Текст книги "Комитет охраны мостов"

Саша Коньков / Он говорит

Он говорит, что чего теперь-то уже, надо было раньше. И что если вместо головы жопа, то это не лечится.

Сам он не лечится тоже, у него булькающе-квакающий кашель, того и гляди начнёт выплёвывать лёгкие. Я даже знаю, как они будут выглядеть – как кусочки протухшего мяса, разложившиеся котлетные крошки. Маленькие, чёрные и склизкие – он, судорожно содрогаясь, отрыгнёт их себе в руки, и эта гнилая начинка облепит его ладони. Он будет пялиться на неё с ужасом. Как на чёрно-дерьмовую метку.

Но это будет потом. Бесконечно далеко потом. После нас хоть потом.

После меня.

Когда он первый раз пришёл, я зассал. Никогда про него не думал, считал – выдумки. Мать просто верит во всё подряд, вот и в него тоже. И те, которые про него раньше, – ну, они же сами кто с рогами, кто с хвостом. Разве можно было вообразить, что он – такой – настоящий?

А он почти настоящий. Не такой как мы, но всё-таки есть. Он говорит, есть.

Он говорит, капитан. Говорит, оперативник. Я бы сказал по-другому. Но он говорит, так нельзя. Говорить нельзя. Он две недели не разрешает говорить, только писать. Или ещё подписывать, но я пока отбиваюсь. Сжимаюсь и пробую успеть в угол. Я хотел бы вообще не подписывать, но он так больно лепит одну за одной… кожа лопается – я думаю, это от крика. Я так ору, что перестаю себя слышать. Так что пока – это только пока. Боюсь, только пока.

Первые два дня я стоял. И даже ходил, хотя ходить тут и некуда. Два на три метра. Приваренный к стене лист металла на толстой рейке – стол. Железная кровать. Похожая на вагонную – мне хотелось сказать паровозную – мойка и чёрная дыра в полу.

И ещё адский холод. Иногда мне даже кажется, что это и не холод, а жар. Что мои ноги горят. И я кричу. Я ору, что есть мочи. Но потом успокаиваюсь. Это просто холод. Если встать на ноги, холод даже немного отступит.

Но он говорит, на ногах стоять нельзя. На ногах стоят только люди. А я – не человек. Я – террорист, сука, хуесос. Хуесосы не стоят. Поэтому он заставляет на шпагат. Лучше самому пробовать на шпагат, чем попробует он. Он будет ещё, если я только…

Он говорит, мне надо про мост. Всё про мост. Про всех, кто мост. У него всё время этот мост!

Я складываю ему слова – какие только знаю. Про не видел моста. Про никто. Про отпустите! Про что же вы меня, у меня же левая! Левая же совсем не разгинается, я её таскаю за собой.

Он говорит, это у меня от нервов. Не нервничай, говорит. Не переживай. Напиши и не переживай – сразу отпустит. Только не отпустит. Никогда он меня не отпустит, если я – это мост. А он хочет, чтобы это был я. Он так сильно хочет, что мне остаётся только плакать. И я плачу, не чувствуя слёз. Чувствую только тело, которое трясётся, подпрыгивает.

Но, может, это просто от холода. Здесь правда очень холодно.

Он говорит, холодно. Но уже теплее.

Никита

Лена – это праздник

Слушай, – сказал Никита, чуть поколебавшись, соображая, как лучше сказать, и сказал как есть, – а вот про твоего отца правда, что… что его заказали, и с тех пор он не выходит из «Excellence»?

Лена сделала едва уловимое движение глазами, которое можно было трактовать как «что за бредятина?!», так и «а сам что ли не знаешь?!».

– До этого, можно подумать, он много выходил, – сказала она.

– Я просто слышал, что они с этим, вторым никелевым чёртом, порамсили из-за очередной допэмиссии вроде. И в него же стреляли, да? В ногу попали.

Лена пожала плечами.

– Ну и что? «Excellence»? Ну да. Но он мне не докладывал, почему туда перебрался. А ты-то чего интересуешься? Хочешь просить у него моей руки?

Лена расхохоталась. Она отбросила одеяло и вскочила на кровати. Сделала несколько танцевальных движений, спрыгнула на пол и голой прошлась по комнате на мысках.

Никита провожал её восхищённым взглядом.

– Ничего ведь так? – сказала Лена, глядя на своё отражение в огромном ростовом зеркале и поворачивая голову то так, то эдак.

Никита хотел сказать, что ничего себе «ничего», и что он готов отдать ментам паспорт, чтобы продолжать смотреть, а за постоянную подписку… но издал только восторженный всхлип.

– То-то! – сообщила Лена. – Ладно, собирайся, нам сейчас ехать.

– Куда?

– Места тебе покажу.

– Ай-ай, кэптейн!

На сей раз она вела аккуратно. Включила музыку – какие-то танцы Судного дня. Покачивалась в такт, даже тихонько подпевала.

– Это что такое? – спросил Никита. – Не слышал раньше.

– Это моё, сорян. Я музыкой не делюсь.

Он не понял, шутит она или нет.

Остановились на Калинина, в каких-то развалинах из зомби-хоррора. Никита и забыл, что здесь будто специальная ничейная земля, полигон постапокалипсиса: за бесконечным зелёным забором «в квадратик» забор повыше – из ржавых гофрированных листов, в которых кто-то прогрыз ядовитые дыры. То тут, то там проломы, кое-как заложенные битым кирпичом, от земли поднимаются серые облака колючей проволоки. Слева грязный щит «Автомойка», от греха подальше закрывающий само заведение – рассыпавшуюся двухэтажку с заколоченными окнами. Справа два остова старых разворованных «японок».

– С твоей машиной мы здесь смотримся нарядно, – заметил Никита.

Лена хмыкнула.

– Сейчас спрячемся.

Она прошла мимо обглоданных автомобилей и оказалась около заплатки из шифера в гофрированной стене. Согнулась, отодвинула лист, чем-то поскребла, надавила обеими руками.

– Ворота толкни.

Никита заозирался, силясь понять, какие ворота она имеет в виду.

– Слева от крюка.

Крюк, непонятно зачем воткнутый в стену, действительно имелся. Ржавой клешнёй он смотрел вверх и напоминал памятник отрубленной руке известного капитана. А то, что памятник этот оказался на задворках заповеднейших ебеней, – так это как раз норм. Такой у нас Неверленд. У нас кругом Неверленд.

Поводив рукой по металлу вокруг крюка, Никита нащупал край металлического листа, дёрнул и внезапно открыл заслонку. Двухдверный лаз был высотой метра полтора – нужно было согнуться, чтобы протиснуться. Никита так и сделал.

– Но машина сюда не пролезет, – предупредил он.

– Понятное дело, – отозвалась Лена, – большие ворота изнутри открываются.

Действительно.

Никита закрепил одну из больших створок, а как закрепить вторую – не сообразил, и просто держал её руками. Лена заехала прямо в темноту.

– Можешь заходить, – сказал голос Ружинской из непонятно чего внутри гофрированной пещеры.

Никита вернул створки на место. Он задумался о том, почему это он заранее не спросил Лену, куда именно они направляются. Так-то меньше всего можно было ожидать, что дочь олигарха захочет шариться по каким-то заброшенным стройкам. Разве что это компенсация – босоногое детство, которому не случилось быть босоногим.

– Дверь закрой на засов, – распорядилась Ружинская откуда-то сбоку.

Не видно же ни черта. Он потыркался, но так и не нашёл, за что хвататься. Лена закрыла сама. Что-то звякнуло и покатилось. Никита остановился, опасаясь переломать ноги.

Наконец, зажёгся свет, вылепив далеко впереди новую комнату.

– На свет иди. Аккуратно по возможности, – опять неизвестно из какой точки сказал Ленин голос.

До света оказалось аж 23 шага.

– Ого.

Никита протиснулся в освещённое пространство. Он сощурил глаза и даже прикрыл их рукой.

– Это что ещё такое? – совершенно сокрушённый открывшимся видом, спросил он.

– Репетиционная база, – с гордой усмешкой ответила Ружинская.

Больше всего внутренности гофрированной пещеры напоминали постапокалиптическую сокровищницу, куда дети новых тёмных веков натащили артефакты древних. Тут и там стояли столы и верстаки, загромождённые компьютерными мониторами, инструментами, разным строительным барахлом: гвоздями в банках, мотками проволоки, контейнерами с внутренностями каких-то мёртвых механизмов. И всё это намекало на то, что на виду находится совсем крошечная часть накопленных ценностей.

По стенам были развешаны полотнища, похожие на побывавшие в бою знамёна: во многих местах разорванные или продырявленные, но от этого только сильнее дышащие вызовом. На одном была изображена голубая матрёшка, по которой, как по заиндевевшему стеклу, проступали морозные граффити: патронташ, винтовка и маска Гая Фокса. Поверх красным было набрано: «РЕЖИМ ПОВЫШЕННОЙ ГОТОВНОСТИ!» На другом стилизованные мужская (кроссовок, брюки) и женская (туфля, юбка) ноги попирали синюю медвежью шкуру. Слоган сообщал: «Комитет охраны от жуликов и скотов». Третий был дополненным гербом Красноярска: традиционный лев с лопатой снимал чехол со своего орудия труда, и оно оказывалось вилами. Надпись сообщала:

 
Ты живёшь под каблуком,
У них твой город под подошвой.
 

– Нихрена себе, – сказал обалдевший Никита, – и что ты тут репетируешь?

– Догадайся, – хмыкнула Ружинская.

Она села на край одного из столов и не глядя подняла с него некую штуковину, подбросила пару раз на ладони и перекинула Никите. Тот чудом поймал.

Штуковина была не то чтобы тяжёлой, но увесистой семиконечной звездой, стилизованной под значок шерифа. На внешней стороне имелись большие буквы «Воевода», и поменьше – «Красноярск. Сибирь», а ещё орнамент из снежинок.

– То есть город теперь в надёжных руках?

– Скажи, давно пора? – отозвалась Ружинская. – Ну вот, теперь и ты с нами.

– С кем – с вами?

– Ну ты же говорил, «дело “Комитета” – это дело против меня».

– Говорил.

– И разные другие борцы что-то там говорили?

– Говорили.

– Ну вот, – сказала Лена, – а пока вы говорите, мы уже живём так, будто дело «Комитета» – это дело против нас. А мы – против него.

Никита ошалело посмотрел на дочь олигарха. Он сразу сообразил, что от Лены можно ожидать многого. Но он думал скорее о разных взбалмошных выходках, богатых чудачествах, может, частном самолёте, там, для полёта на плато Путорана. А тут…

– Как это всё вяжется? – сказал он, продолжая оглядывать окрестности.

– В смысле? – прищурилась Лена.

– Ну, в смысле, твой отец – главгерой краевого «ЕдРа», у вас частный посёлок, бодигарды…

– А у тебя папенька кто?

– Инженер на электрохимическом.

– И ты с ним там электрохимичишь?

Никита сообразил, что сказал не то.

– Да нет, Лен, – попробовал отскочить он, – просто такой поворот неожиданный, твист… как в «Игре престолов», когда Ходор оказывается…

– Так электрохимичишь или нет? – настаивала Ружинская.

– Ну нет. И ты – нет, я понимаю.

– С хуя ли ты что-то понимаешь, – зло отозвалась Лена, – у тебя папенька, может, сидит в совете директоров нашего ёбаного цирка? Водит тебя на поводочке со сторожами? Или следит, чтобы ты, сука, не бросил тень на его, сука, деловую репутацию?! Репутацию! – Ружинская схватила со стола и метнула в сторону мишени для дартса кусачки. Они не долетели. – А твои ебанистические друзья плюют твоему папеньке в рожу?

– Не, Лен, слушай…

– Так с хуя ты понимаешь?!

Никита развёл руками.

– Нехер присваивать дело «Комитета», понял? И скулить хватит. Они хотят, чтобы был «Комитет»? Значит, у них не по приколу будет «Комитет»!

Никита понял.

Он ещё раз обвёл взглядом «репетиционную базу». Хотел спросить: «А ты не боишься?», – но вовремя прикусил язык. Вот почему я сразу про «боишься», обругал он себя.

– Мне теперь нужно где-нибудь расписаться? – сам не зная, в шутку или нет, поинтересовался он.

– Аха, – поддержала его Ружинская, – можешь в любом месте: на стене вон там, например.

Всё же обиделась.

– Слушай, просто неожиданно…

Ружинская соскочила со стола и урулила куда-то в дебри своей алибабовой пещеры. Было слышно цоканье её «гриндерсов» по металлу – похоже, Лена куда-то спустилась.

В подвал. Ну да, в таком месте обязательно должен быть подвал. А там стоит пулемёт. И миномёт. И висят крылья Бэтмена.

Никита посмотрел на телефон. Связи не было. Понятно, эти стены бьют сигнал. Побивают. С таким расчётом, поди, и выбирали это место.

Перебирая руками по стене, он отправился вслед за Леной. Не сразу, но нашёл лестницу вниз – здесь света уже было заметно больше, будто из подвала стреляли сразу несколько прожекторов. Спустился – и оказался в совсем другом пространстве. Вместо мастерской Безумного Макса – кабинет Дамблдора. Вместо верстаков – стол на гнутых ножках. Хлам заменяют аккуратно разложенные и расставленные штуковины (впрочем, совершенно непонятные; что вот это за сетчатая вытянутая хрень, например?). На стенах – портреты членов «Комитета», похожие на фото с доски «Лучшие выпускники нашей школы». Все цветные, а Даша Лапина почему-то чёрно-белая. Скорее всего, просто не нашли в сети приличного качества, но смотрится эта скорбная виньетка неприятно. У Никиты даже закралась мысль, что Лена, может быть, что-то знает. Не дай бог, конечно.

Ружинская, для которой это место было, похоже, рабочим кабинетом, сидела около стола и собирала цепь из скрепок.

– Бумагу возьми из стола, – скомандовала она.

Никита подошёл и обнаружил несколько заготовленных чистых листов.

– Пиши: «Я, Назаров Никита…», ты кто по отчеству?

– Павлович.

– Никита Павлович, разделяю ценности «Комитета охраны мира», он же КОМ.

– А что у вас за ценности? – поинтересовался Никита.

– Ценности такие: Господь, жги! – Лена довольно сощурилась.

– А если чуть более развёрнуто?

– Россия без чекистского террора и нанотехнологий.

– Нанотехнологий?

– А ты разве не заметил, – пояснила Лена, – что, как только у нас где-то начинаются «нанотехнологии», значит, опять воровство, проёб полимеров, содомия? В плохом смысле. Поэтому, когда мы придём к власти, мы это всё запретим законодательно.

– Прямо к власти?

– Конечно. Но сначала придётся ошкурить прокурорских – чтобы не успели больше никого сожрать… так ты подписываешь или нет? Можешь, кстати, устав почитать – он в соседнем ящике.

Никита открыл ящик и обнаружил в нём общую тетрадь в потёртой и мятой коричневой обложке. На первой странице значилось: «Комитет охраны мимоз» и был нарисован сиреневый цветочек.

– Мимоз?

– Мимоз.

– «Неотделимые принципы, – прочитал Никита и хмыкнул. – “Комитет охраны мимоз (далее – Комитет)” считает основой своего существования защиту граждан страны от произвола властной бюрократии и “правоохранительной” преступности. Члены Комитета разделяют его уставные положения:

1.1. Права и свободы человека – неумаляемая ценность, принадлежащая ему от рождения. Соблюдение и защита прав и свобод человека – обязанность государства. Несоблюдение прав и свобод человека государством – государственное преступление.

1.2. Государственные институты не могут издавать законы, отменяющие или умаляющие права и свободы человека. Принявшие такие законы органы сами оказываются вне закона.

2.1. Каждому гарантируется свобода мысли и слова. Никто не может быть принуждён к выражению своих мнений и убеждений или отказу от них…»

Никита листал дальше: свобода совести, запрет цензуры, право на объединение, право на мирные собрания, право на вооружённую защиту…

– Каждый, кто приходит, дописывает свой пункт, – пояснила Ружинская. – И ты напишешь. Но можешь пока подумать.

– «Русская правда», – прокомментировал Никита.

– Читала, – неодобрительно отозвалась Лена, – парламентскую республику – нафиг.

– А ты будешь диктатором?

– Я? Я и так Доктор Кто в этом пиздеце!

Никита фыркнул.

– Смешно?

– А то.

– А не время смеяться, – заметила Ружинская, – вот закончится война, тогда все оборжутся. Шучу.

Вице-губернатор стоял на маленькой деревянной стремянке и что-то искал в большом книжном шкафу.

– Здравствуйте, – звонко сказал Никита от порога и, чуть подумав, добавил: – Николай Григорьевич.

Николай Григорьевич обернулся, улыбнулся, кивнул, сделал рукой что-то вроде «извини, вот приходится».

– Привет, – сказал он, выдвинувшись навстречу Никите, – спасибо, что пришёл.

Это было произнесено с такой интонацией, будто в конце подразумевалось ещё «навестил старика», но Николай Григорьевич его по-родственному опустил.

– Вот, ищу книжку одну прежнюю, хотел дать тебе почитать, – пояснил он свои упражнения на стремянке.

Никита сделал заинтересованное лицо.

– Там хорошо всё было – про край, про природу, про всё, как здесь устроено… – Николай Григорьевич сам себе кивнул. – Тебе пригодится… найду ещё.

Вице-губер по строительству – невысокий сухонький человек-пиджак с ёжиком седых волос и бородкой клинышком – больше всего походил на профессора из советских фантастических романов, которые Никита по какой-то неочевидной прихоти читал лет в 12–13. Казалось, Николай Григорьевич прямо сейчас порывисто укажет место за столом, сам очутится напротив и, устремив взгляд в грядущее, спросит что-нибудь вроде: «Коллега, что вы думаете о перспективах вечного хлеба?».

Вместо этого неуловимым движением Николай Григорьевич цапнул Никиту под руку и потянул лучшего дебютанта на прогулку по кабинету – как будто дело происходило, например, в сосновой роще в приятную солнечную погоду, а Николай Григорьевич с Никитой были старыми добрыми конфидентами.

Разгуляться, впрочем, и вправду было где. Шкафы из кедра шелестели высоко над головами, чучела рыб под стеклянными колпаками проплывали то тут, то там, а в глубине кабинетной чащи – среди редких минералов, блескучего оружия и золочёных статуэток (кирпичик, касочка, гвоздик) – бил фонтан, уменьшенная копия того, что сопровождает памятник строителю на улице Весны. Из чёрного куба на заковыристой, будто склеенной из шахматных фигур разного достоинства, подставке вылетали сопливые струйки, а на эту недоработку взирал серьёзный дядя с похожим на знак пик мастерком в руке и не похожим решительно ни на что молотком в кармане штанов. Было не до конца понятно, дядя – ростом как раз с Николая Григорьевича – видит в чёрном кубе возможность дальнейшего приложения усилий, или наоборот – конечный продукт, предмет для строительной гордости.

Вот у этого фонтана Николай Григорьевич, чуть понизив голос, осведомился:

– Мне Селиванов говорит, ты «Мостом» интересуешься?

– Есть такое, – тоже перейдя на заговорщицкую громкость, сообщил Никита.

– И как тебе? – спросил вице-губер, хитро улыбнувшись и как бы приглашая сказать всё не таясь. Мол, ну вот здесь можно, давай.

– Много вопросов, – дипломатично пояснил Никита.

– Ну так задавай.

Они обогнули фонтан и пустились в обратную дорогу к вице-губернаторскому столу.

– Почему юрлицо зарегистрировано в маленьком закрытом городе Красноярского края? Проект же глобальный.

– Ну, – махнул рукой Николай Григорьевич, – там же налогообложение. Выгоднее так.

– Ага, – согласился Никита, – а финансирование почему краевое и даже иногда местное, вот из этой закрытой Девятки в том числе? Почему не федеральное?

– Да кто ж тебе сразу федеральное-то даст? – оскалился Николай Григорьевич. – Федеральное, знаешь, ещё заслужить надо. Вот попрыгаем, побарахтаемся, жопками в полынье поплаваем – тогда, может, и подкинут чего. Для того и работаем!

– Слушайте, ну вот в Казани…

– Нашёл с кем сравнивать! Ещё Чечню вспомни!

Никита остановился около саркофага письменного стола: каменные панели в золотых рамках, фигурки гарцующих лошадей по краям, письменный прибор из самоцветов, к которому, похоже, никогда не притрагивались. Известно, что Николай Григорьевич письма-документы диктует секретарше.

– Ну хорошо. Мне тут показывали список акционеров…

– Кому это жить надоело? – очень доброжелательно улыбнулся Николай Григорьевич.

Никита улыбнулся в ответ. Он кое-что знал о «профессоре». Например, что деньги на курируемое им строительство ТЭЦ пропадали дважды. Что остатки старого центра города – купеческие усадьбы XIX века – при Николае Григорьевиче стали гореть чаще и эффективнее, освобождая место прекрасным офисно-торговым конструкциям, обёрнутым в приятный мышиный сайдинг. И про методы вице-губернатора в его бытность директором «КрайКома» немного рассказывали. «Бетонный Коля». А так никогда и не подумаешь.

Чего Никита не знал, так это того, что именно Николай Григорьевич наставил своего кума – владельца «Сибхиммонтажа» – воспитать Николаевку, которая тормозила с переездом. Тогда несколько домов за час разнесли в щепы, вместе с теплицами, собачьими будками и самими собаками – ТВК бесконечно крутила, как женщины ревут над раздавленными пёсьими трупами.

А ещё, что будучи краевым боссом медвежьей партии, он однажды оставил политсовет на «продлёнку» после основного обсуждения. Выключите телефоны, поговорим без записи, сообщил он.

– У нас есть один журналистский товарищ, который нам не товарищ, – пояснил Николай Григорьевич. – Уже полгода рыскает, пишет херню всякую. Надо с этим решать. У меня мнение – надо нанять фотографа, чтобы он везде за этим говнюком ходил и снимал, снимал! Куда он там ходит?! В гей-клубы, за наркотой. Вот там и снимать! Сделаем сайт специальный, будем туда выкладывать.

Члены политсовета удивлённо переглядывались, а Николай Григорьевич продолжал сыпать идеями. И газету эту в интернете задушить. Кто у них даёт рекламу? А вот этих и выкорчевать отовсюду, чтобы другие бежали не оглядываясь! И вот, помню, у нас как-то одному, который всех в бригаде без премии оставил, дверь в квартиру говном вымазали. Так и здесь можно. Перемазать этим голубчикам… от них так и так воняет…

Тогда помог Альф. Не надо фотографа, сказал он. И говно пока прибережём. Надо пацана просто сжать в объятиях. Крепко-крепко, надёжно-надёжно. Вот увидите, свои тут же отскочат…

– …Да какая разница, – сказал Никита.

– Ну-ну, – с угрозой отозвался вице-губернатор, – и что там с акционерами?

– Бывший министр транспорта РФ, кое-кто из бывшего краевого руководства, родственники…

Николай Григорьевич впервые заметно занервничал. Он дёрнул головой, как будто попробовал вставить её на место, поводил глазами по потолку и снова дёрнул головой.

– Бошки надо откручивать, – сказал он. – И дай срок, мы их пооткручиваем тем, кто крысятничает. Что, думаешь, из альтруизма тебе сдали список?

– Да какая разница, – вновь повторил Никита.

– Нет! – воскликнул вице-губернатор. – Вот это уж нет! Разница в том, что какие-то говноеды хотят себе побольше отгрести. Чтобы послаще лопать! И готовы всем гадить, любой проект измарать! Вот скажи, что такое «Полярный мост»?

– Проблема? Возможность?

– Нет, – погрозил пальцем Николай Григорьевич, – ничего подобного! «Полярный мост» – это национальный, это общенациональный проект! Ты вот, когда в институте учился, хотел повышенную стипендию?

– Ну, хотел.

– Хотел. А за что тебе её платили, знаешь? Что учишься хорошо? А кому это, кроме тебя, усралось-то?

Никита задумчиво моргнул.

– Вот и «Мост» не нужен никому, кроме нас с тобой, – пояснил Николай Григорьевич. – Но деньги на него мы от государства получить можем. Аэропорт построим. Нравится тебе нынешний аэропорт?

– Да кому он нравится, сарай стыдобищный.

– Во-от! А будет новенький, ладненький. И аэропоезд к нему. И дорогу расширим. Поди, плохо?

– Хорошо.

– Во-от, хорошо! – Николай Григорьевич взял со стола малахитовый шар (пресс-папье, что ли?) как державу, возбуждённо оглаживая камень пальцами. – И то же самое – в Новосибирске, в Томске! Ничего этого без «Моста» просто не было бы! И вот мы готовим государственный проект, делаем большое дело, а эти пидорасы лезут и лезут! Никита, ну ты же не с пидорасами?! Ты же с нормальными, да?!

– Я с нормальными, – натянуто улыбнулся Никита.

– Во-от, – поддержал Николай Григорьевич, – слава богу! Вот и плюнь на эту ересь! Давай тебя свозим – своими глазами посмотришь: какие там места, где летать станут! Ты турнедо из оленины вообще пробовал?

– Не-а.

– Ну так надо пробовать, пока молодой! – хлопнул Николай Григорьевич Никиту по плечу, весело рассмеявшись.

Никита натянул улыбку.

– Съездить – интересно, – сказал он. – Но я вот всё думаю: кто летать-то через Северный полюс будет? Допустим, инфраструктуру выстроят сейчас. Своруют половину, но как-то выстроят. Но что за дурак захочет сходить с проложенных маршрутов? Как мы хотим выиграть конкуренцию с европейскими авиакомпаниями, когда по уши в санкциях?

Николай Григорьевич растопырил пальцы и помахал ими на себя как веером. Он совсем перестал стараться быть добродушным профессором. Он обратился обратно в себя.

– Кто надо, – веско произнёс он, – тот и будет летать. Не нашего ума дело.

– Я же написал и в западные, и в азиатские авиакомпании, – продолжал Никита, который эту вице-губеровскую метаморфозу пропустил. – И знаете, что ответили «Lufthansa» или «Delta», например?

Николай Григорьевич сложил губы трубочкой, как будто собирался дудеть в невидимую трубу.

– Пфу, – сказал он. – Пфу на то, что говорят эти кастраты. Я не для них это делаю!

– А почему тогда официальная позиция – что именно для них?

Николай Григорьевич махнул рукой. Николай Григорьевич отвернулся и пошёл прочь от стола – в чащу кабинета.

– Долго ты мне будешь совать всякое непотребство?! – крикнул он. – Это – хороший большой проект. Его просто отберут, и всё, соображаешь? А эти твои комментаторы – да гадёныши какие-то. С чего ты взял, что их надо слушать?

– Николай Григорьевич, тут ведь и Давидсоны…

– Закончили на сегодня!

Уже на центральной лестнице Никиту перехватил Альф.

– Не склалось? – явно зная ответ, поинтересовался он.

– Ага, – подтвердил Никита. Ему не хотелось разговаривать ещё и с Селивановым, сколько можно, в самом деле. А официальная позиция по «Мосту» у него теперь и так имеется.

– Пойдём чуть-чуть перетрём, – предложил Альф.

– Альфред, давай в другой раз, ладно? Писать ещё сегодня много.

– На одну рюмку. Честное танкистское.

Селиванов любил с гордостью рассказывать, как служил в танковом батальоне.

– Не могу, – сказал Никита.

– Уважаю. Коля тебе предлагал поехать в тур по волнам твоей памяти?

– Предлагал, но потом…

– Поехать можно.

Никита внимательно посмотрел на Селиванова – он говорил серьёзно.

– Вы пресс-тур что ли собираете?

– Да. Одиночный.

– Но ты же знаешь, что я напишу как есть, правда?

Селиванов подмигнул Никите.

– Скинь на когда билет оформлять.

– Два билета.

Альф понимающе кивнул.

– Вряд ли, – сказал он, – но я спрошу.

Никита пожал плечами. Мол, как знаешь, мне всё равно. Ему было не всё равно. Уже не всё равно.