Текст книги "Против ветра"

Дж.Ф. Фридман
Против ветра

Посвящается отцу – классный был адвокат

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Эта рука меня доконает. Я с трудом открываю глаза и, сощурившись, вижу слабый свет. Шторы раздвинуты, вчера вечером я забыл их задернуть, в окно светит солнце. Пробиваясь сквозь мои набрякшие веки, скользнув по сетчатке, оно бьет прямо по темени. Боже, болит-то как! Хоть на стенку лезь. Вчера вечером я наплевал на очередное правило, которое сам же себе и установил, и пошел обходить один бар за другим – это я точно помню, но вот что было дальше, припоминаю, мягко говоря, весьма смутно. Настолько смутно, черт побери, словно память начисто отшибло! Надравшись, начал приставать к совершенно незнакомым женщинам, чье сексуальное прошлое в лучшем случае сомнительно, что могло пагубно отразиться на моем здоровье. Так ведь уже было недели две назад, в субботу вечером, когда я принял решение в последний раз таким вот образом скоротать время, и меня отделали на славу. Пришлось в понедельник явиться на службу в суд, имея на редкость непритязательный вид: на правом глазу – повязка, которая закрывала половину лица, на самой физиономии живого места нет от синяков, ушибов и ссадин. Моя подзащитная, к слову, ярая активистка антивоенного движения, взяла да и брякнулась в обморок, пришлось просить о переносе дела на другой срок. Фред Хайт, один из моих компаньонов, занялся дамочкой сам и привел ее в чувство, но после этого случая друзей у меня ни в зале суда, ни за его пределами не прибавилось.

Я представил, как сейчас открою глаза, сяду на кровати и от тупой боли башка расколется, словно дыня, которую уронили с крыши трехэтажного дома. А все это халявное виски, которое я наверняка пил, хотя ничегошеньки не помню. Поделом мне, идиоту безмозглому, который только и знает, что себя жалеть! Но вот откуда боль в руке? Может, у меня перелом? Может, я в больнице? Тогда бы руку вправили куда надо. Посмотрю.

Она шатенка, но корни волос тронуты сединой. Спутанная грива, как моток проволоки, которым перевязывают тюки. Можно подумать, она дома сделала себе перманент, а потом заболталась по телефону. Она еле слышно похрапывает, ее голова, напоминающая шар для боулинга, лежит у меня на плече. Боже правый, неужели между нами что-то было?! Да, лапка у нее хороша, как у крупного койота. Вот бы откусить ее, пока она спит, только тогда есть шанс выбраться отсюда целым и невредимым. Это из своей-то квартиры!

– У тебя кофе есть? – слышу незнакомый голос.

– Что?

– Кофе. Ты скажи только, где найти. – Она пялится на меня так, как глядят на животных в зоопарке сквозь прутья клеток. Белки глаз у нее налились кровью, приобретя противоестественный ярко-красный оттенок.

– Кофе там, над раковиной, – делаю я взмах свободной рукой.

Прищурившись, она неуклюже встает с кровати и плетется на кухню в чем мать родила. Я провожаю взглядом ее удаляющуюся спину, отвислый зад. Да, я был пьян, но неужели заодно и слеп? О Боже, что еще произошло вчера вечером? Мне-то казалось, что я только разбил инструменты у троих музыкантов. Если кто-то из знакомых видел нас вместе, в нашем городе мне крышка.

Она в ванной. Я прислушиваюсь, пока она приводит себя в порядок, потом перекатываюсь на другой бок, хватаю с пола ее сумочку и, порывшись в бумажнике, достаю водительское удостоверение. Дорис Мэй Ривера. Место жительства – Тручас – это на севере Нью-Мексико, в горах Сангре-де-Кристо. Сорок шесть лет. У нас с Патрицией (первая по счету миссис Александер) денег не было и в помине, мы только закончили юридический факультет, потом родилась Клаудия, а вот с Холли мы были вхожи в изысканное общество. Преуспевающий адвокат с красавицей-женой, которая в нем души не чает (о'кей, для него это второй брак, а для нее – третий, но кому какое дело?), активно участвуют в общественных мероприятиях, ни дать ни взять господин и госпожа Большая Шишка! У них небольшое ранчо к северу от города, машины-близняшки марки БМВ, жилая собственность на лыжном курорте в Таосе. Кстати, это неподалеку от Тручас. А теперь я лежу на пропотевших, неделями не менявшихся простынях в квартире, которую снимаю в комплексе, где постыдилась бы жить даже неработающая мать малолетних детей, получающая на них пособие. Роюсь в бумажнике Дорис Мэй Риверы (фамилия у нее явно не своя, ни одной женщине, для которой испанский язык родной, при рождении не дали бы имя Дорис Мэй), сорокашестилетней незамужней бабенки, которая и сама живет-то, может, в доме без канализации. Тручас славится своими видами, открывающимися из отхожих мест во дворе.

Она спускает воду в унитазе, и я сую бумажник в сумочку. Шатенка выходит из ванной в моем темно-синем велюровом халате, который Холли подарила мне в прошлом году на Рождество всего за 275 долларов, выписав его по каталогу «Шарпер имидж». Один из недорогих подарков того года. Она обмотала голову полотенцем, наверное, увидела себя в зеркале.

– Как тебе приготовить яичницу? – кричит она, шуруя в холодильнике. Встав на пороге двери, ведущей в спальню, она улыбается смущенно, чуть ли не заискивающе. Возможно, прошлой ночью мы стали мужем и женой, все может быть.

– Никак. – Выудив брюки из груды одежды, брошенной на полу, я натягиваю их на себя и, спотыкаясь, бреду на кухню через гостиную. Вся моя квартира – одна большая комната, где сам черт ногу сломит. Нужно будет договориться с уборщицей, пока не образовался полный бардак, какой и Кафке не снился. Все равно деньги уже на исходе.

– Одевайся. – Прошмыгнув мимо нее, я вынимаю из холодильника апельсиновый сок и отпиваю прямо из картонки. Она оборачивается, разинув рот от удивления, и, невольно опустив руку, разбивает яйцо о сковородку. Протянув руку, я выключаю газовую плиту. Она глядит на меня обиженно. Надо же! Познакомились-то по пьяному делу, а она, глядишь, уже права на меня заявляет!

Закрыв глаза, я набираю воздух в легкие. Вообще не стоило бы спрашивать ее об этом, но я должен знать наверняка.

– А что, я... – Комок застревает у меня в горле.

Она улыбается:

– Еще как! – И даже глаза закрывает от восхищения. – У тебя такие губы! Я еще чувствую, как они ласкают мою...

– Спасибо, дальше не стоит, – обрываю ее, отворачиваясь от возбужденного, слащаво улыбающегося лица.

Она так ни о чем и не догадывается.

– О Боже! Теперь понятно, о чем ты.

Я оборачиваюсь. Ничего тебе не понятно. Если только ты не умеешь читать чужие мысли. Кожа у нее смуглая, может, она полукровка и кто-нибудь из ее родителей был индейского происхождения, может, она колдунья.

– Я совсем не заразная, – торопливо уверяет она. – Ни СПИДа, ни герпеса, ничего подобного. – Расставив все точки над «i», она улыбается. – Я бы никогда не обошлась так ни с тобой, ни с кем другим. – На мгновение она умолкает. – Не так уж часто мне предлагают остаться на ночь, чтобы я, – тут она начинает говорить очень тихо, почти шепотом, – не оценила это по достоинству.

– Проваливай.

– А... как же завтрак? Кофе? Я приготовила бы тебе омлет с красным перцем. – Она стоит с кухонной лопаточкой в одной руке и кастрюлькой знаменитой фирмы «Мелитта» – в другой. Она словно олицетворяет собой популярную телеведущую по разделу «кулинарного» искусства. И я счастливчик, что эта известная особа стоит сейчас в моей кухне.

– В двух кварталах отсюда «Макдональдс». Там делают яичницу «Макмаффин». Не Бог весть как, но есть можно. – Вернувшись в спальню, я сгребаю в охапку ее одежду, нижнее белье, туфли, сумочку, сваливаю все это на кушетку в гостиной. – Ну, одевайся и проваливай отсюда!

Она начинает плакать. Это не попытка разжалобить, не похоже на истерики, которые в свое время закатывала мне Холли, нет, тут притворством и не пахнет! Крупные, округлые слезинки, сотрясающиеся от рыданий плечи. Обхватив голову руками, я зажимаю уши.

– Слушай, извини. Я серьезно. Но мне пора на работу, я и так уже опаздываю. А ты что, на работу не торопишься?

– Я безработная, – всхлипывает она. Полотенце сползло с ее головы, она уткнулась в него лицом, мокрые волосы торчат во все стороны. – Уже четвертый месяц пошел, как меня уволили.

А теперь – как можно аккуратнее. Усади ее на кушетку. Сними халат. Натяни трусики, сначала – на ноги, потом – на задницу. Накинь платье. С лифчиком и колготками справится сама, их можно сунуть в сумочку. Надень туфли.

– Можно мне в ванную? – еле слышно спрашивает она. – Не хочется выходить на улицу в таком виде. – Повернувшись, она глядит на меня в упор так, что становится не по себе.

– Хочешь верь, хочешь нет, но у меня еще осталась гордость, – добавляет она, пытаясь вновь обрести уважение к себе.

– Само собой. – Мне неловко перед ней. – Не спеши. Кофе я сварю сам.

– Я знала, что ты не такой злой, каким кажешься, – говорит она и, вновь напустив на себя застенчивый вид, на манер героинь любовных романов, удаляется в ванную. Теперь, уже одетая, со спины она смотрится совсем неплохо. Я одергиваю себя; тоже мне, ценитель прекрасного! Дела твои, старина, и так хуже некуда. Ни к чему их усугублять.

Через несколько минут она выходит, уже надев лифчик и колготки, накрасившись и расчесав густые волосы. Безусловно лучше, хотя все равно не красавица, но теперь я не буду казниться весь день: в темном баре она сойдет за потаскушку, которой не откажешь в известной привлекательности. Она кладет сложенный пополам листок бумаги на кухонную стойку.

– Это номер моего телефона. На случай, если ты передумаешь и захочешь позвонить.

– Само собой, – киваю я. – Только не вздумай с утра пораньше забросить свою работенку и сутками напролет просиживать у телефона! – Тут я припоминаю: она ведь безработная. Ну, пусть дежурит у телефона хоть с утра до вечера, если ей так хочется.

Сделав шаг к выходу, она быстро оборачивается и, застав меня врасплох, жарко целует прямо в губы, прижимаясь ко мне всем телом. Это у нее хорошо получается, что меня, в общем-то, не удивляет. Помимо моей воли, пауза затягивается, потом я все же отстраняюсь.

– Очень жалко, что ты так напился, – говорит она с порога, – нам было так хорошо вдвоем! Тебе должно быть стыдно, что, в отличие от меня, эта чудесная ночь тебе так и не запомнилась.

2

Не успел я выпить первую чашку кофе, как меня огорошили приятным известием.

– Пойдем в зал заседаний. Нужно поговорить. – Энди Портильо, второй мой компаньон, отпрыск одного из старинных семейств потомственных землевладельцев, проживающих на севере Нью-Мексико. Крепкий, рослый малый, старше меня года на два, с виду похож на мусорщика, который, сидя на заднем откидном борту полутонки «шевроле» образца 1952 года, лопает кукурузные лепешки, купленные в передвижной закусочной. Внешность, конечно, может оказаться обманчивой: судя по дипломам в простых дешевых черных рамках, за плечами у него Оберлинский колледж и юридический факультет престижного и старейшего Колумбийского университета. Это не считая почетных премий и наград. Энди – визитная карточка нашей фирмы, гений, который предпочитает держаться в тени. Фред занимается гражданскими делами, у меня – уголовные. Пару лет назад, когда авторитетный журнал по вопросам права опубликовал обзорную статью о лучших адвокатах по уголовным делам в каждом штате, я попал в число тех, на кого пал выбор в Нью-Мексико. Неторопливо входя в зал суда, я принимаю довольно внушительный вид, о некоторых моих заключительных речах перед членами жюри присяжных в наших краях ходят легенды.

– Твои дела хуже некуда, Уилл, – в лоб сообщает мне Фред.

– Знаю. Ничего, справлюсь. – Известно, что лучшая защита – это нападение, и я нападаю. – Слушайте, ребята, какого черта вы на меня набросились? Ведь я даже чашку кофе не успел выпить. – Я ослепительно улыбаюсь. Вот она, знаменитая улыбка Александера, которой я пользуюсь в зале суда. Люди говорят, что, глядя на меня, вспоминают Джека Николсона. Оно и понятно: ведь я перенял ее из фильмов с его участием.

Но их так просто не проведешь, слишком давно они меня знают.

– Ты помнишь госпожу Талиаферро? – спрашивает Энди, хотя заранее знает, что я отвечу. – Госпожу Ральф Талиаферро, милую старушку из Пуэбло, которая готова ежегодно платить нашей адвокатской конторе тридцать пять штук авансом за то, чтобы при необходимости обратиться к нам?

Я тяжело вздыхаю. Входит Сьюзен, ставит передо мной чашку кофе. Я пью, обжигаясь, несколько капель падают на стол. Она вытирает их и торопливо выходит: грозовые тучи под потолком комнаты продолжают сгущаться.

– В котором часу мы должны были с ней встретиться? – Невозможно все упомнить, особенно эти даты. Изо дня в день крутишься как белка в колесе. Я бросаю взгляд на настенные часы. Без четверти одиннадцать.

– В половине девятого, – отвечает Фред. – Ты пометил эту встречу в настольном календаре еще две надели назад. – Он кладет руку мне на плечо. Дружеским этот жест, пожалуй, не назовешь. – Она прилетела на собственном двухмоторном «лиэре», чтобы встретиться с компаньонами фирмы. Заметь, со всеми компаньонами, а так как речь идет об уголовном деле – ее непутевый сынок влип по уши, попавшись на взятке сотруднику Управления по контролю за применением законов о наркотиках, – то она была особенно заинтересована во встрече с нашим специалистом по уголовному праву. Увы, его на месте не оказалось.

– Я сам поговорю с ней. Возьму билет на самолет и вылечу ближе к вечеру. – Черт побери, даже трахну ее, если понадобится! Какой-никакой опыт общения со старыми кошелками у меня имеется.

– Поздно. Она отказалась от сотрудничества с нами, – качает головой Энди. – Четверть часа назад звонили от Диксона. Они пришлют к нам курьера, чтобы забрать материалы по ее делу. – Он отворачивается и переводит взгляд на окно, за которым через улицу видно здание, где заседает законодательный орган штата.

– Я все улажу, – торопливо обещаю я. В животе урчит. – Диксон – бездарь, а она дамочка толковая, хотя и доводится матерью целому выводку болванов. Она раскусит его за неделю.

В комнате тихо. Карандаш, который Фред держал между пальцами, вдруг с треском ломается. Впечатление такое, будто ружье выстрелило. Несмотря на плохие новости, голова с похмелья все еще туго соображает. Я, наверное, потеряю счет чашкам, выпитым до обеда.

– Слушай, Уилл, – повелительным тоном говорит Фред. – Не упрямься, старина, нам нужно поговорить, – уже мягче продолжает он. Вид у него расстроенный, да и у Энди тоже. Все мы – близкие друзья, скоро уже десять лет вместе занимаемся адвокатской практикой. Однажды подав надежды, наша фирма их оправдывает. – Это переходит всякие границы... Я имею в виду то, как ты себя ведешь.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду. – Я держусь по-хамски, просто не люблю нотаций, особенно когда знаю, что заслужил их.

– Это случается уже не в первый раз, – говорит Энди, – и не во второй. С тобой сладу нет, старина. – Он запинается. – От того, что ты в последнее время вытворяешь, тяжело и тебе, и другим.

– У нас с Энди был разговор на этот счет, – вставляет Фред, может, чуть поспешнее, чем следовало. – Беседовали мы и с партнерами, их ведь это тоже касается, но по большому счету решать нужно нам. Компаньонам. Всем троим.

Я отпиваю из чашки, она пустеет наполовину. Полегчало.

– А о чем, собственно, речь? – спрашиваю я. Не уверен, что хочу услышать ответ на свой вопрос.

Энди, сидящий рядом, наклоняется ко мне. Этот парень – медведь, большой ласковый медведь, я обожаю его, лучшего друга у меня никогда в жизни не было.

– Сейчас от тебя, Уилл, никому и прежде всего тебе самому нет никакого проку.

– Слушай, могут у меня быть свои проблемы или нет? Это ведь не конец света!

– Мы хотим, чтобы ты взял отпуск, – говорит Энди. Он что, спятил?

Мне уже доводилось получать такие удары исподтишка, после которых всякий раз начинаешь хватать ртом воздух, даже если внутренне готов к этому. Я глубоко вздыхаю, смотрю сначала на него, потом на Фреда. Надо отдать им должное: они выдерживают мой взгляд. Это не так просто.

Я залпом допиваю кофе.

– Не могу. Не сейчас. Поймите, сейчас не могу.

Тут до меня доходит: компаньоны, лучшие друзья вышибают меня из собственной фирмы. «Александер, Хайт энд Портильо». Именно моя фамилия, ни дна ей ни покрышки, первая на дверной табличке. И тут я взрываюсь.

– Черт бы вас побрал! – ору я, вскакиваю и принимаюсь метаться взад и вперед по комнате, чувствуя, как содержание адреналина в крови растет. На ходу я всегда лучше соображаю.

– Успокойся, Уилл, – говорит Фред. – Ты что, хочешь, чтобы тебя вся контора слышала?

– Черт бы побрал контору и вас вместе с ней! Обоих! – Я расхаживаю взад и вперед, обливаясь потом и кипя от злости, но в глубине души мне страшно. – Именно сейчас, черт побери, когда мне тяжело, как никогда в жизни, – вы же знаете, на носу бракоразводный процесс с Холли. После него я останусь без гроша в кармане, а у меня дочь, и позарез нужны три штуки, чтобы выровнять ей зубы, иначе они останутся кривыми. И миллион других, не менее важных дел. А тут пропустить какую-то вшивую встречу, как вы уже собираетесь дать мне пинка под зад. Спасибо, ребята! Мне нужна поддержка, а вместо этого вы даете мне от ворот поворот!

Я плюхаюсь в кресло. Из-за двери выглядывает вопросительное личико Джейн, редактора юридического «Мишиган ло ревью», мы взяли ее к себе только в прошлом году, уведя из-под носа у двух крупных фирм на Уолл-стрит. Нетерпеливым взмахом руки Энди выпроваживает ее. Она даже подпрыгивает от удивления, так это на него не похоже. Наверное, вся наша контора сидит сейчас как на иголках.

Они оборачиваются ко мне. Это мои друзья, они искренне за меня переживают. А я им не помогаю. Не могу. С уходом из фирмы исчезнет единственная надежда, которая осталась у меня в жизни.

Фред первым прерывает молчание – не зря же мы зовем его «скальпелем».

– Ты наносишь ущерб фирме. – Простые, откровенные, беспощадные слова.

– Это ни для кого не секрет, – добавляет Энди. – О тебе уже начинают болтать разное.

– Ну и пусть, что с того! По работе ко мне есть претензии?

Они молчат.

– О'кей... – Теперь будь осторожен, это ведь твои друзья и компаньоны, слишком многое поставлено на нарту, не вынуждай их делать шаг, о котором потом все пожалеют. – Да, я сорвался, причем уже не в первый раз, далеко не в первый, но теперь, честно, с этим покончено, теперь я понимаю, что важно, а что – нет, и займусь работой. Работой и ничем другим. Я не пью, целую неделю спиртного в рот не беру. – О'кей, ради собственного блага можно разок и приврать, свои люди – сочтемся.

– Ты пил вчера вечером, – холодно сообщает мне Энди. Он уже не напоминает большого добродушного медведя. – Вы с Баком Берджессом битый час пили вместе в «Лонгхорне». А теперь кончай молоть вздор и выкладывай все начистоту, если не хочешь, чтобы я выбросил тебя из окна на улицу.

– Боже правый, так то же было пиво, одна-единственная бутылка паршивого пива! – Я чуть не наложил в штаны от облегчения, думая, что натворил что-то серьезное или кто-то видел, как я оседлал ту дамочку из Тручас. – О'кей, строго говоря, бутылок пива было две, и пива слабого, – поспешно вставляю я, адвокату приходится соображать на ходу, – а его и выпивкой-то не назовешь. Черт побери, – добавляю я, изображая улыбку, – от стакана чая со льдом и то больше захмелеешь!

– Тогда советую исключить чай со льдом из твоего рациона, – холодно говорит Фред. – Послушай, Уилл, выбирай – либо ты берешь отпуск и занимаешься решением своих проблем...

Он обрывает себя на полуслове. Даже ему, парню, который чувствует себя в борьбе как рыба в воде, разговор со мной дается непросто. С меня же взятки гладки, придется им доиграть эту партию до конца, пусть покажут, что еще у них запасено в колоде.

Энди и бровью не ведет. Он классно играет в покер.

– Мы не хотим выкупать твою долю, Уилл. Но сделаем это, если придется, если другого выхода не будет. Но мы этого не хотим. Не хотим ни в коем случае.

Это положение было закреплено в уставе при создании нашей фирмы: если двое из троих компаньонов, стоявших у истоков фирмы, сочтут, что третий наносит ей невосполнимый ущерб, то они вправе выкупить его долю по номинальной стоимости в текущих ценах и выплатить гонорары по делам, который он ведет на данный момент. Это бешеные деньги, никто из нас никогда даже не помышлял об этом. Теперь все иначе. Мы сидим, словно воды в рот набрали.

У меня первого сдают нервы.

– Сколько продлится отпуск?

Фред пожимает плечами.

– Неделю? Месяц?

– Месяца мало, Уилл, – кивает головой Энди. Он опять наклоняется ко мне с видом миротворца. – Впрочем, дело не только в тебе самом, добавляет он дипломатично, хотя и чуть поспешнее, чем следует. Ему не хватает изворотливости, бесхитростная натура Энди видна невооруженным глазом. – Твое материальное благополучие для нас важнее всего.

– Ты хочешь сказать, что фирму нужно сохранить в целости и сохранности, – подхватываю я.

У них вырывается вздох облегчения, они, наверное, думают, что теперь со мной сладить будет нетрудно.

– Деньги-то принадлежат ей. – Рано они радуются, я их еще помучаю. – А вы хоть можете выкупить мою долю?

Я провоцирую их: если они ответят утвердительно, значит, все уже решено.

– Для этого придется попотеть, – говорит Фред. – Но если не будет другого выхода, если ты так ставишь вопрос, то да, сможем.

– Так о каком же сроке идет речь? Три месяца? Четыре? – Пот льет с меня градом.

– Как минимум, – отвечает Энди, вновь обретая уверенность. – Тебе нужно успокоиться, Уилл. Нервы у тебя вконец сдали.

Вот так.

– А как насчет денег? – спрашиваю я. – Ведь не может же наша фирма платить деньги, если я не буду приносить прибыль, во всяком случае, в течение столь долгого времени.

Они пристально смотрят на меня. О Боже, что-то я туго соображаю сегодня утром!

– Черт бы вас побрал!

– Именно это я тебе хотел сказать, – отвечает Фред тоном, в котором сквозят обиженные нотки. – Твоя взяла, брат. Ничего у нас не выйдет, как ни крути. Будь на твоем месте один из нас, мы поступили бы точно так же, – вкрадчиво добавляет он.

– На месяц мы тебя отпустить можем, а то и на два. – Энди, по крайней мере, сдается не так легко, как Фред. Интересно, ловлю я себя на мысли, а Фред вообще вызывал у меня симпатию? Вряд ли.

– А если я откажусь наотрез? – Я уже закусил удила. Какого черта, в самом деле, мы же всегда были компаньонами, друзьями, а теперь эти жалкие, двуличные сукины дети берут меня за горло?

– Не советую, – ровным, бесстрастным голосом отвечает Энди. Теперь его уже ничем не проймешь.

Я сникаю, они это видят, в таком состоянии, как сегодня утром, я ничего не могу с собой поделать. Ни дать ни взять бескровный дворцовый переворот, который окончился, не успев толком начаться.

– Чем мы все это объясним? Я не допущу, чтобы меня публично унижали, и уж позабочусь о том, чтобы бросить тень на фирму. – Я с вызовом встречаю их взгляды.

– Ты попросился в длительный отпуск, – наставляет меня Фред. Мерзавцы, они уже все продумали, может, заготовили и бумаги, которые мне осталось только подписать! – Ты здорово переволновался из-за развода, много лет занимаешься адвокатской практикой, устал и нуждаешься в передышке, чтобы оценить масштабы достигнутого. Мы не хотели бы отпускать тебя, но, руководствуясь долговременными интересами фирмы и заботой о твоем благополучии, скрепя сердце идем тебе навстречу и желаем всяческих успехов. Надеемся, что форель будет клевать отменно, что отпуск пройдет отлично, и с нетерпением ждем твоего возвращения в фирму, у истоков которой ты и стоял.

Я испускаю шумный вздох облегчения, дверь для меня оставлена полуоткрытой. Может, они правы, надо немного отдохнуть. В таких рассуждениях есть доля истины.

– К какому сроку мне нужно вернуться?

– Мы сами с тобой свяжемся, – говорит Энди. – Никаких гарантий я дать не могу.

– Значит, нельзя исключить, что я никогда не вернусь. – Здорово! В сорок лет начинать заново в городе, где все тайное становится явным. Завтра о моем позорище будут судачить на каждом углу.

– Давай не будем предаваться мрачным мыслям, старина, – говорит Энди, – нам самим все это в тягость. Ты нужен нам, Уилл, ты наша звезда, мы сразу лишимся половины клиентов, а некоторых – навсегда.

– Тогда на кой черт вам сдались такие драконовские меры?

– Ты вынудил нас, Уилл. В противном случае, нам кажется, фирме не уцелеть.

О Боже, неужели дела на самом деле так плохи? Я закрываю глаза, делаю глубокий вдох, затем – выдох. Может, попросить прощения? Нет, если уходить, так с достоинством, как я умею. Конечно, если я извинюсь, они будут считать себя последними подонками.

– Прошу прощения. Не знаю, чем уж я так провинился, но, судя по всему, доставил всем массу неприятностей.

Я попал в точку. Их лица выражают неподдельную печаль. Фред, что совсем на него не похоже, накрывает мою руку своей – на редкость неуместный, хотя и трогательный, старомодный жест.

– Ты еще вернешься, – сдержанно говорит он.

Я так же сдержанно киваю в ответ.

– А что делать со Сьюзен?

– Это уже наша забота, – поспешно отвечает Энди, парируя провокационный вопрос. – Мы с ней уже говорили... – Вдруг он осекается, явно лукавя, но, сумев взять себя в руки, врет дальше, будто ничего не произошло. – В частном порядке, само собой, намекнули, что, возможно, ты возьмешь отпуск, пусть думает, что это твоя идея. Она будет выполнять отдельные поручения, без работы мы ее не оставим. Она согласна, – добавляет он. – Ты ее уже давно беспокоишь.

Может, это и так. Сьюзен, образцово-показательная секретарша в лучшем смысле этого слова. Слава Богу, в рабочее время я никогда не напивался так, чтобы приставать к ней.

– Кому достанется мой кабинет? – У меня шикарный угловой кабинет, окна с двух сторон, откуда открывается великолепный вид.

Я думал, они попадутся на крючок, ан нет. Неужели и такой вопрос предвидели?

– Никому, – отвечает Энди. – Он останется за тобой, пока все мы не примем окончательное решение.

– Хорошо, – говорю я и вызывающим тоном добавляю: – Возможно, время от времени он будет мне нужен... для личных целей.

Они переглядываются.

– Само собой. – Фред кивает в знак согласия. – Только баб туда не води, о'кей? – подмигивает он. Неплохая острота, принятая в кругу своих, мы то и дело подшучиваем так друг над другом. Просто на этот раз решили подшутить надо мной.

Энди не улыбается, он переживает сильнее, так я и знал. Он делает шаг вперед, протягивает руку.

– Ты не очень обиделся?

– Пока не знаю. Может, и обиделся.

Он отдергивает руку.

– Можно утешаться хотя бы тем, что решение нелегко далось каждому из нас.

– Ты прав. Только утешаться тут нечем.

– Если понадобятся деньги, сразу же дай мне знать, – предлагает он. Я знаю, он говорит искренне.

Пошли они со своими сантиментами куда подальше! Если до этого дойдет, я скорее сдохну, чем стану просить у одного из них.

Мы грустно смотрим друг на друга. Впечатление такое, что сама судьба развела нас по разные стороны стола в зале заседаний: с одной стороны они, не желающие отступать ни на шаг, с другой – я, отчаянно пытающийся сохранять непринужденный вид.

– Постараюсь освободить кабинет до конца недели.

– Тебя никто не торопит. – Не услышав от меня очередной колкости, Фред решил, что может проявить великодушие. – Сьюзен передаст, если кто будет о тебе справляться.

– Тогда, пожалуй, все. За неделю постараюсь управиться.

– Не пропадай, Уилл! – Не отдавая себе в этом отчета, Энди уже говорит обо мне как бы в прошедшем времени, а Фред поглощен видом, открывающимся из окна.

Обсуждать больше нечего, они выходят из комнаты. Я без сил падаю в кресло. Голова раскалывается, но, по правде сказать, похмелье тут уже ни при чем.