Текст книги "Тольтекское искусство жизни и смерти: история одного открытия"

– Ох! – воскликнула Сарита, не скрывая облегчения. – Ну и хорошо. Раз вы так много знаете, может, подскажете, как вернуть моего младшего сына к жизни.

– Он умер? – спросила женщина. Казалось, она удивлена и сочувствует.

– Нет. Он сидит вон на том дереве и грезит о вечности. – Сарита обернулась и показала на символ жизни, величественно высившийся у далекого горизонта. – Я не дам ему умереть, пока… Пока он не будет готов.

Она снова повернулась к своей новой знакомой и обнаружила, что та успела бесшумно выйти из тени и теперь пристально, как зачарованная смотрит на другое дерево. Грудь ее от волнения вздымалась и опускалась, а темно-рыжие волосы развевались, как будто их подхватил внезапно налетевший ветер. Сарита вдруг с тревогой поняла, что это не просто какая-то женщина. Это волшебница, обладающая большой силой. Она похожа на женщину, которой когда-то была сама Сарита, правда теперь она уже едва помнит об этом, а тогда ведь жизнь была у нее на ладони, а смерть безмятежно лежала у ее ног. Не успела Сарита понять, кто именно стоит перед ней, как молодая женщина снова повернулась к ней и уставилась ей прямо в глаза.

– Пока не будет готов? – резко спросила она. – Хочешь сказать, он еще не закончил?

– Что? – в замешательстве пробормотала Сарита. Как может это существо помочь ей вернуть сына? Что она может о нем знать? – Нет, – сказала она, стараясь справиться со своим смятением, – он еще не закончил. Не довершил свою работу.

– И что это за работа?

Вот это да! Сарита подивилась: это создание ничего, оказывается, не знает. Но на душе у нее стало теплеть оттого, что она вернула себе инициативу. Мигель должен продолжить свои странствия, вести свои важные разговоры и, в конце концов, соединиться с самой Землей. Это ведь ясно! Он – вестник. Это его предназначение, как и многие другие дела. Его видение растет, расширяется – оно не должно сейчас оборваться.

– Он трудится с нашей всеобщей матерью – и труд этот он еще не закончил, – объяснила Сарита.

– Мне она не мать, – обеспокоенно сказала женщина.

– Он делится своей мудростью, щедро отдает другим…

– Кому отдает? Тебе?

– Миру! Он еще не окончил свою миссию вестника…

– Ты хочешь сказать – ему еще нужно какое-то время побыть твоим заботливым сыном?

– Ему еще нужно какое-то время побыть… самим собой!

Призрак беззвучно двинулся к старушке, дохнув ей в лицо холодом.

– А разве он не на сто процентов тот, кто он есть?

– Вы можете мне помочь или нет? – вне себя выкрикнула Сарита. – Он должен вернуться ко мне… в наш мир.

Прелестное существо коротко вздохнуло и наклонилось к старушке, внимательно рассматривая ее.

– Тебе нужна моя помощь? – только и сказала она.

– Мне нужны ваши знания.

Красавица снова вздохнула – теперь как будто прошипела, а в темнеющем небе сверкнула молния. Глаза ее вспыхнули красным цветом, который сменился нежнейше-карим. Женщина засмеялась, волосы ее развевал этот удивительный ветер чувств, поднимаемый, кажется, только ею.

– Подумать только! – снова прошипела она. – Глядя на тебя, можно было ожидать беды! А ты, оказывается, совсем безобидная. Да мы с тобой одной крови, vieja![9]9
  Старушка (исп.).


[Закрыть] Ты мое подобие, сестрица. Будь моим желанным гостем. Хочешь знаний – я тебя забросаю ими!

– Можешь называть меня матерью Саритой, я ведь старше тебя. А у тебя есть имя?

– Я тоже старая. Старше тебя, Сара… Сара, – существо отчетливо выговорило древнее имя со священными корнями, смакуя его звучание. Потом помолчало, разглядывая лицо старой женщины. – Сара, – снова прошептала она. – Впечатляет. Заслуженное имя. По такому случаю возьму-ка и я себе имя, которое будет мне впору.

Сарита ждала, перебирая в уме: какими только именами люди не называли это создание на протяжении тысячелетий – и священными, и похабными.

– Как меня называть? – громко вопросила красавица. – И на каком изысканном языке? Может быть, на твоем? – Ее лицо сначала выразило беспокойство, потом веселье и, наконец, решимость. – Зови меня La Vida[10]10
  Жизнь (исп.).


[Закрыть].

Она бросила взгляд на дерево у горизонта и, усмехнувшись, вся преобразилась.

– Да-да, – вздохнула старушка. – Жизнь.

Кажется, это создание замахивается на то, что ей не по силам.

– Или… Пожалуй, нет. Думаю, La Luz[11]11
  Свет (исп.).


[Закрыть] лучше подойдет.

La Luz? Опять пальцем в небо. Вообще-то, света в этом уголке маловато.

Сарита согласно кивнула.

– Почему бы и нет.

– Нет, – сама поправилась женщина. – La Verdad[12]12
  Истина (исп.).


[Закрыть]. Зови меня так.

– Как скажешь.

Покачав головой, Сарита потянулась за сумкой.

– Постой! – Призрак завертелся на месте, всклубив краем платья пепел с земли. – Мне нужно величественное имя! Романтичное! Называй меня La Diosa![13]13
  Богиня (исп.).


[Закрыть]

«Ну да, конечно, – подумала Сарита. – Как не наречь себя богом, когда живешь только спесью и заблуждениями?» Когда-то ей рассказывали про один модный ночной клуб с таким названием в Гвадалахаре – там женщины плясали полуголыми на сцене, стыд-то какой! Она представила себе эту картинку, и ей стало смешно.

– У меня уже голова от тебя закружилась, – со вздохом пожаловалась Сарита. – Ла такая, ла сякая, ла-ла-ла. – Перед глазами у нее все стояли эти нагие девки из стрип-клуба, и ее так и подмывало подразнить это самонадеянное создание. – Может, просто Лала? Шикарное имя.

Рыжеволосая повернулась и уставилась на нее.

Сарита осеклась: уж не обидела ли?

– Ну, в имени Лала – и что-то светлое, и живое, – сказала она, чтобы исправить положение.

– Я – La Diosa, – заявила ее собеседница как о деле решенном и натянуто улыбнулась. – Но поскольку в этом начинании мы сестры, полагаю, что могу позволить тебе звать меня как-нибудь… живенько.

– Вот и славно. Тогда с чего начнем, Лала? Мне нужно подготовиться?

– Ничего не нужно, дорогая. Давай обратимся к памяти, этой княгине истины, – пусть она проложит нам путь!

– Но ведь память…

– Я знаю все, – перебила ее Лала. – Не забывай об этом. Если ты не будешь мне доверять, мы ничего не найдем – ничего, кроме света, движения… и беззащитных почек на безымянном дереве.

Сарита попыталась поточнее вспомнить, что Мигель говорил о памяти, но ничего не всплывало. Она не успела поразмыслить над тем, что плохого в почках на дереве, – ее новая знакомая быстро и бесшумно приблизилась к ней и снова устремила свой взгляд прямо ей в глаза.

– Мы воскрешаем видение, – торжественно произнесла она.

– Мы возвращаем моего сына, – поправила ее Сарита.

– Какой счастливый случай, – тихо откликнулась Лала. – Решение находится в сфере моего разумения. – Она не отводила от Сариты пронзительного взора. – Ты правильно поступила, что отыскала меня.

– На самом-то деле… – начала Сарита, но Лалу было не перебить и от взгляда ее не спрятаться.

– Тебе следует проявлять уважение.

– Вот как?

– Имей в виду: умения мои, приемы и правила ни с чем не сравнимы. Слушай меня.

«Слушай, но не верь», – напомнила себе Сарита.

– Слушай и повинуйся, – последовало еще одно указание.

Сарита твердо решила остаться в этом глухом уголке, кто бы ни был ее спутником. Она не уйдет отсюда, пока не достучится до сына.

– Обязательно, – смиренно поддакнула она. – С чего начнем?

Услышав этот вопрос, ее собеседница просияла.

– С чего. Вот именно, – улыбнулась она. – Что, как и почему. Без этих вопросов никуда.

Она отошла от Сариты, видимо, размышляя. Сарита в ожидании смотрела на нее.

– Начнем с самого раннего воспоминания, – вдруг объявила рыжеволосая, – а оттуда двинемся дальше. – Она взглянула на старую женщину. – Ты взяла с собой сумку. Наверное, все предвидела.

Сарита озадаченно посмотрела на сумку. Неужели в нее нужно будет складывать воспоминания? Вот такими и будут таинственные указания? Она чуть было не рассмеялась, но сдержалась.

– Собрав достаточное количество воспоминаний, мы получаем видение – кинофильм, рассказывающий всю правду о человеке. Я проведу тебя через памятные сцены, через каждую значимую частицу знаний, и вскоре у нас в распоряжении будут все фрагменты, необходимые, чтобы разгадать загадку под названием… «Мигель».

Голос Лалы выводил фразу до последнего слога его имени, как смычок скользит по струнам скрипки, позволяя звуку медленно, мелодично замереть. «Мигель» – это слово, казалось, вызывает к жизни образы чего-то знакомого, по чему она очень тоскует. Легкое дуновение ветерка вдруг напомнило о чем-то теплом, о каком-то звуке.

– Мадам, у нас очень мало времени, – с чувством сказала Сарита, разрушив чары.

На это Лала ответила:

– Время создаю я. У нас его будет столько, сколько я повелю.

С этими словами она взяла старую женщину за руку и осторожно помогла ей снова сесть на гигантский корень.

Сарите показалось, что где-то вдали застучали капли дождя, хотя небо было все таким же: все так же клубились и неслись по нему тучи, вдалеке сверкала молния, отдаваясь в ее теле, но грома не было. Лала, так и державшая ее за руку, сжала ее крепче, тихо возвышаясь над ней и устремив неподвижный взгляд куда-то вдаль.

Сарита видела: она смотрит на древо жизни со странным выражением на лице. Оно явно сочетало в себе лютую злобу и страстное желание, хотя Сарита знала, что в обычном мире такие чувства нельзя испытывать одновременно. Она посмотрела на место, где видела сына в последний раз, и подумала: может быть, сегодня нужно было не идти поперек его желаний, а наконец оставить его в покое? Она нечасто так поступала, но сейчас…

Вдруг Лала отпустила ее руку. Сарита удивленно оглянулась на нее, и на них обеих упала тьма, сквозь которую проникал лишь неяркий огонек свечи.

Дерево и бескрайняя безжизненная пустыня исчезли. Сарита сидела на простом деревянном стуле в углу маленькой комнаты. Перед ней при свете единственной свечи, поставленной в банку из-под варенья, предавались любовным ласкам мужчина и женщина.

3

Сарита часто рассказывала о том, как я был зачат. Родился я не совсем обычно, да и в дальнейшем моя жизнь складывалась весьма удивительно.

Семья моя не была обыкновенной. Наша родословная восходит к древнему ацтекскому роду Благородного Орла. Тех, кто призван был стать воином-орлом, в их общинах почитали как мудрецов и наставников. Как и в наших сегодняшних сообществах, тогда существовали политики, солдаты, фермеры и мастера различных ремесел. Говоря об этом древнем народе, к мастерам я также отношу художников жизни, тольтеков, как их называют в нашем предании. Их искусством было создание реальности из мудро произносимых слов и весело выбираемых убеждений. Среди мудрейших были те, кто вел борьбу с пагубным страхом, который столь часто порождается человеческим мышлением.

Живя в человеческом теле, я не всегда знал, кем мне в один прекрасный день суждено было стать. Правда, даже среди моих ближайших родственников были духовные воины. Когда я родился, моя мать уже была известной курандерой[14]14
  Целительница (исп.).


[Закрыть] и применяла в своей целительской практике многие священные ритуалы, которым научилась у моего деда дона Леонардо. Его отца и моего прадеда звали Эсикио. Хотя его с юмором, к которому примешивалась доля страха, чаще всего именовали «плутом», среди взрослых, окружавших его, Эсикио прослыл живой легендой. Для детей же, в том числе и для меня, он был призраком, привидением, всевидящим оком. Мы не знали, что за проделки числились за ним в прошлом и на какое волшебство он все еще был способен, но на всякий случай говорили о нем осторожным шепотом. Его имя, как и имена всех древних шаманов, произносилось с почтением и трепетом.

Даже став уже молодым мужчиной, я и вообразить не мог, что такими словами, как «шаман» и «плут», когда-нибудь будут называть меня. Я мечтал о респектабельной жизни врача, вносящего посильный вклад во всеобщее здравоохранение. Невозможно было и помыслить, что сбудутся предсказания моей матери о моем предназначении, что я буду служить человечеству так, как это представляла себе она.

Как и все ее рассказы обо мне, история моего зачатия всегда излагалась мифологически. Так Сарита повествовала почти обо всем: о наших предках она говорила с таким же благоговением, как о святых и ангелах. Я никогда по-настоящему не верил ее рассказам обо мне в том виде, как она их излагала всем, но со временем понял, что для нее это была ее собственная история. Мое зачатие и рождение, мое погружение в видение мира и мое возвращение к ней, к древним верованиям и практикам – все это было про нее. И в чем-то очень важном она была права. Все это действительно было о ней. Ее рассказы были выражением веры – веры в себя. Видеть, как она проживает свою жизнь с такой верой, было для меня величайшим из всех уроков. Вера проявлялась в том, что она воздавала должное Богу Отцу и препоручала себя воле Пресвятой Девы Марии. Проявлялась она и в постоянных просьбах к святым помочь ее благому делу. Она проявлялась так, потому что ей необходимо было так проявиться, – но власть над людьми и событиями в ее видении ей давала вера в себя. Эта вера оживотворяла ее историю. Эта вера давала жизнь больным. И именно эта вера дала жизнь мне.

* * *

Сарита сразу узнала эту пару. Женщиной, содрогавшейся в любовном экстазе, была она сама – давно это было, еще до рождения Мигеля. Женщина была нага и полна страсти. Еще не старая Сарита оседлала бедра мужа и стонала от наслаждения. Тела обоих вспотели от любовной борьбы и блестели. Старая женщина смотрела на них, глаза ее наполнились слезами. Она беззвучно произнесла имя мужа и улыбнулась, погрузившись в прошлое.

– Хосе Луис, – проговорила она, на этот раз вслух. – Mi amor… Mi cariño[15]15
  Любовь моя… Дорогой мой (исп.).


[Закрыть].

Рядом с кроватью, на границе тусклого света свечи, молча стояла таинственная Лала – почти так же она перед этим появилась у дерева. Некоторое время она бесстрастно наблюдала за парой. Ей и в самом деле малоинтересно было то, что происходило у нее перед глазами, и она заговорила со старухой, сидевшей в углу, голосом экскурсовода, показывающего публике в ботаническом саду образчики общеизвестных видов растительного мира.

– У нее неплохое тело для женщины, которой стукнуло пятьдесят, – без всякого выражения заметила она.

– Сорок два, – поправила ее Сарита. – Но посмотри на него! Я уж и забыла…

Она вздохнула и отвела взгляд от зрелища, смотреть на которое становилось неловко.

– Он был еще совсем ребенок, – сказала Лала.

– Ему было уже далеко за двадцать, – защищаясь, ответила Сарита.

– А когда ты вышла за него?

– Ну, тогда ему было уже далеко за десять. Очень даже далеко за десять.

– А ты-то была зрелой женщиной, матерью девятерых детей. Девятерых!

– Он так в меня влюбился…

– Он влюбился в свое представление о тебе – и мы обе это знаем. – Лала глядела Сарите в глаза, не обращая внимания на парочку в постели. – Попал под чары. Куда было бедному парню деваться!

– Представления – это все, – тихо и задумчиво произнесла Сарита.

– Я рада, что ты с этим согласна.

Полных губ Лалы коснулась вкрадчивая улыбка. Она начинает задавать тон этой экскурсии, начавшейся так внезапно и подозрительно. Лала не любила участвовать в таких предприятиях. Представшее ей примитивное зрелище липкого зарождения жизни отвратительно, но без него не попасть в сновидение, которым она должна будет однажды завладеть и потом управлять.

Вдруг юноша вскрикнул на пике наслаждения, и в то же время раздался один, потом другой вопль его жены, выгнувшей спину и выбросившей руки вверх, к потолку.

– Что с тобой? – закричал он. – Что я сделал?

– Свет! Ты видел свет? Он появился ниоткуда и вонзился мне в живот! Я вся от него горю!

Сара, которой когда-то была Сарита, опустила руки и крепко сжала мужа в объятиях.

– Mi amor, что страшного в свете? – прошептал он.

– Меня коснулся Бог. У нас будет ребенок.

Громко рассмеявшись, Хосе Луис подхватил жену под ягодицы и бросил обратно в постель.

– Чтоб узнать об этом, не нужно небесного света.

– Да, у нас будет еще один, он будет…

– Тринадцатым? – опередил ее он, посмеиваясь.

Они уже успели увеличить Сарин выводок на троих сыновей.

– Вот именно! Он будет тринадцатым. Не смейся, тут действует Божественная сила! Тринадцать! – важно повторила она. – Хватит смеяться!

Сарита слушала, как разговаривают муж и жена, как поскрипывает кровать, и вспоминала.

– Да, так началась жизнь Мигеля, – сказала она едва слышно. – Но сколько всего произошло до того.

– Мы здесь, чтобы увидеть события жизни твоего сына, а не женщины по имени Сара, – холодно ответила ее спутница, с безучастным лицом смотревшая на супружескую пару в постели.

– Нечего нам тут глазеть! – сердито сказала Сарита, поднимаясь к единственному крошечному окошку, впускавшему прохладный воздух.

За стенами дома ночь баюкала мир в своих огромных объятиях. Черноту неба пронзали несколько разбросанных по нему звезд, в тишине два раза тявкнула собака и тут же замолкла. Сарита прониклась чувством одиночества, навеянным этой тишиной. Хосе Луис любил ее дерзко, преданно и непрестанно. Ей так хотелось снова услышать звуки этой любви, почувствовать ее полноту. Она помнила, как щедро он любил ее, но вряд ли могла бы сказать, что отвечала ему тем же. Чаще она лишь снисходила к его самозабвенному чувству. Он уважал свою жену, был ей другом и помощником в трудах и воспитании детей, но кем была для него она?

Лала одобрительно кивнула:

– Правильно, отвернись. На то, что здесь происходит, неприятно смотреть, потому что оно противоречит знаниям. Нам нужно было вернуться к началу, а это вот, как я понимаю, и есть как бы начало. – Она с радостным блеском в глазах взглянула на Сариту. – Но я лично предпочитаю, чтобы начало было, например, вот таким!

Сарита обернулась и, к своему изумлению, обнаружила, что в комнатке больше нет ни кровати, ни свечи, ни двух любовников. Теперь это была кухня, залитая светом утреннего солнца. А вот она сама, опять много лет назад, стоит у печки, в которой потрескивают дрова. И, что удивительно, она не беременна. Когда же это было?

По радио играла музыка, молодая женщина готовила еду на день и напевала. За кухонной дверью, на маленьком дворике, кричали и смеялись дети. С улицы доносились гудки и шум автомобилей. Старая Сарита смотрела, открыв рот от удивления. У ног матери играл малыш. Он то сидя возился с солдатиками, на которых облупилась краска, то вставал, стараясь удержаться на ногах, и делал несколько шагов к печке. Его мать что-то громко крикнула в открытое окно другим детям и улыбнулась, с гордостью глядя на сына, который был еще почти совсем младенцем.

– Мальчик мой, солнышко, – тихо и нежно сказала она. – Какой ты умница! Такой сильный, красивый, умный!

Ободренный тоном ее голоса, ребенок сделал еще один шаг, потом еще один. В дом вбежал мальчик лет пяти или шести и, стянув со стола тортилью[16]16
  Тортилья – тонкая лепешка из кукурузной или пшеничной муки, употребляемая в пищу главным образом в Мексике, странах Центральной Америки и США.


[Закрыть], опрокинул стул.

– Эй! – крикнул он на бегу. – Обезьянка снова пошла!

Двор ответил взрывом веселья. Малыш узнал этот звук и засиял от восторга. Это были те же чудесные звуки смеха, что раздавались всякий раз, когда он вставал, падал или что-то невнятно лепетал. Всякий раз, когда его семья смеялась, смеялся и он. Он мог бы смеяться целую жизнь, и все было бы мало. Рассчитывая именно на такую награду, он нашел устойчивое положение, поднял крохотные ручонки и сделал еще два неверных шажка. Добравшись до матери, он уцепился за ее сильные ноги, перестав от радости дышать, и зарылся лицом в складки ее юбки.

– Молодчина какой! – воскликнула она, и из-за двери раздался хохот.

Она засмеялась, засмеялся малыш, и вся вселенная, ликуя, пустилась в пляс.

– Вот видишь! – сказала мать, поглаживая его по маленьким щекам. – Сильный, красивый и умный. Про это весь свет знает!

Глядя на эту сцену, Сарита сказала с нежностью:

– Да это дни, когда Мигелито только начинал ходить. Из младенца превращался в мальчика. – Она глубоко вздохнула. – Потом он научится проказничать, как и братья его, – им очень нравилось его изводить.

Она улыбнулась нахлынувшим воспоминаниям, и свет в комнате замигал. Лала прервала ее воспоминания:

– Хватит! Дорогая моя, мы тут не просто для того, чтобы посмотреть, как начинается банальная пора мальчишества. Слушай!

Они снова посмотрели в сторону матери и ребенка. Маленький Мигель протянул ручку к печи и отдернул ее, пораженный тем, что она, оказывается, обжигает. Он понял, что так делать опасно, и глаза его расширились от удивления.

– О нет! – услышал он окрик матери. – Нет! Нельзя!

Подняв взгляд на мать, мальчик повторил за ней:

– Незя!

Он серьезно постарался точно воспроизвести звуки:

– Незя!

Мать среагировала незамедлительно и театрально. Она схватила его на руки и выбежала из дому, криком извещая всех и каждого о том, что маленький гений произнес первое слово.

– Вот! Слышала? – оживившись, воскликнула спутница. – Вот где начало!

– Начало чего? – спросила Сарита. – «Да-нет»? «Горячо-холодно»? «Mamá-papá»? Начало слов, ты хочешь сказать?

– Сло́ва, с большой буквы, – почти благоговейно проговорила ее попутчица. – Видишь, как это происходит? Одно слово ведет к другому, затем еще к одному, и так ты выстраиваешь мир восприятия. – Она смотрела Сарите в глаза. – Это миг, когда начинаются знания и та вселенная, которую они создадут. Это, – задумчиво добавила она, – миг моего рождения.

«Ее рождения?» – подивилась про себя Сарита. Существо с другого дерева подчиняется законам рождения и смерти, как и все мы? На любом языке это всего лишь значит, что печка, которая топится, обжигает. Без слова «нельзя» в воспитании малыша не обойтись. Она с интересом смотрела на Лалу – та выглядела гордо. Кто она такая, чтоб гордиться чужим ребенком?

– Всегда помни, – нараспев произнесла рыжеволосая, садясь за стол. – Хочешь вернуть своего любимого сына – следуй словам.

– Чепуха! – пророкотал чей-то голос.

Обе женщины вздрогнули и подняли глаза. В дверях, не входя, замер в ярком солнечном свете пожилой мужчина. Он был невысок, но держался с достоинством, отчего казался гораздо выше своего роста. Седина была в нем единственной чертой утонченности. Он был худ, крепок и довольно красив в своем костюме кремового цвета давно ушедшей эпохи.

– Papá! – воскликнула Сарита.

– Papá? – удивленно повторил мужчина. – Могу ли я быть отцом сей достопочтенной abuela?[17]17
  Бабушка (исп.).


[Закрыть]

Он дотронулся до шляпы в знак приветствия.

– Это правда, я теперь и бабушка, и прабабушка, – сказала Сарита, идя ему навстречу, – а ты давно уже умер и лежишь на кладбище! Но все равно – какое счастье, что мы встретились!

Она обняла его и втащила в комнату.

– В какой это мир меня занесло, где моя дочь – прабабушка, а увядшие воспоминания вновь расцвели? – добродушно поинтересовался он.

Сарита не могла ответить на этот вопрос. Видя, что она растерялась, он решил прийти ей на помощь, подвел дочь к деревянному столу и сам сел рядом с ней.

– Кого мы нынче возвращаем?

– Младшенького моего. Ты ведь помнишь Мигеля, – ответила Сарита, накрыв его руку своей слабой рукой. – Он уходит от нас. У него был тяжелый сердечный приступ, в обычной семье он был бы уже приговорен.

– Если это правда, то вернут его не слова. Вернуть его может только непобедимая сила жизни.

Он бросил взгляд на того, кто был рядом с ней и теперь величественно восседал во главе стола. Подумав, что это какой-то господин, подобный ему, он почтительно кивнул, собираясь снова повернуться к Сарите. И вдруг резко обернулся. Нет, Сариту сопровождал человек, даже отдаленно не напоминавший его самого. Да это же женщина – красоты поразительной, глаза как горящие угли. Она улыбнулась ему, и глаза ее засветились еще ярче.

– Это Лала, – представила свою спутницу дочь.

– La Diosa, – поправила ее женщина.

Она знала, что у нее нет власти над мертвыми. Они не поддаются искушениям, для нее они недосягаемы. Но вот с этим, как и с ними всеми, был однажды случай…

– Вы, как всегда, прекрасны, señora, – кланяясь, сказал дон Леонардо.

И тут до него стало доходить. Может быть, его дочь не вполне понимает природу того, что тут происходит? Пока ему это не станет ясно, он будет честно играть в эту игру.

– Дамы, вы начали с самого начала? – спросил он.

– Ну, – пожала плечами Сарита, – мы видели как бы начало. Начали-то мы раньше, чем Мигель родился, в общем, с зачатия, но зрелище нам показалось каким-то неприглядным.

– И ничего нам не говорящим, – добавила вторая женщина.

– Покажите мне! – попросил отец Сариты, и в тот же миг свет утреннего солнца погас.

Без предупреждения все трое оказались у той самой кровати в темной комнатке с крошечным оконцем, где смеялась и вздыхала парочка. Лала, удаляясь в самый темный угол комнаты, молвила:

– Если позволите, на этот раз я избавлю себя от созерцания этой пошлости.

– Дон Леонардо, мы уже видели это, – напрягшись, запротестовала его дочь.

– Серьезно? – сказал он, широко улыбаясь. – Вы правда это видели?

Нагая женщина сидела верхом на муже, наслаждаясь соитием. Вдруг в экстазе она вскрикнула, как в прошлый раз, вскинув руки и откинув назад голову.

– Вот оно. Видели? – спросил пожилой господин.

– Да, – сказала Сарита, отвернувшись и глядя в открытое оконце. – И я это почувствовала. Я хорошо помню это мгновение.

– И что?

– И… Меня обожгло светом, это Мигель пришел в наш мир.

В черном небе зажглась звезда, и Сарита потеряла мысль.

– Вот диво-то!.. – прошептала она, ухватившись за оконную раму и окунув лицо в прохладу ночного воздуха.

– Да! Твое тело это почувствовало. Послание было доставлено, и внутри тебя зародился человек. В который уже раз! Малыш Мигель выиграл гонку. Соревновались десятки миллионов сперматозоидов, а победил он!

– Что за неприличные шутки? Ты для этого здесь? У меня нет ни времени, ни…

– Мы свидетели того, как возникает душа!

Сарита невольно обернулась:

– Душа? Бедная, грешная душа?

– Отнюдь! Душа – это эпоксидный клей, на котором держится вселенная, это же элементарная физика, – провозгласил он. – Вы видите, как катаклизм деления двух клеток рождает новую вселенную!

Довольный собой, он остановился, чтобы перевести дыхание.

– Тело мальчика зарождается, – задумчиво проговорила Сарита.

– И из него вырастет мужчина. Душа об этом позаботится.

– А как же Бог?

– Да, – поддакнула из темноты Лала, – расскажите нам, что вы знаете о Боге.

– Все это и есть Бог, – ответил Леонардо, бросив взгляд в темный угол. Он выразительно показал на кровать. – Разве это не Бог действует?

– Нет, вы мне расскажите, – перекрывая стоны двух любовников, повысила голос Лала. – Расскажите же о Боге.

– Сеньора, наша прогулка закончена. Мне нечего больше сказать о Боге. Я вижу Бога.

– Берем это воспоминание с собой? – спросила Сарита, которой не терпелось отправиться дальше.

Лала вспыхнула:

– Нет.

– Конечно берем! – сказал отец. – Пусть оно будет первым из множества таких событий – по ним можно узнать жизнь моего внука.

– А следующее какое? – не унималась Сарита, хватая сумку.

– У меня есть идея, – сказал Леонардо с вдохновенным блеском в глазах.

Под протестующий ропот Лалы комната закружилась, с каждым поворотом то освещаясь ярким светом, то погружаясь во тьму. Женский стон не умолкал, становясь все пронзительнее и настойчивее. Вдруг возникло другое помещение, освещенное лампами дневного света, с блестящими металлическими предметами.

– Больница? – пробормотала Сарита, прислонившись к мерцающей стене. – Мне бы присесть опять.

Отец подтащил ей железный стул. Стон прекратился. Они смотрели на представшее им зрелище. Сейчас она была свидетельницей не смерти своего сына, а его появления на свет.

– Почему такая тишина? – спросил Леонардо. – Что, уже? Он родился?

– Да, – вспомнила Сарита.

Разговоры в помещении затихли с последними потугами матери. Кое-кто лишь беспокойно перешептывался. Медсестра хлопотала над новорожденным, пытаясь заставить его начать дышать. Врач занимался Сарой, неподвижно лежавшей на кровати. Она была бледна как смерть и слишком вымотана, для того чтобы прислушиваться, издает ли ее младенец какие-либо звуки.

– Все думали, что мы оба умрем тем утром, – вспоминала старая женщина.

В операционной повисло ожидание несчастья. Матери нужна была неотложная помощь, и медсестру, державшую ребенка, позвали ассистировать. Она положила безжизненное тельце на металлический стол как жертвоприношение судьбе.

Лала заметила:

– Тут пахнет страхом. И очень сильным. – Она отошла от дальней стены и встала в центре, принюхиваясь точеным носиком. – Да, страх… Смешанный с кровью. – Она с отвращением попятилась.

– Что, не в вашем вкусе? – поддразнил ее старик.

Лала не обратила на него внимания и неодобрительно обвела взглядом комнату. Кровь была повсюду. Ею были запятнаны простыни, в ней были обессилевшая мать и встревоженный врач. Ею был забрызган белый кафельный пол и испачкана металлическая поверхность, на которой лежало тело младенца, холодное и безмолвное. И здесь действительно пахло. Пахло медными рудниками и навозом. Пахло плодородием – чем-то таинственным, неразгаданным. Это был запах жизни.

– Не в моем, – согласилась она. – Я предпочитаю мой мир, в котором все имеет свое название, миру, где все сочится и корчится.

– Ваш мир – и не мир вовсе, моя дорогая.

– Это как раз тот мир, в котором когда-то жили вы, – только без всей этой мерзкой грязи.

Они враждебно смотрели друг на друга, тишина в комнате становилась напряженной.

– Отец, – не выдержала Сарита. – Еще раз я не вынесу этого ужаса! Он не дышит!

– Подожди, hija[18]18
  Дочь (исп.).


[Закрыть], – сказал старик. – Вот так…

Дон Леонардо, открыв ладонь, протянул правую руку к бездыханному младенцу, тот пошевелился, и в нем явно началась какая-то борьба. Слабенькие легкие малыша расширились и сократились, всосав в себя воздух. При следующем вдохе тело его сотряслось, тишина была нарушена, и мальчик заявил о себе оглушительным воплем. Его мать вскрикнула сквозь полуобморок и, дернувшись в сторону сына, едва не свалилась с кровати. Медсестра уронила ящик с грязными полотенцами и взвизгнула от испуга.

– Да, пришлось ему потрудиться! – смеясь, сказал Леонардо. – И сегодня ему нелегко придется, дочь моя.

– Мы теряем драгоценное время, – сказала Лала тоном непререкаемого авторитета. – Разве не я во главе этой экспедиции?

– Конечно ты, – ответила ей Сарита.

Она подняла свою нейлоновую сумку, встала и направилась к этой женщине, стоявшей в центре помещения, а вокруг врачи и медсестры праздновали чудесное воскрешение матери и ребенка. У Сариты была миссия, а времени в обрез. Если таинственная спутница знает, что к чему, нужно ее слушаться.

Она кивнула отцу, и три призрачных гостя вышли из комнаты. Старушка шла впереди. Леонардо оглянулся на операционную, восхищаясь тем чудом, которое только что произошло в этом хаосе. Ему показалось, что у стены стоит кто-то знакомый, он хотел приглядеться, но его тут же вытолкнули за дверь. Шедшая за ним вплотную Лала тоже помедлила у выхода и обернулась.