Текст книги "Подсказчик"

«Нет, она была красавицей для Александра Бермана…»

Ее взгляд привлек участок стены, странным образом оставшийся пустым. Она подошла поближе и обнаружила во многих местах растрескавшуюся штукатурку. Словно тут раньше что-то висело. Другие фотографии? Мила заподозрила, что сюда кто-то уже вторгался. Другие руки ощупывали, другие глаза созерцали мир Дебби, ее вещи, ее воспоминания. Быть может, мать сняла какие-то фотографии со стены, надо проверить.

Она все еще размышляла над этим, когда ее внимание привлек какой-то шум. Но не из коридора, а из-за двери ванной.

Рука машинально потянулась к поясу, за которым торчал пистолет. Мила крепко обхватила рукоятку и, вскинув ствол, встала перед дверью ванной. Опять донесся шум. На сей раз еще отчетливее. Да, там внутри кто-то есть. Этот «кто-то» не заметил ее прихода и, как она, решил пробраться в комнату, чтобы что-то отсюда вынести. Улики? У Милы участилось сердцебиение. Нет, она выждет, не станет пока туда входить.

Дверь резко распахнулась. Мила переместила палец с предохранителя на спусковой крючок. Но, к счастью, вовремя остановилась. Девочка вздрогнула от испуга и выпустила что-то из рук.

– Ты кто? – произнесла Мила.

– Подруга Дебби, – пролепетала девчонка.

Врет. Мила ни на секунду не усомнилась в этом. Заткнув пистолет за пояс, она поглядела на пол, где валялось то, что уронила девочка. Флакончик духов, несколько бутылочек шампуня и красная шляпка с широкими полями.

– Я пришла за вещами, которые одолжила ей, – оправдывалась подружка. – Другие тоже приходили до меня.

Мила узнала шляпку по нескольким фотографиям на стене. Дебби была снята именно в ней. Иначе говоря, Мила стала свидетельницей мародерства, которое, видимо, продолжается уже несколько дней. И ничего удивительного, что кто-то из учениц снял со стены фотографии.

– Ладно, – отрезала она, – проваливай.

Девочка помедлила, потом подобрала то, что уронила, и вышла из комнаты. Мила ей не препятствовала. Дебби тоже не стала бы возражать. Матери эти вещи не нужны, они бы только напоминали ей о чувстве вины за то, что она отправила дочь в эту школу. Пожалуй, госпоже Гордон даже «повезло» (если в данном случае можно говорить о везении), что она теперь может поплакать над телом дочери.

Мила принялась перебирать тетради и книги. Ей нужно имя, и она его найдет. Конечно, было бы проще, если бы она нашла дневник Дебби. Несомненно, Дебби поверяла все свои печали дневнику и, как все сверстницы, хранила его в тайном месте – тайном, но близко к сердцу, чтобы всегда можно было протянуть руку и достать его. «А когда наступает необходимость укрыться в том, что нам всего дороже?» – спросила она себя. Ночь подарила ответ. Она присела возле кровати, засунула руку под матрас и шарила под ним, пока не нащупала.

Жестяная коробка с серебристыми зайчиками на крышке, запертая на маленький замочек.

Она выложила находку на кровать и осмотрелась: где бы поискать ключ? Но тут вспомнила, что уже видела его на вскрытии трупа Дебби. Он был прикреплен к браслету на ее правой руке.

Браслет Мила отдала матери девочки, и сейчас у нее нет времени возиться с ключом. Придется вскрывать коробку. Она подцепила шариковой ручкой петли, на которых висел замочек, сорвала их и откинула крышку. Внутри была всякая всячина – от засушенных цветочков до ароматических палочек. Английская булавка, испачканная кровью, – видимо, ею и выполняли обряд кровного родства. Шелковый вышитый платочек. Резиновый медвежонок с обгрызенными ушками. Свечи с именинного пирога. Свято хранимые сокровища девочки-подростка.

Но дневника не было.

Странно, подумала Мила. Размеры шкатулки и скудость содержимого предполагали наличие чего-то еще. А также потребность запирать это содержимое на замок. Но может, и не было у нее никакого дневника?

Разочарованная напрасными трудами, она взглянула на часы: поезд все равно ушел, поэтому есть смысл остаться и продолжить поиски того, что может привести к таинственной подруге Дебби. Уже раньше, когда она перебирала вещи Дебби, у Милы несколько раз возникало это ощущение, но его никак не удавалось ухватить.

Щекотка в надключичной ямке.

Нет, она не может уйти, пока не поймет, что это. Только нужно чем-то подкрепить ускользающую мысль, расчистить ей путь. Несмотря на поздний час, Мила приняла нелегкое, но необходимое решение.

И набрала номер Горана Гавилы.

– Доктор Гавила, это Мила.

Криминолог несколько секунд молчал.

– Что случилось, Мила?

Раздраженный тон? Да нет, это ей показалось. Для начала Мила поведала ему о том, что ей сейчас надлежит ехать домой в поезде, а она вместо этого обыскивает комнату Дебби Гордон в интернате. Она выложила ему всю правду, и Горан внимательно ее слушал. Когда она закончила, на другом конце последовало долгое молчание.

Мила не могла этого знать, но он смотрел на висячие шкафчики своей кухни, а в руке держал чашку с дымящимся кофе. Он уже несколько раз пытался дозвониться Рошу, чтобы предотвратить его самоубийство в глазах СМИ, но безуспешно.

– Думаю, мы поторопились с Александром Берманом.

Мила отметила, что он выговорил это очень тихо, словно боялся, что от этих слов у него разорвется легкое.

– Я тоже так думаю, – согласилась она. – А вы как пришли к этой мысли?

– Он перевозил в багажнике Дебби Гордон. Почему не последнюю девочку?

Мила припомнила объяснение, которое Стерн дал этому странному обстоятельству: «Возможно, Берман, когда прятал тело, допустил ошибку, которая могла его выдать, и решил перезахоронить его в другом месте».

Горан слушал с недоумением. Ее дыхание в трубке было почти спокойным.

– Я что-то не то говорю?

– Да нет. Но, по-моему, у тебя нет убежденности в том, что ты говоришь.

– И в самом деле нет, – подумав, сказала она.

– Чего-то недостает. Вернее, что-то выбивается из общей картины.

Хороший сыщик живет ощущениями. К рапорту их не подошьешь, там нужны только факты. Но коль скоро Гавила сам заговорил об этом, Мила осмелилась поведать ему свои соображения:

– Впервые это случилось во время доклада судмедэксперта. Возник какой-то диссонанс. Но я не успела его поймать – тут же упустила.

Щекотка в надключичной ямке.

Она услышала, как Горан отодвинул стул, и тоже села.

– Попробуем представить, что Берман ни при чем, – предложил он.

– Попробуем.

– Допустим, убийца кто-то другой. Он явился из ниоткуда и подложил труп девочки с отрубленной рукой в багажник Бермана.

– Берман сказал бы об этом, чтобы не навлекать на себя подозрений, – возразила она.

– Не думаю, – уверенно заявил Горан. – Берман – педофил, а не просто невинная жертва. Он понимал, что его прищучат. Оттого и покончил с собой, чтоб не выдать организацию, к которой принадлежал.

Мила кивнула: ведь учитель музыки тоже покончил с собой.

– И что же нам делать?

– Вернемся к Альберту, к нейтральному, безликому образу, какой мы выработали с самого начала.

Мила впервые почувствовала себя причастной. Работа в команде была ей в новинку, к тому же ей льстило, что она работает с доктором Гавилой. Она узнала его совсем недавно, но уже научилась верить ему.

– Мы исходим из того, что похищение девочек и кладбище рук имеют какую-то причину. Абсурдную, быть может, но причину. Чтобы объяснить ее, надо знать нашего человека. Чем больше мы его узнаем, тем понятней она становится. Чем понятней она становится, тем ближе мы к нему подходим. Тебе ясно?

– Да. Но в чем именно заключается моя роль?

Горан понизил голос, но он зазвучал еще энергичнее:

– Он же хищник, не так ли? Так покажи мне, как надо охотиться.

Мила открыла принесенный с собой блокнот. Он услышал в трубке шелест страниц. Полицейский агент принялась читать вслух свои заметки о жертвах:

– Дебби, двенадцать лет. Пропала из школы. Одноклассники видели, как она выходила после уроков. Ее отсутствие было замечено в дортуаре во время вечерней переклички.

Горан отпил большой глоток из чашки и попросил:

– Теперь про вторую.

– Анника, десять лет. Поначалу все решили, что она заблудилась в лесу… Третью звали Сабина, самая маленькая, семь лет. Случилось это в городе, в субботний вечер. Ее похитили с карусели, прямо на глазах у родителей. Тогда городок был поднят по тревоге. Наша команда тоже принимала участие в поисках, и в это время пропала четвертая девочка. Мелисса, старше всех, тринадцать лет. Родители запретили ей выходить по вечерам. Но она нарушила запрет в день своего рождения, решив провести вечер с подружками в местном боулинге.

– Все подружки явились. Не пришла только Мелисса, – напомнил Горан.

– Каролину утащили прямо из постели, он проник в дом. И потом шестая…

– С ней после. Остановимся пока на первых.

Горан чувствовал удивительную связь с этой девушкой. Давно он не испытывал ничего подобного.

– Давай рассуждать вместе, Мила. Скажи мне, как ведет себя наш Альберт.

– Сначала он похищает девочку, которая находится далеко от дома и по натуре довольно замкнута. Поэтому никто ничего не замечает, и у него есть время.

– Время для чего?

– Это проба. Он хочет быть уверен, что у него все получится. Он располагает временем, чтобы избавиться от трупа и исчезнуть.

– В случае с Анникой он был спокоен, но он все равно решил похитить ее в лесу, подальше от очевидцев. А как обстоит дело с похищением Сабины?

– Ее он похищает на глазах у всех, в луна-парке.

– Почему? – подзадорил ее Горан.

– По той же причине, по какой похитил Мелиссу, когда все уже на ушах стояли. Или Каролину, прямо из дома.

– И что это за причина?

– Он почувствовал свою силу, приобрел уверенность.

– Хорошо, – сказал Горан. – Идем дальше. Теперь снова расскажи мне историю кровных сестер.

– Это многие делают в детстве. Укалывают булавкой указательный палец, а потом соединяют подушечки пальцев и хором читают стих.

– И кто это сделал?

– Дебби и шестая.

– Почему Альберт выбрал ее? – спросил Горан. – Какая нелепость. Полиция начеку, все ищут Дебби, а он похищает ее лучшую подругу! Зачем он так рискует? Почему?

Мила понимала, куда он клонит, и, хотя вслух сформулировала это сама, сознавала, что Горан подвел ее к этому.

– Думаю, с его стороны это был вызов.

Последнее слово, произнесенное Милой по телефону, будто отворило дверь в сознании криминолога. Он встал со стула и начал расхаживать по кухне:

– Продолжай.

– Он хотел что-то продемонстрировать. Например, то, что он хитрее.

– Что он лучше всех. Явный эгоцентрик с синдромом нарциссизма и личностными отклонениями. Так, рассказывай про шестую.

Мила опешила.

– Но мы ее не знаем.

– Все равно рассказывай. Говори то, что знаем.

Мила отложила блокнот. Придется импровизировать.

– Ладно, попробую. Лет столько же, сколько Дебби, раз они подружки. Двенадцать примерно. Это подтверждает и анализ обызвествления кости.

– Так. Что еще?

– Согласно акту судмедэкспертизы, она умерла не так, как другие.

– А как? Напомни.

Она полистала запись в блокноте:

– Он отпилил ей руку, как и остальным. Но в крови и в тканях у нее обнаружена смесь сильнодействующих препаратов.

Горан попросил ее повторить названия лекарств, перечисленных Чангом. Антиаритмики типа дизопирамида, ингибиторы АПФ, бета-блокатор атенолол.

Это его настораживало.

– Что и меня настораживает, – сказала Мила.

У Горана Гавилы мелькнуло подозрение, что эта девушка умеет читать мысли.

– На совещании вы сказали, что Альберт сократил сердечный ритм и одновременно уменьшил давление, – продолжала Мила. – А доктор Чан добавил, что целью его было искусственное замедление кровопотери, чтобы смерть была долгой.

…искусственно замедлил кровопотерю, чтобы смерть была долгой. Не иначе хотел насладиться зрелищем.

Искусственно замедлить кровопотерю. Чтобы она умирала как можно дольше.

– Понятно. Что ты можешь сказать о ее родителях?

– Каких родителях? – не поняла Мила.

– Плевать я хотел, что ты ничего не написала в своем дурацком блокноте! Говори, что думаешь, черт тебя дери!

«Откуда он знает про блокнот?» – спросила себя Мила, растерявшись. И начала рассуждать:

– Родители шестой девочки не пришли вместе со всеми на сдачу анализов ДНК. Мы не знаем, кто они, поскольку от них не поступало заявления о пропаже.

– Почему не поступало? Может быть, они еще ничего не знают?

– Маловероятно.

Искусственно замедлить кровопотерю.

– Или у нее не было родителей? Может быть, она одна на свете? Может, до нее никому дела нет? – перечислял варианты Горан.

– Нет, у нее есть семья. Она такая же, как все, помните? Единственная дочь, матери за сорок, супруги решили завести только одного ребенка. Преступник не изменяет себе, его настоящие жертвы – матери, ведь у этих женщин, скорее всего, детей больше не будет. Он мстит семьям, а не детям.

– Верно, – одобрительно произнес Горан. – И что тогда?

Мила подумала:

– Он бросает вызов нам. Ему нужен этот вызов. Такой же вызов, как с кровными сестрами. Вот в чем загадка. Он испытывает нас.

Чтобы она умирала как можно дольше.

– Если родители есть и все знают, то почему не заявили о пропаже? – настаивал Горан, блуждая взглядом по кухонному полу, в поисках ответа.

– Потому что боятся.

Произнеся эту фразу, Мила как будто осветила ею все углы комнаты. И тут же почувствовала щекочущий спазм в ямке.

– Боятся чего?

Ответ стал прямым следствием того, что Мила сказала перед этим. Собственно, он был ему и не нужен, разве что оба хотели облечь эту мысль в слова, чтобы ухватить ее, не дать ей раствориться в воздухе.

– Ее родители боятся, что Альберт может причинить зло им.

– Каким образом, если она уже мертва?

Искусственно замедлить кровопотерю. Чтобы она умирала как можно дольше.

У Горана подкосились ноги. Мила, наоборот, вскочила на ноги.

– Он не замедлил кровопотерю. Он остановил ее.

Следующие реплики прозвучали хором.

– О господи! – сказала она.

– Да, – подтвердил он. – Она еще жива.

11

Девочка открывает глаза.

Делает глубокий вдох, словно вынырнув из морской пучины, а множество маленьких невидимых ручек тянут ее обратно на дно. Но она изо всех сил старается остаться на поверхности бодрствования.

Внезапный спазм в левом плече приводит ее в себя.

Боль ослепляет, но в то же время в голове немного проясняется. Она пытается вспомнить, где находится. Ориентация потеряна. Она лежит, это понятно. Голова кружится, перед глазами темно. У нее жар, и двигаться она не может: что-то как будто придавило ее. Только два ощущения пробиваются сквозь туман забытья: запах влаги и камня, словно она в пещере. А еще нескончаемый, раздражающий стук капель.

Что же стряслось?

Воспоминания возвращаются постепенно. И она начинает плакать. Теплые слезы струятся по щекам, увлажняя сухие губы. Так она понимает, что хочет пить.

Они собирались на озеро в конце недели. Папа, мама и она. Целыми днями она только об этом и думала. Папа научит ее удить рыбу. Она насобирала в саду дождевых червей и положила их в банку. Еще живые, они там копошились. Но она не думала о них. Вернее, считала эту деталь несущественной, потому что была уверена: дождевые черви ничего не чувствуют. Поэтому ее не интересовало, каково им там, в тесной банке. Теперь же она задала себе этот вопрос, потому что именно так она сама чувствует себя сейчас. Ей жалко червей и себя. И стыдно, что она была такой жестокой. И от всей души она надеется, что тот, кто ее похитил, оторвав от привычной жизни, все же не такой жестокий, как она.

Она плохо помнит, как это случилось.

Кажется, она проснулась рано, чтобы идти в школу, даже раньше обычного, потому что был четверг, а в четверг папа не может ее отвозить, потому что объезжает своих клиентов. Он продает продукцию для парикмахерских и, предвидя увеличение спроса к концу недели, развозит лак для волос, шампунь и разную косметику. Поэтому ей придется добираться до школы самой. Она к этому привыкла с девяти лет. До сих пор она помнит, как в первый раз папа довел ее до автобусной остановки. Она уцепилась за его руку и слушала наставления: скажем, посмотреть в обе стороны, прежде чем переходить дорогу, и не опаздывать, так как водитель ждать не станет, и не разговаривать с незнакомыми, потому что это опасно. Со временем эти наставления так укоренились в ее сознании, что она уже не помнила голос отца. Она сама кому хочешь могла дать такой совет.

В то утро четверга она встала с блаженным чувством в душе. Помимо поездки на озеро, у нее была еще одна причина для радости: пластырь на пальце. В ванной она отлепила краешек, намочив горячей водой, и с гордостью, хотя палец все еще болел, полюбовалась на подушечку.

У нее теперь есть кровная сестра.

Скорей бы увидеть ее. Но это будет не раньше вечера, поскольку они ходят в разные школы. В условленном месте они выложат друг дружке последние новости (их накопилось немало, ведь они уже несколько дней не виделись). Потом поиграют во что-нибудь, помечтают и, прежде чем расстаться, торжественно пообещают дружить всю жизнь.

Да, это будет счастливый день.

Она засунула в рюкзак учебник по алгебре. Алгебру она любит больше всего, о чем свидетельствуют и ее оценки. В одиннадцать физкультура, поэтому она достала из ящика боди и положила в бумажный пакет кроссовки и махровые носки. Утро прошло как всегда. Отец, как обычно, пил только кофе, стоя у буфета и уткнувшись в газету. Он держал ее одной рукой, потому что в другой была чашка, а страницы перелистывал губами. Мать говорила по телефону с сослуживицей и одновременно выкладывала ей на тарелку омлет, стараясь не пропустить реплик собеседницы. Гудини свернулся калачиком в своей корзинке и даже не удостоил ее взглядом, когда она спустилась вниз. Дед говорил, что у этого кота, как и у него, низкое давление, поэтому утром он видеть никого не желает. Она давно перестала огорчаться из-за равнодушия Гудини; они заключили молчаливый договор о ненападении, и ей этого довольно.

Покончив с завтраком, она поставила грязную тарелку в раковину и обошла кухню, чтобы родители по очереди чмокнули ее в щечку. А затем выбежала из дому.

На бегу она еще ощущала влажный, пахнувший кофе отцовский поцелуй. День был ясный. В редких облачках, замусоривших небо, не было ничего угрожающего. По радио сообщили, что хорошая погода сохранится весь уик-энд. «Отличный прогноз для рыбалки», – прокомментировал отец. И с этим предвкушением она направилась по тротуару к автобусной остановке – всего-то триста двадцать девять шагов. Они давно сосчитаны. С годами число постепенно сокращалось, – это значит, она растет. Периодически она их пересчитывала. Как и в то утро. И когда дошла до триста одиннадцатого, кто-то ее окликнул.

Это число она никогда не забудет. Оно стало той точкой, когда раскололась ее жизнь. Она обернулась и увидела его. Лицо человека, который, улыбаясь, шел навстречу, было ей незнакомо. Но он назвал ее по имени, и она подумала: «Раз он меня знает, то никакой опасности нет». Подходя к нему, она все пыталась вспомнить, кто он. Он ускорил шаг, и она решила подождать его. У него были… странные волосы. Как у той куклы, которую ей подарили, когда она была маленькой. Какие-то искусственные. Когда она поняла, что на нем парик, было уже поздно. Она даже не заметила припаркованный рядом белый фургон. Он схватил ее, другой рукой распахнул дверь и вместе с ней поднялся в салон. Она хотела закричать, но он зажал ей рот рукой. Парик съехал у него с головы. Он прижал к ее рту смоченный чем-то платок. Неудержимо брызнули слезы, перед глазами заплясали черные точки и красные пятна, заслоняя весь мир. И наконец стало темно.

Кто этот человек? Чего он хочет от нее? Зачем он привез ее сюда? И где он сейчас?

Вопросы наплывали стремительно и уходили без ответа. Образы последнего утра ее детства исчезали вместе с ними, и она снова оказывалась в этой пещере, во влажном чреве поглотившего ее чудовища. Зато на смену всему пришло утешительное забытье. «Все что угодно, только не думать обо всем этом», – сказала она себе. Потом закрыла глаза и опять погрузилась в море теней.

Даже не заметив, что одна тень наблюдает за ней.

12

Снег валил всю ночь, обволакивая землю тишиной.

Немного потеплело, и по улицам пошел гулять слабый ветерок. В то время как долгожданная перемена погоды затормозила городскую жизнь, следственную группу снова охватил ажиотаж.

Наконец-то появилась цель. Способ хотя бы частично устранить это зло. Найти и спасти шестую девочку. А также собственную репутацию.

– Если, конечно, девочка еще жива, – то и дело повторял Горан, гася общий энтузиазм.

После такого открытия Рош не замедлил распять Чана за то, что тот вовремя не пришел к такому выводу. В прессу пока не сообщили эту гипотезу, но в преддверии этого старший инспектор уже готовил себе алиби и подыскивал подходящую кандидатуру на роль козла отпущения.

Одновременно он созвал команду врачей различной специализации, с тем чтобы они ответили ему на основной вопрос:

– Сколько времени может жить ребенок в подобном состоянии?

Ответ не был единодушным. Оптимисты утверждали, что при надлежащем лечении, если не будет заражения, она сможет протянуть от десяти до двадцати дней. Пессимисты возражали, что, несмотря на юный возраст, при подобной ампутации жизненный счет идет на часы и весьма вероятно, что девочка уже умерла.

Роша это не удовлетворило, и он решил не отказываться от версии, что маньяк – все-таки Берман, хотя и понимал, что коммерческий агент не имел отношения к похищению всех девочек. Горан не стал опровергать официальную версию шефа. Дело ведь не в установлении истины. Он понимал, что, публично опровергнув причастность Бермана, Рош потеряет лицо. Мало того что изрядно навредит себе, но вдобавок поставит под сомнение их следственные методы.

Однако криминолог был убежден, что Бермана выбрал в качестве подсадной утки истинный виновник.

Альберт был снова помещен в центр внимания.

– Он знал о педофилии Бермана, – сказал Горан, когда все собрались в комнате для совещаний. – А мы его недооценили.

В ориентировку Альберта введена новая подробность. Впервые они заподозрили это, когда Чан обрисовал повреждения на вырытых руках, назвав точность, с какой убийца совершил смертельную операцию, «хирургической». Использование лекарственных препаратов для снижения кровяного давления у шестой девочки свидетельствует о клиническом опыте их объекта. И наконец, тот факт, что он ее до сих пор не умертвил, говорит о владении реанимационной техникой и знакомстве с практикой интенсивной терапии.

– Возможно, он врач или был им прежде, – размышлял Горан.

– Я займусь медицинскими реестрами, – может, он числится в них, – тут же вызвался Стерн.

Хорошее начало.

– Как он добывает препараты для поддержания жизни?

– Хороший вопрос, Борис. Проверим в частных аптеках, не получали ли они заказов на подобные препараты.

– Но он мог запастись ими давно, – заметила Роза.

– Ему нужны антибиотики для предотвращения инфекции. Что еще?

По-видимому, больше ничего. Теперь надо лишь установить, где девочка, живая или мертвая.

Присутствующие посмотрели на Милу. Она специалист в подобных вопросах, именно с ней следует консультироваться для придания смысла их усилиям.

– Надо найти способ связаться с семьей.

Все переглянулись, и Стерн спросил:

– Зачем? Сейчас, по крайней мере, мы имеем преимущество перед Альбертом: он еще не в курсе, что мы знаем.

– Вы в самом деле считаете, что тип, способный замыслить такое, не предвидел все заранее?

– Если наша гипотеза верна, он сохраняет ей жизнь в расчете на нас.

Гавила поддержал Милу, преподнеся остальным свою новую теорию:

– Он ведет с нами игру, и девочка – приз победителю. Это состязание в хитрости и ловкости.

– Значит, он ее не убьет? – спросил Борис.

– Он не убьет. Ее убьем мы.

Подобное утверждение воспринять нелегко, но именно в нем заключена суть его вызова.

– Если мы будем долго искать ее, она умрет. Если каким-то образом разозлим его, она умрет. Если не будем соблюдать правила игры, она умрет.

– Правила? Какие правила? – встрепенулась Роза.

– Те, которые он установил и которых мы, к сожалению, не знаем. Изгибы его мышления – для нас темный лес, зато ему они вполне ясны. В свете этого всякое наше действие он может истолковать как нарушение правил игры.

Стерн задумчиво кивнул:

– Значит, обратившись напрямую к семье шестой девочки, мы тем самым поддержим его игру?

– Да, – сказала Мила. – Именно этого сейчас ждет от нас Альберт. Он поставил ее на кон. Но он уверен, что у нас ничего не выйдет, поскольку родители слишком боятся обнаружить себя, иначе бы они уже проявились. Он хочет продемонстрировать нам, что сила его убеждения превосходит все наши попытки. Как это ни парадоксально, он стремится стать в их глазах «героем» этой истории. Как будто сказал им: «Только я в силах спасти вашу дочь, вы можете доверять только мне». Представьте, какой это психологический нажим? А если нам все-таки удастся убедить их пойти с нами на контакт, это будет очко в нашу пользу.

– Тогда девочка станет еще более уязвимой, – возразила явно несогласная Сара Роза.

– Придется пойти на этот риск. Но я не думаю, чтоб из-за этого он причинил ей еще большее зло. Возможно, он накажет нас, отняв у нас время. Но сейчас он ее убивать не станет, ему надо сперва довести свое дело до конца.

Горан поражался тому, как быстро Мила овладела механизмом расследования. Она с безукоризненной точностью намечает линии поведения. И хотя все к ней в итоге прислушиваются, ей все равно будет нелегко завоевать их доверие. Они с самого начала восприняли ее как чужака, которого им навязали непонятно зачем. И так скоро они своего мнения не изменят.

В этот момент Рош решил, что выслушал уже достаточно, и вмешался:

– Последуем рекомендации агента Васкес: распространим слухи о похищении шестой девочки и публично обратимся к ее семье. Черт побери! Надо же в конце концов проявить твердость! Надоело ждать у моря погоды, будто этот урод и в самом деле решает все!

Кое-кто изумился новому витку в поведении старшего инспектора. Но не Горан. Сам того не замечая, Рош использовал технику серийного убийцы, который хочет поменяться ролями, а следовательно, и снять с себя ответственность: если они не найдут девочку, то лишь потому, что ее родители побоялись довериться полиции и остались в тени.

Но рациональное зерно в его словах есть: действительно пришло время предвосхитить события.

– Вы слышали этих шарлатанов? Шестая девочка протянет максимум десять дней! – Рош по очереди обвел взглядом всех членов команды и со всей серьезностью объявил: – Я принял решение. Мы снова откроем Центр.

Во время ужина на телеэкране появился известный актер. Его выбрали для того, чтобы обратиться к родителям шестой девочки. Он был знаком всем, любим всеми и сумел передать в послании свое сочувствие. Идея, естественно, принадлежала Рошу. Мила сочла ее блестящей: актер наверняка отпугнет многих злоумышленников и мифоманов, которые обычно рвутся звонить по телефону, выведенному внизу экрана.

Примерно в то же время, когда телезрители с ужасом и надеждой узнали про то, что похищена шестая девочка и что она еще жива, группа засела в Центре.

Это была, собственно, квартира на четвертом этаже дома неподалеку от центра города. В здании в основном помещались второстепенные полицейские службы: администрация, бухгалтерия, бумажные архивы, еще не переведенные на новые базы данных.

Квартира некогда входила в программу защиты свидетелей, и там жили люди, нуждавшиеся в полицейском прикрытии. Она была втиснута между двумя одинаковыми квартирами, и в ней отсутствовали окна. Кондиционер работал постоянно, а войти в помещение можно было только через главный вход. Стены тут были очень толстые, квартиру к тому же оборудовали современными средствами безопасности. Поскольку для изначальной цели помещение больше не использовалось, оборудование отключили. Осталась только тяжелая бронированная дверь.

Это помещение облюбовал Горан, когда только создавалась группа по расследованию особо тяжких преступлений, а Рошу не составило труда удовлетворить его просьбу, тем более что помещением уже несколько лет никто не пользовался. Криминолог заявил, что во время работы по данному делу группа должна тесно взаимодействовать, чтобы легче было обмениваться соображениями, – так сказать, не сходя с места и без посредников. Вынужденное общение порождало согласованность действий и подпитывало единый мозг. Доктор Гавила позаимствовал у «новой экономики» методы создания рабочей среды в совместном пространстве и «горизонтальное» распределение функций, в противовес полицейской вертикали, основанной на иерархии званий, что часто приводит к конфликтам и конкуренции. В Центре, напротив, подобные различия были стерты, решения вырабатывались совместно, и вклад каждого был востребован и подлежал рассмотрению.

Переступая порог Центра, Мила подумала: вот место, где ловят серийных убийц, – не в реальном мире, а здесь, в этих стенах.

Это не просто охота на преступника, это попытка понять, что скрыто за внешне непостижимой цепью зверских преступлений. Совместными стараниями постичь извращения больного мозга.

Мила отчетливо сознавала, что этот шаг станет началом нового этапа расследования.

Стерн явился с большой коричневой сумкой из кожзаменителя, заботливо собранной женой, и вошел в помещение первым, указывая дорогу остальным. Борис с рюкзаком. За ним Роза, и замыкающей Мила.

Помимо бронированной двери, там была клеть из пуленепробиваемого стекла, где некогда помещались конвоиры. Внутри – выключенные мониторы системы видеонаблюдения, несколько вращающихся стульев и пустой стеллаж для оружия. Следующий оплот безопасности – решетка под током – отделял переднюю от остальной квартиры. В прошлом ее включали охранники, теперь же она была распахнута.

Мила уловила спертый воздух закрытого помещения, застарелого дыма. В ушах стоял гул кондиционера. Уснуть здесь будет нелегко, надо было прихватить беруши.

Длинный коридор делил квартиру надвое. На стенах надписи и фотографии из прошлого дела.

Портрет молодой и красивой девушки.

По взглядам остальных Мила поняла, что дело окончилось не лучшим образом и с тех пор они сюда больше не наведывались.

Никто не произнес ни слова, никто ей ничего не объяснил. Только Борис вспылил:

– Черт, могли хотя бы фотки со стены снять!

Комнаты были обставлены старой офисной мебелью, которую, употребив недюжинный полет фантазии, приспособили под шкафы и буфеты. Письменный стол на кухне заменил обеденный. Холодильник был старый, газовый, из тех, что разрушают озоновый слой. Кто-то потрудился его разморозить и оставить открытым, но почерневшие остатки китайской еды выбросить не догадался. В квартире имелась общая комната с двумя диванами, телевизором и рабочим столом для подключения ноутбука и периферийного оборудования. В углу стояла кофемашина. Всюду были пепельницы, полные окурков, и валялся разный мусор, главным образом бумажные стаканчики из ближнего фастфуда. Ванная всего одна, маленькая и вонючая. Рядом с душевой кабиной кто-то придумал поставить старую картотеку и положить туда наполовину использованные флаконы с жидким мылом, шампунем и упаковку из пяти рулонов туалетной бумаги. Две запертые комнаты предназначались для допросов.