Текст книги "Скопинский помянник. Воспоминания Дмитрия Ивановича Журавлева"

Дмитрий Иванович Журавлев
Скопинский помянник. Воспоминания Дмитрия Ивановича Журавлева

© Наследники Д. И. Журавлева: Зыкова Г.В., Пенская Е.Н., 2015

© Предисловие, комментарии. Зыкова Г.В., Пенская Е.Н., 2015

© Фотографии. Стигнеев В.Т., Серегин А.В., 2015

© Оформление. Издательский дом Высшей школы экономики, 2015

* * *

Памяти Анны Ивановны Журавлевой

 
свечи рязанские
их череда череда
 
 
и передача
 
 
в общем Рязань через Аньку
всё через Аньку
 
 
встретили нас
 
 
вообще Рязань
дальше
 

Вс. Некрасов

Дмитрий Иванович Журавлев и его воспоминания

Машинопись воспоминаний Дмитрия Ивановича Журавлева сохранилась в архиве его племянницы Анны Ивановны Журавлевой (1938–2009), историка русской литературы XIX в., профессора Московского университета. Одна из главных работ А.И. Журавлевой, монография об А.Н. Островском[1]1
  Журавлева А.И. А.Н. Островский – комедиограф. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981.


[Закрыть], открывается посвящением Д.И. и Е.И. Журавлевым. Позднее Анна Ивановна так объясняла неразрывную связь своей академической биографии и житейской:

Я из незапамятно старой семьи духовенства, со спокойной, неагрессивной верой. Самая мной любимая из моих книг, «А.Н. Островский – комедиограф», совсем не случайно посвящена памяти Дмитрия Ивановича и Екатерины Ивановны Журавлевых – мамы и ее брата, заменившего мне отца от самого моего рождения. Это были люди, у которых вера была светлая, активно добрая, как и у Островского, открывающего своим читателям возможность жить, а не погибать в мире[2]2
  Журавлева А.И. За нами тигры стоят (Интервью) // Русский Журнал. Ежегодник 2000–2001. М.: Три квадрата, 2001. С. 39–49. См. также на персональном сайте А.И. Журавлевой и Вс. Н. Некрасова: .


[Закрыть].

А вот как она объясняла, почему студенткой пошла в Лермонтовский семинар (творчество Лермонтова навсегда стало одной из главной тем ее филологических занятий):

Лермонтов был любимый поэт моих воспитателей – дяди, мамы и дедушки, а до того – моей бабушки, которая умерла в 28 лет, когда маме было 4 месяца, а дяде 2 года. Большой ярко-голубой бабушкин однотомник Лермонтова мы возили с собой в эвакуацию. Других книг (кроме, конечно, дедушкиного Евангелия) у нас с собой, как я помню, конечно, не было <…>[3]3
  Все купюры здесь и при публикации основного корпуса воспоминаний Д.И. Журавлева обозначены значком <…>.


[Закрыть] Дядя <…> заметил мне, что в университете надо выбрать для спецсеминара прежде всего руководителя[4]4
  Руководителем Лермонтовского семинара был В.Н. Турбин (1927–1993).


[Закрыть]. А тут так счастливо совпало, что и тема была интересная[5]5
  Журавлева А.И. Семинар был уже легендарным // Время, оставшееся с нами: Филологический факультет в 1955–1960 гг. Воспоминания выпускников. М.: МАКС Пресс, 2006. С. 61–64.


[Закрыть].

Свою последнюю книгу А.И. Журавлева назвала «Кое-что из былого и дум»[6]6
  См.: Журавлева А.И. Кое-что из былого и дум: О русской литературе XIX века. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2013.


[Закрыть], и это, на первый взгляд, странно: явно мемуарного в ней нет (в книгу вошли статьи о русской литературе), и работ, специально посвященных А.И. Герцену, тоже нет. Видимо, в этом выборе названия сказалось, может быть, и не вполне ясным для самой Журавлевой образом, влияние Дмитрия Ивановича, для которого воспоминания были очень важны, а «Былое и думы» он, судя по ряду свидетельств, считал для себя в некоторых отношениях образцом. Среди бумаг Журавлева конца 1970-х годов сохранился листок со словами из «Былого и дум»:

Письма – больше, чем воспоминания, на них запечатлелась кровь событий, это – само прошедшее, как оно было, задержанное и нетленное.

А.И. Журавлева, 1950-е годы

Эта фраза многое объясняет в воспоминаниях самого Журавлева: например, то, почему он часто включает в свой текст документы разного рода – от официальной купчей до писем от близких людей[7]7
  В настоящее издание некоторые из писем не вошли.


[Закрыть]. Слова Герцена о «задержанном и нетленном» прошлом наверняка читались Журавлевым как свои собственные.

В семью Журавлева в то время, когда он писал воспоминания, кроме филолога А.И. Журавлевой, входил еще один человек, чья деятельность осталась в истории русской культуры: зять, поэт Всеволод Николаевич Некрасов (1934–2009)[8]8
  Женился на А.И. Журавлевой в 1967 г.


[Закрыть]. Его имя – Сева – встречается на полях воспоминаний, а у самого Некрасова есть стихи о «дяде», с которым он прожил в одном доме 10 лет.

* * *

Сейчас осталось совсем мало тех, кто знал Журавлева, – университетские друзья Анны Ивановны, ранние ее ученики и ученики самого Дмитрия Ивановича: выпускники института землеустройства. Они запомнили его черты – неподдельную заинтересованность в каждом, независимо от возраста и образования, внимание и сосредоточенную собранность, тонкую ироничность, доброжелательную остроту и цепкость взгляда (что хорошо заметно на сохранившихся фотографиях).

Семья Ани – это истинная демократическая (не в современном, а в старом смысле слова, включающем происхождение и нравственные ценности) русская интеллигенция <…> Ученый-физик, прекрасный педагог, он любил и знал литературу, историю и философию так, как будто он был специалистом в этих областях знания <…> У них была домработница Нюра, молодая девушка, недавно приехавшая из деревни. Делать (готовить) она тогда ничего не умела, но это никого не раздражало, все старались ей помочь. Мама и дядя направили ее учиться в вечернюю школу рабочей молодежи и внимательно следили (особенно дядя) за ее учебой. Школу Нюра благополучно закончила и встретила там своего будущего мужа, хорошего человека[9]9
  Жуковская Е.Е. Вспоминая Аню Журавлеву // Памяти Анны Ивановны Журавлевой. М.: Три квадрата, 2012. С. 28–29.


[Закрыть].

Дмитрий Иванович Журавлев (30 мая 1901, Раненбург Рязанской губ. – 15 июня 1979, Москва) родился в семье священника Пятницкой церкви города Скопина. Его мать, урожденная Левитова, – дочь протоиерея соборной Троицкой церкви в городе Раненбурге. Семьи Журавлевых и Левитовых хотя и принадлежали к одному сословию, но были очень разными по культурным и бытовым привычкам: дед Дмитрий Журавлев – деревенский дьякон, Левитовы – обеспеченные, «городские». Среди дядьев Левитовых люди с высшим образованием. Замужем Анна Васильевна Левитова прожила всего пять лет: умерла совсем молодой в 1904 г. от брюшного тифа, оставив троих маленьких детей.

Вдовцу не было еще и тридцати; с дочерью и младшим сыном (старший, Сережа, умер в 1913 г.) Иван Дмитриевич Журавлев – о. Иоанн – прожил всю оставшуюся жизнь (умер в 1956 г.). Незадолго до смерти сестры, Екатерины Ивановны, в апреле 1979 г., Дмитрий Иванович вспомнил их общее решение – не расставаться, принятое еще в студенческие годы:

…Как бы ее судьба ни сложилась, она всегда будет самым близким человеком. Это ее очень тронуло, и со слезами на глазах, как очень глубокое личное переживание, никому никогда не высказанное, она – не решаясь сразу – открыла мне, что тогда же осознала – и я для нее на всю жизнь останусь самым близким человеком. Так и было…

В начале 1920-х годов брат и сестра уехали в Москву учиться, о. Иоанн остался служить. Но в начале 1930-х годов семья опять соединилась в Москве: оставаться в Скопине о. Иоанну было опасно, его арестовывали (правда, почему-то отпустили), дом и пасеку отобрали…

Незадолго до ареста о. Иоанн был награжден «палицею», наградной документ подписан весной 1930 г. Авраамием, епископом Скопинским, заместителем Патриаршего Местоблюстителя, Высокопреосвященнейшего Петра, митрополита Крутицкого[10]10
  См. подробнее: Цыпин В. История русской церкви, 1917–1997. М.: Изд-во Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, 1997.


[Закрыть]. Сам священномученик Петр (Полянский) с 1925 г. в тюрьмах и в тяжелом изгнании (в августе его опять арестуют, в 1937 г. расстреляют).

Перед отъездом о. Иоанн снял с себя сан. Сохранилось прощальное обращение прихожан к нему, под ним полсотни подписей:

Оглядывая это долгое время, что вы с нами, мы не вправе не отметить Ваших прекрасных качеств как пастыря и человека. Несмотря на Ваше раннее вдовство, Ваша жизнь была, есть и, надеемся, будет образом нравственности и чистоты. Несмотря на материальное оскудение прихода и в особенности в тяжелой памяти 1920–1921 и 1922 годы, Вы показали себя нестяжательным и снисходительным к бедности Ваших прихожан… Взгляните, глубокоуважаемый батюшка, на святое изображение проповедника покаяния пустыни Иорданской, Святое имя которого Вы носите, пусть оно напомнит Вам, какое трудное время переживает ныне церковь Христова, пусть поддержит и вдохновит Вас в твердом стоянии в истинах православия, что к слову сказать, Вами с честью выполнено во время начала печальной памяти обновленчества <…> Смеем уверить Вас, что эти краткие слова не могут выразить и одной самой малой доли Ваших качеств; они навсегда запечатлеются в благодарных сердцах Ваших прихожан…

Учился Журавлев на физмате I МГУ, в 1922–1928 гг., по специальности «вакуум-радиотехника»[11]11
  Диплом «Изучение электронных колебаний в катодной лампе при изменении параметров внешнего контура» написан под руководством проф. В.И. Романова, директора Института физики и кристаллографии.


[Закрыть]; с 1924 г. работал в лаборатории специальных проектов по электромагнитным колебаниям, с 1928 г. – техник авиационного отдела Научного автотракторного института, потом – лаборант, старший лаборант, инженер физико-химического отдела Научного автотракторного института (НАТИ), в 1930–1931 гг. – руководитель группы физических констант; «занимался вопросами исследования моторных топлив – основные работы по взаимной растворимости топлив и давлению их паров» (из автобиографии). В 1932 г. «по состоянию здоровья в связи с профессиональными вредностями» перешел в физико-техническую лабораторию Всесоюзного научно-исследовательского теплотехнического института им. Дзержинского (инженер, потом старший научный сотрудник); «основные вопросы научно-исследовательской деятельности – исследование свойств водяного пара, новых рабочих тел силовых установок и вопросы, связанные с сепарацией влажного пара». Весной 1940 г. с промежутком всего в два месяца защищает на физическом факультете МГУ кандидатскую («Диэлектрическая постоянная эмульсий и водяного пара») и докторскую («Исследования в области агрегатных состояний») диссертации. В научных библиотеках, насколько удалось выяснить, докторская диссертация не сохранилась (кандидатская есть в библиотеке физического факультета МГУ), возможно, из-за секретности темы (топливо), а может быть, из-за того, что архив МГУ во время войны был эвакуирован в Ашхабад и находился в плохом состоянии. Собственный, «единственный сохранившийся»[12]12
  На самом деле экземпляр есть в Государственном архиве Российской Федерации: ГАРФ. Ф. 246 (ВАК). Оп. 1. № 27926 (Журавлев Дмитрий Иванович. 1940).


[Закрыть], по мнению автора, экземпляр диссертации он, судя по дневниковой записи, выбросил незадолго до смерти (устарела? или дело в том, что главным своим трудом Дмитрий Иванович тогда, видимо, считал воспоминания?). Область научных интересов – технические (инженерно-физические) науки, и защищать диссертации по этой тематике было, казалось бы, более естественно в инженерных вузах вроде МВТУ, МАИ, МЭИ. Но в Московском университете в 1920–1930-х годах этим тоже занимались, и прежде всего – научный руководитель Журавлева, Александр Саввич Предводителев (1891–1973), с 1932 г. профессор, заведующий кафедрой молекулярных и тепловых явлений (позднее – молекулярной физики), которую он возглавлял в течение 40 лет, с 1937 г. декан (сохранял пост до 1956 г.). Предводителев занимался многими вещами, но основные его интересы были как раз в области теплотехники. Сейчас оценки роли Предводителева в истории науки колеблются от прямых и жестких обвинений в разгроме факультета и изгнании крупнейших ученых до полного оправдания. Есть и историки, считающие, что Предводителев, человек талантливый, хотя и не очень образованный, не был ни злодеем, ни послушным винтиком советской административной машины[13]13
  См. подробнее: Горелик Г. Физика университетская и академическая, или Наука в сильном социальном поле // Знание – Сила. 1993. № 6. С. 12–16; Он же. Москва, физика, 1937 год // Трагические судьбы: репрессированные ученые Академии наук СССР. М.: Наука, 1995. С. 54–75. Пользуемся случаем поблагодарить Геннадия Ефимовича за консультации в области истории науки.


[Закрыть].

Е.И. Журавлева (вторая слева) и Д.И. Журавлев (крайний справа вверху) среди друзей-студентов. Москва, 1920-е годы

«В разгар собственных самоопределений и поиска более прочного положения» (слова из дневника Журавлева) Предводителев помогал и покровительствовал молодому специалисту, о чем свидетельствуют официальные лестные характеристики; именно «у Предводителева» Журавлев защитил докторскую почти сразу после кандидатской. Предводителев и Журавлев оба были рязанцы, оба из духовного сословия (правда, Предводителев из совсем бедной семьи); возможно, их общение было не только профессиональным. По крайней мере, Журавлев сделал для себя выписку из не опубликованной еще тогда «документальной повести» Предводителева:

Настанет время, когда биографии и в особенности автобиографии перестанут быть предметом любопытства, а станут объектом научного исследования с целью отыскания принципов психологического развития человека <…> Автобиографиям нужно доверять и их можно изучать, так как пишущий автобиографию руководствуется не спросом на его труд, а своим внутренним побуждением, желанием раскрыть свое «я» перед собой и другими с целью принести этим пользу <…> В некоторых местах моей автобиографической повести я с увлечением философствую, и в этом не старался себя ограничивать, потому что некоторые практические вопросы и теперь болезненно тревожат мое сердце и разум[14]14
  Опубликовано: Базаров И.П., Соловьев А.А. Александр Саввич Предводителев. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1985. С. 3–33, 145–158.


[Закрыть].

Журавлев сохраняет газетную вырезку («Известия», 1965, 27 февраля), где сообщается о передаче «Автобиографической повести» Предводителева в рукописный отдел Ленинской библиотеки и в Рязанский краеведческий музей. К этой вырезке подклеено рассуждение о религиозной природе физики, слышанное от Предводителева. О ком-то из своих наставников Предводителев отозвался:

Трудно охарактеризовать совокупность интересов имярек, не имевших отношение к математике, физике, механике. Он универсал, знает очень многое <…> Вся совокупность его знаний – это единое целое, где главное место занимают память и вера <…> Вера в то, что есть смысл нашего бытия. А вообще, неверующих физиков можно пересчитать на пальцах.

В 1940 г. Предводителев, однако, не оставил своего ученика на факультете, но дал хорошую рекомендацию для участия в конкурсе на замещение вакантной должности заведующего кафедрой физики в Московском институте землеустройства (МИЗ).

Судя по публикациям, вскоре после защиты докторской Журавлев резко изменил характер своих научных интересов и профессиональных занятий. Возглавив кафедру физики в МИЗ (в этом же 1940 г. утвержден в звании профессора), он с этих пор занимается почти исключительно преподаванием[15]15
  Дмитрий Иванович и до того имел педагогический опыт: с октября 1939 г. по октябрь 1940 г. – доцент кафедры общей физики физического факультета МГУ.


[Закрыть], а печатает в основном методические пособия, прекратив сотрудничество с теплотехническим НИИ. Немногочисленные научные работы в последующие годы посвящены, с точки зрения неспециалиста, совершенно новой для него теме – «вопросам рефракции в атмосфере применительно к нуждам геодезии» (автобиография). Было ли это естественной эволюцией или Журавлев отказался от работы над засекреченными темами и тем самым практически и от работы физика-экспериментатора как таковой, был ли этот отказ связан с тяжелыми переживаниями – свидетельств нет. Если доверять оценкам официальных документов, да и судить, насколько это возможно, просто по количеству публикаций, свои способности к физике Журавлев реализовал именно в 1920–1930-х годах. В характеристике для наградного листа 1952 г., в карьерном отношении итоговой, как главное достижение названы именно ранние работы – хотя, может быть, и потому, что они имели очевидный практический смысл:

Работы по свойствам моторных топлив вошли в монографическую литературу и широко использованы в промышленности (в частности, разработанный прибор по измерению давления пара был введен в качестве стандартного). Работы по свойствам рабочих тел используются в различных областях техники.

Московский институт землеустройства[16]16
  С 1991 г. Государственный университет по землеустройству (ГУЗ).


[Закрыть] – один из старейших институтов России (Константиновская землемерная школа учреждена в 1779 г.), необходимый для огромной аграрной страны. Одним из первых директоров был С.Т. Аксаков, наладивший не только техническое, но и подлинное гуманитарное образование (здесь до сих пор проходят Аксаковские чтения). Перед революцией институт получил статус императорского, а вскоре после нее был в очередной раз переименован – в Московский межевой институт (ММИ). Короткое процветание закончилось уже в 1930 г.: ММИ был передан в ведение Наркомзема и тогда же разделен на два вуза: Московский геодезический (МИИГАиК) и Московский институт землеустройства (МИЗ). Некогда сильная и славная школа должна была строиться практически заново.

Возглавив кафедру физики, Журавлев обсуждал с руководством серьезные планы научного развития института, которым не суждено было осуществиться. В октябре 1941 г. началась эвакуация. Студенты-немосквичи, группа профессоров и преподавателей были отправлены в Петропавловск (Казахстан). Выехали из Москвы 1 ноября 1941 г. – до Егорьевска на пригородном поезде, далее до Шатуры на узкоколейных открытых платформах, на поезде до Мурома, от Мурома до Петропавловска в холодных товарных вагонах. Поезд часто останавливался, пропуская эшелоны на фронт, приехали в последних числах декабря. Петропавловск встретил 47-градусными морозами, пронизывающим ветром. В январе пробовали наладить занятия, но в неотапливаемом помещении землеустроительного техникума это было практически невозможно. К весне полностью износилась обувь, не выдержавшая вязкой глины Петропавловска. Местное начальство организовало закупку ботинок на деревянной подошве. Почти голодали: нужно было самостоятельно добывать еду по ценам гораздо выше московских. Между тем к Журавлеву выехала семья – пожилой отец, сестра с трехлетним ребенком и девушка-домработница, находившаяся на иждивении. Дмитрий Иванович несколько раз в неделю отправляет начальству института письма с настоятельной просьбой вернуть его как можно скорее в Москву: физические условия в Петропавловске не пригодны для жизни; из-за отсутствия научной литературы, лабораторного оборудования занятия велись на школьном уровне. Эвакуация продолжалась почти два года.

Готовя к изданию воспоминания Журавлева, мы прошли его обычной дорогой к институту – по Старой Басманной, Демидовскому переулку, к «усадьбе» Демидовых на улице Казакова (бывший Гороховский переулок). Близость Курского вокзала создает оживленную суету на улице, а в старинном здании с двухметровыми стенами – негородское спокойствие, умиротворенность. Подновленное к юбилеям здание, яркий желто-белый фасад, часовня Св. Елены и Константина прямо в парадной части вестибюля за бархатной темно-бордовой шторкой с броской надписью «Вытирайте ноги». Огромный черный бронзовый памятник «Землеустроителю России» во внутреннем дворе… В университетском музее, уже закрывавшемся, нас встретили неприветливо: рабочий день закончился, и меньше всего здесь ждали посторонних посетителей. Но имя Дмитрия Ивановича внезапно поменяло настроение. Подарили книгу, где о Журавлеве сказано:

Факультет земельного кадастра. В первые годы советской власти в Межевом институте физика не преподавалась: кафедра физики была создана в МИИЗ в 1930 г. <…> С 1940 по 1963 г. кафедру возглавлял талантливый педагог профессор Д.И. Журавлев, приложивший немало усилий для создания курса физики для землеустроителей и геодезистов. Им был организован современный для того времени лабораторный практикум, включающий до 50 работ. Под его руководством подготовлены методические указания к выполнению лабораторных работ для студентов землеустроительной и геодезической специальностей, новые лекционно-демонстративные опыты <…> Провел фундаментальные научные исследования, основанные на аналогии явлений электродинамики и термодинамики в структуре математического описания процессов. Он модернизировал рефрактометр и сконструировал оборудование для определения кардинальных точек и плоскостей оптической системы[17]17
  От землемерной школы до университета. Очерки истории ГИЗ за 1779–2004 годы. М.: КолосС, 2004. С. 394.


[Закрыть].

В 1963 г. Журавлев вышел на пенсию: сразу, как только стало возможно. Время и силы нужны были для других занятий. Приведение в порядок своего «умственного хозяйства», архива, впервые за всю жизнь – устройство собственного быта. С этого момента Журавлев называет себя свободным человеком. Как оказалось, на всю эту деятельную свободу отпущено было не многим больше полутора десятилетий.

Д.И. Журавлев, 1950-е годы

Дмитрий Иванович утверждал (хотя и не пояснял этого сколько-нибудь подробно), что начиная с 1940-х годов основным предметом его интеллектуальных интересов стала «практическая философия». К области «практической философии», видимо, относилась, кроме преподавания, работа над воспоминаниями (сохранились также наброски трактата этико-религиозного характера – в отличие от воспоминаний, этот текст, насколько мы можем судить, читателей не имел и в семье не обсуждался).

* * *

Публикуемые воспоминания посвящены в основном семейной жизни духовенства Рязанской губернии в XIX – начале ХХ в. Они основаны не только на собственных впечатлениях автора, но и на рассказах родных, на хранившихся в семье письменных свидетельствах о прошлом. Последовательно прописанное повествование доведено до 1914 г., когда «болезнь и смерть» любимого старшего брата Сережи «положила резкую границу между счастливым радостным детством и всей последующей тяжелой жизнью». О последующих событиях Дмитрий Иванович вспоминать был не склонен.

Ценно прежде всего подробное описание повседневной жизни. И в этом отношении воспоминания вроде бы не уникальны: мемуарные свидетельства о провинциальном быте, в том числе быте духовенства, в последнее время обнаруживаются и печатаются все чаще и охотнее. Но воспоминаний именно о Скопине и уезде, хоть сколько-нибудь подробных, кажется, почти нет, по крайней мере, среди опубликованного.

Что касается достоверности, то предлагаемые воспоминания вполне точны там, где автор опирается на собственные впечатления и семейные документы. Там, где передаются чужие рассказы (например, отца о Рязанской семинарии или о жизни в Скопине в 1920-х годах), приходилось встречать довольно существенные расхождения с другими свидетельствами.

Комментируя текст, мы иногда находили случаи – и пока трудно определить их общее число, – когда некоторые сведения, которые сообщает Журавлев, явно точнее сведений из печатных источников. Это связано прежде всего с историей семьи. Среди родни Журавлевых – Левитовых были известные люди, иерархи церкви; и в их опубликованных биографиях есть и ошибки, и пробелы, которые снимает, например, Помянник[18]18
  В помянник записывают имена для поминовения в молитвах, имена как живых, так и мертвых. В семейном Помяннике Журавлевых, заполнявшемся о. Иоанном, указываются даты жизни людей, поминаемых в молитвах.


[Закрыть] о. Иоанна[19]19
  Например, о наместнике Троице-Сергиевой Лавры о. Павле (Глебове) почему-то обычно сообщается (в том числе и в некрологе), что его отец (прадед Дмитрия Ивановича) был «дьяконом города Скопина». На самом деле Иван Коренев был дьячком с. Корневого. Дата смерти брата о. Павла, архимандрита Феофана, наместника Саввино-Сторожевского монастыря и настоятеля Борисоглебского Дмитровского монастыря, известна именно по Помяннику и приведена в воспоминаниях (некролог пока не найден, а на сохранившейся надгробной плите фрагмент с указанием года смерти утрачен). О происхождении матери Евгении (Екатерины Алексеевны Виноградовой), известной последней игуменьи кремлевского Вознесенского монастыря, родственницы Журавлевых – Левитовых, вообще нигде не упоминается. И это только то, что сразу заметно.


[Закрыть].

* * *

Первые завершенные фрагменты (параграфы, главы) воспоминаний датированы второй половиной 1960-х годов, но многое в них основано на старых записях (самые ранние сделаны в 1914 г., когда после смерти любимого брата составлена хроника его болезни, и в 1944 г., в сороковую годовщину смерти матери). Журавлев писал, пока были силы, – до конца 1970-х годов. Насколько сам автор считал текст завершенным, мы не знаем. Беловая машинопись содержит пронумерованные главы, но есть и рукописные довольно пространные записи, тоже беловые, но почему-то не перепечатанные.

Д.И. Журавлев, 1950-е годы

На работу над воспоминаниями, видимо, повлияли историко-литературные занятия А.И. Журавлевой в 1960–1970-х годах: в личных бумагах остались записи, показывающие, как Дмитрий Иванович помогал племяннице собирать, в частности, материалы для комментариев к изданию статей Ап. Григорьева. Сохранилось очень много выписок из самых разных источников: русская и западная классика, история, философия, публицистика; их внутренняя осмысленная систематизация очевидна. Как историк и редактор Журавлев начинает обращаться и с тем, что писал он сам: в рукописях везде заметны следы вмешательства в собственные тексты, написанные в разное время, независимо от их назначения, уточнения, самопроверка. В одной из записок, адресованных племяннице летом 1962 г., он сформулировал свои принципы работы над текстом. Записка касается сугубо конкретного случая, но вместе с тем в ней прочитывается некая общая формула:

Вообще-то мы с тобой пишем по-разному. В начале у тебя дана исходная мысль трактата. Теперь я бы написал от начала до конца развертывание основной мысли без деталировки конспективно. А затем стал бы дополнять, разрабатывать, обосновывать отдельные части. Композиция целого была бы читателю ясна даже в том случае, если до конца не все доведено.

В тексте воспоминаний записи не только датируются: часто «на полях» сообщается, что происходит в семье в то время, когда автор начинает или заканчивает работу над очередной частью воспоминаний. Таким образом события далекого прошлого соотносятся с 1960–1970 гг. Читатель может принять это за технические пометы, случайно попавшие в окончательный текст, но так проявляется, видимо, существенная особенность мышления.

Автор привык вести дневниковые записи, особенно много их осталось именно от 1950–1970-х годов. В основном это «садовые» дневники, компактные «памятные книжицы», практичные и функциональные, по ним можно в самых мелких подробностях восстановить бытовую сторону жизни: чертежи и разметки построек, грядок и клумб, перечни посадок, инвентаря, удобрений, рецепты заготовок, списки диковинных названий, расходы, непременные «сводки погоды» в течение дня, приезды-отъезды родных и знакомых…

Воспоминания Журавлева, при всей их структурной последовательности, психологическом минимализме, отчасти сохраняют характер дневника, в них уживаются и свободно перетекают друг в друга разные пласты исторического времени. В дневниках это ощутимо визуально, выделено графически: красным цветом, как правило, обозначена очередная годовщина смерти, день памяти, и только после этой «настройки» следует повседневный отчет. История личная, малая и большая. Эта последняя присутствует не прокомментированным фоном, безличной сводкой, регистрируется:

12 апреля Гагарин полетел в космос; 22 ноября, пятница 1963 г. Умерла Маша Кормильцева, последняя из семьи. Убийство американского президента Кеннеди. Тревожно.

Воспоминания – часть сохранившегося личного архива, включающего семейные документы (самые ранние относятся к XVIII в.), переписку (с начала ХХ в.), записные книжки Журавлева 1950– 1970-х годов, газетные вырезки, выписки из книг и журналов с комментариями Дмитрия Ивановича.

Важная часть архива – фотографии: отпечатки, пленки, стеклянные пластины (1910–1950-х годов) и их полный перечень с датами в особых тетрадях. Снимок – тоже дневниковая запись своего рода.

Припоминание, наблюдение, фотография составляют, наверное, основу внутреннего «записывающего устройства», с которым мы имеем дело. Похоже, оно действовало всегда, не останавливаясь даже в самые страшные минуты, в последние часы жизни близких – смерть отца в 1956 г. и сестры в 1979 г. Журавлев фиксировал во всех подробностях.

Мысленное возвращение к прошедшему событию – родовая черта, которую Журавлев замечает в себе и отце и говорит о ней иногда иронически, понимая, что многократное возвращение способно трансформировать прошлое:

Результат таких изысканий, слишком по своему существу смыкающийся с тем, что Кони называет «мечтательной ложью», отражен в моей записи.

Отсюда, вероятно, желание опереться на документ, даже прямо включив его в текст воспоминаний, – и тем самым уберечься от «мечтательной лжи».

В воспоминаниях Дмитрия Ивановича есть не вполне обычная черта (может быть, несколько менее явная в сокращенном для публикации тексте): очень много описаний объектов материального мира. Книги, которых в скопинском доме было мало, описываются очень подробно, вплоть до картинок и обложек. При доме в Скопине был сад и пчельник: Дмитрий Иванович приводит не только схемы сада с точными измерениями, но и дает историю каждой яблони, с объяснениями, почему выбрали тот или иной сорт, историю каждого улья, тем более что ульи были по большей части самодельными, Журавлевы иногда конструировали их сами. Описывается дом и история каждой комнаты – как она меняла хозяев, что из нее исчезло в голодные 1920-е годы, какие предпринимались попытки сделать жизнь удобнее.

Обилие предметов и их описаний поражает. Конечно, некоторые из этих описаний могут оказаться полезными для историка, допустим, скопинского краеведа. Но больше описаний иной природы – исторически вроде бы незначимого, случайного.

Вот пример, один из множества, но, кажется, очень выразительный. В конце 1970-х годов Дмитрий Иванович обводит контуры топорика, купленного его отцом в начале ХХ в. при строительстве нового дома. Ничего особенного в этом топорике нет. Но есть сильнейшее желание физически зафиксировать прошлое. Обычно Дмитрий Иванович это делает при помощи фотографий, но фотографии кажутся ему, видимо, чем-то недостаточно осязаемым.

Конечно, этому стремлению вспомнить прошлое до деталей напрашивается естественное объяснение, и его предлагает сам автор. Довоенный мир вспоминается как погибший – и, несмотря на бедность, как мир устроенного, любимого быта. Но дело, возможно, не только в этом. В XIX в. чаще публично говорили про то, что считалось общеинтересным. В ХХ в. все больше утверждаются права личной, индивидуальной истории.

В дневниковой записи от 16 февраля 1977 г. Журавлев приводит точные сведения о том, за сколько именно (за гроши!) 45 лет назад продавали, убегая из Скопина, скопинские вещи, остатки прошлой жизни (зеркало – за 150 руб., гардероб, книжный шкаф, этажерка, письменный стол и мягкая мебель из зала – два кресла, шесть стульев (в хорошем состоянии, их берегли, стояли в чехлах, которые снимали лишь на праздники) – за 165 руб.).

Работа над воспоминаниями сопровождалась попытками «реконструкции» скопинского пространства в Москве, где сначала ютились в перенаселенных коммуналках с соседями (Лялин переулок, Зубовский бульвар).

География московских адресов семьи начала складываться еще в скопинскую пору. Точка отсчета – 1913 г. В этот год Дмитрий Иванович вместе с отцом навещали в Москве больного Сережу, старшего брата. Евангелическая больница, куда положили мальчика, находилась на Воронцовом поле. Сретенка, Варварка, Мясницкая, Лялин и другие старые московские переулки и улицы исхожены вдоль и поперек.

Именно тогда, может быть, начал складываться и дал о себе знать будущий «писательский почерк» Д.И. Журавлева: он регулярно отправлял открытки домой, а в них тщательно и подробно перечислял все – и городские картинки, и обстановку в гостинице, в мельчайших подробностях, «включая чернильницу и ручку».

…Ходили мы с папой по Москве. Были в Кремле: Соборы – Успенский с гробницей патриарха Гермогена, Архангельский с гробницей царевича Дмитрия, в память которого дано мне имя… Памятник Александру II, окруженный галереей; внимательно рассматривал все мозаичные портреты царей на потолке галереи; очень интересовала мозаика: как из кусочков получается картина?

Спасские ворота – чрез них все проходили сняв шапку… Иверская часовня, где историческая Иверская икона Божией Матери и где непрерывно пелись молебны, всегда толпились богомольцы. Теперь эта икона в церкви у Сокольников, близ нас… Ходили по улицам. Сретенка. Лубянка. Немного Тверской. Мясницкая – почтамт, чайный магазин напротив, особенно живо украшенный… Стояли у витрины оптического магазина (на Лубянке?)[20]20
  Оптический магазин фирмы «Е.С. Трындин и Сыновья», а также производство, располагались на Большой Лубянке, в нынешнем здании № 13. Фирма была одной из крупнейших компаний дореволюционной России, производивших оптические, физические, геодезические приборы, учебно-наглядные пособия и медицинские инструменты. С 1880-х годов в числе продаваемых фирмой астрономических инструментов появились и телескопы (см. подробнее: Трындин Е.Н., Морозова С.Г. Трындины // Московский журнал. 2010. № 3. С. 54–67; Челюканов А. Краткий очерк фирмы Е.С. Трындина С-вей по случаю 85-летия существования фирмы и 25-летия деятельности ее представителей братьев С.Е. и П.Е. Трындиных. М., 1894).


[Закрыть].

Все внимание поглотил школьный телескоп: всю жизнь я любил звездное небо. «Что тебе купить на память? Выбирай!» – говорит папа. Но что можно выбрать? Кроме телескопа я ни на что не смотрел. Я понимал: 25 рублей расход для нас недопустимый. Так и промолчал. Пошли дальше…

Много лет спустя, в 1960-х годах, Журавлев тщательно записывал расположение звезд, наблюдаемых из окна городской квартиры и в Подмосковье, сравнивал пейзажи звездного неба в разное время года. На даче в Покровке скопилась и целая коллекция оптических приборов – она стала совместным «хозяйством», которым пользовались сообща с зятем, Вс. Н. Некрасовым, любившим такие игрушки.