Текст книги "Снесла Баба Яга яичко"

Кукла взялась за инвалидную коляску, в которой сидела Пупа, и, не говоря ни слова, направилась к лифту.

– Что случилось? – спрашивала Беба, с трудом поспевая за Куклой. – Что ты на меня сердишься? Что я опять ляпнула?

Пупа на миг проснулась и спросила:

– А он ушел уже, этот наш доктор Брехня?

Она имела в виду доктора Тополанека.

А мы? Мы идем дальше.

 
Пупе, Кукле и Бебе сладких снов до утра,
А мы сторожим историю – нам теперь не до сна.
 

День второй

1

Дамы остались равнодушны к соблазнительным предложениям спа-центра. Пупа напоминала старинную фарфоровую чашечку, которую не раз разбивали, не раз склеивали и, чтобы она осталась целой, следовало держать на месте и «употреблять» как можно реже. Кукла в отличие от Пупы была в завидной физической форме, и ее безразличия Беба понять не могла. Кукла, которая жила с Пупой в одних апартаментах, чтобы, если, не дай бог, потребуется, в любой момент быть с ней рядом, оправдывалась тем, что не может уделить себе внимание из-за Пупы. Как бы то ни было, обе они всячески подталкивали Бебу заняться собой. Так что Бебе предстояло, в конце концов, сделать попытку подружиться с собственным телом, с тем, с которым она очень долго жила в состоянии взаимной вражды. Но ввиду того, что скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, мы здесь немного забежим вперед, а позже слегка замедлим ход, чтобы познакомиться с краткой историей нетерпимости между Бебой и ее телом.

Скользя глазами по списку всевозможных видов массажа с красочными названиями, Беба сразу и решительно отвергла «Сладкую виселицу», когда массажист, во всяком случае, так было написано в проспекте, вися на веревке, раскачивался над клиентом, распростертым на массажном столе, и легонько пробегал ногами по его спине («Еще не хватало, чтобы какой-то Тарзан пользовался моей спиной как доской для прыжков!»). Взгляд Бебы переместился с тайского массажа горячими камнями на вариант «Сладостные мечты» и в конечном счете остановился на «Массаже Сулеймана Великого». Она выбрала «Сулеймана» за то, что в обстановке чешской курортной традиции и ее посткоммунистической туристской реинкарнации такое название звучало поистине диковинно. Фотографии в рекламной брошюре выглядели весьма привлекательно, на них наподобие куска бисквита во взбитых сливках лежало окутанное облаком мыльной пены обнаженное женское тело. Пупа и Кукла одобрили Бебин выбор. Им «Сулейман» тоже показался многообещающим.

Женщина в белом халате привела Бебу в небольшой зал, стены которого были покрыты плиткой с ориентальным орнаментом. В центре стоял каменный стол для массажа. Женщина попросила Бебу раздеться и лечь на стол.

– А я не замерзну на этом камне?

– Не волнуйтесь, это специальный стол со встроенным подогревом, – любезно сказала женщина.

Беба по небольшой лесенке забралась на стол, но оказалось, что лечь на живот не представляется возможным. С виноватым выражением лица Беба пальцем показала на свою большую грудь.

– Не волнуйтесь, – с пониманием сказала женщина и тут же принесла специальное приспособление в виде горки, покрытой мягкой губкой, с двумя большими отверстиями. Теперь Беба могла лечь на живот: ее грудь удобно помещалась в отверстиях и не создавала проблем. Беба обняла горку руками. Положение было приятным. Из невидимых динамиков тихо лилась приятная и расслабляющая восточная музыка. На этой горке Беба казалась самой себе гигантской улиткой на шляпке гриба.

Женщина в белом халате извлекла из-под стола шланг с наконечником, похожий на те, которые используются на автомойках, и выпустила на Бебино тело целое облако ароматной мыльной пены.

– Не волнуйтесь, сейчас придет пан Сулейман, – сказала она и удалилась.

Пан Сулейман?! Окутанная горячей пеной, Беба ждала, что будет дальше.

В зал вошел молодой мужчина. На голове у него был шелковый тюрбан всех цветов радуги, торс обнажен, если не считать маленькой и очень короткой жилетки. Вместо брюк шелковые шаровары, точнее, широкие восточные штаны, присборенные на щиколотках. У парня было мужественное тело, красивые мышцы рук, плоский живот и шелковая кожа. Лицо восточное – по крайней мере Бебе оно показалось восточным – со специфическим носом, красивыми зубами, крупными карими глазами и усиками над верхней губой, что выглядело немного старомодно и от этого привлекательно.

– Хай, май нейм из Сулейман. Ай эм юр масер![18]18
  Привет, меня зовут Сулейман. Я ваш массажист! (англ.)


[Закрыть] – выговорил массажист на английском для начинающих.

– Hi! My name is Beba![19]19
  Привет! Меня зовут Беба! (англ.)


[Закрыть] – сказала Беба. В этот момент Бебина голова, которая торчала из облака пены, оказалась совсем близко от шаровар парня, точнее, шаровары парня оказались прямо перед Бебиной головой, и Беба увидела ту часть его тела, которая находится на десять сантиметров ниже пупка. Лицо Бебы залила краска. Подпупковая часть шаровар парня вздымалась, как шатер. «Нашла о чем думать», – корила себя в мыслях Беба.

– Рилекс![20]20
  Расслабьтесь! (англ.)


[Закрыть] – сказал парень и прошелся руками по Бебиному телу. Беба покрылась мурашками, как от легкого удара током. Парень, погрузив руки в пену, продолжал массировать ее тело.

В помещении царила тишина. Восточная музыка, доносившаяся из невидимых динамиков, была чуть слышна. Беба подумала, что парень так молчалив из-за того, что его английский плох.

– Мммммм, – простонала Беба от наслаждения.

В этот момент парень случайно коснулся Бебиного бедра подпупковой частью в шароварах, и теперь – во всяком случае у Бебы – сомнений не осталось. «Господи Иисусееее! Что же теперь будет?» – подумала Беба.

– Рилекс! – сказал парень.

Беба не могла вспомнить, когда с ней в последний раз было нечто подобное, а именно: что рядом с ней находится привлекательное, молодое, полунагое мужское тело в полной боевой готовности. Бебино лицо озарила мечтательная улыбка. Она прижалась к горке, обложенной мягкой губкой, и лизнула ароматную мыльную пену. Ее тело горело от ожидания. Парень, массируя Бебу, двигался вокруг стола, и теперь он снова оказался перед Бебиной головой, стараясь половчее подобраться к ее затылку. Сквозь приспущенные веки Беба видела гладкие мышцы его живота. Вздернутая, как шатер, часть шаровар оставалась в таком же напряжении. «Фу! Я прямо какой-то Густав Ашенбах[21]21
  Герой новеллы Т. Манна «Смерть в Венеции».


[Закрыть] женского пола!» – стыдила себя в мыслях Беба.

Здесь, может быть, будет уместно сказать, что Беба, которая считала себя глупой и которую ближайшее окружение особо не стремилось в этом разуверить, тем не менее очень часто прибегала к сравнениям, свойственным скорее интеллектуалам, при этом не отдавая себе отчета в том, откуда у нее те или иные знания.

Как бы то ни было, наше дело – идти дальше.

 
Потому что в жизни человек свой крест несет,
А история все преграды снесет.
 

– Веар ю фром?[22]22
  Откуда вы? (англ.)


[Закрыть] – спросил парень.

– From Croatia[23]23
  Из Хорватии (англ.).


[Закрыть], – неохотно выдавила из себя Беба. Ужасающий английский парня подействовал на Бебино мечтательное настроение как ледяной душ.

Руки парня застыли…

– Соседка?! – изумился он.

– Так ты тоже наш?! – изумилась Беба.

– Наш, ясное дело, какой же еще, как не наш, а ты что подумала?

– Что ты турок! – сказала Беба, хотя на самом деле она предполагала, что парень просто переодетый чех.

– Какой еще турок, побойся Аллаха, я босниец!

– Откуда?

– Фром Сараево![24]24
  Из Сараево! (англ.)


[Закрыть] – выпалил парень с ударением на «е», явно подражая иностранным военным комментаторам.

– Чем же ты здесь занимаешься?

– Массирую, дорогая. Сама видишь.

– Я имела в виду, как тебя сюда занесло?

– Беженец.

– Давно?

– Незадолго до «Бури» и Дейтона…

– И сколько ты уже здесь? Двенадцать лет?

– Да, так примерно…

– А тебе самому-то сколько?

– Двадцать девять. Но давай все-таки я тебя дальше буду массировать, или как?

– Не знаю, мне как-то неловко. Я тебе в матери гожусь, – сказала Беба и попыталась приподняться со своей горки. Парень подскочил, чтобы ей помочь.

– Что тут может быть неловко, дорогая?! Какие только тела не прошли через мои руки за то время, как я здесь работаю. А кроме того, мы свои люди.

– Да, но все-таки, – смущенно бормотала Беба.

Беба кое-как приподнялась и села на столе, но ее грудь застряла в горке и так там и осталась. Глядя на Бебу, сидящую в облаке мыльной пены, с приспособлением, из которого как два арбуза высовывалась ее грудь, парень расхохотался, очень дружелюбно. Поняв, в каком глупом положении она оказалась, расхохоталась и Беба. От этого во все стороны полетели клочья мыльной пены.

– Э-э, дорогая, ты сейчас прямо копия снежного человека! – сказал парень, борясь со смехом.

Он помог Бебе освободиться от горки для груди и принес ей махровый халат. Закутавшись в белый махровый халат, Беба полотенцем вытирала с лица пену.

– Хошь, курнем? – спросил парень с характерным мягким «ш».

– Что?!

– Хошь, закурим по одной?

– Здесь?!

– Хошь-курнем-мы-вдвоем?

– Ну, давай.

– Я здесь царь и бог, дорогая, никто мне не указ. Да и какой я Сулейман, если вокруг меня не пахнет табачным дымом, как считаешь?

Беба и парень закурили.

– Э-э, дорогая, я так не смеялся уже лет сто, не меньше! – сказал дружелюбно парень.

– Даа, Сулейман мой, Сулейман, – весело вздохнула Беба.

– Я не Сулейман!

– А кто же ты?

– Мевлудин.

– Мусульманин?

– Да какой я мусульманин, дорогая! Я как наша бывшая Югославия, как боснийский горшок, – во мне всего помаленьку. Папаша мой босниец, а мама наполовину хорватка, наполовину словенка. В роду нашем кого только не было: черногорцы, сербы, македонцы, чехи… Одна моя прабабка была чешка.

– Э-э, Мевлудин.

– Для тебя я просто Мевло. А здесь меня называют пан Мевличка. Сулейман – это мое коммерческое имя. Эти чехи нарядили меня в шаровары, говорят, пусть будет турецкий массаж, для туристов это просто супер. Что они понимают в турках? Это у нас турки на шее пятьсот лет просидели – не у них!

– Значит, ты здесь вроде как артист?

– Ну что ты, дорогая, какой артист! Я же курсы окончил по физиотерапии. Говорят, у меня золотые руки.

– Это да, действительно золотые, – сказала Беба серьезно.

– А толку-то что, – вздохнул парень и нахмурился.

– В каком смысле?

– Что толку от этого, когда с другим никак…

Беба не знала, что и сказать. Насколько она успела заметить, с парнем все было в полном порядке. И даже более того.

– Этот мой, стоит у меня, как знамя полковое, а толку никакого, дорогая, ведь я холодный, как рыба. Он у меня как протез у инвалида. Что хочешь с ним делай, стучи по нему сколько хочешь, все бестолку.

– Погоди, о чем это ты?

– Так о торчке моем, дорогая, небось ты и сама уже заметила.

– Нееет, – солгала Беба.

– Это со мной после взрыва случилось. Снаряд рядом разорвался, сербский, мать их за ногу, и с того момента, как он разорвался, у меня все время стоит. Мои боснийцы смеются надо мной, тебе, говорят, Мевло, от войны одна выгода. Не только живым остался, но у тебя теперь стоит, как штык. Это мне-то от войны выгода – да я инвалидом стал!

Парень опустил голову. Беба краешком любопытного глаза отметила, что упомянутая часть тела в шароварах по-прежнему бодрствует.

– Сочувствую, – сказала она.

– Вот спрятался я здесь в эти шаровары, строю из себя турка и все жду, а вдруг выздоровею. Я уж и врачей всяких спрашивал, осматривали меня, смеялись, говорили, с концом у тебя все в порядке, пан Мевличка. Вот так оно в жизни бывает, сестренка: каждый готов толкнуть или обидеть, а вот поддержать и пожалеть нет никого. Я бы вернулся в свою Боснию, мне в Боснии было супер, даже во время войны, но мои там меня засмеют. Мевло Супермен, Мевло Золотой Конец, ты что, наших не знаешь… А это меня доконает. Таким я назад вернуться не могу, ведь я ни мужик, ни баба – я вообще не поймешь что такое!.. Тут за мной всякие женщины бегали, артистки там, еще всякие, знаешь, как это, когда в отеле работаешь, двадцать четыре часа румсервис, каждый думает, что имеет на тебя право. Потом приставали ко мне, чтобы снялся в порно, разные немцы, и русские, и амеры. Одного я отмолотил будь здоров, все ему кости переломал, ну, тут пошли про меня разговоры, хотя бы в покое оставили из-за этих разговоров. Вот если бы я был педиком, как считаешь, может, мне бы легче было?

– Самое важное – иметь доброе сердце, – сказала Беба мягко, в тот момент искренне веря в истинность своего изречения.

– Сердце у меня большое, как мечеть, но что толку…

Беба улыбнулась:

– Я уверена, что у тебя и ум есть.

– Э-э, вот ума у меня нет! – оживился парень. – Я, дорогая, дурак. А кто дураком родился, тот дураком и умрет.

– Все у тебя наладится, я не сомневаюсь, – сказала Беба сочувственно.

– Твоими бы устами мед пить. Эх, только бы мне укротить этого удава. Прямо смотреть на него не могу! Этот сербский снаряд меня как заколдовал, мать его за ногу!

Парень посмотрел на Бебу, и на лице его появилась мягкая улыбка:

– Э-э, извини, что я так ругаюсь.

– Ничего, не страшно.

– Извини, что я на тебя все это вывалил. Если бы меня кто расколдовал так же, как тот снаряд меня заколдовал! Вот об этом я, сестричка, каждый день мечтаю.

Раздался стук в дверь. Вошла женщина в белом халате.

– Пан Сулейман, к вам уже две клиентки в очереди сидят.

Парень помог Бебе слезть со стола и проводил ее до двери.

– Сколько еще здесь пробудешь?

– Не знаю.

– Придешь еще?

– Приду.

– Приходи. Не забывай. Приходи после работы, пойдем пива выпить. Меня найти нетрудно, я здесь, в отеле, живу. Просто спроси пана Мевличку. Меня все знают.

– Договорились!

А потом на великолепном чешском языке обратился к женщине в белом халате:

– Napište masaž teto damy na moj učet.

А мы? Идем дальше.

 
Жизнь человека сажает на мель,
Истории стрелы летят прямо в цель.
 

2

Доктор Тополанек стоял перед цветным фотографическим портретом, спроецированным на экран. На фотографии была изображена сидящая в кресле старуха, одетая в костюмчик, белую блузку с воротником и манжетами, которые выглядывали из рукавов, на плечи вместо шали помолодежному наброшен пуловер ярких тонов. У старухи были седые кудрявые волосы, глубоко посаженные голубоватые глаза и впавшие губы. Больше всего бросались в глаза ее руки с толстыми, искривленными пальцами, очень напоминавшими когти.

«Вообще-то могли бы надеть ей нитяные перчатки», – подумала Беба, рассматривая фотографию.

Во время лекции доктор Тополанек раздал присутствующим список людей старше ста лет. Рядом с каждым именем были указаны пол, раса, национальность и возраст.

– Вы спрашиваете себя, – начал доктор Тополанек, – кто эта женщина на фотографии? Если вы посмотрите список, то прочтете ее имя на первой строчке. Джейн Калмент объявлена самым старым жителем Земли. Госпожа Калмент умерла, когда ей было сто двадцать два года и сто шестьдесят четыре дня! «У меня только одна морщина – та, на которой я сижу! Je n'ai jamais eu qu'une ride et je suis assise dessus!» – заявила журналистам госпожа Калмент, женщина, которая ездила на велосипеде до ста лет!

Доктор Тополанек продолжил:

– Сара Кнаус, Люси Ханкна, Мари-Луиза Меер, Мария Каповила, Нане Икаи, Элизабет Болд, Кэрри С. Вайт, Камато Крнго, Мэгги Барнес, Кристиан Мортенсен, Шарлот Хьюз – не буду перечислять дальше. Все это имена обычных людей, героев долгожительства. Или, если быть совсем точным, героинь долгожительства. Присмотритесь к списку внимательнее: из ста имен девяносто принадлежат женщинам и всего десять мужчинам!

Тополанек бросил в публику выразительный взгляд.

– Нас, мужчин, называют сильным полом. А приходило ли кому-нибудь в голову, что мы сильнее женщин лишь на первый взгляд и только потому, что где-то глубоко в нас заложен биологический сигнальный механизм тревоги, информация о том, что мы покинем этот мир гораздо раньше своих спутниц жизни?! Будущее принадлежит женщинам – и в прямом, и в переносном смысле. И когда мы больше не будем необходимы для воспроизводства человеческого потомства, а это произойдет совсем скоро, весь род мужской будет окончательно списан и выброшен на свалку истории.

Мистер Шейк был единственным мужчиной среди немногочисленной публики. Рядом с Бебой, Куклой, дремавшей в своей коляске Пупой и еще несколькими старушками мистер Шейк определенно был в меньшинстве. А после того, как доктор Тополанек столь красочно обрисовал, что вскоре он будет выброшен на свалку истории, мистер Шейк поднялся и потихоньку покинул зал.

– Если бы этот господин, напуганный ближайшими перспективами своего пола, не покинул зал, он услышал бы утешительную информацию о том, что в мифологии дело обстоит ровным счетом наоборот. Там долгожителями являются исключительно мужчины, и это логично, потому что создателями мифологии были тоже мужчины. Так, например, считается, что Мафусаил, самое старое создание в истории человеческой фантазии, дожил до девятисот шестидесяти девяти лет. Наш праотец Адам жил девятьсот тридцать, его сын Сиф – девятьсот двенадцать, а внук Адама Енос – девятьсот пять лет.

О Еве и ее возрасте мы в Библии не найдем никаких данных, – сказал доктор Тополанек значительно. – Ева возникла из ребра Адама. Благодаря этим мифологическим сведениям и Ева, и весь род женский приобрели статус второразрядности, так что, начиная от Евы и до настоящего времени, женщин в основном трактуют как ребра!

В публике раздался смех. Это смеялась Беба, которую потешала и вся драматическая история в исполнении Тополанека, и его замечание относительно женщин-ребер.

– Ной дожил до девятисот пятидесяти лет, и это является первым подтверждением того, что в феномене долгожительства большую роль играют гены, – продолжал Тополанек. – Ной был внуком Мафусаила и, по-видимому, последним мужчиной-долгожителем в истории человечества. После Великого потопа продолжительность жизни стала измеряться обычными, человеческими, а не райскими мерками, критерием стали не боги, а люди. Великий потоп окончательно разделил два мира: божественный с тех пор принадлежит только богам, а людям оставлен мир человеческий. В человеческом мире долгожительство характерно лишь для самых важных людей: святых, пророков и правителей. Так, например, Авраам дожил до ста шестидесяти пяти лет, а Моисей до ста двадцати, в то время как обычные, простые люди проживали свои обычные, короткие человеческие жизни.

Идея долгожительства, – продолжал доктор Тополанек, – переселилась в утопии и легенды о рае на земле, о целебных источниках, о родниках и деревьях молодости, о живой и мертвой воде, об особых расах, племенах, островах и местах, которые, как правило, находятся в каких-то далеких уголках земного шара. Существуют легенды о Золотом веке и людях, которые многие-многие годы жили беззаботными и молодыми, а когда приходил момент переселения в мир иной, они просто погружались в глубокий сон. Есть легенда о египтянах, которые, согласно Геродоту, были самыми красивыми и крупными людьми на Земле, жили в среднем по сто пятьдесят лет, в веселье, счастье и дружбе со своими богами. Древние греки считали, что в Индии есть люди с собачьими головами, киноцефалы, которые живут до двухсот лет, в отличие от пигмеев, которые, согласно древним грекам, редко доживают и до восьми. Имеется легенда о долгожителях из Африки, которых называли макробы, и легенда о гиперборейцах, которые жили на далеком севере, а продолжительность их жизни была около тысячи лет. Одной из самых интересных легенд мы обязаны греку по имени Иамбул. Море унесло его на некий остров посреди Индийского океана, населенный прекрасными людьми, рост которых достигал двух метров. Они говорили на языке птиц и обладали способностью беседовать одновременно с двумя людьми благодаря тому, что языки их имели несколько зубцов, подобно вилке. Моногамия была им неизвестна, их женщины принадлежали всем и каждому, они все вместе заботились о детях и жили счастливыми и бодрыми до ста пятидесяти лет…

– Наш друг доктор еще только начал. Когда он доберется до йогурта, ботокса и антиоксидантов, мы все превратимся не то что в покойников, а в скелеты, – шепнула Беба Кукле.

В этот момент проснулась Пупа.

– Сваливаем или остаемся? – спросила она.

– Сваливаем! – прошептали все три хором.

Кукла извинилась перед доктором Тополанеком, сославшись на какую-то причину, которая мешает им дослушать до конца его лекцию.

– Не беспокойтесь, все в порядке, – сказал доктор Тополанек. – Вы ведь завтра придете, не так ли?

– Разумеется! – сказали любезно Пупа, Беба и Кукла хором.

Стоило им оказаться за дверью зала, как Пупа категорически заявила:

– Разумеется – не придем!

Здесь следует отметить, что Пупа, Беба и Кукла были несправедливы к доктору Тополанеку, и действительно жалко, что они покинули зал. Потому что они не услышали очень много интересного: например, они не узнали об идее Платона о более счастливом мире, который возникнет тогда, когда весь универсум начнет движение в обратном направлении. Вместо того чтобы рождаться вследствие полового акта, люди будут прорастать из земли подобно растениям, причем уже во взрослом состоянии, а потом будут постепенно молодеть и молодеть и в конце концов снова возвращаться в землю. Жизнь, возможно, не будет более продолжительной, чем наша, нынешняя, но она, безусловно, будет более счастливой, потому что в ней не останется страха старости и смерти. Кроме того, Пупа, Кукла и Беба не услышали интересную историю про Медею, которая для того, чтобы омолодить отца Ясона, произвела первое в истории медицины переливание крови. Медея мечом рассекла горло старца, подождала, пока вытечет вся кровь, а потом наполнила его вены препаратом собственного изготовления, в состав которого входила смесь из многих специй, растений, кореньев, семян, печени оленя и кишок оборотня. Седые волосы старца потемнели, морщины разгладились, все его члены налились силой, сердце забилось быстрее, и бремя весом приблизительно в сорок лет свалилось с его плеч.

Да, три престарелые дамы не узнали еще очень много интересного, да и нам, к сожалению, пора двигаться дальше.

 
Жалеет человек, что много упустил,
История всегда полна надежд и сил.
 

3

В свое время сын одной пациентки рассказал Пупе, как однажды он вывез свою старуху мать в инвалидной коляске немного посидеть перед домом, подышать свежим воздухом. Был конец ноября, поэтому он хорошо укутал старушку одеялами, чтобы она не замерзла. А сам на минуту вернулся домой за сигаретами, и тут же забыв, зачем вернулся, сел и закурил. Тем временем пошел снег. Когда стемнело и старушку занесло, как стог сена, сын с ужасом вспомнил, что его мать все еще на улице. Старушка была настолько дряхлой, что вообще ничего не поняла. Ей очень нравилось следить за движением снежинок. И она даже не простудилась.

Пупа часто мечтала о том, как было бы хорошо, если бы кто-нибудь увез ее в Гренландию и там о ней забыл, потерял бы ее, как теряют зонтик или перчатки. Она дошла до такого состояния, что больше ничего не могла делать. Она стала чем-то вроде фикуса, домашним растением, которое переставляют с места на место, выносят на балкон подышать воздухом, вносят в дом, чтобы не замерзло, регулярно поливают водой и регулярно стирают с листьев пыль. Как фикус может принять решение и совершить самоубийство?

Все примитивные культуры знали, как поступать со стариками. Правила были простыми: когда старики становились неспособны работать, их оставляли умирать или помогали им переселиться в мир иной. Как в том японском фильме, где сын кладет мать в корзину и несет на вершину горы, чтобы она там умерла. Даже слоны умнее людей. Когда настает их час, они уходят из стада, идут на слоновье кладбище, ложатся на слоновьи кости и ждут, когда сами превратятся в кости. А нынешние лицемеры, которые ужасаются примитивности обычаев прошлого, терроризируют своих стариков без малейших угрызений совести. Они не в состоянии ни убить их, ни заботиться о них, ни создать им необходимые условия, ни организовать для них специальные службы. Оставляют их умирать в хосписах, в домах престарелых, а если есть связи, то постоянно продляют их пребывание в геронтологических отделениях больниц, надеясь, что старики откинут салазки до того, как столь долгое «лечение» кому-то покажется подозрительным. В Далмации с гораздо большей нежностью относятся к своим ослам, чем к старикам. Когда осел состарится, его отвозят в лодке на пустынный островок и оставляют там умирать. Пупа однажды ступила ногой на одно такое ослиное кладбище.

Она, которая помогла родиться стольким детям, которая перерезала незнамо сколько пуповин, которая столько раз слышала первый вздох и крик новорожденного, уж она-то, наверное, заслужила, чтобы кто-нибудь разумный просто погасил ее, как гасят свет в доме, чтобы не мотать электричество без толку. Вот все это она постоянно пытается объяснить Зоране, но Зорана решила, что будет уважать мнение врачей, а не человеческое сострадание.

Зорана ее не поняла. И это Зорана, которая всю жизнь обвиняла в непонимании ее, Пупу! Пупа сначала возмущалась, потом защищалась, потом долго чувствовала себя виноватой, а в конце концов признала, что Зорана права, по крайней мере в одном: да, она действительно ее не понимает. Пупа, например, не понимает, как Зорана живет с таким отъявленным гадом, как ее муж. Лет восемнадцать назад он услышал в себе зов хорватской крови, начал громко поддерживать тогдашнюю власть, звонил во все колокола, призывая перебить всех сербов до единого, и попутно давал понять, что и мусульмане, и евреи ему тоже несимпатичны. Он в одночасье превратился в антикоммуниста и набожного католика, повесил Зоране и детям на шеи католические крестики, а на стену портрет одного из своих предков, убийцы-усташа, – и, смотри-ка, весь этот бред оказался весьма прибыльным. Вскоре он стал директором больницы, ловко участвовал в каких-то денежных махинациях, они с Зораной превратились в полноправных членов новоиспеченной хорватской элиты, которую Пупа, пока ей позволяло зрение, видела в телевизоре: на новогодних приемах у президента страны, на концертах, вернисажах… А этот гад иногда позволял себе зайти так далеко, что обвинял ее, Пупу, в том, что виноваты во всем «она и ее коммуняки», что все было «результатом жидовского заговора». А когда он однажды сказал что-то язвительное об отце Зораны, назвав его своим «глупым сербским тестем, которому повезло, что он уже в могиле», Пупа выставила его из дома. С тех пор, а прошло уже больше пятнадцати лет, гад не переступил порога ее квартиры.

Иногда ей казалось, что, удерживая ее в жизни, Зорана ее тем самым наказывает, хочет, чтобы она в конце концов «прозрела» и поняла, насколько все изменилось и насколько ее жизнь и ее ценности не имеют больше ничего общего с новой действительностью. Но ее, Пупу, от этого «великого понимания» спасла обычная старческая катаракта. Она теперь не могла читать или смотреть телевизор, она теперь жила как в колодце. И теперь не только мир вокруг нее стал невидимым – невидимой стала она сама.

Она сидела в своей инвалидной коляске, воображая, что вокруг нее идет снег. Наблюдала за крупными снежинками в воздухе и, как ни странно, ей совсем не было холодно. Снежинки все падали и падали, а она представляла себе, как под снежным покрывалом погрузится в зимний сон, до самой весны, пока не потеплеет и снег не растает. И она уже почти видела, как из-под растаявшего снега появляется кучка ее собственных костей, тоже белых, как снежинки.

4

Беба и ее тело жили во взаимной нетерпимости. Беба не могла вспомнить, когда произошел первый инцидент. Тогда, когда она набрала первые пять лишних килограммов? Может быть, уже тогда тело взяло ситуацию под свой контроль, и ничто больше не могло помешать его конспиративной борьбе против нее? А она считала, что избавиться от пяти килограммов – это мелочь и что она приступит к действиям со следующего понедельника… Но, столкнувшись однажды со своим изображением в зеркале, Беба с изумлением обнаружила, что находится не в своем теле, более того – находится в теле, которое ей и дальше придется терпеть как наказание. Ее грудь, раньше ни большая, ни маленькая, стала крупной, а потом очень крупной, а потом такой, что с Бебой начали происходить случаи, подобные тому, который произошел сегодня утром, когда она выходила с массажа. Какой-то мрачный русский хам с распатланными волосами, в обществе двух точно таких же хамов, увидев ее, бросил: «Aj, mamaaa, titki kak u gipopotama!» – уверенный, что «gipopotama» не поймет. А Беба поняла – обидные слова в переводе не нуждаются.

Ее плечи поникли от тяжести груди, на них образовались глубокие пролежни от бретелек бюстгальтера, ее руки от плеча до локтя стали крупными, как у портового грузчика, и почти «съели» шею. У нее всегда была шея нормальной длины, сейчас от нее почти ничего не осталось. Верхняя часть тела расползлась, на талии образовался толстый слой жира, похожий на старинный спасательный пояс для плавания, а над ним возвышалась пойманная в ловушку огромная Беба. При том, что нижняя часть тела начала уменьшаться. У Бебы теперь и задница была новая, из числа тех жалких сплющенных задниц, по которым невозможно отличить старую женщину от старого мужчины. Единственное, что не изменилось, – это голени и руки от локтя до запястья… А Бебино лицо, которое еще несколько лет назад было привлекательным! Оно тоже ей мстило. Вокруг глаз образовались жировые мешки, и ее когда-то живые синие глаза утопали в подкожных отложениях. У нее появился второй подбородок, из-за которого оттянулись вниз уголки губ. Волосы Бебы поредели, а ступни стали больше на два размера. С тридцать восьмого Беба добралась теперь до сорокового. Единственное, о чем она более или менее заботилась, были ногти на ногах, и если бы она не ходила регулярно к педикюрше, ее ступни уже превратились бы в копыта. А зубы?! Как только они не издевались над ней! Она весь свой век не слезала со стоматологического кресла, руководствуясь здоровым желанием сохранить здоровыми зубы, но даже это ей не удалось. Да, тело жестоко мстило ей, оно целиком и полностью перестало принадлежать ей и стало чужим.

Правда, нужно отметить, что она все-таки стремилась переломить ситуацию. Она начала носить «минимизер», бюстгальтер, который уменьшает грудь, крупные серьги, броские длинные шали, большие брошки и перстни – и все это с целью отвлечь деталями критический взгляд, на который наблюдателя провоцировала ее грудь. Именно поэтому она редко расставалась со своим «медальоном» – крупным плоским камнем округлой формы с отверстием посредине, одетым на шнурок. И фокус срабатывал, обычно камень сразу привлекал к себе внимание. Да, постепенно она превращалась в то, что всегда ее ужасало: в одну из выцветших старушонок с короткими волосами, с пережаренными в дешевых соляриях лицами, с руками, испещренными набрякшими венами, старческими пятнами и вызывающими дешевыми перстнями и крупными браслетами из стразов. А уши, эти печальные, длинные уши, вытянутые из-за постоянной и чрезмерной тяжести серег?!