Текст книги "Крупным планом"

– Заткнитесь.

– Нет, нет, нет, это вы заткнитесь. И внимательно слушайте. Она любит меня. И ненавидит вас.

– Она не…

– Да, да, еще как. Ненавидит всей душой…

– Прекратите…

– Ненавидит вашу работу. Ненавидит свою жизнь здесь…

– Я сказал…

– Но больше всего она ненавидит то, что вы сами себя ненавидите. Вашу жалость к себе. То, что вы считаете, будто попали в ловушку, и отказываетесь признать, что фотографа из вас не вышло.

– А из тебя вышло, лузер?

– По крайней мере, я не ною, чувак…

– Ты неудачник при трастовом фонде.

– Но я все еще продолжаю снимать. И иногда у меня неплохо выходит…

– Ты полное ничтожество…

– А у тебя все получилось?

– Я являюсь полноправным партнером в одной из крупнейших…

– Признайся, ты просто корпоративный мудак, который не в состоянии поиметь свою собственную…

Вот тут я на него бросился. И ударил. Бутылкой «Туманной бухты». Сильно размахнулся и попал прямо в висок. Бутылка раскололась на две части, одна часть осталась в моей руке. Гари отлетел в сторону. Я кинулся на него снова – и вдруг увидел, что острый край бутылки утонул в его шее. Все заняло не более пяти секунд – и я весь вымок. На меня вылился целый гейзер крови.

Кровь попала мне на лицо, на мгновение ослепив меня. Когда мне удалось стереть ее с глаз, я увидел, как Гари, шатаясь, идет по комнате и в шее у него торчит бутылка. Он повернулся ко мне, лицо мертвенно-бледное от шока и удивления. Его губы зашевелились. Вроде бы он произнес: Что? И упал ничком в кювету с проявителем. Кювета перевернулась. Его голова ударилась об пол.

Тишина. Ноги подо мной подкосились. Я опустился на линолеум. В ушах звучало странное эхо. Время, казалось, распухло, стало рыхлым. Короткое мгновение я не мог понять, где нахожусь.

Во рту пересохло. Настолько, что я попытался облизать губы. И почувствовал вкус липкой жидкости, стекающей по лицу. Вкус, который все мне сказал:

«Та жизнь, которую я знал, уже никогда не будет такой, как прежде».

Часть вторая

Глава первая

Они пришли за мной в офис. Вдвоем. На обоих были дешевые плащи и дешевые костюмы. Они оба сверкнули своими жетонами и сообщили, что они детективы убойного отдела в стамфордском полицейском участке Коннектикута. Коп номер один был черный и сложен на манер кирпичного сортира. Коп номер два был худенький, вертлявый, волосы рыжие с проседью. Я взглянул на его стареющее лицо алтарного служки, его бегающие глаза – и понял, что мне от него нужно ждать больших неприятностей. Он был из тех копов, которые недалеко ушли от иезуитов.

– Бенджамин Томас Брэдфорд, – торжественно произнес коп номер два, а первый тем временем надел на меня наручники, заведя руки за спину, – вы арестованы за убийство Гари Саммерса. У вас есть право хранить молчание, все, что вы скажете, может быть записано и использовано против вас в суде…

Пока коп номер два читал мне мои права, коп номер один вывел меня из офиса. Эстелл смотрела на меня, по ее лицу текли слезы. Казалось, что Джек вот-вот грохнется в обморок, но тем не менее все же успел крикнуть:

– Бен, не говори ничего, пока не подъедет Гарри Фишер (Гарри был ведущим юристом из белых воротничков на Уолл-стрит, занимавшихся уголовными делами).

Пока мы шли по центральному коридору, все партнеры, помощники и более мелкие служащие фирмы «Лоуренс, Камерон и Томас» выстроились вдоль стен и, потрясенные, молча наблюдали за нами. Когда мы подошли к лифту, там нас ждал Прескотт Лоуренс, самый старший партнер в фирме, человек, который взял меня на работу, потому что в Йельском университете играл в бейсбол с моим отцом. Он не сказал ни слова. Его застывший взгляд говорил за него. Ты разрушил свою жизнь. Ты опозорил нашу фирму. Не жди сочувствия, правовой помощи, поддержки. Мы умываем руки. Для нас ты умер.

Молчаливые взгляды в лифте. Толпа любопытных зевак в холле нижнего этажа. А снаружи армия фотографов, телевизионщиков, репортеров. Мы протолкались сквозь них, опустив глаза, чтобы уберечь их от непрерывных вспышек и града вопросов. Нас ждала машина без опознавательных знаков. Меня затолкали на заднее сиденье. Коп номер один постучал водителя по плечу, и мы влились в поток машин, следующих по Уолл-стрит.

– Смотри хорошенько, Брэдфорд, – посоветовал коп номер два, показывая на окно. – Ты теперь очень долго эту улицу не увидишь.

– Или вообще никогда, – добавил коп номер один. – Убийство первой степени тянет на пожизненное без амнистии. Особенно если присяжные решат сделать из этого белого яппи пример для назидания. А то решил, что закон не для него и он имеет право зарезать мужика, который трахал его жену.

– Но на время ты прославишься. Первые полосы в «Ньюс», «Пост», может, даже «Таймс».

– Да наверняка в «Таймс», зуб даю, – сказал коп номер один. – Если бы его порезал кто-нибудь из моих братьев, о нем бы вообще ничего не писали. Но этот красавчик с Уолл-стрит? Знаешь, думаю, будет редакционная статья и куча снимков к пятнице.

– Не говоря уж о желтушных ТВ-передачках, типа «Расследование не для слабонервных». Они же будут ползать по твоему дому, пытаться взять интервью у твоей убитой горем жены, подкупят домработницу Гари, чтобы разрешила им снять крупным планом кровать, на которой они грешили, черный подвал, где ты отнял у него жизнь…

– …я уверен, что они и до маленького Адама доберутся. Или, по крайней мере, до его учительницы. «Мэм, как вы сказали мальчику, что его отец убийца?» Крупным планом лицо учительницы, пытающей удержать слезы…

– Теперь всех в доме станут адвокатами называть, – заметил коп номер один.

– Но тебе от гласности будет очень мало пользы, приятель, – сказал коп номер два.

– И О. Джей Симпсона[23]23
  О. Джей Симпсон (р. 1947) – американский футболист и актер. Обвинялся в убийстве своей бывшей жены и ее возлюбленного, но был оправдан – во многом благодаря тому, что его адвокатам удалось перевести дело в плоскость расовой дискриминации.


[Закрыть] тебе строить не удастся, – добавил коп номер один. – Ты ведь белый, совсем-совсем белый.

Я молчал. Подавил рыдание и старался сдержать дрожь, которая пробегала по моему телу подобно электрическим разрядам.

– Мужик расстроен, – сказал коп номер один.

– Разумеется, он расстроен, – поддержал его коп номер два. – Он теперь понимает всю чудовищность своего преступления и полную безнадежность ситуации, в которую вляпался.

– Думаешь, он станет говорить о необходимой обороне?

– Разбитой бутылкой в шею сзади – какая же это самооборона? – сказал коп номер два. – И можешь мне поверить, Брэдфорд, хотя я, как служитель закона, не могу одобрить твои действия, как мужчина, я тебе сочувствую. Мука, терзания, ярость, когда ты все узнал, наверное, были невыносимы. Особенно для порядочного семейного человека. И я уверен, что если ты сознаешься – признаешь, что совершил преступление, признаешь свою вину, выразишь раскаяние, попросишь о снисхождении, – суд обязательно откликнется. Особенно если мы его попросим оказать тебе снисхождение. Мы можем даже устроить тебя в одну из тюрем с минимальной охраной… и там не будет братана весом в триста фунтов, который решит, что ты станешь его сучкой на несколько ближайших лет. Не думаю, что им часто выпадает подрочить белого.

К тому времени как мы приехали в Стамфорд, я сказал им, что готов пойти на сделку. После того как меня зарегистрировали и сняли отпечатки пальцев, меня приковали наручниками к столу в тесной комнате для допросов, где я пять часов прождал Гарри Фишера. Ему было около пятидесяти – загар, полученный в пригородных клубах, редеющие седые волосы, двубортный серебристо-серый костюм, отложные манжеты, привычная улыбка преследователя машин с мигалкой, которой он одарил Уиллиса и Флинна, но не меня.

– Плохое дело, адвокат, очень плохое, – заявил он, как только оба детектива ушли.

– Насколько плохое? – прохрипел я.

– Скажем так: я провел последние три часа с Морганом Роджерсом, областным прокурором графства Фэрфилд. И он хочет крови. Тем более что сейчас год выборов. Тем более что он полагает, что у него достаточно улик, чтобы повесить на вас убийство первой степени. Похоже, ваши отпечатки пальцев можно найти по всему дому мистера Саммерса, нет никого, кто бы мог подтвердить ваше присутствие в другом месте на время убийства, ваша жена сделал заявление, что у нее и мистера Саммерса были… гм… отношения, да еще эти злосчастные фотографии вашей жены в объятиях мистера Саммерса. Жаль, что вы забыли об этой камере в окне. Это первое, что нашла полиция, как только начала обыскивать ваш дом.

Я повесил голову:

– Он не предложил какие-нибудь компромиссные варианты?

– Убийство первой степени, от восемнадцати до двадцати пяти.

– Двадцати пяти лет? – услышал я свой крик. – Я не могу сидеть двадцать пять лет!

– Возможно, только восемнадцать, а при хорошем поведении… хотя я ничего не могу гарантировать. Мы, конечно, можем апеллировать к суду. Но Роджерс сказал мне, что, если мы будем настаивать на присяжных, он будет требовать пожизненное без права смягчения. Конечно, мы можем организовать защиту, но против вас столько улик. А когда речь зайдет о мотиве, то тут у них все козырные карты. Муж убивает парня, который пользует его жену. Самый старый сценарий в истории, причем без смягчающих обстоятельств, что еще сильнее отягощает вашу ситуацию…

Я еще ниже опустил голову.

– У меня еще неприятные новости, – сказал Фишер. – Я сегодня днем разговаривал с вашей женой по телефону. Она была в некотором смятении, но она совершенно определенно заявила, что будет свидетельствовать против вас, если дело попадет в суд…

Он понизил голос и отвел взгляд.

– Еще она сказала, что, если вам удастся выйти под залог, она добьется судебного решения, запрещающего вам видеться с мальчиками.

Я почувствовал, как дрожь пробежала по всему телу.

– Она сможет это сделать? – выдохнул я.

– Вы же знаете, что сможет. Человек убит. Вы – главный подозреваемый. Ни один судья не допустит, чтобы человек, которого подозревают в убийстве, имел контакт с детьми. Мне очень жаль.

Мне хотелось умереть. Хотелось попросить у одного из копов его служебный пистолет с одной пулей и немного виски, чтобы успокоить нервы. Отвернитесь на минуту, скажу я ему, и позвольте мне сэкономить деньги налогоплательщиков.

– Предъявление обвинения произойдет не раньше завтрашнего дня, – продолжил Фишер. – Я долго и тщательно думал насчет имеющихся вариантов. Если вы всерьез подумываете о защите, то, разумеется, мы возьмем ваше дело, но вы должны понимать, что доказать вашу невиновность будет крайне трудно. И к тому же стоить это будет очень дорого. Но мне не нужно говорить вам о высокой стоимости юридических услуг.

На ночь они оставили меня в камере предварительного заключения – девять футов на два, койка, унитаз из нержавейки. Больше ничего. Мое будущее. В соседней камере сидел какой-то сумасшедший придурок, который вопил, как свихнувшийся койот. Напротив меня сидел тощий урод с таким сильным поносом, что бегал к унитазу каждые две минуты и стонал от болей в желудке. Рядом с этим страдающим от газов бедолагой находилась камера, откуда доносились стоны другого характера – это байкер, весь в татуировках, шумно мастурбировал, издавая звуки, вызывающие мысль о завороте кишок.

Я пытался зарыться головой в подушку, но ничто не могло заглушить этот шум. Восемнадцать лет в крохотной норе в компании с такими уродами? Ни за что. Ни за что, твою мать. Я сел и понял, что я должен делать. Я разорвал простыню на две половины. Взял кусок поменьше и запихал его в унитаз (где-то прочитал, что мокрая простыня не рвется). Затем снова взобрался на койку и привязал один конец простыни к решетке. Из другой половины я соорудил петлю. Затем, стоя на койке, я надел петлю на шею, затянул, убедился, что узел находится сзади в верхней части позвоночника, глубоко вздохнул и…

Почему у него пальцы шевелятся?

Я вынырнул из небытия и с ужасом наблюдал, как медленно разжимаются кулаки Гари. Наверняка непроизвольный спазм. Но все равно страшно. Особенно если учесть, что прошло не менее пятнадцати минут с того времени, как…

Пальцы перестали шевелиться. Я осторожно взглянул на него. Он лежал на полу лицом вниз, из шеи торчала бутылка – словно абстрактная скульптура. Кровь все еще текла из раны, смешиваясь с проявителем, и образовала лужу под его вытянутыми руками. Никаких признаков жизни.

Пятнадцать минут. Неужели я сидел здесь так долго?

Пятнадцать минут. Четверть часа назад я был идеальным американцем: трудолюбивым, честным налогоплательщиком, воспитывающим детей, выплачивающим по закладной, при двух машинах и золотой кредитной карточке, которой регулярно пользовался. Представитель высокооплачиваемого слоя. А теперь…

Теперь… пустота.

И на это даже пятнадцати минут не понадобилось. Всего пять секунд с того момента, как я схватился за бутылку.

Может ли все, что ты строил – все твои семейные и профессиональные устремления, – исчезнуть за какие-то пять секунд? Неужели так легко уничтожить нечто такое прочное и сбалансированное? Только что идеальный гражданин, через секунду…

Убийца? Я?

Кровь на моих губах уже засохла. Бежевый шотландский свитер стал мокрым, алым. Как и мои брюки хаки и кроссовки. И хотя я был в глубоком шоке, хотя все еще был не в состоянии осознать, что же такое случилось, и смотрел на Гари, на его застывающее тело, не веря собственным глазам, на место шоку и ужасу начала приходить ясность. И в эти моменты ясности я мысленно проигрывал сценарий, который сложился в моей голове. Сценарий, который начнет развиваться, если я пойду в полицию. Или, хуже того, полиция наткнется на очень мертвого Гари.

Как я буду каяться! Вставай. Звони 911. Расскажи все копам. Очистись от позора. Смирись с катастрофой.

Но. Но. После того как я во всем признаюсь, где я окажусь? В тюрьме Коннектикута, возможно отбиваясь от приставаний какого-нибудь бегемотистого психа. Даже если мне удастся как-то увернуться, я все равно буду покрыт позором, презираем (не говоря уже о том, что изгнан из адвокатуры). И мне придется отсидеть. И немало.

После освобождения, когда я уже буду пожилым человеком, мне не разрешат общаться с моими сыновьями (Бет, разумеется, давным-давно со мной развелась), я буду жить в арендованной комнатке над старым гаражом в Стамфорде и остаток дней заниматься раскладкой книг в какой-нибудь общественной библиотеке. Адам и Джош откажутся разговаривать со своим отцом, бывшим заключенным.

К чертовой матери все исповеди. Думай. Думай, как выкрутиться из этой ситуации. Ты ведь, в конце концов, юрист.

Глава вторая

Мне слегка повезло – я нашел ванную комнату. Дверь в нее была спрятана между стиральной машиной и морозильником. Допотопный унитаз и душевая кабинка, которая выглядела так, будто ее в последний раз мыли в 1989 году. Все помещение было завалено наполовину пустыми банками с краской, бутылками со скипидаром, засохшими малярными кистями и роликами и прочей ерундой, обычно остающейся после ремонта. Меня грязь не беспокоила. Я почувствовал большое облегчение, обнаружив, что в подвале имеется работающий душ. Это означало, что мне не придется идти наверх в окровавленной одежде и оставлять кругом кровавые, богатые ДНК следы по всему дому. Я могу оставить всю грязь здесь, внизу.

Я снял с себя все, скатал одежду в тугой сверток и сунул в большой черный пластиковый мешок, который обнаружил среди стиральных и чистящих порошков. Затем вошел в душ. Вода была горячей. Я намылился, воспользовавшись грязным куском «Айвери», а также нашел бутылку шампуня «Прелл», чтобы смыть спекшуюся кровь со своих волос. Я оставался в душе примерно минут десять. Было что смывать.

Единственное полотенце в ванной было тоненьким, вафельным, как в общественных сортирах, и когда-то принадлежало Мотелю 6. Его едва хватило, чтобы обмотать вокруг талии. Соорудив из него нечто вроде набедренной повязки, я быстро прошел через подвал и поднялся наверх. Дойдя до верхней ступеньки, я немного поколебался, вспомнив, что Гари оставил свет на кухне зажженным. Окна выходили на задний двор. Двор этот был виден?.. Наверное, из соседнего дома. Что, если какой-нибудь любопытный сосед меня заметит? Миссис Риффкин, находится ли сейчас мужчина, которого вы видели с обмотанными полотенцем бедрами, в этой комнате? Лучше не попадаться на глаза. Поэтому я чуть приоткрыл дверь и провел рукой по стене, пока не нащупал выключатель для кухни и коридора. Выключив свет, я осторожно прошел по коридору, который вел к входной двери, затем свернул налево к лестнице, стараясь по возможности ни к чему не прикасаться.

Спальня Гари находилась в конце коридора второго этажа. Там было темно, и я не включал свет, пока не опустил жалюзи. Стоило мне включить верхний свет, как ожили две прикроватные лампы. Спальня была оформлена в том же стиле, что и остальной дом, и порядка там было столько же. Разбросанная одежда, голые доски пола, развалившиеся стопки глянцевых журналов и дорогой матрас на покрытом лаком каркасе. Покрывало и постельное белье были в беспорядке, свидетельствуя о недавнем соитии, простыню украшало большое пятно. Меня передернуло. Она занималась с ним этим здесь? Сверхаккуратная Бет, которая постоянно перекладывала носки в своем ящике, которая впадала в истерику, если ее книги по искусству были неправильно разложены на журнальном столике? Она смогла смириться с таким беспорядком? Может быть, ей даже нравилось? Она заводилась не только от недозволенного секса, но еще и от того, что занималась сексом с неряхой?

Я нашел то, что искал, возле кровати. Тренировочный костюм, брюки и свитер, то и другое черное. Гари был почти одного со мной роста и примерно той же комплекции, так что его костюм мне вполне подошел. Как и черные кроссовки «Найк». Я взглянул на часы. Половина десятого. Около пятидесяти минут с того момента как…

Я сел на кровать, голова кружилась, я не мог сориентироваться, адреналин зашкаливал. Видел ли кто-нибудь, как я перешел через дорогу, постучал в дверь Гари и вошел? Если видели, то я спекся. Если же нет… пройдет всего два-три дня, и начнут задаваться вопросы о том, куда он подевался… И потом… дело только во времени. Они все обдумают, сделают выводы и придут за мной. И убежать будет некуда. Никакого выхода.

Не гони лошадей. Полегче. Не впадай в достоевщину. Сейчас не время чувствовать себя виноватым, сожалеть о содеянном, стыдиться, копаться в душе – разве что ты в самом деле хочешь пройти по доске. Забудь о преступлении. Думай о случившемся как о… проблеме. А проблемы можно решить. Если постараться. И делать это постепенно.

Алиби? Есть оно у тебя? Ты звонил в Дарьен дважды около семи часов. А потом? Ты всегда можешь сказать, что смотрел телевизор. Ладно, мистер Брэдфорд, тогда вспомните, пожалуйста, чем нас в этот вечер удивил Мерфи Брайн?.. А… вы смотрели Си-эн-эн… Что там было темой дня? Забудь про телевизор. Ты вполне мог читать и рано лечь спать. Но каким образом ты сможешь доказать, что все это время был дома? Телефонный счет подтвердит твои звонки возмущенным родственникам, но после этого…

Мне нужно немедленно добраться до телефона, позвонить Бет, чтобы из моего счета за телефонные услуги Южной Новой Англии было очевидно, что я находился дома приблизительно в то время, когда произошло убийство. Это не обеспечит мне полного алиби, куда там, но все же может вызвать «обоснованные сомнения» у присяжных заседателей.

Но прежде чем рвануть через дорогу домой, мне необходимо привести здесь все в порядок – избавиться по возможности от улик, потому что вдруг Гари ждал в тот вечер позднего гостя. Или дал ключи приятелю, который хотел на несколько дней поселиться в гостевой спальне… Или…

В моей голове промелькнуло еще с десяток подобных шизоидных сценариев. Не стоит тратить на них время. Надо поскорее убраться.

Держа в руке полотенце из мотеля, я пробрался в темную кухню, плотно закрыл жалюзи, зажег свет. Под раковиной я отыскал пару резиновых перчаток, тряпку и бутылку жидкости для полировки мебели в аэрозоли. С помощью полироля и тряпки я протер все полки, которых касался, и также шнур от жалюзи. На самом деле я полил полиролем и протер все попавшиеся мне на глаза поверхности на всякий случай – а вдруг я случайно коснулся их во время разговора с Гари? Затем спустился в подвал.

Я увидел его лицо, когда спускался по лестнице. Вернее, половину лица, другая половина была прижата к линолеуму. Один глаз таращился на меня с остекленевшим упреком. Я отвел взгляд, но успел заметить, что кровь больше не течет. Надо начать с главного. Бутылка. Я подошел к телу, стараясь взять себя в руки и выполнить поставленную задачу. Наклонившись, я схватил бутылку за горлышко и быстро дернул. Но она не стронулась с места, очевидно застряв в каком-то позвонке или мышцах. Я попытался еще раз. На этот раз вместе с ней приподнялась вся голова Гари. Я сразу же отпустил бутылку, и голова со стуком упала на пол. Я попытался немного повернуть бутылку, затем потянуть. Ни с места. Я прочно поставил левую ногу ему на голову и изо всех сил дернул. Бутылка наконец уступила и вышла из шеи с омерзительным хлюпающим звуком.

Я положил на рану полотенце – на случай, если начнется сильное кровотечение. Но на белой ткани появилась лишь узкая полоска. Я схватил его за руки и вытащил из небольшой алой лужи, в которой он лежал. Когда я его тянул, на линолеуме оставался след от смешавшейся с проявителем крови. Затем я его перевернул. Обшарил карманы, нашел ключи от дома, ключи от машины, бумажник. Рассовал все по своим карманам. Выпрямляясь, я ударился о большой морозильник. Старая модель «Фриджидайр». Я открыл его. Провизия холостяка: пара пицц, три лазаньи, четыре коробки мороженого «Черри Гарсия», и все. Идеально. Абсолютно идеально. Мое очередное везение. Я свалил продукты в черный пластиковый пакет. Затем посадил Гари и прислонил к морозильнику. Наклонившись, глубоко вдохнул, чтобы успокоиться, и притянул его к себе, обняв за грудь. Когда я так сжимал его в медвежьих объятиях, его голова упала мне на плечо и осталась там уютно лежать. Словно голова девочки-подростка, танцующей на школьном балу. Он весил не больше 170 фунтов, но все равно я еле-еле его поднял.

Когда он принял вертикальное положение, я отпустил его и слегка толкнул вперед. Его голова оказалась в середине морозильника. Используя его ноги в качестве руля, я принялся пристраивать тело так, чтобы оно поместилось в морозильнике. Но если торс и бедра вошли, с ногами, из-за их длины, дело обстояло хуже. Как я его ни вертел, колени и ступни все еще вываливались из морозильника. А мне было необходимо, чтобы он поместился туда целиком. Ведь я понятия не имел, как долго мне придется его морозить, поэтому морозильник должен быть плотно закрытым, иначе через день-два труп начнет разлагаться – такая перспектива меня совершенно не устраивала. Но как мне запихнуть в камеру эти проклятые ноги? Я пытался задрать их вверх, скрестить сбоку, наваливался на дверцу морозильника, пытаясь ее закрыть. Все бесполезно. Он туда не влезал. Я не смогу оставить его здесь на хранение, и мне придется спешно избавляться от тела. А если юриспруденция меня чему-то научила, так это тому, что спешка в таких случаях – непростительная глупость.

Тут я заметил молоток, валявшийся среди порошков и чистящих средств в ванной комнате. Молоток был с большой, увесистой головкой. И – как я решил, сглотнув слюну, – вполне подходил для моих целей.

Я открыл морозильник, вытащил оттуда левую ногу Гари. Она свисала с края камеры. Я прикрыл дверцу. Схватил ногу левой рукой, растянул ее, насколько смог, и опустил на нее молоток, прицеливаясь в место на несколько дюймов ниже колена. Пришлось ударить еще пять раз, но наконец кость хрустнула и разломилась на две части, и нижняя часть ноги сразу стала подвижной. Затем я вытащил вторую ногу и проделал с ней то же самое. На этот раз кость оказалась еще прочнее. Понадобились семь ударов, прежде чем она поддалась и разломилась на две части.

Теперь я мог сложить каждую ногу так, чтобы ступня оказалась под коленом. Это уменьшило рост Гари достаточно для того, чтобы он мог поместиться в морозильнике. Когда я закрыл дверцу, она затворилась плотно. Теперь он мог просидеть там несколько недель, пока я не соображу, что мне с ним дальше делать.

Я взглянул на часы. Без одной минуты десять. Мне необходимо пойти домой и сделать этот звонок. Я быстро схватил швабру из ванной комнаты, вылил остатки чистящей жидкости в ведро и принялся мыть пол. Мне потребовались двадцать минут, чтобы избавиться от крови и проявителя.

Я переломил ручку швабры и сунул ее в пластиковый мешок. За ней последовали ведро, кювета, разбитая бутылка из-под «Туманной бухты», осколки бокалов, мыло и шампунь. Я работал быстро, но тщательно. Я старался ничего не упустить.

Я старательно вымыл раковину и душевую кабинку в подвале. Тщательно протер все поверхности, все ручки дверей, все перила, все выключатели и прочее, до чего я дотрагивался в спальне Гари. Наконец настало время для самой опасной части операции – благополучно убраться из дома.

Я выглянул за дверь. На улице тишина. Никакого движения. Ночь безлунная. Небо в тучах. Хотя я не сомневался, что во многих домах рядом с домом Гари горит свет, я должен был рискнуть и надеяться, что никто из соседей не выглянет в этот момент из окна и не заметит, как я перебегаю дорогу.

Я втянул голову назад и закрыл дверь. Адреналин снова пошел вразнос. Я не мог двигаться, просто застыл на месте. Но мне обязательно нужно было позвонить.

Я поднял мешок и вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Первым моим желанием было побежать. Со всей возможной скоростью рвануть через дорогу. Но юрист во мне настоял на спокойном поведении. Не беги. Иди. И ради всего святого, не оглядывайся.

Это было как прогулка по Сараево в разгар снайперского сезона, когда охватывает страх, что отдаленная канонада может оказаться последним звуком, который ты услышишь в жизни. Я прошел по маленькой дорожке вдоль дома Гари, ступил на дорогу и резво пошел через нее, каждую секунду боясь услышать: Эй вы! Стойте! Это будет началом конца.

Но я слышал только звук своих шагов по асфальту, затем по гравиевой дорожке, ведущей к моему дому, и тихий шорох осенних листьев. Так я добрался до двери черного хода. Я полез в спортивный костюм Гари за ключами, нашел обе связки его ключей. Но моих не было.

Я тут же упал на колени и начал судорожно возиться в пластиковом мешке в поисках моих брюк. Проверил карманы. Никаких ключей. Вывалил из мешка все окровавленные тряпки – никаких ключей. Тут я заметил дыру в дне мешка.

Я поспешно побросал все вещи назад, в мешок, и оставил его около двери в подвал. Затем пошел назад по своим следам, внимательно глядя под ноги.

Далеко мне идти не пришлось. Ключи лежали у края дороги, в нескольких дюймах от обочины. Я с огромным облегчением протянул за ними руку. Но тут услышал голос:

– Эй, что-то случилось, парень?

Я с тревогой поднял голову. Это был Чак Бейли, рекламщик, живущий дальше по дороге. Под пятьдесят, густые крашеные черные волосы, одет в спортивный костюм от Кельвина Кляйна с лампочками, работающими от батарей, на обоих бицепсах.

– Чак, – сказал я, стараясь говорить спокойно. – Добрый вечер. Вот, ключи уронил.

Он продолжал бежать на месте.

– Ты уверен, что с тобой все в порядке? – спросил он. – Желание умереть, получить серьезную травму…

Я начал всерьез беспокоиться:

– Я не понимаю…

– Костюм, Бен. И кроссовки. Все черное. Ты тут, на дороге, как невидимка. Машина появится – превратит тебя в лепешку. Кого ты изображаешь, Зорро?

Я ухитрился рассмеяться.

– Точно как наш другой сосед, Гари. Все время вижу, как он бегает ночами, одетый точно как ты. Человек-невидимка, мать твою. – Он опустил глаза вниз. – И «Найк» такие же.

– Как делишки? – спросил я, пытаясь сменить тему.

– Дерьмово. Только что потерял клиента – «Фрости Уип». А мультинациональные задницы, которые сейчас поглотили нас, все болтают о реструктуризации, сокращении штатов. Пугают всех до усрачки.

– Как в девяностые…

– Ага, настоящая психическая атака…

Он взглянул на часы.

– Пора двигать, – сказал он. – Сегодня интересный матч, трансляция из Лос-Анджелеса. Кланяйся Бет и деткам. И кончай бегать в темноте. Ты же человек семейный.

– То-то и оно.

Чак Бейли хохотнул, выражая мужскую солидарность:

– Я тебя понимаю, чувак. Пока.

Я смотрел, как он трусцой бежит по дороге. Все прошло хорошо. Лучше некуда. Мистер Бейли, вы утверждаете, что встретили мистера Брэдфорда во время пробежки в день убийства? Вы сказали, что на мистере Брэдфорде были черные кроссовки «Найк» – точно такие же, какие обычно носил мистер Саммерс. И – давайте будем точны – до этого вечера вы никогда не видели мистера Брэдфорда в черных кроссовках?

Я сделал мысленную заметку: необходимо завтра купить черные кроссовки «Найк». И немедленно убрать из окна камеру. Ее можно заметить даже с дороги.

Я прошел к задней двери, повернул ключ в замочной скважине и нырнул внутрь. Оставив мешок рядом со своими тренажерами, я помчался наверх, схватил камеру и треножник из темной спальни и вернулся в подвал. Открыл «Кэнон», вытащил оттуда пленку, потянул ее за конец, засветив все тридцать шесть кадров. Уничтожив эти дополнительные улики (и сунув их тоже в мешок), я взял трубку и позвонил в Дарьен. Ответил Фил.

– Позови ее, – сказал я.

– Бен, я же сказал тебе…

– Позови ее, мать твою.

– Ты так с клиентами разговариваешь?

– Нет, только с тупыми задницами. А теперь позови…

Он бросил трубку с таким грохотом, что мне пришлось отодвинуть свою подальше от уха. Когда я перезвонил, включился автоответчик. Тогда я оставил послание.

Бет, это я. Я расстроен. Очень расстроен. И мне думается, что, прежде чем ты помчишься совещаться с адвокатом по разводам, приятелем Венди, мы должны по меньшей мере все обсудить, посмотреть, нельзя ли…

Она внезапно появилась на линии.

– Нам нечего обсуждать, – спокойно сказала она.

– Нам нужно все обсудить…

– Нет. Я уже наговорилась досыта. И мне нечего тебе больше сказать, кроме одного: я решила остаться здесь с мальчиками еще на неделю. Я позвонила Фионе и сказала, что она следующую неделю свободна. И я хочу, чтобы к нашему возвращению в следующее воскресенье ты подыскал себе место, где будешь жить.

– Дом же не только твой…

– Есть два пути разрешить наши проблемы, Бен. Вежливо. Или со скандалом.

Телефон дрожал в моей руке.

– Но это же и мои сыновья, – наконец выговорил я.

– И я не собираюсь их от тебя прятать. Так что, если ты захочешь на этой неделе заехать и повидаться с ними, я не стану возражать. Но не звони больше сегодня. Мы не будем отвечать.

И она повесила трубку.

Я положил трубку и обхватил ладонями голову. Я оставался в такой унизительной позе, наверное, целый час (во всяком случае, так мне показалось), мысленно проигрывая снова и снова тот момент, когда я схватился за бутылку.