Текст книги "Замок из стекла. Что скрывает прошлое"

Мама выросла в пустыне. Она любила сухую несусветную жару, пламенеющие закаты, пустоту и суровость этой земли, которая когда-то была дном океана. Большинство людей не очень жалуют пустыню и с трудом могут в ней находиться, но мама прекрасно знала правила выживания в пустыне. Она показывала нам ядовитые и съедобные растения. Она умела найти в пустыне воду и знала, что ее для жизни надо совсем немного. Она научила нас мыться одним стаканом воды. Она пила неочищенную и нефильтрованную воду, даже воду из канав, если из них пили дикие животные. Она говорила, что хлорированная и очищенная городская вода создана исключительно для слюнтяев и белоручек, а вода пустыни помогает организму вырабатывать антитела. Мама также была убеждена в том, что зубная паста создана только для неженок. Перед сном мы высыпали себе на ладошку немного соды и капали в нее перекись водорода, после чего чистили зубы пальцами этой шипящей смесью.

Мне пустыня тоже очень нравилась. Когда солнце стояло высоко в небе, песок раскалялся настолько, что привыкшие к обуви люди не могли ходить босиком. Мы же всегда бегали босиком, поэтому подошвы ступней у нас были как из толстой дубленой кожи. Мы ловили скорпионов, змей и огромных лягушек, искали золото и, не найдя его, собирали бирюзу и кусочки граната. После заката налетали такие тучи комаров, что темнел воздух, а потом ночью становилось очень холодно, и мы накрывались одеялами.

Иногда бывали мощные песчаные бури. Нередко они появлялись без предупреждения, а порой их приближение можно было заметить по небольшим воздушным завихрениям, которые начинали гулять по пустыне. Во время песчаной бури видимость была меньше полуметра. Если ты не нашел дом или сарай, где можно спрятаться, надо было сесть на корточки и закрыть глаза, уши и нос, уткнувшись лицом в колени, иначе все отверстия в теле будут заполнены песком. Если на тебя вдруг налетит перекати-поле, то оно, скорее всего, от тебя отскочит, но если ветер очень сильный, то перекати-поле может сбить тебя с ног, после чего ты сам покатишься по пустыне, словно превратился в это растение.

В период дождей небо становилось свинцово-серым. Дождевые капли были размером с лесной орех. Некоторые родители боялись, что их детей убьет молния, но мама с папой разрешали нам играть под теплым проливным дождем. Мы брызгались, пели и танцевали. Из низко зависших над землей туч била молния, и гром сотрясал все кругом. Мы восхищались особенно большими молниями и обсуждали их, словно смотрели салют. После дождя папа отвозил нас к пересохшему руслу реки, и мы смотрели, как по нему с ревом несутся потоки воды. На следующий день опунции гигантские и цереусы разбухали от воды. Эти растения знали, что следующего дождя придется ждать долго.

Мы сами поддерживали свое существование подобно кактусам. Ели мы нерегулярно, а когда еды было вдоволь, объедались. Помню, как однажды, когда мы жили в Неваде, с рельсов сошел поезд с дынями. До того случая я никогда не пробовала этих фруктов. Папа привез домой много ящиков, наполненных дынями. Мы ели их свежими и даже жарили. В другой раз, когда мы жили в Калифорнии, началась забастовка сборщиков винограда, и владельцы виноградников разрешили всем желающим приезжать и собирать пропадающий урожай – набирать сколько угодно. Мы проехали несколько сотен километров и попали на плантации, где грозди лопавшегося от зрелости винограда были больше моей головы. Тогда все доступное пространство автомобиля мы забили зеленым виноградом: багажник, бардачок, даже на наших коленях были кучи винограда, из-за которого мы буквально не видели дальше своего носа. Потом на протяжении нескольких недель мы ели один виноград на завтрак, обед и ужин.

Папа утверждал, что все наши переезды – явление исключительно временное. У папы был великий план: он собирался найти золото.

Все говорили, что папа очень способный. Он мог починить все, что угодно. Однажды, когда у нашего соседа сломался телевизор, папа снял заднюю крышку и макарониной изолировал два провода. Сосед был сильно поражен такой инженерной мыслью и после этого всем рассказывал, что наш папа, как никто другой знает, как обходиться с макаронами. Папа неплохо смыслил в математике, физике и электричестве. Он читал книги о логарифмах и обожал, как он выражался, симметрию и поэзию математики. Он объяснил нам магические свойства цифр и то, как цифры могут открыть нам тайны вселенной. Но самым горячим увлечением отца были вопросы энергии: термической, ядерной, солнечной и ветряной. Он говорил о том, что в мире существует столько неосвоенных человечеством видов энергии, а люди лишь глупо жгут нефтяное и газовое топливо.

Папа постоянно что-то изобретал. Одним из его крупнейших изобретений было устройство под названием Искатель, пользуясь которым мы должны были искать золото. Искатель состоял из наклонного листа размером 1,20 на 3 метра. На этом листе были деревянные планки и ямки, благодаря которым самородок золота по весу отделялся от другой породы. Тогда, если нам потребуется что-то купить, мы могли бы взять небольшой самородок золота и поехать с ним в магазин. По крайней мере, такой у папы был план использования Искателя после того, как он его построит.

Мы с Брайаном помогали папе строить Искатель. Мы шли на площадку за домом, где я держала гвозди, а папа их забивал. Иногда папа разрешал мне чуть-чуть вбить гвоздь, но окончательно забивал его всегда сам одним мощным ударом молотка. Воздух пах свежеструганым деревом, а папа забивал гвозди и насвистывал. Он всегда насвистывал, когда работал.

Мне казалось, что мой папа – идеал всех пап, хотя мама говорила, что у него есть небольшая проблема с алкоголем. У папы была, как выражалась мама, «пивная стадия». Пребывая на этой стадии, он гнал машину быстрее, чем следовало, громко пел и совершал необдуманные и опасные поступки, но в целом наша жизнь была веселой и прекрасной. А вот когда в папины руки попадала бутылка крепкого алкоголя, ситуация сильно менялась. Под воздействием крепкого спиртного папа превращался в незнакомца с дикими глазами, кидающегося табуретками и грозящего побить всех и каждого, кто встречался на его пути. Вдоволь наругавшись и разбив все, что можно, папа падал без сил. Правда, пил крепкий алкоголь он только тогда, когда у него были деньги, что случалось совсем не часто, так что в те времена наша жизнь была преимущественно безоблачной.

Перед тем как Лори, Брайан и я укладывались спать, папа рассказывал нам истории на ночь. Во всех историях был один герой – папа. Мы лежали в кровати под одеялами, и окружающую темноту освещала только папина сигарета. Когда папа глубоко затягивался, огонек сигареты начинал ярко светиться и освещал его лицо.

«Папа, расскажи историю из своей жизни», – умоляли его мы.

«Ну, я не уверен, хотите ли вы услышать еще одну историю про вашего папу», – обычно отвечал он.

«Хотим! Очень хотим!» – кричали мы.

«Ладно, расскажу, – отвечал папа. Он закладывал паузу и тихо смеялся над каким-то далеким воспоминанием. – Ваш папаша много чего в своей жизни натворил, но то, что я вам сейчас расскажу, даже по меркам сумасшедшего Рекса Уоллса штука совершенно из ряда вон выходящая».

И он рассказывал нам историю о том, как, когда он был пилотом и в воздухе у самолета отказал мотор, он посадил его на пастбище и спас весь экипаж. Или тот случай, когда он поборол стаю диких собак, которые хотели загрызть хромого мустанга. Или когда он починил сломанный шлюз на плотине Гувера и спас жизни сотен людей, которые бы неизбежно погибли, если бы плотину прорвало. Еще у него была история о том, как однажды во время службы в ВВС он ушел в самоволку и поймал в баре сумасшедшего, собиравшегося взорвать военную базу, на которой была расположена папина часть. Последняя история наглядно показывала, что время от времени полезно уходить в самоволку.

Папа рассказывал истории не без определенного актерского мастерства. Он всегда начинал медленно и часто прерывал рассказ. «А что было дальше? Ну, пожалуйста!» – умоляли его мы, даже если уже слышали эту историю раньше. Мама хихикала в углу, а папа на нее гневно смотрел. Если кто-нибудь прерывал его рассказ, он очень злился, и, чтобы он его закончил, нам приходилось обещать, что мы не будем его отвлекать.

В своих рассказах папа неизменно был сильнее, умнее и быстрее всех остальных. Он часто спасал жизни детей и женщин, а иногда и мужчин, которым не посчастливилось быть такими сильными и смелыми, как он сам. Папа учил нас разным приемам: как оседлать дикую собаку и свернуть ей шею и как уложить противника одним ударом в горло. Впрочем, папа уверял, что пока он рядом, если кто-то хоть палец поднимет на его любимых детишек, он оставит на заднице того наглеца такие четкие отпечатки подошв своих ботинок, что можно будет точно определить размер его обуви.

Порой папа вместо пересказа удивительных историй из своей прошлой жизни посвящал в свои великие планы на будущее. Например, он собирался построить Хрустальный дворец. Это был особый проект дома в пустыне, в котором он воплотит свои инженерные и математические способности. В замке будут толстые хрустальные стены, хрустальный потолок и хрустальная лестница. На крыше будут стоять солнечные батареи, обеспечивая электричество для обогрева, охлаждения дома и прочих нужд. Здесь будет и система очистки воды. Папа уже начертил план Хрустального дворца и сделал основную часть необходимых расчетов. Он не расставался с этими чертежами и иногда разрешал нам дорабатывать дизайн наших комнат.

Для претворения проекта в жизнь оставалось лишь одно – найти золото. А его мы должны получить, как только закончим свой Искатель. Сразу после этого мы будем в золоте купаться и начнем строительство Хрустального замка.

Папа очень любил рассказывать истории из своей жизни, но вот о своих родителях и том, где он родился, говорил редко. Мы знали, что папа родился в городке под названием Уэлч в Западной Виргинии – там, где много угольных шахт. Его отец, наш дедушка, работал клерком на железной дороге. Он сидел на маленькой станции и писал записки, которые, нацепив на палку, передавал машинистам проходящих поездов. Папу такая жизнь не привлекала, и, когда ему исполнилось семнадцать лет, он пошел в военные летчики.

Ему особенно нравилось пересказывать нам историю о том, как они встретились с мамой. Эту историю он поведал нам, наверное, раз сто. Мама работала в организации USO,[7]7
  United Service Organizations Inc. – гражданская организация, занимающаяся образованием и развлечением военнослужащих США. – Прим. перев.


[Закрыть] но они встретились, когда она была в отпуске на ранчо своих родителей рядом с каньоном Фиш-Крик.

Папа вместе с приятелями из ВВС стоял на скале в каньоне, набираясь смелости для того, чтобы прыгнуть в реку, которая текла в пятнадцати метрах под ними. На скалу приехала мама со своим приятелем. На маме был белый купальник, подчеркивающий ее фигуру и смуглую от загара кожу. У нее были каштановые волосы, которые летом выгорали на солнце и становились светло-русыми, и она никогда не пользовалась косметикой, за исключением ярко-красной губной помады. Папа говорил, что мама выглядела как кинозвезда. Он за свою жизнь повидал много разных женщин, но только в присутствии мамы у него стали подгибаться коленки. Папа влюбился в нее с первого взгляда.

Мама подошла к летчикам и заявила, что нет ничего проще, чем прыгнуть с такой высоты. Она, мол, с детства отсюда прыгала. Никто из летчиков ей не поверил, а мама подошла к краю скалы и ласточкой прыгнула вниз.

Папа прыгнул сразу после нее. Он не собирался упускать такую красотку.

«А как ты прыгнул, пап?» – спрашивала я каждый раз, когда он рассказывал нам эту историю.

«Солдатиком. Как парашютист, но без парашюта», – неизменно отвечал папа.

Он поплыл за мамой и прямо в воде сообщил ей, что женится на ней. Мама ответила, что до этого ей предлагали руку и сердце двадцать три мужчины, и она всем отказала. «Почему ты думаешь, что я тебе не откажу?» – спросила она.

«А я и не просил выйти за меня замуж. Я просто сказал, что женюсь на тебе».

Через полгода они действительно поженились. Я считала, что это самая романтическая история на свете, однако маме она не очень нравилась. Ей эта история не казалась романтичной.

«Мне пришлось согласиться. Твой папа просто так от меня не отстал бы, – объясняла мама. И добавляла, что очень хотела уехать от своей матери, которая не давала ей никакой возможности принимать самостоятельные решения. – Но откуда я могла знать, что в этом смысле твой папа окажется еще хуже?»

Сразу после свадьбы папа уволился из армии. Он хотел, чтобы его семья была богатой, а разбогатеть на службе довольно проблематично. Еще через несколько месяцев мама забеременела. Первые три года после рождения моя старшая сестра Лори была лысой, как коленка, и не произнесла ни слова. Потом совершенно неожиданно у нее появились волосы ярко-медного цвета, и она начала говорить без остановки так, что ее невозможно было заткнуть. Впрочем, смысла слов Лори никто разобрать не мог. Все думали – ребенок свихнулся. Только одна мама прекрасно понимала Лори и утверждала, что у нее богатый словарный запас.

После Лори у моих родителей родилась вторая дочь, которую назвали Мэри Шарлен. У нее были угольно-черные волосы и карие глаза, как у папы. Мэри Шарлен умерла в возрасте девяти месяцев. Еще через два года родилась я. Мама сказала мне, что она захотела еще одну дочку с ярко-медными волосами, чтобы Лори не чувствовала себя единственной в мире рыжей. «Ты была такой худой, – рассказывала мама. – В роддоме медсестры никогда не видели такого длинного и тощего ребенка».

Брайан появился на свет, когда мне был один год. По словам мамы, он родился синим, потому что у него был приступ удушья и он не мог дышать. Рассказывая эту историю, мама каждый раз выпучивала глаза и стискивала зубы для того, чтобы показать, как выглядел Брайан. Увидев ребенка, мама подумала, что и он не жилец на этом свете, но Брайан выжил. На протяжении первого года жизни у Брайана случались припадки, но потом они прекратились. Он вырос выносливым мальчишкой, никогда не хныкал и не плакал, даже когда я случайно столкнула его с кровати на втором ярусе: он тогда упал и сломал нос.

Мама всегда говорила, что люди слишком сильно переживают по поводу своих детей. Некоторая доля страданий в детском возрасте полезна, утверждала она. Страдание активизирует иммунную систему тела и души, и именно поэтому мама игнорировала нас, когда мы плакали. Она считала, что, если чересчур много прыгать вокруг ребенка, когда тот расстроен, он будет еще больше капризничать, поскольку такое повышенное внимание послужит позитивным подкреплением негативного поведения.

И казалось, что мама совершенно не переживала по поводу смерти Мэри Шарлен. «Бог знает, что делает, – объясняла она. – Он дал мне несколько прекрасных детей и дал одного ребенка, который не был таким прекрасным. И Бог сказал: «Упс, вот этого надо взять назад». Папа никогда не говорил про Мэри Шарлен. Как только начинался разговор об умершей дочери, его лицо каменело, и он выходил из комнаты. Именно папа нашел ее в кроватке мертвой, и это ему было сложно забыть. «Он был в состоянии шока. Он держал холодное тело ребенка на руках, а потом закричал, как раненое животное. Я никогда не слышала такого страшного крика», – рассказывала мама.

Мама говорила, что после смерти Мэри Шарлен папа сильно изменился. Он начал много пить, периодами впадал в депрессию и постоянно терял работу. После рождения Брайана у родителей не было денег, и папа заложил бриллиантовое обручальное кольцо, за которое заплатила бабушка с маминой стороны. Мама тогда очень расстроилась и потом, когда они с папой ругались, всегда вспоминала это кольцо. Папа очень злился и однажды сказал, что купит ей кольцо гораздо лучше. Именно поэтому он и хотел найти золото – чтобы купить бриллиантовое кольцо маме и построить Хрустальный дворец.

«Тебе нравится постоянно переезжать с места на место?» – спросила меня однажды Лори.

«Еще бы! А тебе разве нет?» – ответила я.

«Конечно», – сказала Лори.

Наша машина стояла около бара под названием Bar None в невадской пустыне. Мне было четыре года, а Лори семь лет. Мы ехали в Лас-Вегас. Папа сказал, что деньги на Искателя можно выиграть в казино. До появления бара Bar None мы были в дороге несколько часов. Папа остановил наш универсал Зеленый товарный вагон (к тому времени наша Синяя гусыня уже умерла) и заявил, что ненадолго зайдет в бар. Мама намазала губы помадой и пошла с ним, хотя она никогда не пила ничего крепче чая. Родители не возвращались уже несколько часов. Солнце стояло высоко над горизонтом, ветра не было и было очень жарко. Где-то у дороги стервятники что-то клевали. Брайан читал потрепанный комикс.

«Ты помнишь, в скольких городах мы жили?» – спросила я Лори.

«Все зависит от того, что ты имеешь в виду под словом «жили», – ответила сестра. – Если ты, например, одну ночь спал в городе, значит ли это, что ты в нем жил? Или спал две ночи? Или провел в нем неделю?»

Я задумалась: «Жил – значит, распаковал все вещи».

Вместе мы вспомнили одиннадцать мест, которые попадают под этот критерий, а потом сбились со счета. Мы не смогли припомнить названий многих городов и какими там были наши жилища. Я вообще помнила только внутренний интерьер машины.

«Как ты думаешь, что произошло бы, если бы мы постоянно не переезжали?» – спросила я.

«Нас бы поймали», – ответила сестра.

Мама с папой, наконец, вышли из бара и дали каждому из нас по полоске вяленой говядины и шоколадному батончику. Я съела свою говядину, а когда разорвала обертку на своем батончике Mounds и увидела, что ее содержимое превратилось от жары в тягучую массу, решила подождать до тех пор, пока в ночном холоде пустыни шоколадка снова затвердеет.

Мы проехали ближайший к Bar None городок. Папа за рулем курил и пил пиво из темной бутылки. Лори сидела на переднем сиденье между ним и мамой. Брайан сидел со мной на пассажирском сиденье и стремился поменять половинку моего Mounds на половинку своего батончика «Три мушкетера». В этот момент машина резко повернула после железнодорожного переезда, дверь с моей стороны открылась, и я выпала на обочину.

Я несколько раз перевернулась и остановилась. Во рту и в глазах была пыль, а сама я была в шоке. Я смотрела, как Зеленый товарный вагон удалялся, а потом и совсем скрылся за поворотом.

Из разбитого лба и из носа у меня текла кровь. Колени и локти были тоже разбиты до крови, а раны покрыты песком. В руке я все еще сжимала свой батончик Mounds, который во время падения окончательно сплющился, и его белая кокосовая начинка была вся в грязи.

Я поднялась по насыпи и села у дороги в ожидании возвращения родителей. Ныло все тело. Солнце висело на горизонте, и было нестерпимо жарко. Поднялся легкий ветер и понес придорожную пыль. Мне казалось, что я ждала очень долго, и решила, что мама с папой могут и не вернуться. Они могли и не заметить моего исчезновения. Или они могли бросить меня, как Дон-Кихота, и решили, что возвращаться за мной не стоит.

Машин на дороге не было. Я немного поплакала, отчего мне стало еще хуже. Я решила вернуться в город, встала на ноги и пошла в ту сторону, где он находится. Потом я подумала о том, что если мама с папой вернутся, то не смогут меня найти, и снова уселась на обочине.

Я пыталась очистить ноги от засохшей крови, а когда подняла голову, увидела приближающийся Зеленый товарный вагон. Машина затормозила, из нее вышел папа и попытался меня обнять.

Я отодвинулась от него. «Я думала, что вы меня здесь оставите», – пожаловалась я.

«Да что ты, мы бы никогда такого не сделали, – ответил папа. – Твой брат говорил, что ты выпала, но мы ничего не могли разобрать».

Папа принялся вынимать мелкие камушки, которые застряли у меня в коже, но они сидели так глубоко, что ему пришлось вернуться к машине и взять в бардачке плоскогубцы. Папа вынул камешки у меня изо лба и щек и попытался платком остановить кровотечение из носа, кровь из которого капала, словно из сломанного крана. «Черт подери, дорогая, ты кажется свою сопливку серьезно разбила», – заметил он.

Меня рассмешило слово «сопливка», и я начала смеяться, как сумасшедшая. Папа отряхнул меня от грязи, и мы вернулись к машине. Я рассказала Брайану и Лори о том, что папа назвал мой нос «сопливкой», и все мы начали хохотать. «Сопливка» – с ума сойти, как смешно.

В Лас-Вегасе мы прожили около месяца. Мы остановились в мотеле с темно-красными стенами и двумя узкими кроватями. На одной кровати спали все дети, а мама с папой – на другой. Днем мы шли в казино. Папа говорил, что знает, как обмануть казино. Мы с Брайаном играли в прятки между «однорукими грабителями», заглядывая в лотки для того, чтобы найти забытую кем-нибудь 25-центовую монетку, а папа играл в блэкджек. Я во все глаза смотрела на проходящих мимо длинноногих девушек из кордебалета в костюмах с блестками, с огромными перьями на голове и с гримом на лице, но когда я попыталась имитировать их походку, Брайан сказал, что я похожа на страуса.

В один прекрасный день, когда папа пришел нас забирать, его карманы были набиты деньгами. Он купил нам ковбойские шляпы, кожаные жилеты с бахромой, после чего мы ели стейки в ресторане с нагонявшим ледяной воздух кондиционером и миниатюрными jukebox’ами, т. е. автоматами для проигрывания музыки, на каждом столике. Когда папа выиграл в следующий раз, он заявил, что нам пора начинать жить, как живут богатые плейбои, и отвел нас в ресторан, похожий на бар из ковбойских фильмов. Внутри ресторана все было украшено предметами эпохи Золотой лихорадки. За роялем сидел мужчина, одетый в рубашку с резинками на рукавах, а официантка в пышном платье и длинных перчатках зажигала папины сигареты.