Текст книги "Свистопляска с Харриет"

Глава шестая

Про своего отца я могла твёрдо сказать лишь одно: он не из тех невыносимых субъектов, что истерично требуют еды, а когда им вручают поднос, прикрытый чистой льняной салфеткой, с розой в маленькой вазочке, капризно объявляют, что они слишком устали и не в состоянии проглотить ни кусочка. Нет, папочка в считанные минуты уничтожил все яйца, дымящуюся спаржу и целую груду поджаренного бекона. Фредди, которому пришлось довольствоваться сандвичами с сыром и помидорами, жалостливо шевелил носом, втягивая ароматы яств, которые ему не достались. Надо сказать, мой кузен вёл себя вполне прилично и всего лишь шесть раз заметил, что чувствует себя маленькой сироткой Анни из ближайшего приюта.

Я не стала рассказывать папе о телефонном звонке, пока он не подчистил всё до последнего яичного желтка и Бен не отнёс поднос на безопасное расстояние. Откровенного говоря, я побаивалась, что, услышав новость, папочка упадёт в обморок и диван превратится в носилки. Но он на удивление героически перенёс предстоящую разлуку с Харриет. Правда, шумно вздохнул и на мгновение погрузил лицо льняную салфетку, но стойко воздержался от того, чтобы устроить сцену из викторианской мелодрамы.

– Моя возлюбленная пожелала бы, чтобы я проявил мужество. – Папа произнёс эти слова с ласкающим слух достоинством.

– Хотите кусочек сандвича? – любезно предложил Фредди.

Римский нос отца дёрнулся то ли от отвращения, то ли по причине слабости плоти (и немалой, надо сказать, плоти). Как бы то ни было, он справился с собой и отклонил предложение.

– А теперь я хотел бы уединиться в своей спальне. Мне всё равно, Жизель, пусть это будет тесная каморка в углу чердака, где через разбитые стёкла хлещут дождевые струи, а в углах напоминанием о близкой смерти притаилась затхлость.

– Боюсь, у нас не найдётся столь живописной комнаты.

– Может, вы с Беном отдадите дядюшке Морли свою? – Фредди всегда был щедрым хозяином в чужом доме.

– Нет-нет! Не хочу и слышать об этом, – торопливо пробормотал папа. – Вряд ли дорогой Бенсон пожелает спать со мной. У меня есть привычка загребать под себя все простыни. По крайней мере, так говорила твоя мать, Жизель. – Упоминание о маме прозвучало очень трогательно, но я не успела умилиться, так как папа не замедлил испортить впечатление: – Разумеется, Харриет никогда не жаловалась.

Эта наглая Харриет была святой ещё до того, как отправилась навстречу трубному гласу, с отвращением подумала я, наблюдая, как Бен помогает папе встать. Хотя для этой работы больше подошла бы пара подъёмных кранов. Хорошо бы Фредди убраться к себе в коттедж. Вместо этого мой тактичный кузен замер в дверях гостиной с таким видом, словно ему не давали покоя лавры Харриет и он тоже рассчитывал на канонизацию.

– Всё, что мне нужно, это кровать, – бубнил папочка тоном человека, слышавшего, как Ворон шепчет своё «никогда». – Ни обои, ни пузырьки с одеколоном на туалетном столике мне не требуются.

– А ночной колпак тебе не нужен? – спросила я, поглядывая на бренди.

Он покачал головой, как будто собирался вот-вот покинуть этот бренный мир.

– Разве что Фредди будет так любезен отнести наверх графин и бокал.

– С удовольствием, дорогой дядюшка! – Отзывчивый малый наконец отлепился от дверного косяка.

– Я и сама могу поухаживать за тобой.

– Но я надеялся, что ты принесёшь Харриет. – Папа посмотрел на меня со страдальческой мольбой. – Как бы мне ни хотелось самому выполнить сию почтенную обязанность, боюсь, эти слабые руки слишком сильно дрожат. К трагедии добавилось бы неслыханное надругательство, если бы я рассыпал мою бедную возлюбленную на лестнице.

– Здравая мысль, старина… то есть дядя, – встрял святой Фредерик. – Вам ещё предстоит познакомиться с нашей грозной миссис Мэллой, но могу сразу сказать, что лишняя возня с пылесосом ей не понравится.

– Харриет отнесу я, – пресёк наши препирательства Бен, решительно направляясь к кофейному столику.

– А почему бы не оставить её здесь? – прошипела я, когда он проходил мимо. – Можешь называть меня ханжой, но мне не нравится, что папа будет ночевать вместе с урной под подушкой.

– Дорогая, – ответил Бен одними губами, – детей здесь нет, так что это не может никого шокировать. Если твоему отцу так будет лучше, кто мы такие, чтобы его судить? Кроме того, они ведь не в первый раз будут спать вместе.

Ох уж эти мужчины! Я отвернулась от Бена, прежде чем он успел поделиться со мной соображением, что отец когда-то занимался сексом и с моей матерью. Ведь за версту видно, что я предпочитаю оставить Харриет ночевать там, где она сейчас и пребывает, – на каминной полке в гостиной. Может, это и суеверие, может, глупость, но я чуяла, что за урной кроется что-то дурное. И хотя я была слегка рассержена на папочку, мне вовсе не хотелось, чтобы ночью он подвергался колдовским чарам. Я всё никак не могла выбросить из головы проницательных цыганок. А вдруг Харриет при жизни до смерти боялась воды и обожала чёрных кошек?..

Папиного чемодана в холле не оказалось, но эта маленькая загадка разъяснилась, когда Фредди во всех подробностях поведал нам, как он, умирая от усердия, волок его наверх. Взбираясь по лестнице церемониальным шагом, приличествующим трауру, я размышляла над вопросом, как бы выведать у папы, не случилось ли в Шенбрунне какой-нибудь неприятности… конечно, помимо смерти Харриет.

День выдался тяжёлый, и мысли мои расползались в разных направлениях. То я рисовала картины из шпионских романов. То представляла наёмного убийцу, которому отвергнутый любовник или бывший муж заплатил за убийство Харриет. Может, она связалась с папой потому, что чувствовала себя в большей безопасности, когда рядом мужчина? А что, если – я чуть не споткнулась на последней ступеньке – эти негодяи теперь охотятся за папой, потому что он, сам того не подозревая, знает что-то этакое? Мне вдруг вспомнился человек, который толкнул отца на эскалаторе. И как его спутник подхватил чемодан отца. Можете сколько угодно уверять, будто я окончательно спятила! Но ведь в жизни всякое бывает… Разве моя мама не погибла, упав с лестницы над железнодорожными путями? Так что папа вполне мог, сам того не ведая, впутаться в какую-нибудь опасную историю.

Гулкий стук вернул меня к действительности. Это Бен споткнулся о чемодан, оставленный кузеном посреди лестничной площадки, которую мы несколько возвышенно называли галереей. На «галерее» настаивала миссис Мэллой. Наверное, мечтая, что её портрет когда-нибудь украсит стену и публика с путеводителями в руках станет перегибаться через бархатные канаты, тщетно надеясь проникнуть в тайну загадочной улыбки. А вот в тревожном вопле моего папы не было ровным счётом ничего загадочного – споткнувшись, Бен едва не выронил уродливый глиняный горшок, громко именуемый погребальной урной.

– Ух ты! – Фредди мотнул головой, едва не заехав мне в глаз своей косицей. К счастью, графин с бренди в его руках не шелохнулся.

– Не самое удачное место для чемодана, – пробурчала я.

– А где я должен был его поставить, милая кузина? – обиженно вопросил он.

– Например, у двери в комнату.

– Но я понятия не имею, какие апартаменты вы отвели дядюшке Морли.

– Вы что, до утра там собираетесь пререкаться?

Голос Бена звучал невероятно устало, и только тут до меня дошло, что для него это тоже был не самый лучший день. Он ждал поездки во Францию, даже больше, чем я. И вот в мгновение ока пришлось смириться с тем, что весёлый Париж сделал ручкой, а наше жилище превратилось в подобие морга.

Открыв ближайшую дверь, я сказала:

– Думаю, папа может устроиться здесь. Кровать застелена, а из окна открывается чудесный вид на море.

Последнее замечание было на редкость глупым. Отец находился в безутешном состоянии, и не стоит поощрять его свести счёты с жизнью, выкинувшись со второго этажа. После смерти мамы он поговаривал о самоубийстве, но решил повременить и сбросить несколько фунтов, дабы мне не пришлось тратиться на большой гроб, хотя прежние размеры моего заботливого родителя не превышали и пятой части его нынешних. К счастью, мрачные думы быстро оставили тогда папу. Вероятно, не последнюю роль сыграло замечание тётушки Лулу, которая глубокомысленно сказала, что, должно быть, моя мама сейчас вовсю устраивает карьеру на том свете и не стоит ей мешать. Тётя Лулу, может, и была полной кретинкой, но на неё иногда находили минуты озарения. Воспоминание о том, что папа тяжело переживал мамину кончину, немного приободрило меня.

Мы вошли в комнату, выдержанную в бежевых тонах. Обстановка была совершенно нейтральной, я бы даже сказала безвредной, но папа, словно рассерженный медведь в клетке, тут же принялся рыскать между кроватью и туалетным столиком, не сводя глаз с Бена, прижимавшего к животу глиняную кринку с прахом несравненной Харриет.

– В чём дело, дядюшка Морли? – Фредди водрузил поднос с графином на сундук, который служил столом, и, бесцеремонно оттолкнув меня, шлёпнулся в единственное кресло.

– Харриет эта комната не понравилась бы. – Папа недовольно причмокнул.

– Это почему же?

Меня так и подмывало сказать, что отныне Харриет несколько ограничена в своих претензиях, но, поскольку среди нас находился глиняный горшок, я воздержалась от грубостей.

– Ей не понравилась бы эта картина с лисьей охотой.

– Неужели у Харриет начисто отсутствовал инстинкт убийцы?

– Харриет была хрупким цветком жизни! Она ненавидела насилие! – Глаза отца яростно сверкнула. – Помню, как однажды вечером мы сидели в той самой пивнушке, где впервые встретились, и Харриет тихо прошептала, что не любит причинять людям физические страдания. Я тогда слегка подивился, она ведь и мыши не могла обидеть, не то что человека.

Папа отобрал у Бена горшок и принялся нежно поглаживать его шершавые бока. Несколько минут мы молча глазели на него, не решаясь вернуть на землю. Но вот он поставил урну на тумбочку и некоторое время с нежностью созерцал её, после чего послал горшку воздушный поцелуй.

– Приятных снов, любимая.

С этими словами папа рухнул на кровать и обессилено смежил веки.

– Не перестарайся с бренди, Бентвик, – слабо проговорил он.

– Ни в коем случае.

Бен занялся бренди, а я сунула нос в шкаф, дабы убедиться, что там нет никаких скелетов. Из коридора деликатное верещание – это дал о себе знать телефон в нашей спальне. На этот раз уж точно Мамуля с Папулей спешат доложить о наших детках. Скорее всего, отпрыски давным-давно крепко спят, но моё материнское сердце забилось быстрее. А вдруг Роза подавилась соской? Или Эбби надела на голову кастрюлю? Или Тэм выпрыгнул из окна со скатертью в качестве парашюта?..

Телефон перестал звонить.

– Наверное, Фредди взял трубку.

– Да, но… – я направилась к двери.

– Элли, успокойся, если что-нибудь важное, он тотчас прискачет сюда.

– А тем временем, – папа поудобнее устроился на подушках и с жертвенным видом, словно микстуру, глотнул бренди, – я продолжу душераздирающий рассказ о моих последних днях с Харриет.

– Да-да, папочка, но чуть позже.

Я качалась, словно маятник, между кроватью и дверью, когда на пороге с мрачным видом вырос Фредди:

– Это папаша.

– Дядя Морис?

– Насколько я знаю, у меня нет другого папаши.

– И что он хочет? – Бен взирал на моего кузена и своего друга с неподдельной тревогой.

– Можно мне глоток бренди? – Фредди слепо пошарил рукой в воздухе и сомнамбулой побрёл к комоду. – Полагаю, у меня хватит мужества с этим справиться, но это будет нелегко. – Голос его дрогнул. – В самых скупых словах… с моей мамашей дела обстоят прескверно.

– Она умирает?! – Бен нервно сунул ему графин.

– Бедная тётя Лулу! – прошептала я.

– Вовсе нет. – Фредди дотащился до кровати и рухнул на папины ноги. – Хотя, если судить по голосу папаши, он предпочёл бы видеть её при последнем издыхании. И должен сказать, что на этот раз мамаша действительно дошла до ручки. – Вытащив из графина пробку, он судорожно потянул носом. – Она спуталась с дурной компанией. С крупными магазинными ворами, подделывателями документов, даже с парочкой грабителей поездов.

– Где она с ними познакомилась? – спросили мы с Беном в один голос.

– В исправительном центре, где недавно проходила лечение.

– Тётушка Лулу – клептоманка, – сообщила я папе, который возился на кровати, пытаясь освободить ноги.

– Таковы уж нынешние времена. Каждая женщина стремится сделать карьеру.

– Вряд ли дядя Морис мог ожидать, что тётушка Лулу в шестьдесят лет вдруг утихомирится и заинтересуется техникой макраме или садоводством.

– Это была папашина идея – отправить её в Оклендс. – По вполне понятным причинам в голосе Фредди не чувствовалось радости. – А сегодня вечером он застукал в гостиной сеанс групповой терапии. Видимо, такие сборища являются обязательным условием выписки чокнутых после лечения в психушки.

– Ну и что? – Бен пожал плечами. – С какой стати твой отец взбеленился?

– Вот и я его о том же спросил. – Фредди ещё раз вдохнул запах бренди. – Так папаша выложил как на духу: оказывается, матушка и её банда обсуждали ограбление местного отделения банка «Ллойдс» – о «Барклиз» или «Мидленд» не могло быть и речи, поскольку некоторые из этой братии имеют там счета, и моральные соображения, видимо, не позволяют им воровать свои собственные денежки.

Папа содрогнулся. Меня несколько удивило, что он не сделал попытку заткнуть глиняному горшку уши.

– Всё дело в том, – мужественно продолжал Фредди, – что это отчасти и моя вина. Если бы я был хорошим сыном, а не полным олухом, мамаша, наверное, довольствовалась бы консервированием фруктов и игрой в бридж. Так что теперь настало время расплаты. Завтра папаша привезёт её в Мерлин-корт. Прикуёт к себе наручниками – и вперёд. Поживёт у меня, взаперти, на хлебе и воде, пока я не вобью в её голову немного здравого смысла. Я даже рассчитываю сводить её в церковь. – Мой несчастный кузен посмотрел на меня затравленными глазами. – Элли, я не знаю, как смогу это выдержать. С этим новым священником, который без конца распинается о своём любимом святом Этельворте… или как там его звали? И с его жёнушкой. Она, правда, дала мне главную роль в пьесе. Но если я начну каждый раз появляться в церкви к открытию, она вообразит, что я вознамерился жениться на её рябой племяннице Рут. А мне эту девицу даже ради искусства целовать противно.

Я всем сердцем сочувствовала Фредди, хотя и для себя приберегла немного жалости. Тётушка Лулу, помимо ловкости рук, обладала талантом сбегать из любой кутузки с искусностью Гудини. А если так, то, значит, она целыми днями станет торчать в Мерлин-корте. Подумать только, завтра утром мы с Беном должны были уехать во Францию! Я уже собиралась сказать Фредди, что нет худа без добра, когда отец разродился завершающей главой «Жизни с Харриет».

Глава седьмая

– Будь моя воля, – нежно сказал я ей, – я бы сделал так, чтобы всю оставшуюся жизнь над твоей головой светило солнце. Но поскольку Господь не уполномочил меня заведовать погодой, ты должна сказать, самая лучшая из всех Харриет на свете, что я могу сделать, дабы твоё счастье стало полным…

– Дорогой, ты можешь купить мне ещё пива.

Она подалась вперёд и одарила меня одной из самых озорных своих улыбок. Стоял солнечный ветреный день. На ней было платье, которое чудесно оттеняло золотистый загар. Мы сидели в нашей излюбленной пивнушке. Старый пёс лежал в дверях, нежась на солнышке. Воздух был напоен одуряющим ароматом олеандра. И ни одна из посетительниц, что сидели за другими столиками, не казалась мне такой женственной, как моя милая Харриет.

Я подозвал официантку, ту саму девушку с косичкой, что обслуживала нас в первый раз. Теперь мы были ей хорошо знакомы, и она всегда с улыбкой встречала verlieben (Влюблённых), как она нас называла. Через несколько минут официантка вернулась с наполненной до краёв кружкой и поставила пиво перед Харриет.

– У вас такие счастливые лица, что мне самой хочется смеяться. – Она стояла, вытирая руки о белый фартук и глядя на нас довольными глазами, словно ребёнок, которому вручили подарок. – Я часто говорю моему Альберту: «У нас должна быть такая же старость. Наши сердца должны биться сильнее, а в головах должны петь птицы».

Девушка улыбнулась и отошла. Харриет, заметив моё нахмурившееся лицо, рассмеялась:

– Дорогой Морли, я знаю, ты считаешь меня чуть ли не младенцем, но суть в том, что я по меньшей мере женщина средних лет. Для такой юной девушки я и впрямь глубокая старух. Возможно, мне пора кое-что предпринять. Например, испробовать новые тени для век.

– Не надо ничего менять! – Сердце моё забилось от прилива чувств.

– Какая неистовость! – воскликнула Харриет, отшатываясь в притворном ужасе.

– Только потому, что я без ума от тебя.

– Знаю. – Карие глаза Харриет стали почти чёрными. – И искренне верю, что ты сделаешь для меня всё на свете.

– Я преподнесу тебе луну на тарелке, усеянной звёздами.

– На самом деле я хочу, – произнесла она, уткнувшись в пивную пену, – чтобы ты дал мне обещание.

– Всё, что угодно, дорогая!

– Это должна быть торжественная клятва.

– Непременно!

– Даже не зная, о чём я тебя прошу?

– Я желаю лишь одного… Моё самое горячее желание, моя обожаемая, чтобы этой клятвой я оказал себе великую честь и взял тебя в жёны.

– Морли, мы уже обсуждали этот вопрос. Мне казалось, ты понял, что я не могу выйти за тебя замуж. Не сейчас… до тех пор, пока я не удостоверюсь, что болезнь не вернётся. Я знаю, что это неразумно, но страх не отступает в ту же минуту, когда тебе говорят, что ты здоров. Может, через несколько месяцев, когда я по-настоящему в это поверю. Сердцем… – Харриет прижала руку к груди. – Сердцем я поверю в слова врачей. Будто я ходячее чудо, которому назначено жить вечно. А в этих краях, – на её устах вновь появилась озорная улыбка, – склонны верить в чудеса. Это часть здешней культуры, такая же, как эдельвейсы, яблочный пирог и древние старики. Но если со мной что-то случится, обещай, Морли, что ты отвезёшь меня… то есть мой прах… назад в Англию.

– Ангел мой!

– Дорогой, не перебивай меня. – Она помолчала, нервно кусая губы. – Я никогда не считала себя сентиментальной, но ведь мне никогда ещё не доводилось быть так близко к смерти.

Харриет заплакала, её лицо исказилось, стало почти неузнаваемым. Мне вдруг показалось, что я теряю её, теряю навсегда, и понадобятся все мои силы, чтобы оттащить возлюбленную души моей от края адской бездны.

– Харриет, клянусь выполнить твою просьбу.

– Спасибо, Морли, спасибо.

– Но с тобой ничего не случится.

– Нет-нет, конечно, не случится. Просто я женщина, вот и всё. – Она символически пригубила пиво и встала. – Давай пройдёмся, дорогой. И ты расскажешь мне о своей семье. В конце концов, если когда-нибудь я познакомлюсь с твоими родственниками, мне следует знать о них побольше.

– Ты не можешь им не понравиться.

Я положил на стол деньги и теперь смотрел на Харриет глазами, полными слёз.

– Твоя дочь может обидеться.

– Почему? У Жизель своя жизнь.

– Она может не смириться с мыслью, что место её матери заняла какая-то незнакомка.

Харриет взяла меня под руку, и мы вышли на улицу, вдоль которой расположились Fachwerkhäuser, очаровательные немецкие домики с высокими фронтонами и разноцветными витражами. Для прохожих мы, вероятно, выглядели идеальной, счастливой парой. У меня вдруг словно крылья выросли. Я буквально пустился вскачь. Поразительное проворство для человека моей комплекции.

– Любимая, – вскричал я, восторженно взирая на точеный профиль Харриет, – могу я воспринимать эти глупые тревоги как знак того, что ты когда-нибудь, быть может даже в самом недалёком будущем, смилостивишься и выйдешь за меня замуж?

– Дорогой Морли! – Она остановилась посреди мостовой, положила руки на мои плечи и посмотрела на меня потемневшими от подступающих слёз глазами. – Как бы я хотела, чтобы так оно и было! Чтобы мы с тобой вместе шли по жизни, нежась под солнечными лучами или скрываясь под одним зонтом, когда судьба насылает на нас дождь. Тогда сбудется то, на что я никогда не позволяла себе надеяться. Я всегда считала, что мечты сбываются только у других, у честных, благородных, трудолюбивых людей, заслуживших награду своим безупречным поведением.

– Что за глупости! – Сказал я, целуя её на глазах у всех зевак. – Никто не заслуживает счастья больше тебя, дорогая Харриет.

Она глубоко вздохнула и тихонько рассмеялась.

– Думаю, мне действительно стоит выйти за тебя. Может, тогда ты поймёшь, что не стоит поддаваться чарам платиновых блондинок, любящих пешие прогулки.

Взяв под руку, она потащила меня по улице. Собрав всю свою волю, я сумел совладать со странным желанием поторопить её в этом вопросе. Наслаждайся моментом, Морли, сказал я себе, когда мы пришли на наше любимое место на берегу реки, где тенистыми группками росли ели, а между камней – сказочные красно-белые мухоморы. Разумеется, я думал о том, что нас впереди ждёт немало безмятежных дней, бледно-жёлтых рассветов и вечеров, полных звёздного очарования.

– Но не завтра, – сказала Харриет, когда мы прислонились к поросшему мхом стволу плакучей ивы, наблюдая, как выводок уток во главе с величественной мамашей вошёл в тёмно-коричневые воды и поплыл под маленьких каменный мост. – Завтра я не смогу увидеться с тобой, так как у меня назначена встреча, и я не знаю, когда освобожусь.

– С врачом?

Птица, которая последние пять минут пела нам серенаду, смолкла на середине трели, и солнце скрылось за тучей, хотя ещё мгновение назад никаких туч не было.

– Нет, дорогой. Это тайна, и я тебе больше о ней ничего не скажу. Ну, не надо! – Она нежно провела пальцем по моему лицу. – Это хорошая тайна. По крайней мере, я надеюсь, что она тебе понравится. А сейчас, мне кажется, хлынет дождь.

Прежде чем я успел открыть рот, тишину разорвали гулкие раскаты грома. Плакучая ива закачалась, словно веер в руках готовой упасть в обморок дебютантки. Небо налилось свинцом, и не успели мы даже подумать о зонтике, как на нас обрушились потоки воды. И хотя нам удалось сразу же поймать такси, в пансион мы прибыли в плачевном состоянии.

Фрау Грундман, самая радушная из всех хозяек, проворно принесла нам по чашке ароматного какао. Протянув Харриет махровый халат, она посоветовала ей принять горячую ванну. Более того, старушка была столь любезна, что предложила ей положить одежду в сушилку. Я не сомневался, что мой промокший ангел подхватит смертельную простуду. Когда я сказал Харриет об этом, она лишь беззаботно рассмеялась и обозвала меня глупышкой. Но, вернувшись из кухни с пузырьком аспирина, я с ужасом обнаружил, что глаза у Харриет уже покраснели. Естественно, я велел ей немедленно лечь в постель. Я расписывал ей достоинства стёганого одеяла. Я наполнил грелку из чайника, которым пользовался для утреннего чая. Я даже предложил ей почитать из «Оксфордского сборника английской поэзии», пока она будет засыпать. Её любимым стихотворением было «К Алтее из темницы», где говорится о каменных стенах, железных решётках и так далее. Харриет всегда нравился тот пафос, который придавал каждому звучному слогу мой рокочущий на грани слёз голос. Но в этот раз ничего не вышло. Мне не удалось порадовать её нетленными шедеврами Ричарда Лавлейса ((1618–1657) – английский поэт. «К Алтее из темницы» – самое знаменитое его стихотворение).

Моя обожаемая настояла на том, что ей лучше вернуться в Летцинн, на Глатцерштрассе. Она обещала своим друзьям, чья фамилия Фелькель, что проведёт вечер с ними. Харриет в последнее время так мало их видела, а завтра она весь день будет отсутствовать. Вновь это упоминание о сюрпризе, который она для меня приберегла. Но теперь у меня не было никакого желания вдаваться в подробности, все мои мысли занимала её простуда. Как я только её ни умолял, чтобы она приняла ванну, которую столь предусмотрительно предложила добрая хозяйка, всё впустую. Харриет согласилась лишь допить какао.

Дождь прекратился, но в любую минуту мог полить с новой силой. И хотя у меня с собой был зонтик, я чувствовал, что не в силах оградить возлюбленную от стихии или, если хотите, от судьбы. Мы медленно дошли до угла, надеясь и одновременно страшась, что рядом остановится такси.

– Дорогой, не надо так расстраиваться. – Харриет взяла меня под руку. Мимо пронеслась машина, обдав нас фонтанами брызг. – Обещаю, что не подхвачу воспаления лёгких. Честное слово, мне не хотелось причинять фрау Грундман лишние хлопоты, а у себя в Летцинне я могу сколько угодно нежиться в ванне, не опасаясь извести всю горячую воду.

– Как я могу не беспокоиться, зная, что ты насквозь промокла.

– Морли, ты так и сам заболеешь от тревоги за меня. – Харриет замахала руками, призывая такси, показавшееся вдалеке.

Автомобиль затормозил, и, прежде чем я успел что-то предпринять, Харриет уже забралась в машину и опустила стекло. Всего на пару дюймов, чтобы я не мог разглядеть её лицо.

– До свидания, дорогой. Это было чудесно от начала до конца. Я хочу сказать, что сегодня был прекрасный день. А теперь поторопись обратно к фрау Грундман, и пусть она даст тебе ещё какао.

– Харриет! – Я забарабанил по стеклу, но такси сорвалось с места и быстро растворилось в вечернем сумраке.

Дождевые струи яростно хлестнули меня по лицу, я уныло раскрыл зонт и побрёл в своей пансион.

Весь остаток вечера меня не покидало дурное настроение. Перед сном я выпил стакан самодельного перечного шнапса, приготовленного фрау Грундман, а наутро проснулся, по-прежнему чувствуя себя не в своей тарелке. Я взглянул на солнечные дорожки, прочерченные на полу, и душа моя преисполнилась ещё большего уныния, ибо что такое солнечный свет без Харриет? Позвонить, надо ей позвонить!

Но у её хозяев, этих самых Фелькелей, не было телефона. Харриет объяснила, что это одна из причуд – мелкий пустячок в сравнении с их безмерной щедростью. Ближе к полудню я заставил себя совершить небольшой моцион и по пути заглянул в пару кондитерских. Сочный изюм в сочетании с ванильными хлопьями немного взбодрил меня. Я даже завернул в близлежащий кинотеатр, где посмотрел американский фильм, после которого проникся гордостью за своё сугубо британское происхождение. На этой высокой ноте я вернулся в пансион и лишь совсем чуть-чуть расстроился, когда добрейшая фрау сообщила, что Харриет ещё не звонила. Ведь моя любимая говорила, что она, возможно, будет занята почти весь день. Призвав на помощь терпение, я вяло запихнул в себя обед, состоящий из свиной ножки с квашеной капустой и клёцками. Репертуар фрау Грундман не отличался разнообразием, но готовила она превосходно и никогда не скупилась на добавку. В это время в пансионе гостила ещё только одна пара. Японцы. И всё же после еды я задержался в столовой, чтобы выпить стакан вишнёвой наливки и перекинуться парой дружеских слов с соседями. Похоже, обитатели далёких островов к моим усилиям отнеслись благожелательно, даже если они и не поняли ни слова. Жаль, ибо я рассказывал про мою единственную дочь, что проживает в Читтертон-Феллс, очаровательной английской деревушке. Я даже выразил надежду, что милые японцы непременно нанесут ей продолжительный визит, если случайно окажутся в тех краях.

К себе в комнату я вернулся немного приободрившимся. Но по мере того как сумерки сменялись ночной мглой, на сердце становилось всё тяжелее. Возможно, часть ответственности за это лежит на клёцках. Но как же я томился без Харриет! От напряжённого ожидания телефонного звонка у меня заболели уши. В конце концов я погрузился в беспокойный сон, однако каждые два часа подпрыгивал на кровати, уверенный, что рядом надрывается телефон, но всё было тихо и спокойно, как в могиле.

И вот наступил рассвет, а с ним возродилась и надежда. Я сказал себе, что веду себя как последний глупец. Должно быть, Харриет вернулась в Летцинн очень поздно и постеснялась тревожить меня в неурочный час. Скоро она будет рядом со мной, услаждая мой слух подробностями вчерашнего дня. А когда наступило позднее утро и Харриет так и не появилась, я убедил себя, что она ещё спит.

После полудня я принялся беспокойно расхаживать по комнате. К вечеру же находился в таком смятении, что ругался последними словами на платяной шкаф и не мог даже думать о еде, хотя фрау Грундман умоляла меня отведать кусочек венского шницеля. Проведя бессонную ночь, на следующий день я слёг. Время превратилось в безбрежное море, по которому я плыл в полной безнадёжности, если не считать слабых барахтаний.

Из состояния прострации меня вывел стук в дверь. Но это была моя любезная хозяйка, а вовсе не та, которую я мечтал вновь сжать в своих объятиях.

– Так не пойдёт, герр Саймонс. – Фрау Грундман стояла надо мной, со слезами на глазах. – Вам надо взять себя в руки, опустить ноги на пол и надеть брюки. А затем вы отправитесь в Летцинн, найдёте Глатцерштрассе и повидаетесь с теми людьми, у которых живёт ваша подруга.

– Я там никогда не был. Эти люди любят уединение, и Харриет считала своим долго не нарушать их покой.

– Значит, будете ходить взад вперёд по этой улице, пока не найдёте нужный дом.

– У меня была такая мысль. Но на это может уйти несколько дней. Как я понял, Глатцерштрассе очень длинная, а Харриет ни разу не упоминала номера дома.

– И потому вы останетесь здесь и будете смотреть в потолок?

Я уже готов был согласиться, что в её словах есть смысл, когда зазвонил телефон и фрау Грундман засеменила вниз к старомодному аппарату в холле. Сердце моё вновь забилось, на сей раз в ритме звонков. Наверное, это дочь хозяйки, сказал я себе. Или кто-то интересуется ценами на комнаты. Несмотря на эти разумные объяснения, я приподнялся на подушках и даже спустил одну ногу с кровати, когда в дверях снова возникла фрау Грундман.

– Герр Саймонс! – Она не могла унять одышки.

– Да, фрау Грундман? – это всё, что я смог выдавить.

– Звонили от герра Фелькеля.

Я словно окаменел.

– Герр Фелькель просит вас немедленно приехать. Глатцерштрассе, 84. У него был очень расстроенный голос.

– Что он ещё сказал?! – Я откинул одеяло, и фрау Грундман, стыдливо отведя взгляд, попятилась к двери. – Он что-нибудь сказал о Харриет?

– Ничего. Он даже не произнёс её имени.

В горле у меня забулькало сдавленное рыдание.

– Одевайтесь, герр Саймонс. Всё обернётся к лучшему, вот увидите.

– Да, – прошептал я потерянно, – да.

Когда дверь за фрау Грундман закрылась, я попытался взять себя в руки и справиться с волнением. Бесконечное ожидание подошло к концу. Возможно, дело обстояло не столь печально, как рисовало моё воспалённое воображение. Я найду Харриет слегка приболевшей, бедняжка простудилась, промокнув под дождём, и слегла. Но она помнит обо мне! А может, всему виной её старая хворь. Что ж, придётся свыкнуться с мыслью, что отныне я буду при ней сиделкой. Харриет не могла умереть, нет!