Текст книги "Иерархия Неба и Земли. Том II. Часть II. Новая схема человека во Вселенной"

Глава V
Вид вблизи, продолжение

Предположим, человек сделает из золота разного рода фигурки и будет непрестанно придавать им новую форму, преображая их: тогда, если вы покажете на одну из них и спросите, что это, самым верным ответом было бы сказать «золото», а не называть ее треугольником или любой другой фигурой… То же самое можно сказать и о той природе, которая вмещает в себя все тела. Ее нужно всегда называть одинаково; т. к. она никогда не отступает от собственного характера… По своей природе она является матрицей для всего, что есть; ее меняют и разнообразят те вещи, которые в нее поступают, и из-за них кажется, что она обладает разными свойствами в разное время.

– Платон, Тимей, 50.

 
В начале он видел обнаженную Материю;
Он обладал ею голой, одинокой,
Прежде чем на ней появился единый лоскут Формы.
 

– Батлер, Гудибрас, 1.1

То, что абсолютная Субстанция существует беспричинно и одновременно не существует, для нас является чудом из чудес.

– Эдуард фон Гартман, Учение о категориях, с. 528

Если бы не точка неподвижности,

Не было бы и танца, а существует один лишь танец.

– Т.С. Элиот, Верит Нортон

Зрите вовнутрь; внутри находится источник всего хорошего. Этот источник таков, что его воды никогда не иссякают, поэтому ройте все глубже и глубже.

– Марк Аврелий, Размышления, VII. 31

 
Вокруг того раскинулся Патмос,
Чьи глаза одарены духом,
Кто может приспосабливать свой счастливый взор
И к великому, и к незначительному.
 

– Э.М. Томас, Патмос

Мертвые формы покрывают бессмертную жизнь;

В маленьком облачке находится безграничное море.

– Роберт Саутвелл, О святом символе алтаря

 
Когда Бог поклялся всем своим паладинам
Собственным великолепием,
Что сотворит лицо, прекраснее рая,
Из пыли, и ничего более.
 

– Г. К. Честертон, Во славу пыли

Что касается пространственных измерений материи или того измерения, которое кажется временным, материю нельзя делить на части частей, до бесконечности. А материя, так, как она обычно характеризуется… не имеет никаких других измерений. Таким образом, ее нельзя делить на части частей, до бесконечности. И, таким образом, она не может существовать.

– Дж. М.Э. Мактаггарт, Природа существования, 362

Я кажусь человеком. Науку это не удовлетворяет, и при ближайшем рассмотрении оказывается, что я являюсь сообществом существ. Но они на самом деле – молекулы, а молекулы на самом деле – атомы, а атомы сведены к системам электронов и протонов. Чем же тогда являются электроны и протоны? Являются ли они, в свою очередь, системами чего-нибудь еще? Мой наблюдатель ищет то, из чего я сделан, но пока он в каждой области обнаружил только определенную структуру и активность. Компоненты структуры и то, что проявляет активность, оказываются – в области, находящейся под ними – структурой из еще более тонких материалов и активностью еще более крошечных агентов. Таким образом, в своих поисках моей физической субстанции исследователь постоянно отсылается вниз. Доходит ли эта ссылка до своего логического конца на уровне электронов и протонов?

Подпись на рис.:

«Человек

Клетка

Молекула»

Сколько ящиков существует в группе ящиков, которой я являюсь, и что содержит самый маленький – если он вообще существует?

«Питательно только зерно;

Где же тот, кто станет сдирать шелуху

для тебя и меня?»

(Уитмен, Песня большой дороги, перевод К. Чуковского)

Наука – это предприятие вчерашнего и сегодняшнего дня, и невозможно сказать, какие более глубокие уровни во мне могут обнаружить дальнейшие тысячелетия исследований. Вопрос в следующем: каковы же свойства пространства (если таковые вообще имеются) между моим электроном-наблюдателем и центром, на который он проецирует свое содержимое? Что бы наблюдатель, который смог бы сбросить достаточно лишнего груза, чтобы проделать такой путь, увидел в этой промежуточной области? Быть может, в ней не обитает даже самый мелкий из наблюдателей, и она совершенно не подвержена моему влиянию, и, как следствие, является фактически несуществующей? Вполне возможно, что ученые будущего подберутся ко мне достаточно близко, чтобы обнаружить целый мир (довольно бедный) в протоне. На самом деле вполне вероятно, что, как считали Анаксагор и Лейбниц, материю можно делить до бесконечности и существует безграничное число миров внутри миров[62]62
  Анаксагор: «У малого не существует мельчайшего, и всегда есть нечто более мелкое; ибо не может так быть, чтобы то, что есть, перестало существовать, будучи разрезанным». (Барнет, Философия ранних греков, с. 258). Лейбниц: «Каждую частичку материи не только можно делить до бесконечности… ее, на самом деле, можно безгранично подразделять». (Монадология, 65)


[Закрыть]. Однако современная физика говорит, что это не так. Видимо, мой наблюдатель должен рано или поздно завершить свой поиск, обнаружив мою сущность. На что она может быть похожа?

Вопрос непрерывности физического субстрата связан с вопросом делимости пространства. Важные современные труды на эту тему: Бергсон, Творческая эволюция и Бертран Рассел, Наши знания о внешнем мире, от с. 132.

Она непрерывна или разделена на разные единицы? Если верно первое, то является ли эта непрерывность лишенной характерных черт? Если верно второе, то различимы ли эти единицы? Как может единство порождать двойственность, а одинаковость – прийти к разнообразию? Подобные вопросы занимали философов всех времен, начиная с Фалеса, Анаксимандра и Гераклита (которые, соответственно, свели все вещи к «воде», «бесконечной субстанции» и «огню») до Шанкары (с его тончайшей материей, являющейся Брахманом)[63]63
  Макс Мюллер, Индийская философия, с. 204.


[Закрыть] и алхимиков (с их квинтэссенцией), до Спинозы (с его единой субстанцией)[64]64
  Этика, I.


[Закрыть], Геккеля (с его всемирным эфиром)[65]65
  Загадка вселенной, XII.


[Закрыть], Спенсера (с его нестабильной гомогенностью)[66]66
  Первые принципы, 127.


[Закрыть], Оствальда (с его универсальной энергией)[67]67
  Естественная философия.


[Закрыть], Сэмюэла Александера (с его первичным пространством-временем)[68]68
  Пространство, время и божество.


[Закрыть] и, наконец, Уайтхеда[69]69
  Например, Наука и современный мир, с. 87, 129.


[Закрыть] и Рассела[70]70
  Например, Проблемы философии, от с. 287.


[Закрыть] (с их минимальными явлениями). Большинство из тех, кто размышлял над этим вопросом, считали, что не может быть изменений без того, что не меняется, и что в качестве предпосылки для движения должно быть то, что движется. Мало кто так ударяется в одну крайность, как Парменид, вовсе отрицающий всякие изменения, или в другую крайность, как Бергсон[71]71
  Цитируемое ранее произведение, с. 317.


[Закрыть], заявляющий, что лишь только изменения и существуют. И мало кому удается обойтись без того единого, которое является основой для множества[72]72
  Многие, в том числе и Гете, утверждали, что материя непрерывна. Сегодня, однако, непрерывность обнаруживают скорее в пространственно-временной сфере, для которой материя является, так сказать, не более чем местным нарушением.


[Закрыть]. «Я понимаю Субстанцию», говорит Спиноза, «как нечто, что является собой в самом себе и что порождается через само себя: я имею в виду, что ее порождение не зависит от порождения другой вещи, из которой она должна быть образована»[73]73
  Этика, I.


[Закрыть]. Однако вопрос в том, действительно ли подобная субстанция (как бы она ни называлась), когда ее обнаружат или постулируют, стоит того, чтобы ее иметь. Она не может быть собой, несокращаемой, если она лишена качеств, и она не может сообщать информацию, потому что лишена качеств. Она полностью бесплодна и нерентабельна. Короче говоря, философ, постулировав субстанцию, которая объяснила бы устройство мира, затем лишает ее всех качеств, которые могли бы придать ей интерпретационную ценность, оставив лишь голое существование; и затем у него появляется проблема, как же объяснить разницу между бытием, лишенным качеств, и небытием.

Мой наблюдатель обнаруживает, что, хотя он еще не достиг центра, и маловероятно, что он туда прибудет, его путешествие, тем не менее, выявило тенденции, которые намекают на то, что находится в его конце. Во-первых, существует факт того, что на каждом следующем более низком уровне число единиц увеличивается, а их разнообразие уменьшается.

Две клетки моей печени во многом более схожи, чем два человека одной и той же профессии. Два моих атома углерода наверняка более похожи, чем любые две мои клетки, и подразумевается, что все электроны абсолютно одинаковы. Как бы то ни было, нет сомнений, что существует тенденция к все более возрастающей схожести между все более увеличивающимися по численности единицами[74]74
  Лейбниц считал, что не существует двух существ, которые были бы абсолютно одинаковыми и в которых невозможно было бы обнаружить внутреннее различие (Четвертое письмо к Кларку).


[Закрыть]. Так как любые оставшиеся различия лишь требовали бы дальнейшего исследования[75]75
  Как отмечает Мейерсон (Об объяснении в науках, с. 205), научные объяснения – это, в идеале, сведение различий к кажущимся различиям между лежащими в основе идентичностями.


[Закрыть], исходные единицы предположительно так похожи, что неразличимы даже для совершенного ученого. Но, в таком случае, что же останется, чтобы их разделять? Разве, согласно принципу идентичности неразличимого, они не одно единое целое[76]76
  См. Джеймс Уорд, Царство целей, от с. 195, о недосягаемой нижней границе множественности – о неопределенном бытии, еще не дифференцированном на отдельные единицы. См. Эддингтон, Расширяющаяся вселенная, II.б, об однородной среде в качестве основы физических явлений.


[Закрыть]?

Субстанция – это одна из концепций, которую логические позитивисты отметают (и, как я считаю, правильно) как метафизическую чепуху. Как пишет г-н Айер, «Так уж получается, что в нашем языке мы не можем сослаться на чувственные свойства вещи, не вводя при этом слово или фразу, которые бы указывали на саму вещь, в противоположность тому, что может быть о ней сказано». И потому мы ошибочно начинаем думать о вещи как о «простой сущности», которую нельзя определить в плане тотальности ее внешностей. Язык, истина и логика – в этой книге также содержится подобная критика личности.

Подобный вывод поддерживается вторым фактом, подмеченным моим наблюдателем: на самом деле наиболее мелкие единицы являются далеко не мелкими. Достаточно просто указать на границы моего человеческого тела, или моей клетки, однако единицы физика отказываются быть подобным образом ограниченными. Они имеют всемирный масштаб, хотя их центр и находится здесь; считается, что каждый электрон – это организация электромагнитного напряжения через все пространство. Похоже, что мой наблюдатель, наконец, приближается к области, где пересекающиеся единицы, наконец, сливаются в одно однородное поле и множество, на пределе своей множественности, растворяется в едином.

Однако этот вопрос, наконец, подтверждается и разрешается тем наблюдателем, который уже находится у цели, в центре, и который на самом деле никогда его не покидал – это я. В качестве испытывающего переживания субъекта я являюсь не множеством, а одним. Миллионы жизней, которые во мне проживаются – одна жизнь. Миллионы миллионов миллионов отдельных молекул, атомов и электронов – миры в мирах непостижимой сложности – появляются в качестве простого факта: меня. В центре – единство. Но это не единство какого-то загадочного реального «я». Как раз и навсегда показал Юм[77]77
  «Что касается меня, то когда я глубже всего вхожу в то, что я называю своим «я», я всегда натыкаюсь на то или иное ощущение – жары или холода, света или тени, любви или ненависти, боли или удовольствия. Я никогда не могу поймать себя без какого-либо ощущения и никогда не могу увидеть ничего, кроме этого ощущения». Трактат о человеческой природе, I. iv. б


[Закрыть], я могу до бесконечности искать в своем переживаемом опыте, так и не найдя то «я», которое этот опыт переживает. Здесь имеется в виду единство пустого вместилища и его содержимого. «Бог, который поистине меня знает, знает, что я есть ничто», говорит сэр Томас Браун[78]78
  Religio Medici, II. 4.


[Закрыть]. Я являюсь свободным местом для мира, вместилищем, которое само нереально. Таким образом, вид вовне и вид вовнутрь сходятся в том, что в центре множество становится единым, а единое само по себе является ничем. «Вещь в себе является ничем»[79]79
  Эдвард Керд, Гегель, с. 162.


[Закрыть]. До сих пор наблюдатель, который смотрит на центр, и я, который смотрю из него, сходимся во взглядах. Чего он не видит, так это расширение – взрыв – этой точки. «Я становлюсь прозрачным глазным яблоком; я есть ничто; я вижу все».[80]80
  Эмерсон, «Природа» (1836).


[Закрыть] Существует древняя персидская притча о соревновании между некоторыми греческими и китайскими художниками: тогда как китайцы рисовали изысканно, греки удовлетворялись тем, что только полировали выделенные им поверхности – до тех пор, пока они не стали отражать картины китайцев, а также и весь остальной мир[81]81
  Эта притча есть в произведении «Аль-Ихья» Аль-Газали, и она вновь появляется в Мас-нави Джалалуддина Руми.


[Закрыть]. Итак, следуя путем отрицания к «ничто», находящемуся в центре, они пришли ко всем вещам. «Просто отнимайте от полноты тел» (я вновь цитирую Брауна[82]82
  Цитируемое ранее произведение, I, 35.


[Закрыть]), «или идите глубже внешней оболочки вещей, и вы обнаружите место обитания Ангелов… вездесущую сущность Бога».

У Обезьяны У Чэнъэня (в русском переводе называется Путешествие на Запад – прим. пер.) очень забавная, однако очень значительная развязка: свитки Трипитаки, прибыв, наконец, к Святой Горе Будды после десяти лет необычайно опасного путешествия за священными писаниями, оказываются чистыми листами. Смягчившись, Будда сказал, «На самом деле именно такие чистые листы и являются истинными писаниями. Но я понимаю, что жители Китая слишком глупы и невежественны, чтобы в это поверить, поэтому ничего не остается, кроме как дать им экземпляры, на которых что-то написано».

См. перевод (на английский – прим. пер.) Артура Уэйли стихотворения на стене монашеской кельи (около 828 г. н. э.): «Когда нет никаких Писаний, тогда Учение истинно» (170 китайских стихотворений, с. 159).

И, в конце концов, эту пустоту в центре вполне можно было предвидеть. У меня должно быть место, чтобы я мог быть собой или чтобы быть чем – либо. Я являюсь в высшей степени областным: отберите мое пространство, и вы меня упраздните. Центр моих областей – это то единственное место, где (т. к. у меня нет свободного пространства) меня вынуждают исчезнуть. Для меня уменьшиться – дело очень серьезное, «т. к. все может закончиться тем», сказала Алиса сама себе, «что я и вовсе погасну, как свеча». На самом деле этим бы все и закончилось, если бы в последнюю минуту роли не поменялись. Когда все потеряно, тогда все и спасено. Если на него посмотреть с другой стороны, то отсутствие пространства является также и всем пространством[83]83
  «Здесь формы, здесь цвета, здесь все образы каждой части вселенной сведены к точке. О, есть ли другая точка, которая столь прекрасна!.. Эти чудеса… уже утерянные формы, смешанные вместе в столь маленьком пространстве, она может воссоздавать и возрождать, расширяясь». Записные книжки Леонардо да Винчи, с. 117, 118.


[Закрыть].

Центр – не просто теоретический предел для того воздействия, которое я оказываю на пространство. Сказать, что он необходим и что он действительно работает – не преуменьшение; на самом деле есть множество хороших причин, почему мой наблюдатель должен рассматривать его как свою цель – как саму мою суть. Две из этих причин касаются меня. Во-первых, в этом центре сходится все, что на меня воздействует. До меня нельзя добраться никаким другим способом: цепочка явлений, которая не приходит на эту конечную станцию, для меня не существует. Во-вторых, из этого центра я действую. Я бессилен напрямую вызывать движение в области моих клеток или молекул или «человечности»: возбуждение должно начинаться в центре и продвигаться через каждую область по очереди, развиваясь по мере продвижения.

Здесь, в центре, я действительно действую, и действительно воздействуют на меня[84]84
  О непосредственности взаимодействия «голых монад» см. Уорд, Царство целей, от с. 255.


[Закрыть]. Здесь я хозяин, здесь находится мое внутреннее уединенное убежище – остальное лишь пристройка. И я нахожусь дома: те, кто считает, что они застали меня на улице, странствующим по другим областям, ошибаются. Они видят мои тени, безграничные по численности и разнообразию проявления, но сами по себе слабые. Они видят внешности этой центральной реальности, которая, хотя и неизменна, вместе с тем является инициатором и объектом изменений; которая, хотя и единственная, тем не менее, порождает бесконечное множество; которая, хотя и является ничем, вместе с тем является источником и вместилищем всего.

Для Парменида идея изменений была немыслимой: как может вещь возникнуть из того, что является отличным от нее? Гербарт придерживался схожей точки зрения: изменение вызывается или внутренней причиной, или внешней причиной, или оно беспричинно – и ни один из этих трех вариантов не логичен.

Я здесь действую – но как? Я двигаю это пресс-папье. Так как оно цилиндрической формы, оно катится по письменному столу. Вместе с тем пресс-папье является самим собой, а я являюсь самим собой. Мы – две разные вещи. Никто не смог бы нас перепутать; между нами нет никакой тайной договоренности; то, что мое, принадлежит мне. И его нельзя спутать с тем, что принадлежит этому куску металла. Как же тогда я его двигаю? Каким образом «движение» может меня покинуть, выпрыгивая каким-то невообразимым способом с кончиков моих пальцев и поселяясь в пресс-папье? И каким образом пресс-папье, который теперь уже откатился обратно, в свою очередь может подарить моей руке частичку своего движения[85]85
  См. Паулсен, Введение в философию, от с. 211.


[Закрыть]? Как показал Юм, этот переход от одного состояния к другому, этот переход от причины к следствию не является полностью естественным: он просто распространенный[86]86
  Причинная эффективность (согласно Юму) существует не в объектах, а в уме. Когда я вижу, что связь между двумя объектами постоянно повторяется, я понимаю, что один из них является причиной другого. Ибо, после частого повторения, я нахожу, что, при появлении одного из объектов ум (согласно установленному обычаю) должен считаться с его привычным сопровождающим и рассматривать его в более сильном свете из-за его связи с первым объектом. Именно это ощущение, или установление, и подает мне идею о необходимости». Трактат о человеческой природе, I.iii.14


[Закрыть]. Я страдаю от заблуждения, что если сто раз наблюдать определенное явление, вызванное определенными причинами – это значит понять, как и почему оно это делает и обнаружить некую лежащую в его основе необходимость. Мне кажется, что я знаю, почему мое пресс-папье двигается, когда я его толкаю, но на самом деле я не знаю, почему бы ему не пройти сквозь мою руку или взорваться или превратиться в сотню маленьких пресс-папье или даже начать со мной разговор на тему того, что ему делать. Я не могу объяснить, каким образом возникает какое-либо явление и, тем более, почему определенное явление регулярно вызывается определенной причиной.

Причинность – глубокая загадка, тем не менее, это загадка, которая находит себе место в общей схеме. Два круга соприкасаются, но какими бы большими ни были их диаметры, область контакта бесконечно мала: то место, где они едины – это то место, где они – ничто. Если я и мое пресс-папье воздействуем друг на друга, то это потому, что мы встречаемся на общей почве нашего «ничто».

Мы не просто сходимся во взглядах: мы топим наши разногласия – или, скорее, мы сами тонем, оставляя наши разногласия плыть по поверхности, пока не доберемся до того самого низкого уровня, где все мы идентичны[87]87
  Приведенная здесь точка зрения – разновидность учения Лотце, описанного в его «Микрокосме» – о том, что взаимодействие возможно, только если взаимодействующие элементы являются фазами какой-либо лежащей в их основе субстанции. См. Р. Б. Пери, Философия недавнего прошлого, с. 90, и Уорд, Царство целей, от с. 215.


[Закрыть]. В центре нет «моего» или «твоего», нет «того» или «этого», нет «здесь» или «там»: я и мое пресс-папье неотличимы друг от друга[88]88
  «Когда вы достигаете состояния своей изначальной бесцветности, Моисей и фараон находятся в мире друг с другом». Руми


[Закрыть]. Точно так все обстоит и с моим наблюдателем: он может добраться до меня, лишь приблизившись, но приходит он на моих условиях. Когда он добирается до моей области клеток, я отказываюсь признавать его чем-либо большим, кроме как клетками; в моей области молекул он – всего лишь молекулы, а в центре он – ничто. Я упразднил его так же, как он упразднил меня. Ничто не может меня затронуть (быть может, я должен сказать, что только ничто и может меня затронуть), т. к. воздействовать на меня или терпеть мое воздействие – значит, прийти сюда и разделить мое «ничто»-жество[89]89
  Иными словами, контакта нет, т. к. в месте и моменте контакта контактирующие тела исчезают. Это соответствует современным научным взглядам на тему контакта между материальными частицами. См. Бертран Рассел, Основы относительности, стр. 7, 12, 197.


[Закрыть]. Любое действие – это опускание с целью завоевания, причем это опускание является полным самоуничижением. Как бы мало у нас ни было общего, человек всегда может добраться до меня, и я всегда могу добраться до него, при условии, что мы избавимся от каждой личной особенности, которая нас разделяет. Независимо от характера наших отношений – один дотрагивается до другого или думает о нем или ест его – действует одно и то же правило: «я» должно переварить «не-я», полностью его расщепить, прежде чем оно может быть ассимилировано.

Подпись на рис.:

Наблюдатель Я

Центр[90]90
  С этого момента Центр, который теперь уже достаточно описан, чтобы расцениваться как специальный технический термин, будет писаться с заглавной буквы, чтобы отличать его от «центров» в общем.


[Закрыть] имеет первостепенную важность. Все зависит от – ничто! Однако существует две разновидности этого «ничто»: то «ничто», которое предшествует чему-либо и независимо от него, и то «ничто», которое сопровождает что-либо и контрастирует с чем-либо. Из этих двух видов первый практически бессмысленный, тогда как второй заимствует столько определенности от своего окружения, что (подобно дырке в носке) является чем-то вполне конкретным. Центр принадлежит второй категории. Он очень далек от того, чтобы быть просто «ничем». Он одновременно и неотделим от системы областей, и является для нее незаменимым. Он настолько же далек от того, чтобы быть для меня «ничем», насколько неподвижный центр вращающегося колеса не является необходимым для его поворотов. У всемирного сферического организма, которым я являюсь, нет органа столь важного, как эта пустая сердцевина. «Тридцать спиц соединяются в одной ступице (образуя колесо), но употребление колеса зависит от пустоты между (спицами)… Вот почему полезность (чего-либо) имеющегося зависит от пустоты»[91]91
  Дао дэ цзин, XI (перевод Ян Хин-Шуна). В древней даосской литературе много отрывков, которые относятся к данному вопросу. Например, последующие отрывки из того же произведения: «Поэтому совершенномудрый, совершая дела, предпочитает недеяние…». «Дао пусто, но в применении неисчерпаемо. О глубочайшее!». «Если сделать дух мягким, можно ли стать [бесстрастным] подобно новорожденному? Если созерцание станет чистым, возможны ли тогда заблуждения?» «Нужно сделать [свое сердце] предельно беспристрастным, твердо сохранять покой». «Возвращение к началу называется покоем, а покой называется возвращением к сущности».


[Закрыть].

Эта центральная пустота, из которой берет начало все, что я делаю, и в которую втекает все, что делают со мной, эта первоначальная основа моего бытия – самая завораживающая загадка. Это то, о чем Уильям Лоу говорит: «твой корень или глубина, из которой появляются все способности, как линии из центра или как ветки из ствола дерева». Это то, что лежит в основе буддистских мандал[92]92
  «В центре квадратного дюйма обитает великолепие. В пурпурном зале жадеитового города обитает бог предельной пустоты и жизни. Конфуцианцы называют это центром пустоты, буддисты – террасой жизни, даосы – страной предков, или желтым замком, или темным переходом, или пространством бывшего рая… Будто в центре нашего бытия есть небытие… «Центр посереди состояний» – очень хорошее выражение. Центр вездесущий; в нем содержится все; он связан с запуском всего процесса создания». Секрет золотого цветка.


[Закрыть].

Это недифференцированный и безграничный «принцип» Чжу-ан Чжоу. Однако литература о Центре поистине огромна: во все времена и во всех странах человек не находил ничего другого, что стоило бы так страстно искать. Имя, по которому его знают, различается в зависимости от эпохи и жизни мыслителя. Для Парменида это неизменная, неподвижная, непрерывная однородность; для Анаксимандра это Безграничное; для Платона это вместилище, «кормилица всего становления»; для Аристотеля это первоначальная материя; для алхимиков это философский камень; для Бруно это вселенский эфир, который сам и является душой мира; для Лейбница это голые, спящие монады; для Беме это Uvigruvid; для более современного мыслителя это «зияющая пропасть небытия в его (человека) природе»[93]93
  Николай Бердяев, Судьба человека в современном мире.


[Закрыть]. В своих разнообразных аспектах это Атман Упанишад; синтерезис Александра Гэльского, Бонавентуры, Альберта Великого и св. Фомы; Funkelein Экхарта[94]94
  «В душе есть нечто, – пишет Экхарт, – что находится выше души, что-то Божественное, простое; чистое „ничто"; скорее безымянное, чем наделенное именем, скорее неизвестное, чем известное… Иногда я называл это силой, иногда – несотворенным светом, а иногда – божественной искрой». Сравнить с «центром души» Плотина – Эннеады, VI. ix. 8.


[Закрыть]; несотворенный свет, крупица, божественная искра – некоторых мистиков; малость или разреженность Псевдо-Дионисия («И малость, или разреженность, приписывается природе Бога, т. к. Он находится вне любой плотности и расстояния и пронизывает все вещи, не зная преград или препятствий. На самом деле малость – изначальная причина всех вещей; т. к. любая часть мира лишь разделяет это качество малости… Эта малость не имеет количества или качества; она безудержная, безграничная, бесконечная, и, хотя она сама понимает все вещи, сама является непостижимой»)[95]95
  Псевдо-Дионисий, Божественные имена, IX. 3.


[Закрыть]. Я нисколько не приравниваю друг к другу все эти очень разные понятия, однако полагаю, что все они нацелены на Центр. И все они, постольку, поскольку являются описанием чего-то, промахиваются, попадают мимо цели.

(В этом Центре кроется и загадка причинности[96]96
  Я считаю, что реалисты, которые приписывают чувственную информацию физическому ядру, роль которого является причинной, а не чувственной (сравнить с Восприятием Прайса, от стр. 283), и феноменалисты, которые отрицают потребность в подобной гипотезе, оба правы. Ибо Центр является одновременно ничем и всем (на самом деле, в конечном счете, он является всеми вещами); и если бы он был только ничем или только всем, то у него не было бы причинной эффективности, его характеризующей.


[Закрыть] – будь то вопрос воздействия ума на тело, тела на ум, тела на тело или ума на ум.

И так как Центр (как я докажу в одной из последующих глав) также в каком-то роде является и Единым Целым, то учение, которое я здесь пропагандирую, в своей основе совпадает с окказионализмом Гейлинкса и Мальбранша[97]97
  Декарт предположил, что шишковидная железа является тем посредником, который позволяет взаимодействовать уму и телу, но, согласно Гейлинксу и Мальбраншу, эта задача передается Богу. В принципе, оба были правы. Ибо если смотреть на него, Центр является ничем, а если смотреть из него, то он является всем. Причинность – это дело одновременно бесконечно мелкого и бесконечно большого.


[Закрыть]. Бог – реальная и действенная причина каждого явления; стимуляция моего глаза является не причиной, а обстоятельством моего зрения, которое Бог заставляет проявляться во мне).