки.

У меня для тебя хорошие плохие новости, Аслан: чудовища давно здесь.

Посмотри внимательно, Аслан. Рассмотри то, что зажато между погонами. Не видишь? Посмотри на тех, кто приносит им молоко.

– Пойдём, покажу фабрику, – сказал Виталий.

– Там сегодня все на заготовках, – предупредила Вика.

– Я знаю, пусть уже сделанное посмотрит.

Из «изолятора» переместились в абсолютно тёмный зал, в котором не было решительно ничего видно, но казалось, что видеть особо и нечего. Наверняка, если зажечь фонарь, он высветит только пустоту и облупленную штукатурку.

– Подожди, – попросил Виталий и юркнул куда-то вправо.

Грянул свет. В большом и действительно почти пустом пространстве, похожем на фабричный склад, к стенам были придвинуты несколько одинаковых столов, на которых громоздились короба белых ниток. На белом полу, расчерченном жёлтыми стрелами, тоже кое-где можно было обнаружить катушки ниток, похожие на наконечники копий большие иглы, куски материи и неопознанные инструменты.

Однако всё это не могло отвлечь от главного – от основного содержания «фабрики», огромной, разнесённой по полу сетчатой конструкции, гигантской, будто даже мерцающей паутины.

– Здесь мы плетём сеть, – сказал Виталий.

– Зачем сеть? – потрясённо спросил Аслан.

– На прокурора.

Аслан и не думал, что на прокурора нужна сеть. Но Виталий знал: наверняка нужна. Только сеть требуется не простая, а особая, из волос. Да, из самых обычных волос, лучше светлых. А ещё, конечно, они должны быть от родственников. Чьих родственников? Тех, кто против Кыше-Кыса.

– Вот у тебя хорошие, – одобрил Виталий, – в самый раз.

– Нету столько волос, – сказал Аслан, присев на корточки и взявшись рассматривать тонкую белёсую сетку.

– Конечно, нету, – подтвердил Виталий, – мы их вплетаем в нить только, Женя научила. Но этого должно хватить, тут главное – заготовить побольше. Так что хорошо, что ты с нами.

Виталий говорил об этой дикой затее с волосами так уверенно, так безапелляционно, что Аслан даже не стал над ним насмехаться – больной человек, что с него взять.

Скрипичный гений продолжал говорить: о том, что сейчас многие разъехались на сбор волос, но надо ещё. И что, может быть, завтра-послезавтра они вместе с Асланом тоже выберутся. Есть у Аслана родственники, у которых можно взять?

Аслан не отвечал, он подобрал одну из игл – с широким прямоугольным ушком почти в палец размером – и крутил её в руках, наслаждаясь хищным совершенством полированного металла. Вот бы такую всадить в шею той птичьей судебной тётке…

Дверь в зал внезапно распахнулась, и в неё вкатился всклокоченный нелепый человек в спортивном костюме не по размеру. Он наступал на длинные штанины, он размахивал похожими на рукава смирительной рубашки руками. Он вопил.

– Мальчик! – кричал он. – Про мальчика передают! Говорили же его матери. Господи!

Он заметался, в отчаянии молотя себя по плечу.

– Саша, что случилось? – выскочила откуда-то Вика.

Виталий напрягся и встал так прямо, как будто начался его последний парад перед расстрелом.

– Руки! – заплакал-запричитал Саша. Он внезапно рухнул прямо на сетку и так и остался лежать. – Руки… – повторял он, – руки…

– Руки. На себя. Наложил, – безынтонационно перевела Вика.