Текст книги "Тольтекское искусство жизни и смерти: история одного открытия"

Когда человек что-то чувствует интуитивно, всегда возникает соблазн облечь ощущения в какую-нибудь историю, начать думать… Вот мальчик сидит, просто следует за осязаемыми линиями жизни – тут-то она и попотчует его какой-нибудь историей про жизнь. Она будет описывать ее по-новому, не так, как он слышал от других, самолюбию мальчика эти рассказы будут приятны. Пройдет еще много лет, прежде чем Мигель, уже взрослый, поймет, чего на самом деле стоят ее истории.

Наконец Мигель отвел взгляд от ребенка и воткнул вилку во вкусную гору на тарелке. Двое мужчин сидели бок о бок, молча наслаждаясь домашней едой. Непохоже было, чтобы они узнали друг друга. Посмотрев в окно, Мигель увидел дона Леонардо, в одиночестве стоявшего на улице. На его костюм кремового цвета ложился розовый отсвет вечернего неба. Его дед похож был на высокородного ангела, терпеливо ждущего, не раскроет ли ему это мгновение какую-нибудь новую тайну.

Расправившись с третьей порцией, дон Эсикио наконец посмотрел на сидевшего рядом с ним человека.

– Добрый день, сударь, – величественно поздоровался он. – Вы, я вижу, тоже проголодались.

– Ммм, да. Несколько недель не ел, – с набитым ртом ответил Мигель.

– А я – несколько десятилетий. Кажется, ничего вкуснее в жизни не пробовал!

Эсикио в восторге хлопнул себя узловатой рукой по бедру и поднял в воздух целое облако пыли. Пыль быстро увлекло в открытую кем-то дверь, но освобожденное пространство тут же присвоили себе клубы сигарного дыма. Эсикио помолчал, обозревая комнату, снова повернулся к Мигелю и устремил на него пристальный взгляд.

– С кем имею честь?

– Я ваш правнук, правда на самом деле меня здесь нет, – ответил Мигель. – Как, собственно, и вас, сударь.

– Ах вот что! – воскликнул старик. – Это так, мой дорогой compadre[24]24
  Друг, приятель (исп.).


[Закрыть], но кто из всех людей, живших на планете, когда-либо был здесь по-настоящему?

– Ваша правда, – улыбаясь сказал Мигель, и они опять некоторое время посидели молча, наблюдая за входящими и выходящими и прислушиваясь к мелодичному гулу голосов.

– Да, брат твой прожил недолго. Значит, ты пришел его помянуть.

Мигель учтиво покачал головой.

– Это воспоминание не для меня, а для моей матери. Я здесь поддержку оказываю.

– Поддержку, милый мой, оказываешь и кое-что показываешь, – сострил Эсикио, глядя на голые ноги Мигеля. – Можно полюбопытствовать, сударь, у тебя что, с одеждой плохо?

– Да нет, все хорошо, – ответил Мигель, запахивая халат поверх колен и промокая салфеткой пятнышко крови. – Я сейчас в коме – какой смысл одеваться?

– Понял, – сказал престарелый господин. – Ну, ты не бойся. Если ты все-таки умрешь, тебя неплохо принарядят. Посмотри на меня. – Он вскинул тощие руки. – Я свой уход эффектно оформил, согласен?

Он подхватил сомбреро и, напялив его на свой череп, всклубил еще одно облако пыли.

– Весьма впечатляет, – сказал Мигель.

Он снова оглядел комнату. Воспоминания об этом дне скоро закончатся, но рассказанные истории никуда не исчезнут, они будут передаваться из поколения в поколение, подумал он. Сквозь толпу родственников он увидел, что мальчик остался один. Где же Лала?

– Вон сколько детей – и все обязаны своим произрастанием плодородной почве моих чресл, – заметил старик, толкая Мигеля в бок костлявым локтем, и, подмигнув, добавил: – Я для человечества достаточно потрудился, verdad?[25]25
  Верно ведь? (исп.)


[Закрыть] А кто этот малыш?

– Это я, – ответил Мигель, отводя свою тарелку подальше от локтя старика. – Для меня это был важный день. Очень важный.

– Что? Ах да… важный, – согласился его прадед, и каждая морщинка его видавшего виды лица подтверждала: уж он-то понимает, о чем идет речь. – Знаменательный день.

Он надолго замолчал, слегка сдвинув брови, как будто обдумывая над шахматной доской следующий ход. Человеческая жизнь состоит из тысяч незабываемых мгновений, но лишь немногие из них можно назвать важными. Они оба знали: важные воспоминания – лучший материал для нового, просветленного видения. Дон Эсикио смотрел на правнука с восхищением.

– Ты играешь в увлекательную игру, мой мальчик.

Мигель промолчал.

Народ расходился, в комнате стало тихо. Дневной свет уступил место сумеркам. Призрачный мир вокруг потускнел. Плут Эсикио поднял старческую руку и потеребил мочку уха. Сновидец Мигель поставил пустую тарелку и глянул на прадеда с нескрываемой любовью. Глаза их встретились: они понимали друг друга. Старик начал было говорить, но, передумав, поджал тонкие губы. Потом почесал скрюченным пальцем седую щетину на подбородке. Размышляя, он слегка наклонил голову набок. Он не знал, как попал сюда. Не знал он и почему вообще что-либо происходит – в жизни человека или за пределами его бурного существования. Как бы там ни было, над мертвыми знания не властны. Он свободен от их запретов и разрешений. Он не знает закона, он гражданин страны, где мятеж не влечет за собой наказания. Эсикио придвинулся к сидевшему рядом с ним человеку, в глазах которого сверкал такой же, как у него, упрямый озорной огонек, и дружески положил руку ему на плечо.

– Можешь не сомневаться, сударь, – сказал дон Эсикио, хитро подмигнув Мигелю. – Отныне я с тобой.

6

Несколько строк о слове «важный». Пока я временно отсутствовал в этом мире, мать Сарита, разумеется, не могла – с проводником или без него – не погрузиться в воспоминания, которые большинство людей считают по-настоящему значительными: о рождении, смерти, свадьбах, драматических днях несчастий и торжеств. С того самого мгновения, когда у меня случился инфаркт, она знала, что нужно делать. Мой брат Хайме помог ей собрать семью, руководил всеми ритуалами и поддерживал намерение, которое позволило ей выйти за пределы своего видения и войти в видение сына, находившегося при смерти. Она помнила имена своих помощников, слова, которые необходимо произнести, и молитвы, которые нужно прочитать. Она перестала цепляться за знаемое ради того, чтобы найти меня на моем пути в непознанное. Теперь по совету появившейся у нее спутницы она ищет памятные события жизни, прожитой не ею.

Но памятные события совсем не то же самое, что события важные. Да, хорошо вспомнить рождение ребенка, смерть другого, первое выговоренное слово, страстный поцелуй, большое горе. В то же время в этот отчетливый узор событий вплетено множество неброских нитей, ведущих к постижению истины, – беспорядочных стежков, меняющих взгляд человека на самого себя и его представление о мире. Иными словами, в этот узор вплетены мгновения, преобразующие человека. Они куда важнее, чем окончание института или свадебное торжество: эти-то события наступают в свой черед и в свое время, а результат их вполне ожидаем. Но в те мгновения, когда жизнь захватывает вас врасплох – не важно, настигло ли вас внезапное потрясение, или ваша мысль вдруг начинает работать чуть под другим углом, – меняется все. Непредсказуемые происшествия поворачивают ход событий в неожиданную сторону, и нам кажется, что так не должно быть, ведь из-за них нам приходится сойти с той дороги, которую мы распланировали, проложили и даже посыпали гравием, и двинуться в путь, о конечном пункте которого мы можем только догадываться. Стоит немного измениться ракурсу – и правил больше нет: мы движемся в сторону тайны, у нас исчезла цель. Что-то заставляет нас действовать, но мы не в состоянии привести ни единого веского довода в пользу своих действий.

Я пережил много таких мгновений, и мне повезло с семьей, которую нисколько не смущало чье-либо чудаковатое поведение, но невозможно описать словами то, что меняет человека, тончайшие события не поддаются объяснению. Моим отцу и матери, при всей их огромной мудрости, не дано было видеть видение их младшего сына или проследить его неуловимый путь к истине. Они могли дать совет, не судить – и отпустить. Благодаря их терпению и сдержанности я научился ценить умение сдаваться. Поддерживаемый их любовью, я нашел в себе силы идти на риск и развить осознанность так, что она вышла за пределы знаний. С каждым новым откровением моя жизнь становилась все более спонтанной и все менее предсказуемой. Каждое намерение превращалось в действие силы. Когда случился инфаркт, я знал, что, возможно, никогда больше не смогу распоряжаться этой силой, и в очередной раз сдался.

Вы можете сказать, что, пока я лежу без сознания на больничной койке, у меня было время подумать, стоит ли возвращаться к жизни. Тем, кто дожидается меня, отставив в сторону собственную жизнь, это время, должно быть, кажется целой вечностью. Прошло уже почти девять недель, но врачи так и не обещают ничего утешительного. Мои близкие каждый день дежурят в больнице – не находят себе места, жалеют о прошлом, плачут. Они молятся, просят. Борются с судьбой, потом сдаются ей. А некоторые без удержу смеются.

Да, некоторые пустились в этот путь вместе со мной, потому и смеются. Они не понимают – да и зачем понимать? – но чувствуют, что я взволнован, что меня охватила бурная радость. Они чувствуют ту свободу, что я ощущаю, пока тело мое спит, а мозг видит сны. То, что они знают, не позволяет им надеяться, что я выживу, но они все равно смеются. Радость помогла им продержаться эти долгие недели – мы веселились вместе. Не описать словами, как тяжело моему бедному телу, борющемуся за жизнь, когда сердце отказывает, а легкие наполняются жидкостью, зато как здорово смотреть этот сон! Я – тот, кем был испокон веков, тот, кем был и всегда будет каждый. Я – сама жизнь, и я понимаю: природа моя вечна, какое мне дело до физических ограничений! Мой собственный образ, которым я довольствовался почти пятьдесят лет, исчез, а образ оставшегося – он совсем иной. Он относится не к личности, а к бесконечности.

Это образ чистого потенциала жизни – не столько картина, сколько ощущение. Мой ум спит, а значит ничего не выбирает и никого не судит, и я ощущаю возможности жизни, проходящие сквозь меня, как океанское течение, как воздух, колеблемый крылом кондора. Я всегда был самой жизнью и понимал, что един со Вселенной, хоть материя и держала меня. Освободившись от видения человечества, я могу направить свое внимание куда угодно, как это делает жизнь, в моем распоряжении безграничные возможности.

Вернуться – значит снова прийти в мир, где есть последствия, и для меня они неминуемы. Мое сердце изношено, мое тело все эти недели ослабевало, и это не пройдет бесследно: я буду с трудом двигаться, мне будет все время больно. Хуже того, я вернусь невинным младенцем, не готовым к суровой грубости человеческого видения: я увижу тьму в умах тех, кого любил, там, где раньше видел только сияние возможностей. Почти забыв Мигеля, я вернусь в мир, где другие слишком хорошо его помнят. Все будут считать, что знают его, предугадывать, что ему нужно, – все, кроме меня. У каждого будет о нем своя история, а для меня их истории будут совершенно разными. Да, если я вернусь, я должен буду пережить все эти последствия. Человечество будет пугать меня, приводить в замешательство – по крайней мере, первое время. Мне нужно будет заново учиться ходить, говорить, понимать. Я, как в детстве, буду жаждать душевного здоровья, но столкнусь все с тем же безумием. Смертный и слабый, я снова буду тосковать по бесконечному. Да, если я вернусь, последствий мне не избежать.

А здесь мне хорошо, мой взор охватывает все. Я вижу бесконечность, но поле зрения моей матери четко ограничено, а решимость ее непреклонна. Если б я был в сознании и мог словами рассказать, что со мной происходит, все могло бы пойти по-другому. Если найти правильные слова, они могут смирить беспокойную волю и смягчить женское сердце. Моя мать не так уж отличается от других женщин, от любой женщины – не так уж отличается она и от одной моей знакомой. Без Лалы, госпожи знаний, не обходится ни одно видение – ни грезы наяву, ни ночные сны – с тех пор, как человек научился говорить. Она всегда к вашим услугам, всегда готова говорить, но не слушать. Может быть, она решила изловить меня в этом моем видении, где нет времени, где слова мне не служат, а жизнь баюкает меня в глубокой тишине. Но любая наша встреча окажется нелегким испытанием. Ну и ладно, не впервой знания пытаются соблазнить меня под видом волевой красавицы.

Мне было уже почти сорок, когда я повстречал Дхару. Лицо ее являлось мне еще в детских снах, но я не знал, кто она. Когда мы встретились, она была замужем и искала духовного утешения. Я тогда работал вместе с матерью в Сан-Диего. Я оставил медицинскую практику и занялся целительством, используя методы наших предков, набираясь мастерства и укрепляя веру в самого себя. Если бы я не ожидал появления Дхары, она бы, наверное, осталась для меня просто очередной ученицей. Если бы я уже не видел ее в ночных снах, я бы, наверное, испугался: ее присутствие вселяло какую-то тревогу.

Она стояла в дверях маленького храма моей матери. Ее силуэт четко вырисовывался в лучах ослепительного полуденного солнца, волосы слегка развевал летний ветерок. Лица мне не было видно, но я ощутил ее силу. Мы никогда раньше не встречались, но я уже знал, кто она и зачем она здесь. В моих видениях мы разговаривали уже много раз. Ее лицо впервые появилось в моих снах, когда я был еще совсем молод. Тогда я решил, что она – ангел смерти и приходит ко мне, чтобы предупредить: жизнь моя скоро оборвется. Я еще не понимал истинной природы смерти, как понимаю ее сейчас, и мне было страшно. Я был уверен, что узнаю лицо моего ангела, если он когда-либо вдруг обретет плоть, – так и произошло.

Наша встреча казалась мне дьявольски важной. Смерть пришла ко мне, чтобы лично засвидетельствовать свое почтение! Я знал, что у меня есть выбор: бежать – или посмотреть в лицо тому, чего я боюсь. Чувствуя, что исход будет одинаковым в обоих случаях, я остался. Другой не увидел бы ничего особенного в ее внезапном появлении, но для меня это было далеко не обыкновенное событие. Сомневаюсь, что Дхара сама догадывалась о том, что привело ее в тот день ко мне. Как многие женщины, приходившие к моей матери, она искала ответы на свои вопросы. Она хотела, чтобы кто-то просветленный открыл ей истину. Для нее насущной потребностью было слушать кого-то, учиться, ей хотелось непременно изменить свою жизнь. Ей нужны были не столько молитва и благословение, сколько серьезнейшее испытание. Она преклонялась перед матерью Саритой и чувствовала свое родство с ней, но ей нужно было нечто большее. Ей нужен был я. Она могла этого не знать, но я-то знал. Увидев, как она стоит в лучах солнца, я сразу все понял. Я узнал ангела, посещавшего меня в мальчишеских снах, и мне захотелось, чтобы она так и оставалась фантомом. Я был совершенно не готов к тем драматическим переменам, которые должны были произойти, – я видел, что с ее приходом эти перемены стремительно надвигаются на меня.

Но все это не имело никакого значения в тот миг, когда она, стоя в открытых дверях, произнесла мое имя. Теперь сопротивляться было бесполезно. Боюсь я или нет, готов ли я – все это было не важно. Прикрыв ладонью глаза от льющегося на меня света, я поднял взгляд и приветствовал смерть.

* * *

– Это еще что? – воскликнула Сарита, глядя на представшую ее взору сцену. – Зачем мы здесь? А как же Мария, свадьба, дети? – вопрошала она, переводя обвиняющий взгляд с рыжеволосой на отца. – А авария как же?

– Не волнуйся, – увещевающе ответила ее спутница. – Здесь вершится магия.

Новое видение вернуло Лале уверенность. Явилась Дхара – облеченная в восхитительную плоть иллюзия. Она стояла в дверях, загораживая свет.

– Нужен же какой-то порядок, – возмущалась Сарита, хотя ее и растрогало, что она снова видит Дхару, такую молодую и сильную.

– Что тебя беспокоит, сестра? Разве ты не любила эту женщину?

– Конечно любила! И по сию пору люблю! – с негодованием ответила старушка Лале. – Но сейчас не ее черед. Ее мы должны увидеть позже.

– Ему видней, Сарита, когда ей появиться, – вмешался дон Леонардо. – Это его история, ему решать, что за чем следует.

– Это мне решать, – уточнила Лала. – Эту одиссею я придумала.

– Ты так говоришь, дорогая моя, но это всего лишь слова. – Он взглянул сначала на нее, потом на дочь – та слишком устала, чтобы слушать их. – С приходом Дхары все быстро изменится, и скоро последуют чрезвычайно важные уроки.

– Они важней, чем то время, когда он был почти при смерти? Чем развод, чем несчастье семьи? – прошептала Сарита.

Покачав головой, она медленно прошествовала туда, где Дхара разговаривала с ее сыном. Солнечные лучи согрели ее, как будто она и впрямь оказалась там, вместе с ними, и на душе у нее стало спокойнее. Сарита вспомнила, как направила к нему Дхару, когда он пытался найти свой путь. Внутреннее чутье подсказывало ей, что их союз ускорит назревающие перемены. Вот они ведут тот первый, неловкий разговор – какое счастье, что она тогда послушалась своего внутреннего голоса!

– Другие воспоминания никуда не денутся, – сказал из-за ее спины отец, – и тогда ты сорвешь их, как бутоны роз, и положишь в свою корзинку, к другим средствам для приведения в сознание.

– От них мало пользы, – насмешливо сказала рыжеволосая. – Смотри лучше на этих двоих! Вспомни ту встречу и что было потом. Вспомни, за что ты любишь ее. Подумай!

Сарита прошла между сыном и Дхарой. Эта американка так хотела учиться, узнавать новое, хотела преодолеть свой страх и смятение. Сарита внимательно посмотрела на Мигеля, она была так близко к нему, что его дыхание касалось ее. Он говорил с Дхарой – по его глазам видно было, что он узнал ее. Ему понадобилось усилие воли, чтобы не сбежать. Преодолев себя, он улыбнулся, с трудом подбирая слова на английском и борясь с волнением. Вот для него возможность воспарить в любви! Богатство, престиж были ему безразличны. Отказавшись от карьеры врача, нейрохирурга, он отправился на поиски истины. Он захотел обрести то, что открыли его предки, и Сарита помогала ему в этом. Она и его отец приобщили его к своей мудрости, дали ему возможность работать и заглядывать в будущее, но вскоре ему стало этого мало.

И вот перед ним стоит она – человек, способный заставить крутиться шестеренки в видении мира. Да, Дхара должна стать ей дочерью, матерью ее внуков, но прежде всего она – долгожданный друг и товарищ ее сына. Вместе они откроют чудеса Теотиуакана и его безмолвное знание. Вместе они соберут вокруг себя учеников, пылких последователей. С Мигелем – шаманом и мастером видения – всем, кто пойдет за ним, не придется ждать спокойной жизни. Он вдребезги разобьет жесткий фундамент, на котором зиждилась их реальность, будет настойчиво призывать их не быть слепыми, не сдерживать воображения. Он изменит их видение самих себя, и они примут его вызов – и Дхара будет среди них первой.

– Я любила ее, потому что она была союзницей, – просто сказала Сарита. – Она была другом, одной из нас. Она была звеном между нашим древним, тайным миром и миром нынешних забот.

– Она ведь дитя видения мира, правда? – заметил ее отец.

– Ну да, как и все они, – ответила она. – Но она могла влиять на события. Она любила, иногда злилась – и пробивала дорогу сквозь судьбу, как Моисей плыл сквозь тростники, а потом раздвигал воды.

– Точно! – Лале понравилось это сравнение. – Она, как Моисей, посмотрела в лицо своему видению и преобразила его – но сделала она это ради знаний.

– Нет, ради моего сына.

– Для себя самой она это сделала – так поступаем все мы, – сказал дон Леонардо. – Но давайте двинемся дальше. Куда нас ведет эта сцена, сударыня?

– Ну конечно же, к следующей сцене, – с горящим взором ответила их проводница. – На этот раз, если не возражаете, мы обойдемся без постельных интерлюдий и слезливых эпизодов томления и расставания.

Картина, которую они наблюдали, начинала уже надоедать Лале. Нужно срочно переходить к мифологии, этому творению великих умов.

– Эта женщина восхищалась вашим сыном и снискала его уважение, – оживленно сказала она. – Но суть этого воспоминания вовсе не в ней. Сейчас мы направимся туда, где творили тольтекские мастера, к пирамидам Теотиуакана, к оригинальной мудрости вашего народа!

Дон Леонардо смотрел на Лалу и не мог сдержать улыбки: нет слов, она хороша в своем амплуа. Верна себе, выглядит прелестно, ей так важно быть на виду, важно, чтобы ее замечали, ей необходимо оставить свой след в жизни других людей. Ну да пусть поважничает, потешит себя. В конце концов, ее захватит любовь. Такова ее судьба. Такой же оказалась судьба Дхары – и то же самое уготовано человеческому хитроумию вообще. Тольтекские мудрецы понимали это уже больше двух тысяч лет назад: в конечном счете знания должны подчиниться любви.

Похоже, и это прекрасное воспоминание о начале любви должно было подчиниться неизбежному. Пока Лала говорила о своих намерениях, собираясь вызвать чудеса Теотиуакана, два ее спутника просто исчезли из виду и вокруг образовалась странная пустота, безграничное пространство, заполненное светом. Различить здесь можно было лишь какой-то потускневший блеск, в котором ничего не отражалось и ничего не проявлялось. Лала сделала несколько неуверенных шагов в одну сторону, потом в другую, все ожидая, когда же появится новый пейзаж. Насторожившись, с широко открытыми глазами, она медленно повернулась. Ей хотелось крикнуть о помощи, но как признать, что она растерялась? В конце концов, она командует этим видением или кто?

Свет то слабел, то становился ярче; в его колебаниях возникали полустертые образы. Вот стоит в дверях и смеется женщина, красавица Дхара, ее все так же омывает солнечный свет. За ее спиной – какие-то неясные тени, клочья дымки мечутся, словно непоседливые дети. Из-за теней вырастают толпы народа, слышатся бессвязные крики, и в этом шуме Лала как будто узнает себя. В непрерывном людском галдеже звучит и ее голос. В какое неистовство приводят народ ее слова! Но вот, всего за несколько мгновений все краски блекнут, звуки стихают. Гаснут образы людей, умолкает их гомон – и, как только наступает тишина, замирают все чувства. Не остается и следа от смутных желаний и сожалений Сариты. Волнение Дхары, только что столь явственно ощутимое, унесло в прошлое.

А Мигель?.. Что происходит с Мигелем?

Лала успела ощутить вкус того, что он почувствовал, встретившись с Дхарой, и теперь с удовольствием вспоминала это мгновение. Однажды, в детских снах она нашептала ему одну историю, и эта история заставила уже взрослого мужчину испугаться. Вот какой властью над человеческой душой она обладает! Ей удалось взять его за живое тогда и, может быть, удастся еще. Она подняла лицо, пытаясь почувствовать, где он, но, сколько ни старалась, цепенящий туман оставался непроницаемым. Она существо, живущее чувствами людей – такими неподдельными, такими сочными. Чувствует ли он сейчас что-нибудь? Можно ли из этих чувств сотворить разговор? И могут ли ее слова снова завладеть его вниманием? Может ли она не только привлечь, но и удержать его?

У Лалы – той, которая называла себя La Diosa, – перехватило дыхание, пустота, в которой она оказалась, лишила ее всякой уверенности. Только что она могла как угодно играть трепетными воспоминаниями человека, и вот те раз – очутилась неведомо где. Она заблудилась. Да, без этих мучительных человеческих переживаний, вдали от шума человеческих раздумий она оказалась совершенно потерянной. В этом белом свете заключена жизнь, но Лале она была недоступна. Сверкающую тишину пронизывала истина, но Лала не осмеливалась вдохнуть ее. Больше всего на свете ей нужны были отражения, она жить не могла без привычной лжи – а оказалось, что порождать отражения и ложь ей не по силам.

Она пришла в полное замешательство, и, когда ей стало совсем уж невыносимо, что-то слегка изменилось. Кажется, снова послышалось слабое гудение мыслей, а следом – неизбежный гул слов. Видение начинало меняться, принимало новое направление. Лала выдохнула, затем резко вдохнула, и ей стало легче – силы возвращались к ней. Дымка слегка рассеялась, и сквозь тонкий призрачный туман стали оживать новые краски.

* * *

Без всяких предупреждений и чьих-либо команд Сарита снова оказалась в другом месте и теперь, как того и хотелось Лале, стояла на вершине великой пирамиды. Она тоже, по-видимому, осталась одна. Издалека доносился грохот вселенной, кувырком несущейся в бесконечность. Порывы утреннего ветра трепали ее шаль, и она пыталась спрятаться от него за низкой стеной, построенной в древние времена и выставившей напоказ тысячи круглых разноцветных камней. Поверхность стены была холодной. Солнце еще только вставало из-за восточной цепи гор и обещало тепло, но пока не было готово выполнить это обещание. Едва занялась утренняя заря, как Сарита вдруг поняла, что знает эту пирамиду, вызывавшую, хотя и по-своему, такое же благоговение, как пирамиды, построенные древними египтянами. Правда, вокруг не было африканской пустыни – со всех сторон видны были знакомые волнистые холмы и горы, поросшие буйной зеленью лета. Перед рассветом прошел дождь, и внизу почти все заволакивал туман. Сарита смотрела на центральную долину Мехико, это была ее родина. Она стояла наверху самой большой пирамиды Теотиуакана, знаменитой цивилизации ее предков, построенной больше двух тысяч лет тому назад и известной как город, где люди становятся богами.

Ей стало спокойнее, оттого что это место знакомо ей. Было холодно и неуютно, но она была готова ко всему, что бы ни ждало ее дальше. Она съежилась у стены и дрожала, пока наконец солнечный свет молча не коснулся ее выцветших розовых тапок кончиками своих любопытных пальцев. Благодарная за эту толику тепла, Сарита осторожно шагнула вперед, и свет солнца неудержимо хлынул на нее. Она подставила ему лицо, шепча молитву признательности. Какое чудо – та живительная сила, которую свет дает человеческой плоти и всем драгоценным живым существам земли! Она медленно повернулась, впитывая в себя тепло, давая лучам проникнуть во все мышцы ее слабого, больного тела. Может быть, это и сон, думала она, но то, что она сейчас чувствует, – это настоящее, тут и спорить не о чем. Довольная тем, что снова осталась наедине с собой, она, согретая ласковым теплом, подождет здесь, прислушиваясь ко всем звукам.

И тут она увидела его: он стоял наверху древней лестницы, дыша спокойно и ровно, как будто не взобрался только что на самую вершину, как будто его принесли величественные крылья намерения. Руки его были вытянуты в стороны ладонями вверх, он был неподвижен и невозмутим. Это ее сын Мигель Анхель, тот, кого она с таким трудом пытается спасти от надвигающейся смерти. Но в этот волшебный миг он пришел из другого времени, он полон сил, потому что юн, мужествен, движим решимостью. В этом видении он излучал жизнь. Она исходила от него сияющими завитками света, озаряющего лежащий внизу мир и выманивающего остатки тумана из его тайных убежищ.

С тех пор как Сарита увидела эту панораму с вершины пирамиды Солнца, прошло много лет. К тому времени, когда Мигель стал часто совершать паломничества в Теотиуакан, ей уже вряд ли было бы по силам подняться наверх. Не сосчитать, сколько раз она приезжала сюда учить и исцелять людей, но ей не припомнить, чтобы она когда-нибудь была именно здесь и при таких обстоятельствах. Почему Мигель сейчас стоит перед ней и рядом с ним нет его учеников, нет Дхары? Она попробовала посмотреть на все его глазами, и постепенно до нее дошло. То была его первая встреча с руинами великой цивилизации и видением древних тольтекских мастеров. То были мгновения, которые пережил он, и только он. Это воспоминание принадлежало Мигелю, но он был так добр, что подарил его матери.

Она совсем согрелась. Она забыла о старости и боли, теперь ее охватил трепет перед чудом. Ей было явлено то, что чувствует умирающий человек, который, быть может, только что начал бороться за свою жизнь. Сарита услышала, как сын велит ей: сейчас надлежит видеть то, что открылось ему тогда, в день, возможно ставший решающим в его жизни.

Солнце, быстро всходившее перед ней, окрасило горизонт. Залившийся девичьим румянцем туман покачивался над развалинами, испаряясь в сказочные небеса. Великолепие Теотиуакана никогда не представало Сарите таким, каким она увидела его глазами Мигеля. Внизу лежали неброские руины центральной части города – его сердца и жизненной силы. Вокруг главного проспекта и стоявших вдоль нее тщательно продуманных строений когда-то располагались многочисленные процветающие районы, населенные торговцами, ремесленниками, рабочими и учителями, а еще сюда из близких и далеких мест стекались десятки тысяч паломников. Было время, когда Теотиуакан по своему размеру превосходил все города мира. Сейчас от него остались лишь покрытые пылью наметки, по которым трудно представить, что здесь существовала цивилизация, когда-то оказавшая влияние на большинство территорий Западного полушария. Землю, лежащую за пределами этих развалин, в основном вернула себе природа – там растет трава и кустарники, на широких просторах пасется скот. И все же многое можно увидеть на этой карте, начертанной камнями и костями на месте исчезнувшей империи.

Чем больше Сарита погружалась в видение Мигеля, тем легче ей становилось видеть и представлять. Она знала эти руины давно, они стали для нее вторым домом. Глядя на них сейчас глазами сына, который когда-то впервые открыл для себя эти строения, она была поражена тем, как мастерски сработан Теотиуакан, ей вдруг открылся грандиозный замысел его создателей, как будто она сама здесь в первый раз. Сейчас он предстал ей особым видом высшей школы. Это был университетский городок, устроенный столь просто и изящно, что дух захватывало.

Нет, это у сына захватывало дух. Вот так же, как она сейчас, был взволнован и ошеломлен Мигель, когда неожиданно совершил это потрясающее открытие. Он попал сюда вскоре после того, как Дхара и он скрепили свой союз духовной церемонией. Оба они уже были разведены. Сюда они приехали в медовый месяц, туристами, и не ждали от своей поездки ничего особенного. Он вырос в Мехико и повидал много древних развалин, но этих до сих пор не видел. Как-то ранним утром он из любопытства взобрался на пирамиду один и изумился древнему видению, которое открылось ему. В тот миг он увидел не просто очередной памятник человеческой истории, а план откровения, которое может быть явлено человеку.

Сюда приезжали учиться самые деятельные ученики, и здесь некоторым из них, тщательно отобранным, предоставлялась возможность выйти за пределы обыденного сознания. Юному новичку могли потребоваться годы, для того чтобы его жизнь коренным образом изменилась. На это могла уйти и вся жизнь, но никто не подвергал сомнению сам этот путь. Жить осознанной жизнью было для них пределом стремлений и совершеннейшим из искусств.