Текст книги "Худышка"

Глава восьмая

Я слышу какой-то шум. Я двигаюсь… Меня куда-то везут. Меня сейчас стошнит. Я пытаюсь сказать об этом хоть кому-нибудь, но ничего не выходит.

– Все в порядке. С тобой все хорошо, – говорит женский голос мне в ухо.

Я открываю глаза и вижу, как передо мной раскрываются двери. Я жива, но навсегда изменилась. Я снова закрываю глаза. В следующий раз, когда я их открываю, я вижу перед собой папу и Шарлотту. Рэт тоже здесь, где-то за их спинами. Его лицо периодически появляется в моем поле зрения, но тут же исчезает.

– Как ты себя чувствуешь, Орешек? – Морщина на лбу моего папы, которая появляется, когда он хмурится, сейчас кажется даже глубже, чем раньше.

– Не знаю, – бормочу я. – Я уже худая?

Все смеются, словно я очень удачно пошутила.

Медсестра наклоняется ко мне, попадая в поле моего зрения, и кладет что-то мне в ладонь. Я не могу посмотреть вниз: моя голова как будто отделена от тела.

– Только давай без геройства, – говорит медсестра. Нажми на эту кнопку, если почувствуешь, что нужно обезболивающее.

Я тут же нажимаю на кнопку в своей руке. Пока я ничего не чувствую, но не хочу, чтобы стало больно. Мои веки тяжелеют, и я снова закрываю глаза.

В следующий раз, когда я открываю их, Рэт сидит на стуле у окна. На улице темно, и он читает книгу при свете лампы.

– Который час? – хриплю я.

Рэт резко подскакивает:

– Привет, ты проснулась.

Он встает со стула и подходит ко мне, чтобы убрать волосы со лба. Даже со всей этой неразберихой в моей голове я понимаю, что в этом есть что-то неправильное. Рэт никогда раньше меня так не трогал. Меня это смущает. Я отодвигаюсь от его руки и нажимаю кнопку у себя в ладони.

– Около восьми. Ты спала довольно долго. – Его голос затихает, когда он встречается со мной взглядом. Я моргаю: один раз, второй. Пытаюсь прояснить затуманенное зрение. Рэт кажется взволнованным, и это так не похоже на него. – Твой папа и Шарлотта спустились в кафетерий перекусить. Скоро вернутся. Тебе больно?

– Да вроде нет. – Его вопрос подталкивает меня еще раз нажать на кнопку. Наверное, не стоит жать так часто, но сейчас у меня в голове туман и мне страшно.

– Не так давно заходил доктор. Сказал, что операция прошла без каких-либо осложнений.

– Хорошо, – говорю я. – Когда меня выпишут?

– Скорее всего, завтра.

– С тобой все в порядке? – спрашиваю я Рэта, потому что раньше никогда его таким не видела. Он кажется одновременно неуверенным и напуганным.

– Да, – отвечает он. – Наверное, просто немного переволновался. Все это казалось таким рациональным, пока не стало реальностью. Пока не произошло именно с тобой.

Я удивленно смотрю на него:

– Но со мной же все будет в порядке.

Поверить не могу, что мне приходится успокаивать его. Разве не я здесь пациент?

– Я кое-что сделал для тебя, пока ты была на операции.

Он разворачивает листок бумаги и держит его над поручнем кровати так, чтобы я могла видеть. Облизываю потрескавшиеся губы и пытаюсь сосредоточиться на том, что он мне протягивает. На листке сложный карандашный рисунок маленькой тыковки. Лоза и листья переплетаются между собой. Каждая деталь прорисована с невероятной, практически профессиональной точностью.

– Это ты нарисовал? – хриплю я из-за пересохшего горла. Снова несколько раз моргаю и рассматриваю крошечную картинку. Я под впечатлением. – Не знала, что ты умеешь так рисовать.

– Это тыква, – говорит Рэт.

– Я догадалась, – отвечаю я, пытаясь улыбнуться. Стараюсь сосредоточиться и понять, что происходит. Рэт нарисовал что-то. Для меня. Даже в своем нынешнем состоянии я вижу, насколько великолепна эта работа. – Почему ты раньше не показывал мне свои рисунки?

– Рисунки – это не физика и не математика. Их нельзя измерить. – Рэт делает длинную паузу. Я слабо улыбаюсь ему, а затем он добавляет: – Ничего, если тебе не понравилось.

– Твой рисунок невероятен, – говорю я, забирая у него листок дрожащей рукой.

– Я много думал, пока ты была на операции. Я знаю, как ты любишь сказки, но не могу рисовать фей-крестных, кареты и все такое… Не так, как твоя мама.

Я чувствую, как мои глаза наполняются слезами. Одна слезинка медленно скатывается по щеке на подушку. Как Рэт понял, что я думаю о ней?

– Что она сказала тебе в тот день в больнице? – спрашиваю я.

Рэт знает, о чем я говорю. В тот день мама попросила нас всех выйти из палаты. Всех, кроме Рэта. Я наблюдала через стекло, как она что-то говорила ему, а Рэт тщательно записывал все ее слова. Для десятилетнего ребенка его лицо казалось слишком серьезным.

– Она попросила, чтобы я позаботился о тебе.

– Поэтому ты всегда был… рядом?

– Я обещал, – торжественно говорит он. – Кроме того, я действительно хорош в этом.

– Да, так и есть.

– Ты ведь знаешь, что она гордилась бы тобой? – спрашивает Рэт, стирая слезу с моей щеки кончиком пальца. – И она действительно хотела бы быть рядом, если бы могла. Поэтому я нарисовал эту тыкву. Чтобы напомнить тебе об этом.

– Это прекрасная тыква, – говорю я, шмыгая носом. – Гораздо лучше, чем причудливые кареты и феи-крестные.

– Золушке необходима тыква, чтобы могло случиться все остальное. Всем нужно с чего-то начинать. – Рэт берет у меня рисунок, складывает и кладет под чашку с колотым льдом на тумбочке около моей подушки. – Теперь ты готова к волшебству.

– Каждой Золушке нужен свой Рэт.

– Разве он нужен не всем? – спрашивает он со смехом. Кто-то заходит в палату. Я медленно поворачиваю голову и вижу Бриеллу. Она стоит в дверях с рюкзаком и учебниками. Я быстро стираю рукой, в которой нет капельницы, следы слез со своих щек. Бриелла смотрит на меня и тут же отводит взгляд, словно она не уверена, хочет видеть меня или нет.

– Мама отправила меня сюда. Велела остаться, потому что Рэту надо отдохнуть.

Рэт отходит от кровати и потягивается с громким стоном:

– Думаю, мне нужно прогуляться.

Я не осознавала, что он пробыл в больнице все это время. Чувствую себя немного виноватой.

– Ты же не против побыть здесь пару минут без меня? – спрашивает он.

– Конечно. Я принесла с собой домашнее задание по английскому, – отвечает ему Бриелла.

– Думаю, Рэт спрашивал меня, – говорю я.

– А. Ну да, точно, – бормочет она, садясь на стул и располагая на коленях учебник.

– Все будет нормально, – говорю я Рэту. – Иди поешь что-нибудь.

Он машет нам обеим рукой на прощание и уходит. Бриелла нервно поглядывает то на меня, то на свой учебник, который она открыла на первой попавшейся странице.

– Не волнуйся, я не отброшу коньки в твою смену, – говорю я.

– Хорошо, – отвечает она. – Потому что выглядишь ты так себе.

– Ну, спасибо.

– Тебе больно?

– Да не особо. Просто не по себе из-за всех этих трубок.

– Я не знала, – говорит Бриелла, вставая и подходя к моей кровати.

– Что не знала?

– Что это будет так… трудно.

Я начинаю смеяться, но быстро прекращаю, хватаясь за живот в попытках остановить острую боль, вызванную моим весельем.

– А ты думала, что это будет, словно зубы почистить? – спрашиваю ее. Я не говорю ей, что самая трудная часть еще впереди. Попробовала бы она есть не больше трех столовых ложек за один прием пищи.

– Почему ты всегда ведешь себя со мной, словно я тупая? – спрашивает Бриелла.

Ну конечно, опять она все обернула в свою сторону. А ведь это я лежу в больничной палате, вся, можно сказать, с ног до головы обмотанная трубками. У меня нет сил спорить с ней. Нажимаю на кнопку в своей руке и откидываюсь на подушку, закрывая глаза.

– Ты не тупая, – говорю я спокойно. В конце концов я слышу, как она отходит от кровати и снова садится на стул.

– Повезло тебе, не нужно сдавать итоговые экзамены, – говорит она. – Хотела бы я тоже пропустить последние недели учебы.

– Хорошие оценки предоставляют нам много привилегий. Тоже как-нибудь попробуй, – говорю я, так и не открывая глаз. – К тому же, думаю, итоговые экзамены были бы гораздо проще, чем все это.

– Для тебя – возможно.

Я открываю глаза и бросаю взгляд на Бриеллу. Нервно покручивая в правой руке карандаш, она держит на коленях открытый учебник английского языка и смотрит на пустую страницу тетради.

– Какой у тебя средний балл? – спрашиваю я.

– Не хочу об этом говорить.

– Да ладно, все не может быть настолько плохо. Ты платила мне почти за каждое заданное вам сочинение.

– Так это только сочинения. А что насчет дурацких тестов на уроках? Их-то ты за меня написать не могла, – бормочет Бриелла. – Летняя школа мне обеспечена. Мама меня убьет.

– Может, у тебя получится повысить средний балл на экзамене? – Приятно поговорить о чем-то, кроме операции. О чем-то нормальном, что кажется важным за стенами этой больницы.

– Ну, может быть, и получится, но что-то я сомневаюсь. Я никогда не улучшала свои оценки во время экзаменов. У меня нелады с тестами. Кроме того, до экзаменов мне еще нужно написать большое сочинение.

Плечи Бриеллы опускаются, и она выглядит такой несчастной, что мне почти жаль ее. А затем я понимаю: это же Бриелла!

– Ты пришла сюда не для того, чтобы дать Рэту отдохнуть, не так ли?

– Ты это о чем? – Бриелла бросает на меня взгляд из серии «не имею ни малейшего понятия, о чем ты говоришь», но я точно знаю, что я права.

– Бриелла, ты, должно быть, шутишь. Посмотри на меня! – Мой крик разлетается на всю палату. – Ты действительно хочешь, чтобы я сейчас делала за тебя домашнее задание?

– Да не нервничай ты так. Все нормально. Правда. – Бриелла закатывает глаза и закрывает учебник. Она угрюмо царапает что-то на листочке бумаги, лежащем перед ней.

– Она рада, что ты жива, только потому, что ты можешь ей помочь. А на самом деле ей на тебя плевать.

Очевидно, что Скинни тоже пережила операцию.

Глава девятая

Пять дней спустя кто-то стучит в дверь моей спальни. – Войдите.

– Привет. – В комнату входит Рэт. Сразу за ним семенит Роксана. Она держит в зубах желтый теннисный мяч и с бешеной скоростью виляет хвостом. Роксана любит Рэта почти так же сильно, как поесть. А это что-то да значит.

– Ты разве не должен быть в школе? – спрашиваю я.

– Я позвонил им и сказал, что заболел гриппом.

– А как же твой рекорд идеальной посещаемости?

Рэт не пропустил ни дня учебы с тех самых пор, как мы все заболели ветрянкой в первом классе.

– Да не страшно. Директор Ватсон решил не вручать за это награду. Не желает поощрять учеников за то, что они и так обязаны делать. – Светлые волосы Рэта торчат в разные стороны, словно он только что запустил в них пальцы. Но на самом деле он выглядит так всегда. – В любом случае, я освобожден от всех итоговых экзаменов.

Я все время забываю, что сочетание отличных оценок и идеальной посещаемости приводит к освобождению от экзаменов. Я каждый раз близка к нужным результатам, но все равно немного не хватает. По-видимому, для меня единственный способ избежать итоговых экзаменов – получить от врача справку и тонну других нелегких заданий.

Коричневая мордочка Роксаны возникает около кровати. В зубах у нее по-прежнему теннисный мяч, глаза полны надежды. Заметив, что я смотрю на нее, Роксана выпускает мячик и подталкивает его носом к моей руке. Но я игнорирую ее.

– Поэтому ты здесь? – Надо признаться, мне нравится эта идея – что он здесь. Я глубоко вздыхаю, чувствуя, как расслабляется мое тело.

– Кто-то же должен наставить тебя на путь истинный. – Рэт снимает рюкзак с плеча и садится на край моей кровати. – Уродина номер один и Уродина номер два в школе. Кто же о тебе позаботится, если не я?

Роксана вскакивает на кровать, хватает зубами нетронутый мяч у моей руки, спрыгивает обратно на пол и снова подталкивает ко мне игрушку. Мяч катится мне в ладонь. На мордочке Роксаны прямо-таки написано: «Ну пожалуйста-а-а». Когда дело доходит до игр, она невероятно упряма. Я беру мяч в руку, и Роксана в счастливом предвкушении отбегает от кровати. Бросаю игрушку в открытую дверь спальни, прямо к перилам лестницы, морщась из-за внезапной боли от движения. Мяч скачет по лестнице, и восторженная Роксана бежит вслед за ним. Лабрадору так легко угодить. Я слышу, как она с топотом спускается на первый этаж.

– Шарлотта говорила, что они хотят нанять человека, который будет сидеть со мной днем, – говорю я.

– И… Вуаля! Ты смотришь прямо на него. Ко всему прочему, деньги для меня лишними не будут: хочу купить новую линзу для телескопа.

Роксана возвращается к моей кровати. Она выпускает мячик из зубов, и он снова катится прямо мне в руку. Роксана смотрит на меня огромными умоляющими карими глазами: «Ну пожалуйста-а-а!»

– Не могу. Мне больно, – говорю я ей.

Похоже, ее не впечатлили мои объяснения. Она ложится на пол, всем своим видом показывая, как разочарована во мне, и давая понять, что мне должно быть стыдно. Вот уж в чем лабрадоры очень, очень хороши.

– И сколько они тебе платят? – Я снова поворачиваюсь к Рэту.

– Столько же, сколько за дрессировку и выгуливание Роксаны.

– То есть за меня тебе платят, как за собаку?

– Хорошая девочка! Сидеть!

– Очень смешно.

– Ну, я не мог сказать «лежать», потому что ты уже и так в кровати. – Рэт расстегивает рюкзак и достает из него уже слишком хорошо знакомую мне брошюрку. – Так, давай-ка посмотрим, что мы сегодня должны сделать.

Я издаю недовольный стон.

Игнорируя меня, Рэт начинает читать:

– Ваши швы зафиксированы специальными пластырями-бабочками. Они должны оставаться на ране в течение пяти дней после операции. Далее их необходимо удалить, чтобы к разрезу мог поступать кислород. Не беспокойтесь о расхождении швов: под пластырями находятся несколько слоев рассасывающихся нитей. – Рэт склоняется над кроватью. – Итак, давай посмотрим, как там все у нас.

– Ты серьезно?

Рэт кивает. До операции я никому не показывала свой живот. Но за последнюю неделю столько людей тыкало, кололо и резало его, что я, можно сказать, привыкла к этому. Кроме того, это же всего лишь Рэт. Да и не то чтобы в данный момент у меня был выбор.

Приподнимаю футболку и показываю ему две белые полоски.

– Гм. – Рэт осматривает мою рану с интересом ученого, глядящего в микроскоп на изобретенное наконец лекарство от рака. – Небольшое покраснение вокруг раны – это нормально. Болит?

– Да нет, просто немного жжет из-за воспаления.

– Хорошо. Небольшая болезненность на коже вокруг раны – тоже вполне нормальное явление. Но сейчас тебе с каждым днем должно становиться лучше. А вот если боль усиливается, покраснение и опухоль становятся обширнее и начинается кровотечение, то это может означать, что в рану занесена инфекция. В таком случае нужно звонить доктору. – Рэт воспроизводит всю эту информацию по памяти. – Нам доктору звонить не нужно. Прошла почти неделя после операции, а покраснение в пределах нормы.

Я опускаю футболку и смотрю, как Рэт достает из рюкзака ноутбук.

– А это еще зачем?

– Мне нужно зафиксировать сегодняшние показатели. – Он что-то печатает на клавиатуре. – Я сделал таблицу. Распечатаю ее и повешу на стену. – Рэт идет к двери моей спальни вместе с ноутбуком, не отрывая взгляда от экрана.

– Какие показатели?

– Данные о потере веса. Физическая активность. Настроение. – Он выжидающе смотрит на меня поверх экрана ноутбука. – Вторая неделя. Вес?

Я, конечно, по-прежнему не хочу, чтобы кто-то знал мой вес. Но с другой стороны, сегодня утром я встала на новые электронные весы, подаренные Шарлоттой, и результат меня действительно порадовал.

– Сто тридцать килограммов, – говорю я.

– Значит, сколько ты сбросила?

– Семь килограммов.

– Правильно! – Рэт вводит данные в компьютер. – Физическая активность?

– С тех пор как вернулась домой? – спрашиваю я, стараясь отсрочить неизбежное. В конце концов, именно он пристальнее всех следил за тем, чтобы я ходила по больничным коридорам, опираясь на свою стойку с капельницей, на которой висел целый набор мешочков с различными растворами.

– Я имею в виду… – Рэт делает паузу специально, чтобы подчеркнуть значимость своих слов, – последние три дня. С тех пор как я вернулся в школу, а ты оставалась дома.

– Ты можешь лицезреть всю мою физическую активность трех последних дней прямо сейчас, – наконец признаюсь я.

Рэт поднимает на меня хмурый взгляд:

– Мы это изменим. Состояние?

– Раздражения.

Рэт вбивает мой ответ в свою таблицу.

– Я голодная. Ужасно хочу есть.

– Хорошие новости в том, что тебе можно потреблять абсолютно любую жидкую пищу. Врач сказал, что если нам удастся довести блинчики до такой консистенции, что их получится всосать через соломинку, то тебе можно будет даже их.

– И это хорошие новости? – уточняю я.

– А что ты ела всю прошлую неделю?

– Я не ела. Я пила. Прозрачные жидкости.

Рэт снова вбивает данные в таблицу на ноутбуке и бормочет:

– Хорошо, хорошо. – Он останавливается и листает какие-то бумаги. – Давай-ка посмотрим, что врачи рекомендуют к употреблению во вторую неделю. Бульон, крем-суп, диетический фруктовый лед, овсяная или пшеничная жидкая каша. А через три-шесть недель мы сможем попробовать различные пюре.

– Гм… – невнятно отвечаю я на выданную мне информацию. Шесть недель – это довольно большой срок без жевания.

– А пока поработаем над физической активностью и настроением. – Рэт закрывает ноутбук и встает. – Ну же, давай.

Я все еще опасаюсь, что боль пронзит мое тело, когда я встану с кровати, поэтому двигаюсь очень осторожно. Медленно откидываю со своих ног одеяло. На мне серые трикотажные брюки и носки, которые помогла мне натянуть Шарлотта, прежде чем уйти на работу. Я еще удивилась, почему она так настойчиво меня одевала и даже, расчесав, собрала мои волосы в хвост. Теперь я понимаю, что она старалась сделать меня достаточно презентабельной для новой няньки.

Рэт тянется ко мне, чтобы аккуратно придержать за спину, пока я сажусь.

Я ощущаю болезненное напряжение в животе и стараюсь не дышать глубоко. Раз. Два. Обезболивающие помогают, но я все равно не могу сдержать стон, когда, слегка покачиваясь, поднимаюсь с кровати.

Медленно спускаюсь по лестнице. Рэт и Роксана бредут рядом со мной. Рэт поддерживает меня под локоть, и я, опираясь на его руку, осторожно делаю маленькие шажочки, по одной ступеньке зараз. Внизу мы разворачиваемся, и я начинаю подниматься. Роксана в восторге от новой игры. Она не отходит от нас ни на секунду, по-прежнему держа в зубах мячик. После нескольких очень медленных спусков и подъемов мне наконец разрешают сесть на диван.

– А теперь… – Рэт берет с кофейного столика диск и машет им перед моим носом. – Твоя награда.

Никогда не была поклонницей экранизаций мюзиклов, предпочитая реальную сцену. Но «Чикаго»[31]31
  «Чикаго» (англ. Chicago) – мюзикл Джона Кандера на либретто Фреда Эбба и Боба Фосса. В 2002 году мюзикл был экранизирован Робом Маршаллом. Фильм был удостоен шести из тринадцати «оскаровских» статуэток, на которые был номинирован, включая лучший фильм года.


[Закрыть] прекрасен во всех своих версиях. Я улыбаюсь Рэту и откидываюсь на подушки дивана.

– Ты пока посиди, а я принесу нам перекусить, – говорит он.

Несколько минут спустя Рэт возвращается с тарелкой коричневого супа и миской попкорна, приготовленного в микроволновке. Я включаю фильм.

Мозг твердит мне, что я должна хотеть есть. Руки желают засунуть в рот хоть что-нибудь, но мое горло ничего не примет. Проглатываю ложку супа. Ощущение, что я только что съела целый обед за праздничным столом. Мне нужно съесть больше. Зачерпываю еще одну ложку супа. И едва заставляю себя ее проглотить. Кое-как я все-таки заталкиваю ее себе в горло. Суп застревает где-то на уровне груди. Да быть того не может. Мне нужно есть больше.

Я смотрю, как Рэт закидывает себе в рот попкорн. Запах просто невероятный. Мои руки дрожат, тоже желая зачерпнуть горстку. Что обычно делают, когда смотрят фильм? Едят попкорн. Это так… нормально. Но я сейчас ненормальна. Рэт продолжает жевать, и, клянусь, я слышу каждый хруст. Я не понимаю, о чем говорят герои фильма. Я могу думать только о том, каков попкорн на вкус. Рэт поднимает на меня взгляд, осознав, что я пристально слежу за ним.

– Тебя это напрягает? – спрашивает он с набитым ртом: он только что закинул в него полную пригоршню попкорна. Мне даже не нужно отвечать. – Прости.

Он ставит миску на журнальный столик, и я чувствую себя виноватой. Рэт не должен отказываться от того, что мне теперь нельзя.

– Все в порядке, – говорю я. – Я все равно должна привыкать к этому.

На самом деле я хочу есть. Мое тело знает, что ему не хватает пищи, и разумом я тоже это понимаю, но ничего не могу с этим поделать. Отпиваю из банки, стоящей передо мной, диетическую колу. Второй глоток я сделать уже не могу: горло не позволяет. Газировка просто не может прорваться внутрь. Я словно чашка, наполненная до краев. Больше ни капли не влезет. Мне вовсе не плохо, как когда наедаешься до тошноты. Мой организм просто больше не готов вмещать в себя что-либо съедобное. Поэтому кола возвращается тем же путем, каким я ее отправила. Бегу в ванную и выплевываю газировку в унитаз.

Когда я возвращаюсь, в гостиной стоит Бриелла.

– Как школа? – спрашивает ее Рэт.

– Ну, полагаю, как всегда, – отвечает Бриелла. Она снимает сандалии и идет босиком к журнальному столику. Зачерпывает огромную пригоршню попкорна и падает на диван рядом с Рэтом. – Английский меня убивает.

– Не самый любимый предмет?

– Сомневаюсь, что у меня вообще есть любимый предмет, – говорит Бриелла нахмурившись. – Ну, я хотя бы не единственная, у кого проблемы с английским. Ты бы видел сегодня Ченса.

– Что случилось? – спрашивает Рэт, не глядя на Бриеллу. Она достает телефон и начинает что-то на нем печатать.

– Он забыл домашнюю работу. – Оба смеются, но я не понимаю шутки.

– И какое оправдание было на этот раз? – спрашивает Рэт.

– Вчера вечером он оставил открытым окно в своей комнате, и ветер унес работу на улицу. Когда Ченс попытался взобраться на дерево, чтобы снять с него листок с заданием, он упал и вывихнул лодыжку. Провел остаток вечера в больнице.

– Он прихрамывал?

– Конечно. Он всегда очень внимателен к таким деталям. Он даже замотал лодыжку бинтом.

– Оригинально, – говорит Рэт, широко улыбаясь.

– Как и всегда, – соглашается Бриелла, по-прежнему строча кому-то сообщения.

– Так что случилось с заданием?

Эй, я тут как бы фильм смотрю! Кто ж знал, что Рэт окажется таким болтуном? Демонстративно вздыхаю, но это их не останавливает.

– Ченс клялся, что, когда он последний раз смотрел, оно все еще было на дереве.

Перевожу взгляд с одного на другого. Они болтают, словно старые приятели. И когда это началось? Я хмурюсь и откидываюсь на спинку дивана. Никому нет до меня дела. Смотрю на экран, где Рене Зеллвегер исполняет «Я сама себе лучший друг», но на самом деле я ее даже не слышу.

– Она ему нравится больше, чем ты. Ты считаешь его лучшим другом, но это верно только до тех пор, пока в комнату не входит кто-то более стройный и красивый. – Скинни говорит мне эти слова настолько громко и четко, что ее голос заглушает даже музыку.

– Повезло тебе, Эвер. Не нужно ходить в школу. – Бриелла кладет свои длинные загорелые ноги на кофейный столик, и ее короткая голубая джинсовая юбка подскакивает на бедрах. Конечно же это зрелище не проходит мимо Рэта. А как иначе? Повезло, так повезло. Что-то я сейчас не ощущаю себя королевой везения.

– Вам выдали эссе?

– Да, я получила «удовлетворительно».

– Поздравляю! – Рэт поднимает вверх ладонь, и Бриелла ударяет по ней:

– Если получу на итоговом экзамене «хорошо», мне удастся избежать летней школы.

– Я могу помочь тебе подготовиться, если хочешь. – Рэт говорит это так небрежно, что я почти верю в то, что ему неважен ее ответ. Почти.

– Конечно, – соглашается Бриелла. Она встает с дивана, перекинув волосы через плечо, и направляется к лестнице. – Было бы здорово.

– Я могу помочь тебе подготовиться, если хочешь, – шепотом передразниваю я Рэта.

– А что такого? – Рэт бросает на меня невинный взгляд.

– Как может кто-то столь огромный быть таким невидимым? – спрашивает меня Скинни.