Текст книги "Ретт Батлер"

Дональд Маккейг
Ретт Батлер

Часть первая
Перед войной

Полу X. Андерсену,

преданному редактору

Более же всего имейте усердную любовь друг ко другу, потому что любовь покрывает множество грехов.

Первое послание Петра, 4, 8

Глава 1
Дела чести

За час до восхода солнца и за двенадцать лет до Войны за независимость крытый экипаж мчался по низине в штате Каролина. Дорога вдоль реки Эшли была погружена в предрассветную мглу, в которой слабо светились боковые фонари экипажа, а туман просачивался в окна, оседая на лицах и руках пассажиров.

– Черт тебя возьми, Ретт Батлер, вечно ты делаешь все наперекосяк, – ворчал Джон Хейнз, понурившись на сиденье.

– Говори что хочешь, Джон. – Ретт открыл верхний люк и нетерпеливо спросил: – Скоро доедем, Геркулес? Не хотелось бы заставлять джентльменов ждать.

– Подъезжаем к главному каналу, мистер Ретт.

Несмотря на свое привилегированное положение в поместье Батлеров, где он с давних пор объезжал лошадей для отца Ретта, Геркулес вызвался лично везти молодых людей. Ретт предупреждал: «Лэнгстон точно будет недоволен, если прознает», но Геркулес заартачился: «Мастер Ретт, я с вами не расстаюсь с самого детства. Кто, как не Геркулес, первый посадил вас верхом? А теперь уж привяжите своих лошадок сзади к экипажу. Я сам повезу вас и мистера Хейнза».

Пухлые щеки Джона Хейнза контрастировали с неожиданно решительным подбородком, а рот печально кривился.

Ретт заговорил:

– Люблю эти болота. Да ты ведь знаешь, я никогда не хотел выращивать рис. Лэнгстон, бывало, распространяется о сортах риса или о том, как следует управлять неграми, аяне слышу ни слова, грежу о реке. – Наклонившись к Джону, он продолжал с горящими глазами: – Вот я плыву, едва пошевеливая веслом. Представляешь: однажды утром я спугнул морскую черепаху. Она скользила по склону, накатанному выдрой, и явно получала от этого удовольствие. Ты когда-нибудь видел, как улыбается морская черепаха? Частенько я пытался проскользнуть мимо спящей птицы, стараясь не разбудить ее. Но всякий раз маленькая головка с острыми глазками показывалась из-под крыла, и, – Ретт щелкнул пальцами, – птица исчезала под водой. Болотные куропатки не так осторожны. Вплываешь в излучину реки – сотни враз поднимаются на крыло. Интересно, как можно летать в таком тумане?

– У тебя слишком богатое воображение, – заметил Джон.

– Мне всегда хотелось спросить: почему ты такой осторожный? Для какой великой цели ты себя бережешь?

Джон попытался протереть запотевшие стекла очков, но платок только размазал влагу.

– В любой другой день твоя забота польстила бы мне.

– Вот черт! Извини за бестактность, Джон. Это все нервы. А наш порох еще не промок?

Хейнз дотронулся до полированной шкатулки из красного дерева, которая лежала у него на коленях.

– Сам закладывал.

– Слышишь, как поет козодой?

Цокот копыт, поскрипывание кожаной упряжи, подбадривающие лошадей крики Геркулеса и пение козодоя на три ноты. Да, козодой. Но разве Джон не слышал историю про Шэда Уотлинга и козодоя?

– Жизнь у меня была совсем неплохая, – сказал Ретт.

Поскольку благоразумному Джону Хейнзу жизнь приятеля представлялась сплошным хаосом и чередой глупых выходок, он прикусил язык.

– Недурные времена, отличные друзья, любимая сестренка Розмари…

– Да, а что будет с Розмари, Ретт? Что с ней станется без тебя?

– Не задавай мне такие вопросы! – крикнул Ретт, отвернувшись и вглядываясь в ночную темноту за окном. – А что сделал бы ты, окажись на моем месте?

Секунданта так и подмывало сказать Ретту, что он никогда не очутился бы на его месте, но Джон не посмел.

Зачесанные назад волосы Ретта были густыми и черными. Подкладка сюртука была сделана из красного жаккарда, а лежавшая рядом с ним шапка – из бобра. Энергичнее Ретта Джон никого не знал, живой и непосредственный – как звери на воле. А если его теперь пристрелят – жизнь вытечет, останется лишь пустая оболочка вроде той шкуры морского льва, распяленной на заборе Чарльстонского рынка.

– Я опозорен, – с усмешкой произнес Ретт. – Разве это не лучший повод посудачить обо мне?

– Ты уже не единожды предоставлял всем такую возможность.

– Верно. Превратился в настоящее пугало для добропорядочных жителей Чарльстона. – Ретт заговорил нарочито назидательно: – «Дитя мое, если не свернешь с порочного пути, то кончишь точь-в-точь как Ретт Батлер!»

– Как бы мне хотелось, чтобы ты наконец перестал шутить, – тихо произнес Джон.

– Эх, Джон, Джон…

– Позволь поговорить с тобой откровенно?

Ретт вскинул черные брови.

– Не могу тебе этого запретить.

– Для чего идти до конца? Прикажи Геркулесу повернуть назад, и мы не спеша проедемся до города и позавтракаем. Шэд Уотлинг не джентльмен, не стоит с ним драться.

Уотлинг даже не мог найти в Чарльстоне никого, кто согласился бы стать его секундантом. Какого-то беднягу янки буквально силой заставил.

– Брат Красотки Уотлинг имеет право на сатисфакцию.

– Ретт, бога ради, не глупи! Шэд – сын надсмотрщика у твоего отца. Его работник! – Джон Хейнз презрительно махнул рукой. – Предложи ему отступного. Зачем идти на такое… из-за девчонки?

– Красотка Уотлинг лучше тех, кто ее осуждает. Прости меня, Джон, но не стоит ставить под сомнение мои мотивы. Справедливость должна быть восстановлена: Шэд Уотлинг распускает обо мне гнусную ложь, и я вызвал его на дуэль.

Джон с трудом выговорил:

– Ретт, если бы не Вест-Пойнт…

– Ты имеешь в виду мое отчисление? Это всего лишь последний, наиболее заметный позор. – Ретт сжал руку своего приятеля. – Надо ли перечислять все свои падения и ошибки? Да их больше, чем… – Он устало покачал головой. – Меня воротит от всего этого, Джон. Стоило просить кого-то другого стать моим секундантом?

– Черт бы тебя побрал совсем! – выругался Джон.

Джон Хейнз и Ретт Батлер познакомились в школе Кэткарта Пурьера в Чарльстоне. К тому времени, как Ретт отбыл в Вест-Пойнт, Джон Хейнз уже вошел в судоходный бизнес отца. После отчисления и возвращения Ретта Джон время от времени встречал друга на улицах города. Порой Ретт бывал трезвым, чаще – нет. Видеть человека с природной грацией Ретта неряшливым, воняющим перегаром Джону было тяжело и неприятно.

Джон Хейнз относился к тем молодым южанам из хороших семей, которые словно губка вбирают в себя представления о гражданской ответственности. Джон являлся членом приходского совета церкви Святого Михаила и самым молодым учредителем балов Общества святой Сесилии. Несмотря на то что Джон завидовал темпераменту друга, он никогда не сопровождал Ретта и его приятелей – повес из компании полковника Раванеля – по их ночным адресам: в бордели, игорные дома и питейные заведения.

Понятное дело, Джон был удивлен, когда в один прекрасный день увидел Ретта Батлера в своей компании «Хейнз и сын», да при этом еще с просьбой помочь ему в деле чести.

– Ретт, где же твои друзья? Эндрю Раванель? Генри Кершо? Эдгар Пурьер?

– Ты будешь трезвее, Джон.

Прямо скажем, не многим, будь то мужчина или женщина, удавалось устоять перед бесшабашной улыбкой Ретта. Джон Хейнз не был в их числе.

Пожалуй, Джон и вправду был занудой. Он узнавал о скандалах, занимавших Чарльстон, последним, когда местному обществу эта тема успевала надоесть. Если Джон повторял чью-нибудь остроту, то неизбежно сбивался. Матери в Чарльстоне считали Джона Хейнза неплохой партией, но дочери подсмеивались над ним, прикрываясь веером. Однако Джон Хейнз уже дважды был секундантом на дуэлях. Если долг стучался к нему в дверь, Джон всегда был наготове.

Дамба Броутонской плантации представляла собой широкую земляную насыпь, отделяющую рисовые поля от реки. Экипаж немного покачнулся, свернув с дамбы в поля.

Никогда еще Джон Хейнз не чувствовал себя столь беспомощным. Это дело – это безобразное, смертельно опасное дело – все равно свершится, что бы он ни пытался предпринять. Честь должна быть удовлетворена. И теперь не Геркулес сидел на козлах – поводья держали костлявые руки Чести. В шкатулке из красного дерева лежали не пистолеты Хаппольда сорокового калибра, а сама Честь, готовая плюнуть в лицо. Пошлый мотивчик крутился в голове Джона: «Я полюбил бы тебя, Сесилия, не люби я честь больше»… Какая глупость! Шэд Уотлинг считался лучшим стрелком в Низинах.

Они свернули на заросшую кустарником аллею, по которой так редко проезжали, что испанский мох задевал крышу экипажа. Геркулес иногда приподнимал спускающиеся низко ветки, чтобы экипаж мог проехать.

И тут вдруг Джон припомнил историю про Шэда Уотлингаи козодоя.

– Ах, – Ретт втянул в себя воздух, – чувствуешь? Запах болота – рогоз, мирт, морская астра, болотный газ, грязь… Мальчишкой я здесь пропадал целыми днями, точно индеец. – Улыбка на лице Ретта исчезла при этом воспоминании. – Позволь попросить об одной услуге. Ты знаком с Тунисом Бонно?

– Свободным цветным рыбаком?

– Увидишь его – спроси, помнит ли он тот день, когда мы ходили до Бофора. И попроси помолиться о моей душе.

– Свободного цветного?

– Мы вместе выросли здесь на реке.

Неясный свет начал просачиваться в окно экипажа. Ретт выглянул наружу.

– Вот и приехали.

Джон откинул крышку карманных часов.

– Солнце встанет через двадцать минут.

Место для дуэли было лугом в три акра, окаймленным мрачными кипарисами и дубами, с которых свисали бороды мха. Луг тонул в тумане, откуда доносились хриплые крики пастуха, скликающего коров: «Суу-и! Су-кау! Су-кау!»

Ретт вышел из экипажа, потирая от холода руки.

– Итак, мой конечный пункт назначения. В детстве я, конечно, мечтал о славе, но не о такой.

Коровы мычали где-то в тумане.

– Мы ведь не хотим подстрелить корову, верно? – Ретт потянулся. – Отец был бы вне себя, подстрели мы одну из его коров.

– Ретт…

Ретт положил руку на плечо Джона Хейнза.

– Ты мне нужен, Джон, и я верю, что ты все сделаешь правильно. Но, пожалуйста, избавь меня от своих в высшей степени разумных советов.

Джон замолчал, жалея о том, что вспомнил о Шэде Уотлинге и козодое. После того как Лэнгстон Батлер отстроил усадьбу в Броутоне, управляющий Исайя Уотлинг перевез семью в прежний дом Батлеров: отсюда было удобно следить за неграми, работающими на рисовой плантации. Огромные дубы, которые в то время, когда Батлеры приехали сюда, были молодыми деревцами, отбрасывали густую тень на простой фермерский домик.

Обитая в ветвях дуба, козодой приветствовал их с заката до восхода.

Очевидно, Красотка Уотлинг думала, что птица искала себе пару, а ее мать Сара сказала, что птица горюет. Именно об этом спорили мать и дочь ранним утром, и тут раздался звук выстрела. Когда мать вбежала в спальню, на подоконнике лежал дымящийся пистолет, а Шэд буркнул: «Глупая птица больше не станет меня будить».

При плохом освещении с шестидесяти шагов Шэд Уотлинг отстрелил злосчастному козодою голову.

Джон спросил Ретта:

– Ты слыхал историю о козодое?

– Да россказни все это.

Ретт чиркнул спичкой о подошву ботинка.

– Шэд Уотлинг убивал людей и прежде.

Спичка зашипела и вспыхнула, когда Ретт зажег свою сигару.

– Только негров и людей своего сорта.

– Ты веришь, что твое благородное происхождение отвернет пулю?

– Почему бы и нет? – с насмешкой произнес Ретт. – Черт возьми, благородное происхождение должно же хоть в чем-то быть полезным!

– Кто-то идет, – предупредил Геркулес с козел.

Тяжело дыша, из тумана появился мужчина с мокрыми пятнами на коленях брюк (видимо, падал по дороге) и с перекинутым через руку сюртуком.

– Черт бы побрал этих коров! – Перебросив сюртук в левую руку, он хотел правую подать Джону Хейнзу, но посчитал более уместным отвесить неуклюжий поклон. – Том Джеффери. Родом из Эмити, Массачусетс. К вашим услугам, господа.

– Ну, Том, – улыбнулся Ретт, – кажется, ваша поездка в Чарльстон будет незабываемой.

Джеффери был на два-три года моложе Ретта с Джоном.

– Никто в Эмити не поверит, что я попал в эту историю.

– Жуткие рассказы, Том. Жуткие рассказы – главный предмет экспорта южан. Когда вы будете рассказывать о нас своим друзьям, пожалуйста, не забудьте упомянуть чертовски привлекательного, галантного Ретта Батлера. – Лоб Ретта пересекла морщина раздумья. – А коров бы на вашем месте я не стал упоминать.

– Ваш дуэлянт уже на месте? – спросил Джон молодого янки.

Том Джеффери махнул на луг, видневшийся в тумане.

– Да, и Уотлинг, и доктор Уорд. Похоже, они недолюбливают друг друга.

Джон взял молодого человека за руку, отводя от Ретта.

– Мистер Джеффери, вы были когда-нибудь секундантом прежде?

– Нет, сэр. Дуэли практически никогда не случаются в Эмити. Мой дед, может, когда-то и стрелялся, но сейчас уже такого не бывает. Так что я новичок. Моя тетя Пейшенс отошла в лучший мир, завещав мне определенную сумму. И я предпринял путешествие по стране. Том, сказал я себе, если не сейчас, то когда? Вот как я очутился здесь, восхищенный вашей чарльстонской гаванью, которая, если позволите так выразиться, во всем похожа на нашу знаменитую бостонскую гавань. Во всяком случае, там я и был, когда ко мне подошел господин Уотлинг и спросил меня, считаю ли я себя джентльменом, и я ответил, что смею надеяться. Когда же мистер Уотлинг предложил мне стать его секундантом, я сказал себе: «Том, ты приехал, чтобы посмотреть этот край, и именно этим ты и должен заняться». Ведь такой возможности в Эмити никогда не представится.

Джон не решился сказать этому молодому человеку, что выбор Шэдом Уотлингом в качестве секунданта незнакомца, да еще и янки, был намеренным оскорблением для Ретта.

– Вы знаете свои обязанности?

– Мы, секунданты, должны удостовериться в том, что все идет по правилам.

Джон Хейнз внимательно посмотрел на молодого янки.

– Наш первый долг – попытаться примирить дуэлянтов, – сказал он, сожалея, что этот человек и не пытался исполнить то, что положено.

– Мой дуэлянт не ищет примирения. Он говорит, что ждет не дождется, чтобы выстрелить мистеру Батлеру прямо в сердце. Они давно друг друга знают.

– Скоро начнет светать. Восход солнца будет для нас сигналом.

– Восход так восход. Нам тоже подойдет.

– Когда солнце покажется на горизонте, джентльмены выберут себе пистолеты. Как сторона, вызванная на дуэль, ваш человек выбирает первым. Начнем заряжать?

Джон Хейнз закрепил шкатулку на передке кареты, открыл замок и достал оттуда пистолет. Закругленная рукоять змеей скользнула ему в руку.

– Как видите, пистолеты одинаковые. На ваших глазах я заряжу один, потом вы – другой.

Джон насыпал пороху, положил круглую свинцовую пулю на промасленный пластырь и забил заряд. Затем поместил капсюль под курок и осторожно взвел курок до половины.

– Дома никто этому не поверит, – еще раз произнес Том Джеффери.

Утро набирало силу, туман начал расползаться, и из него выплыли два призрачных экипажа: легкий фаэтон и запряженный мулами фургон.

Ретт Батлер отвязал лошадь от своего экипажа и прижался лицом к сильной шее животного.

– Ты ведь не боишься, правда, Текумсе? Никто тебя не обидит. На этом лугу, Джон, при моем деде выращивали индиго. А в лесу есть прудик, где шилохвости выводят своих птенцов. Ондатры любят утят шилохвостей, и бывало так, что, когда подгребал целый выводок, какая-нибудь ондатра затаскивала их под воду – да так быстро, что у них не было времени улететь. Наш раздатчик воды Уилл там ловил ондатр.

– Ретт, мы переговорим сейчас с Уотлингом. Какое извинение ты готов принять?

Ретт упрямо зажмурился.

– Шэд Уотлинг утверждает, что я являюсь отцом ребенка его сестры. Я же говорю, что Уотлинг лжет. Если Уотлинг признает это, я откажусь от своего вызова.

– Предложите ли вы компенсацию? Деньги, чтобы девушка могла поехать куда-то и родить ребенка?

– Если Красотке нужны деньги, я их ей дам. Дело здесь не в деньгах.

– Как твой друг, Ретт…

– Джон, Джон… – Ретт зарылся лицом в гриву Текумсе. – Если ты друг, просто помоги довести все до конца.

Фургон Шадры Уотлинга был завален сломанными колесами, ступицами и ободами.

– Доброе утро, господин Джеффери и господин Хейнз. Я вижу, вы привезли Батлера.

– Шэд…

– Сегодня я для вас «мистер Уотлинг».

– Мистер Уотлинг, уверен, нам удастся помочь вам полюбовно разрешить спор.

– Вот уж точно, Батлер «помог» моей сестре. Точно также я помогу и ему.

– Когда Ретт Батлер обращался с вами как с джентльменом, он оказывал вам честь.

Шэд сплюнул.

– Стоит, верно, податься западнее. Черт возьми, как же мне здесь надоело! Одни богатые ублюдки да ниггеры. Ниггеры да богатые ублюдки. А в Миссури у меня кузены.

– Куда бы вы ни поехали, понадобятся деньги. Если же сестра, Красотка, уедет с вами, то скандал утихнет.

Уотлинг фыркнул.

– Неужели Батлер предлагает мне деньги?

– Батлер – нет, а я – да.

– Все сводится к деньгам, не правда ли? – Коренастый Уотлинг снова сплюнул. – Нет, только не сейчас. У меня на Батлера зуб. Сколько бы папаша ни сек Красотку, она все равно не признается, что это Ретт овладел ею. Без разницы. С нетерпением жду того момента, когда всажу в паршивца пулю. Молодым хозяином его никто не брал в расчет. Я слыхал, что и солдат он был никудышный. Словом, Батлер и выеденного яйца не стоит.

Шэд Уотлинг посмотрел на реку.

– Светает. У меня для колесного мастера приготовлено четыре сломанных колеса, а он начинает свою работу рано. Раз уж я вызванный, мне назначать расстояние. Пятидесяти шагов будет достаточно, чтобы я попал в цель, а он промазал. Ни к чему подставляться под шальную пулю! – Неровные пожелтевшие зубы сверкнули в беззвучном смехе.

Закутанный в толстое шерстяное одеяло, в своей двуколке храпел врач. Когда Джон Хейнз постучал по его сапогу, Франклин Уорд открыл глаза и зевнул.

– А, наше дело…

Он раскутался, сошел с коляски и повернулся спиной; запах мочи заставил Джона зажать нос. Доктор Уорд вытер пальцы о полы сюртука, затем протянул руку Ретту.

– А, вот и пациент, я полагаю.

Ретт усмехнулся.

– Вы захватили инструменты для извлечения пули, доктор? Зонды? Повязки?

– Конечно, сэр. Я ведь учился в Филадельфии.

– Ну что ж, Филадельфия – прекрасный город для учебы.

Шэд Уотлинг шел позади, рассеянно усмехаясь и почесывая ляжку.

– Мистер Батлер, – сказал Том Джеффери, – зачем вы снимаете рубашку?

– Подержишь пока, Джон? Рубашку я снимаю, мой милый друг янки, чтобы пулей не вмяло ткань в рану.

– Может, вы просто любите разгуливать голышом…

Шэд Уотлинг посмотрел на более худощавого мужчину с явным презрением.

– Я никогда не раздеваюсь без надобности.

– Господа, – перебил Джон Хейнз, – это ужасно неприятное и смертельно опасное дело, и я должен еще раз вас спросить, не откажется ли мистер Уотлинг от своих слов и не извинится ли мистер Батлер, предложив компенсацию, чтобы честь была удовлетворена?

Обнаженные руки Ретта от холода покрылись гусиной кожей.

– Пятьдесят шагов, – повторил Шэд, – должно быть как раз. Батлер, помните своего черномазого приятеля Уилла? Как тот молил о пощаде? Попробуйте – может, пожалею и отпущу. – Уотлинг вновь показал свои зубы. – Дайте-ка мне пистолеты… Янки, ты следил, как мистер Хейнз их заряжал? Не могло быть так, чтобы он снарядил один из них двойным зарядом? Скажем, одна пуля уже находилась в стволе, прежде чем он заложил вторую?

Янки был поражен.

– Мистер Хейнз – джентльмен!

– Уверен, что он не нарезал пулю? Это когда наносят небольшой круговой надрез, чтобы пуля при ударе разорвалась. Ты хорошо проверил его пулю, янки?

Джеффери повторил:

– Мистер Хейнз – джентльмен.

– Уж конечно. Джентльмены не надрезают пулю и нипочем не кладут двойной заряд. Ну, который из этих пистолетов заряжал мистер Хейнз?

– Я заряжал тот, который ближе ко мне, – произнес Джон.

В лесу послышался звук рожка, долгий, торжествующий звук – таким охотники на лис оповещают о своей добыче. Минуту спустя выкатилось, разбрызгивая воду из-под колес, открытое ландо. Два молодых кутилы стояли между сиденьями; тому, который дул в почтовый рожок, пришлось его бросить и ухватиться за спинку, иначе бы он не удержался и полетел головой вниз при резкой остановке.

– Эй! Неужели мы пропустили все веселье?

Пожилой человек, сидящий на козлах, хихикнул.

– Разве я не говорил вам, что мы приедем вовремя? Полковнику ли Джеку не найти этих подлецов?

При жизни жены, Фрэнсис, полковник Джек Раванель был уважаемым человеком, на плантациях которого успешно выращивался рис. Но ее убили. Был ли его нынешний разгульный образ жизни следствием тоски или, напротив, устранения присмотра со стороны жены – сказать трудно. Причем в Чарльстоне, где пьянство было под запретом только для духовенства, полковник Джек Раванель оказался самым отъявленным пьяницей. В городе, где любой порядочный джентльмен играл, Джек умудрился стать нежелательной персоной во всех уважаемых игорных домах. Но Джек был прирожденный лошадник, и поэтому помешанный на лошадях Чарльстон прощал ему многие грехи.

Джон подошел к ландо.

– Господа, это дело чести. Соблюдайте нормы приличия…

Молодые люди, прибывшие с полковником, были одеты в короткие парчовые сюртуки, яркие галстуки с широкими, как у шарфа, концами и брюки настолько узкие, что не требовался гульфик. Хотя Джек Раванель годился им по возрасту в отцы, он был одет так же.

– Деревенская девка подзалетела, и сразу дело чести? – Парень затрубил в рожок. – Да ладно тебе, Джон Хейнз. Это очередной розыгрыш Ретта, только и всего.

Джон рассвирепел.

– Генри Кершо, это оскорбление. Вы здесь незваный гость.

Но здоровяка Генри остановить было непросто.

– Хочешь сказать, кузен Ретт доведет дело до конца? Будь я проклят, завтра все успокоится! Ретт, это ты? Тебе не холодно? Мы черт знает сколько времени ехали по проклятому болоту. Полковник Джек утверждает, что раньше он был владельцем этой земли. Должно быть, он тогда не пил. Эдгар Пурьер, это ты вылакал весь виски?

Том Джеффери спросил:

– Мистер Хейнз, тут так всегда бывает?

– А, тот самый янки, о котором мы слышали? – обратился к нему Генри Кершо.

– Да, сэр. Из Эмити, штат Массачусетс.

– Что ж, человек не выбирает, где ему родиться. Скажи, ты хотя бы не из тех чертовых аболиционистов?

Ретт Батлер жестом заставил Джона молчать и спросил без всякого выражения:

– Эдгар, Генри, Джек, вы пришли посмотреть, как я умру?

Эдгар Пурьер изобразил извиняющееся выражение.

– Джек обещал, что это будет всего лишь шутка, Ретт! Он сказал, что ты никогда не станешь стреляться из-за…

– Шутка, Джек? Стоит отцу узнать, что ты в этом замешан, он живо тебя упрячет в исправительный дом.

– Дорогой Ретт! Не говори так сурово со стариной Джеком!

– Генри Кершо пьян и на все способен, когда он пьян. Эдгар Аллан явился из любопытства. Эдгар всегда такой любопытный. Но непонятно, что заставило престарелого распутника подняться из теплой постели шлюхи в это холодное утро?

Улыбка Джека Раванеля была призвана вызвать расположение Ретта.

– Ретт, старина, я пришел вразумить тебя. Посидим, выпьем по-дружески, вспомним былые времена… Я говорил тебе, как восхищаюсь Текумсе? Вот это конь!

На мгновение Ретт, казалось, застыл в изумлении. Затем его губы сложились в улыбку, и вскоре он уже заливисто хохотал, перегибаясь пополам. Смех заразил и молодых людей.

Ретт вытер глаза.

– Нет, Джек, Текумсе ты не получишь. Джон, если меня убьют, лошадь твоя. Ну, Уотлинг. Выбирайте пистолет.

– Боже милостивый, – выдохнул Генри Кершо. – Ретт и вправду намерен довести это дело до конца.

Глаза полковника Джека сузились. Он привязал своих лошадей на опушке леса.

Где-то в лесу рябчик гулко стучал по стволу дерева. Из-за реки вставало огромное солнце в клубах тумана, возвращая земле желтые, голубые и светло-зеленые краски.

Джон Хейнз на мгновение в немой молитве закрыл глаза и произнес:

– Приготовьтесь, джентльмены!

Шэд Уотлинг, ничего не понявший в смехе Ретта, осознал одно: ловушка захлопнулась, но добыча ускользнула. Взяв в руку пистолет, он принялся придирчиво его рассматривать.

– «Молодой хозяин» Батлер… Боже, как ниггеры лебезили перед ним!

Второй длинноствольный пистолет лежал в руке Ретта. Улыбка Ретта была настолько широкой, что казалось, она перетекает по обнаженной руке до самого дула, отчего и пистолет вроде заулыбался.

Ранним утром на берегу реки спина к спине стояли двое мужчин: один коренастый и сердитый, другой – полуобнаженный и улыбающийся.

Каждому предстояло сделать двадцать пять шагов. Солнце поднимется над горизонтом, и Джон Хейнз отдаст команду повернуться и стрелять.

Дуэлянты разошлись на двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять шагов. Солнце зависло на горизонте.

– Мне ни в жизнь не поверят дома в Эмити, – прошептал Том Джеффери.

Невыразимо медленно солнце карабкалось вверх, пока белое пространство не открылось между его краем и берегом реки. Звучным голосом Джон Хейнз скомандовал:

– Джентльмены! Оборачивайтесь! Стреляйтесь!

Порыв ветра отбросил волосы Ретта назад.

Шэд Уотлинг первым спустил курок – и клуб дыма окутал дуло его пистолета.

За девять лет до этого

Заметив нетерпеливый жест отца, старший сын Лэнгстона Батлера приготовился к порке. Он снял рубашку и аккуратно положил ее на спинку стула.

Мальчик повернулся, оперся ладонями о письменный стол отца, но тонкая кожаная обивка даже не промялась под его весом. Он сосредоточил свое внимание на отцовской хрустальной чернильнице. Оказывается, целая вселенная боли и отчаяния может уместиться в одной чернильнице. Первый обжигающий удар застал его врасплох. Чернила доходили до половины хрустальной чашечки. Ретту хотелось знать, сможет ли отец остановиться. Взор мальчика затуманился, чернильница поплыла перед глазами от слез.

В этот раз отец все-таки остановился. Сжимая руки, Лэнгстон Батлер швырнул трость на пол и прокричал:

– Видит Бог, не будь ты моим сыном, почувствовал бы на себе ременный кнут!

В свои двенадцать лет Ретт стал уже высоким юношей. Его кожа была темнее, чем у отца, а густые, черные как смоль волосы свидетельствовали о присутствии в жилах индейской крови.

Хотя спину мальчика сплошь покрывали багровые полосы, он не просил пощады.

– Позвольте одеться, сэр?

– Твой брат Джулиан – послушный сын. Отчего же старший сын не хочет повиноваться?

– Не могу знать, сэр.

Строгость обстановки кабинета Лэнгстона особенно проступала на фоне роскоши семейных апартаментов в Броутоне. Широкий письменный стол, стул с прямой спинкой, чернильница, промокашка, ручка – больше ничего. Ни картин, ни гравюр на стенах. Незанавешенные окна в десять футов высотой открывали широкий вид на бескрайние рисовые поля плантации.

Мальчик взял белую тонкую рубашку и, чуть поморщившись от боли, накинул ее на плечи.

– Ты отказываешься ехать со мной, когда проходит законодательное собрание штата. Когда все высокопоставленные персоны собираются в Броутоне, ты тоже исчезаешь. Сам Уэйд Хэмптон задал мне вопрос, почему никогда не видно моего старшего сына!

Мальчик молчал.

– Ты не хочешь управлять неграми. И отказываешься учиться управлять ими.

Мальчик ничего не ответил.

– По сути, ты пренебрегаешь всеми обязанностями сына каролинского джентльмена. – Лэнгстон вытер платком пот с бледного лба и заставил себя успокоиться. – Вы ренегат. Или вы считаете, что я получаю наслаждение, наказывая вас?

– Не могу знать, сэр.

– Ваш брат Джулиан послушен. Джулиан повинуется моим приказаниям. Почему же вы так не можете?

– Не могу знать, сэр!

– Не можете знать! Лучше скажите – не желаете! И даже не станете сопровождать свою семью в Чарльстон. Вместо этого клянетесь убежать.

– Да, сэр, обязательно.

Рассерженный отец долго и внимательно смотрел в глаза сыну.

На следующее утро семья Батлеров уехала в Чарльстон без старшего сына. В ту ночь Долли, цветная повитуха, втирала бальзам в рубцы мальчика.

– Да, масса Лэнгстон, он человек суровый, – произнесла она.

– Ненавижу Чарльстон, – сказал Ретт.

На плантациях, прилегающих к реке, в апреле посадили рассаду и первый раз открыли заслонки шлюзов. Рисовые поля предстояло залить еще трижды до сбора урожая в сентябре. Своевременно поднимать и опускать заслонки на шлюзах было просто жизненно важно для урожая, поэтому Уилл, раздатчик воды Броутонской плантации, занимал в негритянской иерархии второе место после Геркулеса.

Уилл подчинялся непосредственно господину Лэнгстону и Исайе Уотлингу, но никому другому, включая Шэда Уотлинга, двадцатилетнего сына надсмотрщика.

Уилл жил в отдельной хижине. Он владел столом, двумя стульями, гамаком и тремя потрескавшимися мисками, которые Луи Валентин Батлер прихватил с испанского судна «Меркато». Спустя положенный год после того, как умерла его жена, Уилл сошелся с Мислтоу, симпатичной девчонкой лет пятнадцати.

Опасаясь смертельной лихорадки, владельцы плантаций Джорджии и Каролины уезжали на лето в город. Когда Лэнгстон наведывался проверить посадки, он появлялся ранним утром, а отбывал до наступления темноты.

Босиком и без рубашки, его сын охотился и рыбачил, облазив все заливные болотистые берега реки Эшли. Учителями молодого Ретта были аллигаторы, цапли, скопы, рисовые птицы, черепахи и дикие кабаны. Мальчик знал, где негритянский знахарь находит травы и в какой заводи кроется сом. Порой Ретт не возвращался в Броутон целыми неделями; отец, наведываясь на плантацию, никогда не интересовался сыном.

Надсмотрщик Уотлинг наблюдал за орошением и рыхлением нежных рисовых ростков, решал, когда пора травить ондатр, роющих норы в стенках каналов, а когда пора стрелять птиц.

Хотя негры были в массе своей более стойкими к лихорадке, нежели их белые хозяева, работая весь день по колено в субтропическом болоте, некоторые неизбежно заболевали. В бесплатной лечебнице Броутона жена надсмотрщика Уотлинга Сара и молодая Красотка отпаивали несчастных большими дозами настоек хинной коры и коры вяза. Белая женщина и ее дочь помогали Долли принимать роды и натирать мазью спины рабов, которых порол их муж и отец.

Некоторые негры поговаривали, что господин Лэнгстон реже брался за кнут, чем босс Уотлинг. «Масса Лэнгстон не будет иметь проку от тех, кто лежит в лазарете».

Однако некоторым, наоборот, больше нравился Исайя Уотлинг. «Босс Уотлинг суров, но справедлив. Он не станет махать кнутом без нужды».

Молодой господин Ретт приставал к слугам своего отца с вопросами практического свойства: «Почему заслонки делают из кипариса? Почему рис не мотыжат перед сбором урожая? Почему рис провеивают вручную?» Негры питались рыбой и дичью, которую приносил Ретт, и белый мальчик пропадал у них по воскресеньям, когда негры отдыхали. Ретт сопровождал Уилла в обходах, и нередко в полдень они вдвоем обедали на берегу реки.

Когда приспичит, Шадра Уотлинг наведывался в негритянские хижины после наступления темноты, отсылая семью девушки следующими словами: «Может, вам лучше прогуляться по лесу?» Иногда Шэд давал мужу или отцу большую бутыль дешевого виски, чтобы скоротать час-другой.