Текст книги "Ретт Батлер"

Глава 6
Продажа негров

У Розмари голова пошла кругом:

– Отец сжег письма брата? И мои тоже?

– На днях видел Соломона на рыбном рынке – вашего слугу Соломона, – и мы разболтались. Старик не хотел передавать письма мистеру Лэнгстону, но куда деваться, если приказали.

Розмари стало дурно. Она задала вопрос, на который прежде бы не осмелилась, будучи послушной дочерью:

– Тунис, почему отец ненавидит собственного старшего сына?

Тунис Бонно как свободный цветной был волен разгуливать по улицам без пропуска, посещать Первую африканскую баптистскую церковь (в присутствии хотя бы одного белого прихожанина), мог жениться на такой же свободной цветной девушке или на выкупленной рабыне. Он не имел права голосовать или открыть лавочку, зато ему позволялось иметь личные деньги и имущество. По закону он мог даже учиться читать.

Но поскольку такие цветные не были ни чьей-то собственностью, ни белыми людьми, они раздражали господ.

Поэтому Тунис Бонно старался не замечать, что видел, не говорил о том, что знал, и напускал на себя непробиваемо равнодушный вид. Когда белые обращались к нему, Тунис отвечал:

– Мистер Хейнз велел мне так сделать.

Или:

– Обратитесь, пожалуйста, к мистеру Хейнзу.

Розмари, конечно, это отлично знала, но была слишком расстроена, чтобы мыслить ясно, и схватила Туниса за рукав, будто желая вытрясти из него ответ.

– Отчего Лэнгстон ненавидит Ретта?

Тунис, вздохнув, выложил Розмари всю правду, которую прежде ей не хотелось знать.

А пока Тунис посвящал Розмари в историю гибели Уилла, рассказывал об урагане и о том давнишнем лете, когда брат был сослан собирать рис на плантации, ее отец, Лэнгстон Батлер, проигрывал скачки.

Вашингтонский ипподром представлял собой вытянутый овал в четыре мили длиной, обсаженный вековыми дубами. Оштукатуренный домик был зарезервирован для членов Жокейского клуба, а обшитая досками трибуна и просторное поле предназначались для всех желающих. Белые и черные, вольные и рабы были свидетелями поражения Лэнгстона Батлера.

Лошади из Виргинии и Теннесси прибыли в Чарльстон, располагавший самым быстрым беговым кругом и самыми толстыми кошельками на Юге. Лошади, конюхи и тренеры толпились в просторных деревянных конюшнях, где в широких центральных проходах устраивались торги лошадей и рабов.

Дневной забег был повторным между лошадьми по кличке Джиро – Лэнгстона Батлера – и Чапультапек – полковника Джека Раванеля. Животные друг друга стоили, ставки сделали быстро, и забег начался под рев трибун. Хотя Чапультапек отстал на дальнем повороте, затем, обойдя на прямой начавшего сдавать Джиро, вырвался вперед на два корпуса. Когда лошади зашли на последний круг, полковник Джек уже приплясывал от удовольствия.

У ограды клубного домика три юнца и незамужняя дочь полковника Джека смаковали его триумф.

– Джеки, Джеки, – хмыкнул Джейми Фишер. – Не стоит дергать тигра за хвост. Джулиет, твой папаша раскланивается с таким самодовольным видом!

Эдгар Пурьер, неутомимый исследователь сильных мира сего, наблюдал, как надсмотрщик Лэнгстона Батлера советуется со своим хозяином.

– Хмм, что замышляют эти двое?

– А, плевать, – проворчал Генри Кершо. – Одолжи мне двадцать долларов!

Генри Кершо походил на молодого сильного медведя, и характер у него был под стать.

– Генри, ты уже поставил мою двадцатку на Джиро. Больше нет. – Эдгар Пурьер вывернул карманы. – Итак, джентльмены и леди, как Лэнгстон сравняет счет?

– Наверняка скроется, не заплатив, – предположила Джулиет Раванель.

– Нет-нет, милая Джулиет, – сказал Джейми Фишер. – Ты путаешь. Отец Розмари, Лэнгстон, затеял пари, а твой, Джек, проиграл и заплатить не может.

Мисс Раванель фыркнула:

– И за что я только терплю тебя, не знаю.

– Так ведь иначе быстро заскучаешь, – ответил Джейми Фишер.

Несмотря на то что острая на язык девица и безусый юнец были неразлучны, их не касались никакие сплетни. На чем бы ни держалась эта привязанность, все понимали – в ней нет ни капли романтических чувств.

Следующий забег был в два часа. Белые и цветные прогуливались по ипподрому и полю, в Жокейском клубе слуги распаковывали корзины с едой и откупоривали бутылки.

А с дорожки начали сзывать покупателей на торги рабов:

– Негры Джона Хьюджера. Сборщики риса и хлопка, лесорубы, механики, домашние слуги и дети! Сотня первоклассных экземпляров!

Эдгар Пурьер взял у помощника торговца список и пробежал по нему пальцем.

– Эндрю собирается поторговаться за лот номер шестьдесят один. «Кассиус, восемнадцать лет, музыкант».

– Кассиус принесет не меньше тысячи, – сказал Генри Кершо.

– По меньшей мере одиннадцать сотен, – поправил Джейми Фишер.

– Спорим на двадцать долларов?

– У тебя нет двадцати долларов.

И хотя Генри Кершо был тяжелее Джейми на восемьдесят фунтов и привык поступать по-своему, он улыбнулся. С весомым превосходством кошелька Джейми даже молодому медведю остается только улыбаться.

– Джулиет, зачем Эндрю понадобился музыкант с банджо? – спросил Эдгар Пурьер.

– Когда Эндрю грустит, музыка очищает ему душу.

Генри Кершо, отхлебнув, предложил фляжку Джулиет, от чего та, вздрогнув, отказалась. Генри заметил:

– Ни за что не угадаешь, какой конь тянул на прошлой неделе тут тележку с рыбой.

– Верно, Текумсе? – сказал Джейми Фишер. – Разве Ретт Батлер не оставил своего коня с Бонно?

– Лучший моргай[10]10
  Американская порода верховых лошадей, преимущественно темногнедых, отличающихся изяществом экстерьера.


[Закрыть] в Низинах вез рыбу, – продолжал Генри Кершо. – Я предложил за него две сотни, но негр сказал, что лошадь не его.

– Текумсе стоит не меньше тысячи, – сказал Эдгар Пурьер. – Почему не заставил ниггера продать?

Генри Кершо ухмыльнулся.

– Может, тебе бы и удалось, Эдгар, а мне, черт побери, не поздоровилось бы. Ведь Ретт может вернуться со дня на день.

– А где, кстати, сейчас Батлер? – спросил Джейми.

– Где-то в Никарагуа или Санта-Доминго, – пожал плечами Генри Кершо.

Эдгар сказал:

– Слышал, он в Новом Орлеане. Красотка Уотлинг, Ретт Батлер, внебрачный ребенок Ретта… неплохая настоечка, верно?

Джулиет Раванель подняла брови.

– Эдгар, до тебя дошли самые цветистые слухи. Разве дочка Уотлингов отправилась не в Канзас к родне?

– Родня в Миссури. Но девица туда не поехала, – ответил Эдгар. – Миссурийские Уотлинги терпеть не могут аболиционистов. Ты что, газет не читаешь?

– Эдгар, – игриво сказала Джулиет, – зачем нам, легкомысленным дамам, читать газеты, когда есть джентльмены, которые объяснят все как есть?

Джейми Фишер закашлялся, чтобы скрыть ухмылку.

– По-моему, – сказала мисс Раванель, – гораздо интереснее узнать, что дочка Лэнгстона будет делать с моим дорогим братцем. Розмари определенно его добивается.

– Всегда найдется девица, готовая броситься на шею Эндрю. Не знаю, почему он мирится с этим, – фыркнул Джейми.

– По той же причине, почему он терпит тебя, дорогой Джейми, – сладко улыбнулась Джулиет. – Братец не может без поклонников.

– Сколько времени уйдет у Эндрю, чтобы пленить мисс Розмари? – задумался Эдгар.

– Держу пари, что успеет до конца Недели скачек.

В тени зеленых дубов по ту сторону ипподрома престарелая миссис Фишер, ее внучка Шарлотта и Джон Хейнз устроили пикник. Компания «Хейнз и сыновья» разместила рекламу скачек в Филадельфии и Нью-Йорке: «Неделя скачек в Чарльстоне: поездка в оба конца, размещение в гостинице, питание – все включено!» Джон заказал номера для своих туристов в отеле «Миллз» на Куин-стрит, с лучшим столом во всем Чарльстоне.

Некий турист из Нью-Йорка не скрывал своих симпатий аболиционистам и оскорбил нескольких южан на борту экскурсионной шхуны в Балтиморе.

Однако, узнав, что мистер Миллз – вольный негр, сей аболиционист отказался от места, потребовав вернуть деньги. Правда, поскольку во время Недели скачек во всем Чарльстоне не сыскать было свободной комнаты, он в конце концов поселился в своем номере, но все еще требовал возвращения суммы.

– Принципы у янки чрезвычайно гибки, – сказал Джон Хейнз. – Шарлотта, вы сегодня сама не своя. Где ваша лучистая улыбка?

– Шарлотта страдает по Эндрю Раванелю, – ответила миссис Фишер, резко открывая корзину. – Наша кухарка готовит цыпленка лучше всех в Каролине.

– Бабушка! Я не страдаю!

– Ах, дорогая. Эндрю Раванель – галантный, мужественный, симпатичный, очаровательный молодой человек, да еще и банкрот. Какая девушка пожелает лучшего жениха?

Воздав хвалу цыпленку, Джон продолжил беседу:

– Я надеялся увидеть сегодня днем Розмари. Вчера вечером поспорил на тур вальса, но у нее все танцы были расписаны.

Несмотря на усилия лучших портних Чарльстона, мисс Фишер оставалась непривлекательной: волосы невыразительного мышиного оттенка, цвет лица далек от совершенства, а талия скорее под стать шмелю, чем осе.

Шарлотта поджала губы.

– Значит, мы с Розмари больше не подруги.

– Шарлотта, не капризничай. Вы дружите с пяти лет, – возразила бабушка.

Джон Хейнз вздохнул.

– Почему самые прелестные девушки Чарльстона готовы драться из-за одного и того же джентльмена? А обычному парню вроде меня и шансов никаких нет. Не имею ничего против Эндрю, но, если бы он споткнулся и сломал свой аристократический нос – большего изъяна и не желаю, – я бы не очень горевал.

Миссис Фишер подбодрила его:

– Продолжайте, Джон.

Хейнз улыбнулся.

– По-моему, я так и делаю. Должен задать вопрос дамам: вы не думаете, что из меня бы вышел отличный супруг?.. Спасибо, миссис Фишер, я попробую куриную ножку.

Зрители и покупатели подходили к длинному зданию конюшни, где устроили торговлю неграми. Внутри толпа покупателей мешалась с живым товаром. Негритянки были одеты в скромные ситцевые платья, на головах платки повязаны тюрбанами, мужчины – в грубых суконных куртках и штанах, подпоясанных веревкой. По прихоти каждого мягкие фетровые шляпы у одних были лихо загнуты набок, у других – практично надвинуты, у третьих – просто примяты.

Пришедшие впервые покупатели рабов напускали на себя вид знатоков, как часто бывает с неопытными людьми.

Кассиус, музыкант, которого жаждал купить Эндрю Раванель, прислонился к дверце стойла, скрестив руки на груди, с банджо на плече. Это был безбородый, полноватый, очень темный молодой негр с благодушными манерами, что некоторым белым казались непочтительными.

– Эй, парень, хочу послушать, как ты бренчишь.

Кассиус с любовью похлопал по банджо, как будто инструмент обладал силой своего хозяина.

– Не могу, масса. Нет, сэр. Аукционер сказал, я должен вести себя так, как девка, знающая себе цену. Не должен ничего давать за просто так. Кто покупает меня, покупает мою музыку… Масса, – добавил он торжественно, – я и пресвитерианца до танца заведу.

Большинство негров старались понравиться покупателям, подыскивая хозяев подобродушнее и тех, кто мог бы купить семью целиком.

– Да, масса, делаю на рисовом поле всю работу от и до. С тех пор как мальчонкой был, знаком с рисом. Зубы почти все на месте, слава Тебе, Господи. Нос сломан – лошадь когда-то лягнула. Вот жена, прачка, и сын, работник в четверть силы, но вырастет – точно себя покажет.

Тем, кого покупали для работ на плантации, приказывали наклоняться, чтобы посмотреть, нет ли переломов. Некоторых просили быстро пройтись туда и обратно, других – попрыгать на месте.

– В лазарете часто бывал, парень?

– Говоришь, троих детей родила и все выжили?

Аукционер, краснолицый, оживленный, расстилался перед покупателями.

– Мистер Кавано, за этот лот не торгуйтесь. Вот что вам нужно – светлокожая девка, четырнадцать лет, лот пятьдесят два. Ну что, угадал? Мне ли не знать!

– Мистер Джонстон, если не даете больше семисот долларов за этого первоклассного парня, вы не столь проницательны, как я думал! Семьсот, все слышали? Семьсот, кто больше? Семьсот долларов раз, семьсот долларов два, семьсот долларов три! Продано на плантацию Дрейтона!

Аукционер быстро глотнул воды.

– Напоминаю вам, джентльмены, наши условия. Выигравший торги платит половину заявленной суммы в кассу и подписывает поручительство, что рассчитается полностью не позже чем через тридцать дней, оставляя купленного негра в залог.

Он широко улыбнулся.

– А теперь вернемся к торгам. Лот номер пятьдесят один: Джо, отличный мальчишка, двенадцати или тринадцати лет.

Забирайся повыше, Джо, столько народу хочет на тебя посмотреть. Это вам не просто долговязый птенец, уже успел нарастить мускулы. Через год-другой будет справный работник. Сообразительный малый, – аукционер поднял палец и подмигнул, – купит Джо подешевле, откормит его и к следующему посеву будет иметь мужчину за детскую цену!.. Джо, повернись, сними рубашку. Видите хоть один шрам на спине? Мистер Хьюджер был прекрасным хозяином, ни разу не ударил его хлыстом. Джо никогда и не нужно было учить, он воспитанный черный, правда, Джо? Я слышу двести долларов? Двести долларов раз, двести долларов два… пятьсот! Пятьсот пятьдесят! Пятьсот пятьдесят раз, два, три… Продано мистеру Оуэну Боллу на плантацию Магнолия.

Эндрю Раванель прислонился к пустому стойлу. Мускулистые ноги наездника были обтянуты коричневыми брюками, рубашку с жабо обрамляли лацканы короткого желтого жакета, на голове красовалась широкополая касторовая шляпа, начищенные сапоги самодовольно блестели. Он лениво помахал пальцем, приветствуя подошедших Кершо и Пурьера. Цветом лица Эндрю напоминал ночную цаплю, бледная кожа была почти прозрачной. Однако под щегольской внешностью скрывалась скрытая пружина воли.

Эдгар Пурьер, чиркнув спичкой, поднес огонь к сигаре Эндрю и кивнул, указывая на высокую мулатку в толпе рабов:

– Неплохая девка.

Генри Кершо вытянул шею, пытаясь определить покупателя.

– Старик Кавано платит. Интересно, знает ли его жена, что ей нужна горничная?

– Горничная, она, конечно, горничная… – манерно протянул Эндрю.

Кершо загоготал.

– А это не Батлера парень? – спросил Эдгар Пурьер. – Исайя Уотлинг? Там, за столбом?

Эндрю Раванель сказал в ответ:

– Интересно, как он может оставаться в Броутоне после того, как Ретт застрелил его сына?

– А куда ему податься? – фыркнул Генри Кершо. – Местом управляющего труднее обзавестись, чем сыном. Если Уотлингу потребуются сыновья, никто не мешает наведаться к подопечным и наделать еще.

– Говорят, Уотлинг набожный? – промолвил Эндрю Раванель.

– Кажется, да. Они с Элизабет Батлер идут молиться каждый раз, как Лэнгстон из города отлучается. Правда, разные бывают молитвы…

– Генри, ты вульгарный тип, – беззлобно бросил Эндрю. – Лот номер шестьдесят один. Это мой Кассиус.

Кершо поскребся, как подобает вульгарному типу, и сказал:

– У меня во фляге ни капли. Пойду в клуб. Эдгар, идешь?

– Останусь.

Эндрю начал торговаться за Кассиуса с четырехсот долларов.

– Четыреста долларов… Шестьсот? Точно, сэр? Да. Шестьсот долларов за отличного молодого негра. Банджо в подарок – за одну цену сразу два товара.

– Почему Уотлинг торгуется? – спросил Эдгар Пурьер. – Лэнгстону музыкант совсем не нужен.

Когда цифра достигла восьмисот, все отказались торговаться, кроме Исайи Уотлинга и Эндрю Раванеля.

Исайя Уотлинг заявил девятьсот пятьдесят.

Когда Эндрю Раванель поставил тысячу долларов, Уотлинг поднял руку, привлекая всеобщее внимание. После этого он взобрался на ящик, возвышаясь над собравшимися.

– Мистер Раванель, у меня имеется распоряжение господина Лэнгстона Батлера. Я здесь, чтобы спросить: как вы заплатите за этого черномазого, если выиграете торги? У вас есть наличные? Где ваши пятьсот долларов?

Эндрю Раванель остолбенел. Удивление, возмущение, смятение пронеслись по его лицу. Молодой человек обернулся к Эдгару Аллану, но тот исчез. Стоявшие рядом сделали вид, что не смотрят на Эндрю. Те, что стояли подальше, старались скрыть усмешки.

– Господа, господа! – заволновался аукционер.

– Вы сами объяснили нам правила, – напомнил Уотлинг. – Надеюсь, вы будете их придерживаться.

Кто-то одобрительно выкрикнул:

– Да, да.

– Правила есть правила, – раздался другой возглас.

– Не отступайте от этих чертовых правил.

Эндрю воскликнул:

– Уотлинг, ей-богу, я…

– Мистер Раванель, я действую не по собственному усмотрению. Я себе больше не принадлежу. Говорю от имени мистера Лэнгстона Батлера. Господин Батлер вас спрашивает: «Мистер Раванель, где ваши пятьсот долларов?»

– Даю слово, слово Эндрю Раванеля…

– Слово? – переспросили из толпы.

– Слово Раванеля? – расхохотался кто-то.

– Если у мистера Раванеля нет денег, я покупаю этого чернокожего за девятьсот пятьдесят долларов. Плачу наличными всю сумму.

Весть о публичном унижении Эндрю Раванеля (кое-кто назвал это заслуженным наказанием) мгновенно облетела клуб. Джейми Фишер чувствовал себя так, будто ему дали под дых.

Когда Джейми нашел друга, тот, с побелевшими костяшками, стоял, сжимая перила трибуны.

– Эдгар чуял, к чему дело клонится, он за милю подобное различает; когда я обернулся, его не было. Приходилось мне видеть, как Генри Кершо проиграл тысячу в карты. Но где же сейчас был мой друг Генри? – Глаза, исполненные уязвленного самолюбия, скользили по толпе, которая обращала на Эндрю Раванеля меньше внимания, чем он воображал. – А мой дорогой друг Джейми Фишер? Говорят, Джейми самый богатый джентльмен в обеих Каролинах. Пятьсот долларов – мелочь на карманные расходы для юного Фишера!

– Мне очень жаль, Эндрю. Если бы я был там…

– Господи, Джейми! Как я это вытерпел! На глазах у всех – у каждого! Боже! Слышал бы ты, как надо мной смеялись. Эндрю Раванель торгуется, а заплатить не может!.. О господи, Джейми, лучше бы я умер!

– Тебе нужно вызвать Уотлинга на дуэль, я буду секундантом…

– Джейми, Джейми, я не могу вызвать Уотлинга. – Голос Эндрю был слаб, как кляча тряпичника. – Из Исайи Уотлинга джентльмен не больше, чем из его сына. Если я вызову его, то придется признать, что и Эндрю Раванель не джентльмен.

– Дрался ведь Ретт с Шедом Уотлингом.

– И слышать не хочу о Ретте Батлере! Вот уж никогда не искал повода поговорить о нем! Надеюсь, это ясно! – Эндрю попытался зажечь сигару, но руки дрожали, и он швырнул спичку прочь. – Проклятый Лэнгстон Батлер! Аукционер потребовал бы с меня долговую расписку.

– Ну, Эндрю, негр-то всего лишь музыкант.

– Всего лишь музыкант? – Эндрю удостоил наивность Джейми легким смешком. – Что, Лэнгстон Батлер планирует музыкальный вечер? Может, он хочет взять уроки игры на банджо? Так думаешь, Джейми? По-моему, Лэнгстон Батлер приобрел себе просто золотого работника на рисовые поля, – продолжил Эндрю. – Лэнгстон Батлер отомстил Джеку Раванелю, унизив его сына. Теперь весь Чарльстон знает об этом деле. Эндрю Раванель показал свое истинное лицо!

Слова застряли в горле у Джейми Фишера.

– Эндрю, я… Эндрю, ты такой милый, замечательный. Я бы…

Эндрю жестом прервал его на полуслове.

Негры с нарукавными повязками Жокейского клуба начали приглашать людей с беговой дорожки на трибуны.

– Эндрю?

– Ради бога, Джейми, не мог бы ты помолчать?!

Как только дорожка опустела, на ней, не обращая внимания на жесты служащих, появилась какая-то всадница.

Эндрю замер, словно завидев добычу, и выдохнул:

– Это же Розмари.

– Тебя ищет, наверное. – Голос Джейми от облегчения повысился на целую октаву. – Эндрю, должен рассказать тебе о занятном пари с Джулиет…

– О нет, Джейми. Что-то не так. Розмари расстроена. Посмотри, как она теребит удила, горячит лошадь и тут же сдерживает.

Слуги из Жокейского клуба кричали ей: «Мисс!» и «Забег начался, мисс!», но лишь отскакивали в сторону с ее пути. Розмари вглядывалась в лица вдоль ограды, желтый шелковый шарф развевался непокорным знаменем.

– Подумать только, – задумчиво произнес Эндрю Раванель, – Розмари, похоже, рассержена?

Девушка дернула поводья, и лошадь встала на дыбы.

– Ах, чтоб тебя, успокойся! Эндрю! Где мой отец? Ты не видел его?

Эндрю Раванелем овладело хладнокровное спокойствие. Время, казалось, замедлило свой бег.

– Прекрасная Розмари, – проговорил Эндрю почти мечтательно, – ваш уважаемый родитель покинул ипподром.

Распорядитель Жокейского клуба, белый мужчина, перепоясанный зеленым отличительным шарфом, поспешил к ним.

– Мэм! Мэм!

– Черт тебя подери! Черт! Будешь ты стоять спокойно, наконец?! – Девушка хлестнула лошадь кнутом. – Мне нужно найти отца. Есть новости. Сегодня я узнала, почему отцу не везет как проклятому.

Эндрю Раванель высокомерно остановил распорядителя, шагнул через калитку на дорожку и взял возбужденную лошадь под уздцы, чтобы отвести к коновязи.

Распорядитель, всадница, молодой джентльмен, ведущий лошадь, – можно было подумать, что кругом больше никого нет.

Драматическая сцена привлекла всеобщее внимание.

Стоявший на клубной веранде приезжий янки обернулся к местному приятелю:

– Что за черт?

Тот ответил:

– Ты в Чарльстоне, Сэм. Наслаждайся нашим фейерверком.

Если бы Розмари не была охвачена бессильной немой яростью, ее бы насторожил чересчур сладкий голос Эндрю.

– Подожди минутку, милая Розмари. Сейчас все уладим. Давай помогу.

Эндрю подставил руки под ее ногу.

Розмари быстро спешилась.

– Как я могу называть Лэнгстона Батлера теперь отцом? Он лгал мне. Он погубил моего брата. Он…

– Лэнгстон Батлер ответит за все.

И Эндрю Раванель на глазах у всего Чарльстона обнял Розмари и страстно поцеловал в губы.