Текст книги "Тенесвет. Дорога к неведомому"

Хотя Люсифер и сам выпил немало рома, он шел на удивление прямо и совсем не качался, пока нес меня по коридору. Он толкнул дверь в мою каюту, и я будто созерцала со стороны сквозь туман, как он раздел меня до нижнего белья и уложил на мягкую койку. Люсифер накрыл меня одеялом, и еще до того, как он вышел из комнаты, я уже крепко спала.

Глава 3

Я проснулась на рассвете. Голова моя раскалывалась, и я чувствовала себя ужасно усталой, но знала, что не смогу больше заснуть. «Скарлетт» слегка покачивалась на волнах. Я кинула взгляд в иллюминатор. Открывшийся мне вид был волшебным. Никакой земли вокруг, только бескрайний океан и широкое небо. Серые облака низко нависали над темной водой.

Стоило мне встать, как где-то в районе лба запульсировала боль. Я знала, что не следовало так много пить, и все же ни о чем не сожалела. Прошлый вечер оказался воистину бесподобным!

Я надела темно-синюю тунику и темно-серые брюки, прежде чем прокрасться в коридор и в ванную. Закончив свой утренний туалет, я прошла через пустую кают-компанию и поднялась на палубу. Приятно прохладный воздух подул мне в лицо. Было не холодно, но и совсем не так жарко, как в последние несколько дней. Доски под ногами оказались влажными; значит, ночью шел дождь.

Я огляделась по сторонам. Палуба была пуста, да и Гордон с Уиллом все еще спали; их рабочие места оставались незанятыми. Паруса были свернуты, чтобы «Скарлетт» ночью не сбилась с курса, если ветер переменится.

Я подумала было, что нахожусь на палубе одна, когда около релинга по правому борту увидела человека в черном. Люсифер меня еще не заметил. Он стоял неподвижно, глядя на нефритово-зеленую (или темно-серую?) воду, то и дело покрывавшуюся белой пеной. Мой друг слегка развел руки в стороны; северный ветер трепал ему волосы спереди и взъерошивал их.

Что-то похожее я видела только на картинах. Каждый штрих был выписан идеально. Серое небо, беспокойный океан да одетый в черное воин, чья мускулистая спина вырисовывалась под облегающей туникой. Чуть разведенные руки и вздох облегчения, который он издал в этот самый момент.

И тогда я поняла, что это путешествие было подарком не только мне, но и самому Люсиферу. В этот момент он казался не только счастливым, но и свободным. Это было то, чего он хотел всю свою жизнь. Свобода. Теперь наконец он ее обрел.

Вдруг у меня на глазах выступили слезы. Он был счастлив; значит, и я была счастлива вместе с ним.

Я некоторое время наблюдала за ним, а затем тихо подошла. Он казался настолько погруженным в свои мысли, что не услышал моего приближения, пока я не обняла его сзади, как он обнимал меня вчера. Люсифер замер, но затем расслабился.

– В такую рань уже на ногах, Огнесолнышко?

Прозвище, которое он придумал для меня в прошлом месяце, заставило меня улыбнуться.

– Я могла бы спросить тебя о том же, дорогой.

Люсифер засмеялся. Это был замечательный, беззаботный смех. Свободный смех. Наконец-то он был свободен!

Мы молча стояли у релинга и наслаждались тишиной, прерываемой лишь мерным шелестом океана. Внезапно из моего рта вылетели три слова, прежде чем я успела передумать. Впрочем, в этом и не было необходимости, потому что я имела в виду каждое из них, до последней буквы.

– Я люблю тебя.

Я говорила ему эти слова и раньше, еще тогда, на поле битвы, когда он чуть было не пожертвовал собой. К тому времени, однако, он был скорее мертв, чем жив, и я не знала, помнил ли он о них. Я хотела произнести эти слова и до войны, но так и не нашла подходящего момента. Что ж, теперь момент был более чем подходящим.

Люсифер повернулся ко мне с выражением удивления, радости и симпатии:

– Что, прости?

– Я люблю тебя, – повторила я с улыбкой.

Он недоверчиво посмотрел на меня, словно не ожидая, что кто-то в этом мире вообще может его полюбить. Но я действительно любила его. Любила всем сердцем. Потому что он всегда был рядом со мной, потому что он защищал меня, несмотря ни на что; потому что он знал меня лучше, чем я сама себя знала. Потому что он понимал меня без слов.

Я хотела объяснить ему все это… все это и еще многое другое, но к тому времени он уже наклонился вперед и коснулся своими губами моих. Поцелуй был одновременно нежным и диким, кротким и страстным, мягким и жестким. Он был светом и тьмой, сиянием и тенью, Люсифером и мною.

Закрыв глаза, я наслаждалась вкусом его губ, вдыхала его запах и чувствовала его руки на спине и в волосах. Мы слишком быстро отпрянули друг от друга, и я с удивлением обнаружила, что задыхаюсь. Я засмеялась, но взгляд Люсифера внезапно погрустнел.

– Я тебя не заслуживаю. Ты слишком хороша для меня, – хрипло прошептал он.

Что? Что? Нет, серьезно?

Я взяла его лицо в ладони и заставила его посмотреть в мои яркие глаза.

– Ты заслуживаешь меня, – сказала я настойчиво. – И я заслуживаю тебя. После всего, что мы пережили вместе, после всего, через что нам пришлось пройти, после всех взлетов и падений наша любовь – наименьшее из того, что мы заслуживаем. МЫ – ДРУГ ДРУГА – ЗАСЛУЖИЛИ.

К моему облегчению, он кивнул, и по его лицу расплылась самая прекрасная улыбка, которую он когда-либо дарил мне.

– Я тоже люблю тебя, Огнесолнышко.

† † †

Если не считать Серафины, кают-компания все еще пустовала. Рыжая повариха уже готовила завтрак и с благодарностью отказалась, когда я предложила ей свою помощь. Затем по трапу поднялись сонный Уилл и ворчливый Гордон. Уилл прошлой ночью не пил, – ему ведь было всего четырнадцать, – и все же я дважды поймала его на том, как он подносил к губам стакан Серафины, думая, что его никто не видит.

Мы уселись за стол, и я, хотя была совершенно не голодна, все-таки съела теплую булочку с вареньем, чтобы не обидеть Серафину.

В какой-то момент в кают-компанию подвалили и Эш с Грейс, а Астра притащила за собою сонного Леннокса. Морган с Калебом явились последними – и, хотя был уже полдень, под глазами у них залегли темные круги. Как же долго они еще гуляли вчера – или, лучше сказать, сегодня?

После завтрака я снова вышла на палубу и огляделась. Ветер переменился и теперь дул с запада, так что паруса опять были подняты. Они наполнились ветром, и корабль понемногу пришел в движение. Гордон стоял за штурвалом и радостно насвистывал.

В этот момент Астра пронеслась мимо меня, перегнулась через релинг и извергла только что съеденный завтрак в пенящиеся воды океана. Обеспокоенная, я поспешила к ней:

– С тобой все в порядке?

Она подняла голову; ее щеки позеленели.

– Думаю, у меня морская болезнь, – выдохнула она, прежде чем снова наклониться над водой и выплеснуть в волны новый поток рвоты. Океан не был бурным, но неровных волн, покачивавших корабль взад и вперед, было явно достаточно, чтобы Астру рвало в течение всего следующего часа.

Если бы у сестры Люсифера были длинные волосы, я наверняка отвела бы их с ее лица, а так мне оставалось лишь успокаивающе гладить ее по спине. Астра отвечала на это сердитым шипением, прежде чем снова и снова наклоняться вперед, кашляя и задыхаясь. Когда она немного пришла в себя, я отправила ее к Серафине, чтобы она могла попить воды и отдохнуть.

Сама же я решила использовать сегодняшний день, чтобы получше узнать команду «Скарлетт» – и начала с капитана. Гордон возвышался у штурвала, твердый, как скала, не отводя взгляда от зеленых волн. Не было никаких сомнений в том, что это – прирожденный морской волк.

Я встала рядом с ним и глядела на его руки, свободно лежавшие на деревянном колесе штурвала. Мне снова бросилось в глаза множество колец на его пальцах, разных размеров и форм, но все железные.

– Они что-то означают? – спросила я, указывая на его руки.

Гордон хмыкнул в знак согласия.

– Вот это кольцо, – и он показал мне на указательном пальце правой руки особенно красивый экземпляр, покрытый декоративными гравировками, – подарила мне мать незадолго до того, как покончила с собой. С тех пор я покупал по новому кольцу после каждого путешествия – как в память о матери, так и напоминания ради, что я не перестану плавать, пока что-нибудь не открою. А затем, – он улыбнулся, – уж и подавно не перестану.

Капитан посмотрел на меня. Я не ожидала, что за его кольцами скрывается такой глубокий смысл, и продолжила свой допрос:

– А что, если мы что-нибудь обнаружим во время этого путешествия? Тогда ты перестанешь их покупать?

– Отнюдь, – ухмыльнулся Гордон, – только тогда они будут золотыми, а не железными. – Он чуть склонил голову. – А что насчет тебя? Что для тебя самое ценное?

О, это был простой вопрос.

– Мой меч, – быстро ответила я.

– Можно на него взглянуть?

Я кивнула – и, сходив в свою каюту за мечом, передала его капитану. Он погладил блестящий металл лезвия и рукоять, покрытую тонкими линиями, между которыми сверкали рубины.

– Дорогая штука, правда? – наконец сказал он, возвращая мне меч.

Я покачала головой:

– Стоимость его для меня не играет роли. Я никогда не продам его, даже если окажусь невероятно бедна и от этого будет зависеть вся моя жизнь. – Вчера вечером я упомянула, что больше не могу лгать, поэтому Гордон знал, что я говорю правду. – Мой брат Леандер подарил мне его на мой десятый день рождения, после того как, презрев запреты матери, обучил меня боевому искусству. Я всем ему обязана. А теперь он мертв.

Я сглотнула комок, появившийся в горле при этих словах, и усилием воли изгнала из мыслей бездну, таившуюся внутри меня.

– Мне очень жаль. – Гордон приложил руку к сердцу и ненадолго закрыл глаза. Я не была уверена, означал ли что-нибудь этот жест, и просто благодарно кивнула, прежде чем отнести меч обратно в каюту.

Вернувшись на палубу, я увидела Грейс, которая опустилась на доски с кистью в левой руке и яркой палитрой с красками в правой. Присев рядом с ней, я смотрела, как она задумчиво рисует на дереве синие волнистые линии. Через некоторое время я поняла, что именно она рисует – невероятной красоты бабочку со сломанным крылом, а рядом с ней маленькую девочку, которая его зашивала.

Я знала, что бабочка, конечно, не переживет прикосновения девочки, что такое невозможно проделать даже с помощью острейшей из игл и тончайшей из шелковых ниток, – но именно это и делало картину Грейс столь особенной. У нее был настоящий дар придумывать что-то сверхъестественное, а затем переносить это на холст. Или, как в данном случае, на дерево.

Некоторое время я смотрела молча, прежде чем спросить:

– Где ты научилась так рисовать?

Художница вздрогнула, как будто только сейчас заметила меня. Я поспешно извинилась, но она лишь отмахнулась:

– Не вини себя. Я часто бываю настолько поглощена работой, что все вокруг отходит на второй план. Прости, что ты спросила?

Я повторила свой вопрос, и Грейс улыбнулась. Лицо ее слегка погрустнело.

– Я начала рисовать еще в детстве, – сказала она. – Сначала только руками, затем углем – и наконец, когда я накопила достаточно денег, кистями.

Она, должно быть, выросла в бедной семье, если у нее не было денег на кисти. Мне захотелось услышать ее историю, но она и так уже продолжала рассказывать:

– Раньше я сама смешивала краски. Теперь я перед каждым путешествием покупаю их в магазине в квартале художников в Адрии. – В ее взгляде появилось что-то мечтательное, когда она добавила: – Что бы я не отдала за то, чтобы у меня появился в этом квартале собственный магазин…

Я втайне пообещала себе однажды исполнить для Грейс это ее желание, но вслух произнесла нечто другое:

– Я хочу этому научиться.

– Чему научиться? – она непонимающе чуть склонила голову.

– Я хочу научиться рисовать.

Грейс сказала, что когда рисует, то забывает все вокруг и сосредотачивается только на своем искусстве. Если это правда, я тоже хотела бы иметь возможность так поступать. Отключаться. Отрешаться.

Забывать…

Было только одно занятие, во время которого я чувствовала нечто подобное. Во время сражений мой мозг отключался, и я полагалась только на свои чувства. Но я не хотела причинять кому-либо вред ради собственного блага.

– Я хочу научиться рисовать, – повторила я. – Неважно, сколько на это потребуется времени. Неважно, насколько хорошо я в этом деле преуспею. Я просто хочу попробовать.

Грейс кивнула в знак понимания.

– Подожди здесь, я сейчас вернусь, – велела она мне и исчезла за дверью под кормовой надстройкой. Вскоре она вернулась, держа под мышкой блокнот и угольные палочки. Блокнот она вручила мне: – Держи.

Я взяла его. Блокнот, обтянутый коричневой кожей, показался мне удивительно легким. Я раскрыла его. Все страницы были чистыми и белыми.

– У меня есть такой же, – объяснила Грейс, вытаскивая красный блокнот из складок юбки.

Она открыла его и пролистала. Блокнот был полон черно-белых набросков, и я была уверена, что смогу найти некоторые из них в цвете где-нибудь на «Скарлетт».

– В этот блокнот я зарисовываю все, что приходит мне в голову и что хочется немедленно воплотить. Я запечатлеваю свои мысли до тех пор, пока картина не станет идеальной, именно такой, какой я ее себе представляю; только потом с помощью красок я переношу ее на дерево. В этом блокноте ты сможешь воплотить в жизнь свои идеи, а когда достаточно набьешь руку, чтобы быть по-настоящему довольной своим искусством, то сможешь начать рисовать красками и кистью.

Теперь я увидела блокнот совсем другими глазами. Он мог стать моим убежищем. С этим блокнотом я могла быть полностью предоставлена самой себе, никому не причиняя вреда. Могла изгнать из головы все дурные мысли, не держа в руке ни меча, ни ножа.

– Спасибо.

– Э, нет. Мы совсем еще не закончили! – широко улыбнулась Грейс – и внезапно перестала быть той застенчивой девушкой, с которой я познакомилась вчера, а превратилась в мою новую наставницу.

Следующие два часа она рассказывала мне о различных видах угольных палочек и о том, как ими пользоваться. Палочки обладали разной степенью твердости и потому давали разные оттенки серого. Более светлые палочки использовались для грубого наброска, а более темные – для того, чтобы обвести готовый набросок и заштриховать его, пока он не станет идеальным.

Наконец я начала рисовать. Я выплеснула на бумагу первое, что пришло мне в голову, и вскоре увидела лицо – кривое лицо с косым носом, неровными глазами и искривленным ртом. Я замышляла нарисовать Люсифера, но готовое лицо выглядело какой-то карикатурной гримасой. Увидев его, Грейс засмеялась:

– Тебе нужны пропорции, но главным образом – практика, практика и еще раз практика. Не стоит сразу начинать с лица, особенно если оно принадлежит конкретному человеку. Даже если ты думаешь, что знаешь человека досконально, до самой последней морщинки, тебе все равно следует сидеть напротив него, когда ты пишешь его портрет. Лучше всего начать с чего-нибудь легкого.

Ладно, с легкого так с легкого. Я нарисовала дерево – и на этот раз получилось куда лучше. Грейс давала мне полезные советы где только могла. Она посоветовала мне сделать отметки, чтобы рисунок не стал слишком большим или слишком маленьким, а также начать со ствола, затем перейти к крупным веткам и только в конце нарисовать маленькие веточки и листья.

Держать угольную палочку в руке было несколько неудобно; она была тяжелее и толще пера и требовала другого давления. Мои штрихи тоже выходили длинными, неровными и часто косыми и кривыми. Грейс посоветовала мне наносить более мелкие штрихи, которые совсем необязательно должны идеально переходить друг в друга – в конце концов, все образуется. Она оказалась права. Когда мой набросок был закончен, дерево выглядело совсем не так ужасно. Не совсем как настоящее, конечно, но вполне узнаваемо. Это была береза с поникшими ветвями.

– Для начала неплохо, – похвалила меня Грейс. – Но помни, самое главное – практика и терпение.

Я серьезно кивнула. У меня было достаточно времени, чтобы практиковаться, и я преисполнилась решимости добиться того, чтобы под конец путешествия не раздумывая изливать на бумагу всю свою душу.

Еще раз поблагодарив Грейс, я вернулась в чрево корабля, чтобы отнести в каюту свои новоприобретенные рисовальные принадлежности. На сегодня я нарисовалась достаточно. У меня болело запястье, а кроме того, я действительно намеревалась получше узнать команду. Эту цель я отнюдь не упускала из виду. Пока что я уже познакомилась поближе с Грейс и Гордоном – но на корабле еще оставалось достаточно не узнанных мною людей.

Я собиралась уже подняться через кают-компанию обратно на палубу, когда заметила юношу, сидевшего в одной из оконных ниш в задней части помещения. Пока мы с Грейс рисовали, солнце пробилось сквозь темные облака и теперь светило через иллюминаторы по мою правую руку на длинные золотистые волосы Калеба. Они были темнее, чем у его брата, но все равно по праву могли считаться блондинистыми.

Калеб даже не поднял глаза; он, вероятно, был слишком поглощен чтением. Кинув взгляд на обложку, я не смогла сдержать улыбки. Он читал мою любимую книгу.

Книга эта называлась «Танец смерти» и повествовала о храброй крестьянке, которая пошла на преступление, дабы защитить свою дочь, а затем была предана своими же друзьями. Ее должны были повесить на глазах у всего города, но ей удалось вовремя бежать. У меня был с собой экземпляр из библиотеки Белого дворца, но я не успела дочитать его, хотя мне осталось совсем немного страниц. Калеб же, казалось, только начал читать роман.

– Захватывающая вещь, не правда ли?

Калеб, вздрогнув, вскочил на ноги. Я засмеялась.

– Черт побери, как ты меня напугала! – выругался он.

Я подошла к нему поближе:

– А я и не знала, что ты любишь читать.

– Мы ведь знакомы только со вчерашнего дня, – ответил он.

Надо же, а я об этом почти забыла! Я уже так хорошо обжилась на корабле, что на мгновение совершенно упустила из виду, насколько мало мне известно о команде. Что ж, это можно будет исправить.

Я уселась в нише рядом с Калебом и устроилась поудобнее на мягких подушках.

– И все эти книги принадлежат тебе? – спросила я, обводя рукой огромные полки около стены.

– Так оно и есть, – сказал Калеб с гордостью.

На его месте я бы тоже гордилась. Я любила книги, но хотя в Белом дворце имелась целая громадная библиотека, у меня никогда не было ни одной собственной книги, той, которая действительно принадлежала бы только мне. Библиотека была открыта для всех жителей дворца, даже для простых слуг.

– Значит, ты в свободное время читаешь? – не отставала я.

– А разве это плохо?

Я поняла по его ухмылке, что ему ни капельки не стыдно. Тем не менее читающий юноша показался мне достаточно необычным явлением. Большинство мужчин, которых я знала, проводили все свое свободное время в драках и пьянках, но не читали. А если им и приходилось читать, то не на досуге и ради удовольствия, а совсем по другим причинам.

– Я тоже люблю читать, – призналась я и встала, чтобы пройти к впечатляющей книжной полке. Кончиками пальцев я провела по ярко раскрашенным книжным корешкам. Их, должно быть, здесь сотни!

– Откуда у тебя все эти романы? – осведомилась я. Здесь действительно стояли одни лишь романы. Ни научной литературы, ни книг по истории, ни энциклопедий, ни сборников стихов. Только романы. Приключенческие романы, любовные романы и сказки. Точно на мой вкус!

Я вытащила книгу в темно-синем кожаном переплете. На обложке витыми золотыми буквами было выведено название «Шепот океана». Я просмотрела краткое содержание и повернулась к Калебу:

– Могу я взять ее почитать?

– Конечно, – коротко ответил он. – Книги здесь именно для этого.

Улыбнувшись, я устроилась поудобнее на широком подоконнике и начала читать; взгляд мой скользил наполовину по буквам, а наполовину по сверкающей глади океана. Прошло два часа, которые мы провели в приятном молчании, и я «проглотила» относительно тонкую книгу. Поставив ее обратно на полку, я скрылась на мгновение в своей каюте, чтобы принести оттуда библиотечный экземпляр «Танца смерти».

Калеб тем временем дочитал примерно до того же места, где остановилась и я. На этот раз он поднял глаза, когда я снова вернулась в кают-компанию. Я показала ему свой том и объяснила, что это моя любимая книга. Он усмехнулся, и вскоре после этого мы уже обменивались мнениями о различных персонажах, объясняли друг другу, кто из героев нам больше всего или меньше всего понравился, ругались из-за того, что иногда не сходились во мнениях, и пытались угадать, чем же книга закончится.

Калеб подозревал, что у романа будет плохой конец, но я возражала, потому что принимала судьбу главной героини очень близко к сердцу. Она заслужила счастливый конец, и автор просто обязан был это учесть! После всех обсуждений и смешков, во время которых не было прочитано ни одной страницы, мы наконец открыли книги, чтобы увидеть, кто из нас окажется прав.

Еще через час я в отчаянии закрыла свой том. Калеб чувствовал себя не лучше. Разочарованно выругавшись, он громко захлопнул книгу. Роман закончился на самом интересном месте, а второго тома нам придется ждать до следующей весны!

Пока мы горько жаловались друг другу на этакую наглость, в кают-компанию вошли Астра и Люсифер.

Поскольку солнце выглянуло из-за облаков, а ветер стих, корабль теперь раскачивался намного меньше, и Астра, казалось, чуть-чуть пришла в себя. Кожа вокруг ее носа была куда менее зеленой, чем сегодня утром. Она слегка прищурилась, услышав, как мы с Калебом что-то возбужденно обсуждаем с книгами в руках.

– Что здесь происходит? – захотел узнать Люсифер. После того как я объяснила ему причину нашего разочарования, он лишь с улыбкой покачал головой.

– Эй, это серьезная проблема! – в унисон рявкнули мы с Калебом и в следующий момент оба громко прыснули.

Самое позднее в эту секунду я окончательно поняла, что младший брат Леннокса так же мил в общении, как и сам Леннокс. Он был другим по характеру, но мог стать мне столь же хорошим другом. Я с нетерпением ожидала всех тех дней, когда буду читать здесь вместе с Кэлом – теперь я называла его прозвищем, к которому уже успела привыкнуть.

Постепенно в кают-компанию подтянулась и остальная команда, потому что темнело, а Серафина уже приготовила еду. Как же быстро пролетел день!

На ужин сегодня был острый суп с тушеной олениной и бобами – и лучше супа я в жизни не пробовала[6]6
  Для описания этого кушания здесь и далее автор использует слово Eintopf. Тем не менее оно показалось мне слишком континентально-европейским. Айнтопф (нем. букв. «один горшок», обед из одного блюда, густой суп) – блюдо немецкой кухни, заменяющее собой первое и второе блюда. В этом блюде варятся в одной емкости, на воде или бульоне, практически все находящиеся под рукой продукты – овощи, бобовые, крупы, хлеб, макаронные изделия, мясо, копчености или другие мясные продукты, а иногда даже рыба или сардельки. Отлично вписываются в суп грибы и зелень, а также макаронные изделия и сухарики. Считается, что айнтопф имеет крестьянское происхождение. Традиционно его готовят не только в Германии, но и в Бельгии (часто со светлым пивом), Испании, Франции, Венгрии.


[Закрыть]. Без рома сегодня тоже не обошлось, хотя мы и пили несколько меньше, чем вчера. После одного стакана я отказалась от дальнейшей выпивки. Мы болтали о прошедшем дне, о погоде и о наших мореходных успехах.

– Сегодня мы прошли большое расстояние, потому что ветер был свежий и дул в верном направлении. Завтра погода должна стоять хорошая, зато почти безветренная, – предрек Гордон. Я не знала, на основании чего он пришел к такому выводу, но у опытного мореплавателя наверняка были для этого свои возможности.

– Слава Богине! – вырвалось у Астры, обрадовавшейся будущему безветрию – и, соответственно, меньшей качке. Каждого, кто улыбнулся, она пронзила испепеляющим взглядом.

Когда мы закончили есть, Морган снова принесла из чрева корабля инструменты и села на пол вместе с Кэлом и Уиллом. Они начали играть. Музыка вновь очаровала меня уже после первых нескольких нот. Я не знала этой песни и не обращала особого внимания на текст, хотя на этот раз он был написан на современном, а не на древнем языке.

Вместо этого я сосредоточилась исключительно на красивом, слегка хрипловатом голосе Морган, от которого у меня поднялись волоски на руках и который столь резко контрастировал с прекрасной медленной мелодией. Когда песня закончилась, мне было почти грустно, но я все равно аплодировала как сумасшедшая.

После этого трио музыкантов снова сыграло известные народные или детские песни, которым любой из нас мог подпевать – кроме Эша, вновь молча стоявшего в углу. Наконец, когда снаружи уже царила кромешная темень, Морган завела старую матросскую песню. Песня была незнакома мне, но захватила меня с первой же ноты. Уилл барабанил медленно и ровно, Кэл издавал с помощью варгана странные завывания, а Морган лишь изредка нежно проводила пальцами по струнам своей древней лютни.

Морган пропела первые куплеты еще громче обычного, мощно и ритмично; эта песня, с ее ровным тактом, наверняка служила помощью и развлечением многим портовым рабочим и морякам. Через некоторое время к Морган присоединился и Гордон, и они вдвоем выкрикивали эту песню. Их голоса идеально дополняли друг друга и по высоте, и по громкости.

На этот раз я тоже не обращала особого внимания на текст (что-то о мореплавателях, которым приходилось сражаться с ужасающими чудовищами в поисках незнакомых континентов и чужеземного рома). Эта песня тоже закончилась слишком быстро, и Морган снесла инструменты вниз.

Мы еще немного поговорили о том о сем, и я опять обратила внимание на Эша, который не сидел за столом вместе с остальными, а все время оставался в тени. Почему для всех казалось столь естественным, что он не принимал участия в жизни команды, а просто присматривал за Грейс, точно ангел-хранитель?

Даже сегодня, во время занятий рисованием, я чувствовала, как он наблюдает за мной, но не доставила ему удовольствия, показав свой дискомфорт. Было очевидно, что я ему не нравлюсь. Всякий раз, когда Эш думал, что я не вижу, он смотрел на меня с неприкрытой враждебностью. Что же я наделала, что он так меня возненавидел?

В нужное время я вызову его на разговор. Может быть, лучше будет сначала порасспрашивать о нем других. Я не испытывала перед Эшем страха, но видела, как что-то серебристое то и дело вспыхивает в рукаве его плаща. Прежде чем поговорить с ним, я хотела точно знать, с кем имею дело.

Через некоторое время я, распрощавшись со всеми, отправилась спать. Люсифер предложил меня проводить. Спустя некоторое время я, уже переодевшись, сидела на своей койке; Люсифер устроился рядом.

– Я не видела тебя почти весь день. Расскажи мне немного, чем ты занимался, – попросила я его.

Я чувствовала себя усталой, но действительно провела с ним сегодня совсем мало времени и хотела уделить ему немного внимания, прежде чем заснуть. Взмахом руки я зажгла свечи на полке, висевшей над моей кроватью, а затем уютно прислонилась к Люсиферу.

– Я делал то же самое, что и ты, – ответил он. – Знакомился поближе с командой и пытался со всеми подружиться.

Он рассказал о потрясающей Морган, о любопытном Уилле и об услужливой Серафине. Кроме того, он также поговорил с Грейс и Калебом – и, конечно же, с Гордоном. Я хотела спросить его, не завел ли он разговор с Эшем, и поведать ему о постоянно направленных на меня враждебных взглядах последнего, но для такого глубокого разговора я действительно слишком устала.

Тем не менее я вкратце рассказала ему о своем дне. О том, что значили кольца Гордона, о моем стремлении научиться рисовать под руководством Грейс и о том, как я часами читала вместе с Калебом. Мои глаза почти уже закрылись, и я смогла лишь пробормотать, что завтра постараюсь получше узнать Морган и Уилла.

Люсифер сказал что-то, что я уже не расслышала, и встал. Он помог мне поудобнее улечься в постель и поцеловал меня в лоб, прежде чем шепотом пожелать мне спокойной ночи и выйти из каюты. Ласковое покачивание волн убаюкало меня, и я почти сразу скользнула в страну сновидений.