Текст книги "Ведьма Сталинграда"

– Огромное спасибо, что пригласили, – сказала Алекс и на ощупь по стене добралась до двери. На улице была кромешная темень, хоть глаз выколи, а пользоваться фонариками разрешалось лишь в случае крайней необходимости.

– Вот зараза! – пробормотала она.

Кто-то тронул Алекс за руку и сказал в темноте:

– Я провожу тебя до землянки.

– Настя! Да, спасибо, – от этого голоса Алекс хоть и не до конца протрезвела, но почти пришла в себя. – Кажется, водка не совсем мне подходит.

– Ничего страшного. Я хорошо знаю летное поле, ведь мне частенько приходилось приземляться в темноте. – Настя взяла американку под руку – прикосновение ее плеча не на шутку взволновало Алекс. После нескольких шагов глаза журналистки немного привыкли к ночному мраку.

Висевший в небе полумесяц заливал летное поле слабым светом. Теперь Алекс разглядела выстроенные в ряд самолеты, похожие на огромных насекомых. Летное поле дышало тайной и тишиной, до Алекс доносился смех девушек, оставшихся в «Летающем коровнике». Она прижалась к Насте, почувствовав запах мыла, которым девушка вымыла свои волосы утром.

– Мне жаль, что ты уезжаешь. У тебя здесь много друзей.

– Да, но со мной поедет Катя. Вдобавок я попросила, чтобы Инну тоже перевели. Она на редкость хороший механик, и майор Раскова знает, что Инна может быстро разобраться в новом двигателе.

Алекс замедлила шаг, чтобы продлить разговор с Настей, – о чем бы они ни говорили.

– Самолеты так сильно различаются?

– О да. Мощность и скорость Яка в десять раз превышает скорость У-2. К тому же Як создан для боя! У него есть пулеметы на крыльях и пушка в пропеллерном валу. Гашетка расположена на приборной панели, и, когда все орудия палят одновременно, весь самолет трясется.

– Вам уже доводилось летать на такой модели?

– Лишь однажды. Этот пробный полет произвел на меня неизгладимое впечатление.

– Я буду по вам скучать, – призналась Алекс. – Я тоже скоро уеду отсюда. Мне нужно проявить и отправить снимки, ведь именно за это мой начальник платит мне деньги.

Настя остановилась.

– Так вы вернетесь в Москву?

– Да, в гостиницу «Метрополь», где живет большинство иностранных корреспондентов.

– Москва… как это чудесно. Вы могли бы… ты могла бы передать письмо моей маме? Ее зовут Анна Дьяченко, она живет на Смоленской площади. Моя мама работает на заводе, где выпускают пулеметы, но в вечернюю смену, так что ты можешь застать ее дома днем. Раз в неделю она также работает в прачечной гостиницы, но я не знаю, в какой именно день.

– С удовольствием передам, конечно. Если ты уверена, что ей разговор с гражданкой США не нанесет ей вреда. Но разве ты сама не можешь отправлять письма через военную почту?

– Я посылаю их, да. Но все наши письма с фронта проходят цензуру, а в записке, переданной через тебя, я смогла бы рассказать больше. Впрочем, будь осторожна. Наша семья и без того уже под подозрением, а разговор матери с иностранкой может стать еще одним камнем в наш огород.

– Я с радостью встречусь с твоей мамой. Передай мне записку завтра во время завтрака, пока ты не уехала.

Теперь девушки стояли лицом друг к другу. Настя положила руку на плечо Алекс.

– Спасибо. Жаль всё-таки, что мы так мало времени провели вместе. Кажется, я только и делала, что летала да спала.

Алекс мучительно хотелось разглядеть выражение лица летчицы, но даже силуэт её был едва различим, лишь волосы слабо отражали лунный свет.

– Это неудивительно. Ведь идёт война. Будь осторожна, пожалуйста.

Настя прыснула от смеха.

– Осторожный воздушный бой? Как ты себе это представляешь?

– Да уж, такой вряд ли бывает. Но ты хотя бы обещаешь надевать тот нью-йоркский шарф, чтобы не замерзнуть?

– Я буду носить его каждый день, обещаю, – и тут Настя вдруг наклонилась и на мгновение прижалась губами к губам американки. – Помни обо мне.

– Обязательно. Я и так помню. Все время.

* * *

Алекс удалось уснуть только благодаря водке. Она очнулась в пустой землянке, когда стрелка часов показывала одиннадцать. Это означало, что она пропустила завтрак и лишилась последней возможности увидеть Настю и забрать у нее драгоценное письмо для матери. Чувство вины и собственной безалаберности навалилось на Алекс со всей силой. Вот тебе и маяк свободы!

Журналистка доплелась до столовой, рассчитывая на остатки еды, и обнаружила там Инну. Они вместе поковырялись в мисках с безвкусной кашей и выпили горького чаю. Но девушки не перекинулись ни единым словом, и когда Инна отправилась к остальным механикам, Алекс к ней не присоединилась.

Вместо этого американка вернулась в свою землянку, где после дежурства отдыхало несколько оружейников. Одни писали письма, другие вышивали. Алекс подумала, что на войне шитье выглядит странным занятием, но, наверное, оно помогало им хотя бы ненадолго отрешиться от солдатской жизни, заняться мирным девичьим делом, которому их обучили матери. Почти ни у кого не было специальных ниток для вышивания, они использовали волокна, надерганные из своего синего белья или из любой другой ткани, которую они могли раздобыть, не рискуя заработать штраф за порчу армейского имущества.

Журналистка немного понаблюдала за девушками. Одна из них подняла взгляд и, улыбнувшись, предложила:

– Можно сделать хороший снимок, как думаете? Чтобы показать Америке, что мы вовсе не грубые солдафонки.

Алекс согласилась и открыла футляр, чтобы вытащить «Роллейфлекс». Ее палец задел за что-то, похожее на бумагу, и Алекс вынула из футляра свернутый вчетверо листок с московским адресом, выведенным круглым девичьим почерком. Должно быть, Настя проскользнула в землянку с письмом, когда Алекс отсыпалась после принятой на грудь водки. От апатии, в которой пребывала американка, не осталось и следа.

Алекс спрятала письмо в боковой карман, сделала несколько фотографий и вышла из землянки. Она довольно легко отыскала на летном поле высокую широкоплечую Бершанскую. Та распекала одну из механиков за то, что та сняла сапоги, копаясь в самолете. Впрочем, нагоняй был не слишком суровым.

Американке нравилось, что, выполняя функцию командира, Бершанская всегда стремилась найти решение, а не просто продемонстрировать свою власть. Даже в этом случае майор закончила выговор словами: «В деревне есть сапожник. Может, он сумеет обрезать твои сапоги».

Как только Бершанская отошла от механика, Алекс обратилась к ней.

– Простите за беспокойство, майор.

– Да, мисс Престон?

– Я признательна вам за разрешение фотографировать летчиц, но у меня закончилась пленка. Мне нужно вернуться в Москву. И я размышляла…

– О том, как туда добраться, – закончила Бершанская.

– Именно. Если вы помните, сюда я попала на самолете Насти Дьяченко, но что-то подсказывает мне, что в ближайшее время в Москву никто не полетит.

– К сожалению, нет. Тем не менее вам повезло. Помывочный грузовик поедет на железнодорожную станцию, где вы можете сесть на один из военных поездов, идущих на Москву.

Алекс внутренне поежилась, представив поездку, которая ее ожидала. Скорее всего, их будут обстреливать с воздуха. Впрочем, женщинам на аэродроме приходилось гораздо хуже.

– Спасибо. Я буду готова к отъезду вовремя.

Возвращаясь в землянку, журналистка то и дело касалась пальцами письма в кармане. Письма, связывавшего ее с Настей.

Глава 12

Четвертого июля Алекс не пошла на банкет в обеденном зале «Метрополя» по случаю Дня независимости США. Она тихонько проявляла снимки в своей крошечной ванной комнате, превращенной в фотолабораторию. Пленка за пленкой – снимки Ночных ведьм, запечатленных везде, кроме как в самолетах У-2. Этот допотопный самолетик, всё еще стоявший на вооружении в советской авиации, без сомнения, вызвал бы замешательство. Предъявлять их американской общественности было бы как минимум глупо, а то и опасно.

Алекс с улыбкой разглядывала снимки, запечатлевшие Инну в рабочей одежде, которая была ей велика, майора Бершанскую с суровым лицом, похожую на парня Катю Буданову, одетую в летный костюм и занятую изучением карты.

Фотографии снятых издалека приземлявшихся или взлетавших самолетов, слегка освещенных лучами солнца на закате или на рассвете, не пройдут цензуру, но Алекс они нравились. Она собиралась оставить эти снимки себе, не публикуя на страницах журнала. Зато цензорам наверняка понравятся фотографии девушек, кативших бомбы весом по сто килограммов, коловших дрова, рывших траншеи и укладывавших доски поверх грязи на летном поле. А Джордж придет в восторг от снимков, на которых девушки сидят на земле, штопая одежду или сочиняя письма домой.

Самые ценные для Алекс фотографии еще сохли. Теперь она жалела, что их было так мало – всего две. На одной Настя шла по летному полю, а на второй она стояла с Инной на фоне своего У-2. Эти снимки Алекс считала своим личным сокровищем.

Как она ошибалась насчет советских женщин, служивших в армии! Они оказались привлекательными, приятными и теплыми в общении. Алекс к ним очень привязалась: к Инне, Кате, Раисе и даже двум командирам – Расковой и Бершанской. Ей доставляло неподдельное удовольствие беседовать и смеяться с ними, наблюдать за их работой. А еще была Настя, которая ее поцеловала. Что же так привлекало ее в этой советской летчице?

Алекс не стыдилась того, что ей нравились женщины, хотя на самом деле у нее еще ни разу не было секса ни с одной из них: девушки, которые ей нравились, не стремились завоевать ее. Добивалась ли ее Настя? Или тот поцелуй был лишь какой-то безрассудной игрой сродни вращению самолета в воздухе? Алекс крепко задумалась. Какое-то незнакомое доселе чувство проклевывалось у нее в душе. Наконец, она смогла дать ему название – это было влечение. Отбросив эти мысли, Алекс надела пиджак. Ей нужно было доставить письмо.

* * *

Помятый шпик из НКВД, как всегда, был на своем посту. Но Алекс совсем не хотелось, чтобы он сел ей на хвост. Общение иностранцев с русскими не запрещалось, но и не поощрялось. Алекс предполагала, что Сталин в принципе считал всех иностранцев подозрительными личностями, способными выведать информацию у наивных москвичей. Вдобавок, по мнению журналистки, Кремлю не нравилось, что жестко контролируемые режимом граждане могут слишком много узнать о процветающем Западе.

Алекс изучила карту Москвы у себя в комнате, без посторонних глаз. Выяснилось, что Смоленская площадь находится рядом с метро. Теперь нужно было уйти от преследователя. Это оказалось до смешного просто. Бедняге-шпику приходилось следить сразу за несколькими объектами, что замедляло его реакцию. Или, быть может, он не смотрел шпионских фильмов. Американке понадобилось лишь спуститься в гостиничную кухню и выйти через одну из ее дверей.

Смоленская площадь выглядела обшарпанной, но не хуже остальных районов Москвы. Алекс быстро шла по Садовому кольцу и справа от неё возник большой многоэтажный дом. В середине дня в доме, похоже, почти никого не было.

Квартира номер 22 находилась в третьем подъезде. Алекс поднялась на второй этаж и прошла по узкому коридору. Оставалось надеяться, что Анна Дьяченко дома. Алекс тихонько постучала.

– Кто там? – донесся голос из-за двери.

– Александра Престон, – представилась Алекс, уповая на то, чтобы соседей не было дома и никто их не подслушал, – я подруга Насти. Можно войти?

Дверь приоткрылась, и оттуда выглянула женщина. Журналистка наклонилась и прошептала:

– Она попросила передать вам письмо.

Анна Дьяченко молча впустила незнакомку. Из прихожей была видна кухня – видимо, общая – и короткий коридор с двумя дверьми по обеим сторонам. В прихожей стоял запах вареной капусты и грязного белья.

Мать Насти подвела журналистку ко второй двери слева и впустила ее в комнату. В этом узком помещении у двери стоял крашеный застекленный шкаф и маленький столик напротив него. Над столиком висело несколько полок с посудой, сложенной одеждой, книгами. Еще там стояли в ряд маленькие фотографии. В дальнем углу размещалась кровать, у подножья которой располагалось единственное окно в комнате с видом на стену другого дома. Рядом стояла накрытая одеялом лавка с подушками, украшенными искусной вышивкой. Может быть, эта лавка служила Насте постелью, подумала Алекс.

Отдельной ванны здесь, судя по всему, не было. Видимо, ее, как и кухню, тоже приходилось делить с другими обитателями этой коммунальной квартиры. Алекс почудилось, что она попала в тюрьму, от этого ощущения она содрогнулась.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – предложила ей Анна, показав на лавку. Алекс села. Пока мать Насти доставала для себя стоявший у стола стул, Алекс рассматривала ее лицо и движения. Они с дочерью были очень похожи, хотя у матери волосы были скорее седыми, чем белокурыми. Глаза были такие же, как у Насти, – ярко-голубые, но смотрели они из-под опустившихся от возраста и усталости век. У Анны был такой же выразительный рот с полными губами. Но лицо у женщины выглядело изможденным. Было видно, что она хронически недоедает.

– Пожалуйста, расскажите мне о дочери, – попросила Анна, сложив длинные мозолистые ладони. – С ней все хорошо?

– Да, все прекрасно, – какое счастье, что Алекс могла это сказать. Принести плохую весть этой женщине было бы сущим кошмаром. – Ее повысили и перевели в другой полк. Теперь она летает на самолетах, которые лучше предыдущих.

– Да, она писала мне.

– Хорошо. Значит, об этом вам уже известно. Но она передала мне другое письмо, оно более длинное. Конверт запечатан, я пришла к вам тайно, так что об этом никто не знает. – С этими словами Алекс достала конверт из кармана пиджака и положила его на стол.

Анна взяла письмо и немного подержала его в руке: лицо её озарилось радостью, словно она получила неожиданный подарок. Открыв конверт, она моментально прочла письмо, слегка кивая и сжимая губы, и снова сложила листок.

– Спасибо вам, Александра, за то, что принесли это мне. Дочь пишет, что вы надежный друг, и что она ждет не дождется, когда начнет летать на новых самолетах. Но ее тревожит командир полка. Вы знаете эту женщину?

– Командир? Кажется, ее зовут Тамара Казар.

Анна снова пробежалась по строчкам.

– Да, так Настя пишет именно так. Но эта женщина не умеет летать на самолетах и не знает стратегий полета. Настя уверена, что ее назначили командовать полком лишь по каким-то политическим соображениям.

Генерал Осипенко. Алекс вспомнила его приезд на аэродром в Энгельсе.

– Мне жаль это слышать. Ничто так не вредит боевому духу, как знание того, что твой командир морально не чист. Но в Энгельсе я встречалась с майором Расковой, и мне показалось, что она абсолютно достойна доверия, которое испытывают к ней все летчицы. То же самое можно сказать и о майоре Бершанской.

– Моя дочь тоже высоко оценивает их. Но… – Анна понизила голос, – печально признавать, что наша власть насквозь прогнила и творит несправедливость. Я знаю об этом на своем горьком опыте.

Алекс наклонилась и тоже заговорила тише.

– Вы имеете в виду сталинские репрессии? Мы в США слышали о них, но без особых подробностей.

– Да, репрессии. Настиного отца объявили врагом народа лишь потому, что он выражал недовольство деяниями Сталина. Впрочем, уверена, что об этом она вам не говорила.

– Да, не говорила. На этом фоне ее патриотизм выглядит еще более впечатляющим.

Анна лишь слабо пожала плечами.

– Можно и так сказать, наверное. Но это было очень жестоко – заставить ее отказаться от родного отца, который очень любил ее. Насте было всего семь, когда его арестовали. Она даже не догадывается, что могла потерять нас обоих. Жен врагов народа ссылают в специальный трудовой лагерь. В этом случае Настю поместили бы в один из этих ужасных детских домов.

– Что случилось с вашим мужем? Его отправили в ГУЛАГ? – Алекс мало знала об этой системе, лишь то, что трудовые лагеря находились в суровых местах.

– Нет. Его расстреляли на Лубянке. И я даже не могла позволить Насте оплакивать его. Ей приходилось выживать среди других детей, и ничего не оставалось, кроме как согласиться с клеймом «враг народа». Сначала она совсем запуталась, ведь Настя тоже любила отца. Но она была совсем ребенком, и со временем поверила в эту ложь.

– Должно быть, для вас все это было просто ужасно.

– Да. Но важнее Насти в моей жизни не было ничего, и мне нужно было помочь ей справиться с ситуацией. Я уговорила ее вступить в Комсомол, что помогло бы смыть с нее клеймо дочери предателя. Это был единственный способ добиться сносной жизни для нас.

Анна встала, подошла к полке и вернулась с фотографией.

– Это Настя в Энгельсе. Ей, наконец, выдали гимнастерку, которая была ей впору, и она смогла сделать официальный снимок, – Анна протянула Алекс фотографию. – Мой ангел при параде.

Это был портрет анфас, Настя была сфотографирована по пояс. На ней была новенькая гимнастерка с погонами и тремя металлическими пуговицами на воротнике. Лицо её обрамляли короткие светлые локоны. Девушка без улыбки смотрела прямо в объектив. Алекс протянула фотографию обратно матери Насти.

– Вряд ли в письме сообщается о ее местонахождении, ведь так?

– Нет, им запрещено об этом рассказывать. Я бы многое отдала, чтобы узнать, где моя дочь, и в безопасности ли она.

Анна смахнула с рамки пыль и поставила снимок обратно на полку. Вернувшись к столу, она тихо сказала:

– Я люблю свою страну, но великие идеалы Ленина так никогда и не были достигнуты. Конечно, мы продолжаем за них держаться, когда кругом творится такая жестокость. Я лишилась всякой веры в Сталина после того, как мой муж, этот хороший и честный человек, был убит. – Женщина посмотрела куда-то в сторону, словно собираясь с мыслями.

– Вы знаете Пушкина?

Алекс моргнула от такого неожиданного вопроса.

– Боюсь, что нет. Я лишь недолго ходила в школу в Санкт-Петербурге, и мы не изучали романтическую поэзию.

Анна кивнула.

– Это наш самый великий поэт. Я всегда считала эти строки слишком циничными, но теперь я понимаю, что он хотел сказать. «Тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман», – написал он.

– Простите? – Алекс пока не видела связи.

– Я хочу сказать, что идеалы коммунизма – иллюзия, а низкие истины – то, что наша власть делает с нами.

– Понятно. Но сейчас, когда Советский Союз втянут в войну, мне кажется, цепляться за иллюзию нужнее, чем когда-либо, – Алекс на миг задумалась. – Хотела бы я знать, касается ли это всех форм национализма.

Анна лишь пожала плечами.

– Здесь мой разум уже бессилен, да и устала я ломать голову. Теперь меня волнует лишь моя девочка. Вы меня понимаете? Даже если бы ей пришлось бежать из СССР, я была бы рада, зная, что ей ничего не угрожает.

– Да, я вас понимаю. Будь у меня близкий человек, которого я любила, он был бы для меня важнее любой идеологии, – Алекс встала. – А теперь мне, пожалуй, пора, пока ваши соседи не вернулись. Как вы думаете?

– Вы правы, – Анна тоже поднялась и повела журналистку к выходу. – Спасибо за чудесный подарок. Если увидите мою дочь, передайте ей, пожалуйста, что я думаю о ней каждую минуту, – Мать Насти приобняла Алекс и быстро поцеловала ее в щеку.

– Обязательно, – машинально пообещала Алекс, хотя не имела ни малейшего понятия, удастся ли ей увидеть Настю снова. Внезапно ей захотелось этого с невыносимой силой.

Глава 13

Июль – август 1942 г.

Алекс вернулась в «Метрополь» во время ужина. Не заходя в номер, она скользнула взглядом по обеденному залу, рассчитывая отыскать столик, где она могла бы поужинать в одиночестве. Но Генри Шапиро заметил девушку и помахал ей рукой.

Из всех иностранных корреспондентов, проживавших или работавших в «Метрополе», Алекс лучше всего ладила именно с Генри. Он мог быть резким, зато он один из немногих тоже говорил по-русски, а также разбирался в русской истории и политике. Генри сидел за столиком вместе с Эдди Гилмором, который нравился Алекс меньше, но тоже был славным малым. Выдвигая для себя стул, Алекс заметила, что они пребывали в необычно приподнятом настроении.

– Чего вы двое разулыбались? Точно не из-за водки: ее еще не подавали.

– Водка здесь ни при чем. Мы только что узнали отличную новость, – объяснил Генри. – Как вам известно, до сих пор попасть на фронт было практически невозможно. Нас лишь отвозили в небольшие поездки с военными проводниками, объяснявшими, чего войскам удалось добиться и какова диспозиция в настоящий момент.

Их разговор прервал официант, который принес отварную картошку и что-то коричневое, что, по задумке повара, видимо, должно было быть говядиной. Алекс подумала об Анне Дьяченко «Интересно, что сегодня на ужин у неё?» – и воздержалась от замечаний.

– И что именно изменилось? – спросила она, силясь разжевать кусочек мяса.

Генри положил себе еды и обильно ее посолил.

– Ситуация на фронте. Впервые с битвы за Москву немцы отброшены и русские перешли в контрнаступление, на этот раз – под Воронежем. По какой-то причине в Отделе печати решили, что нам хорошо бы увидеть своими глазами, какие русские молодцы. Кандидатуры журналистов, отправляющихся на фронт, сегодня были одобрены, – сказал Генри и приступил к еде.

– Воронеж… – пробормотала Алекс и уставилась в пространство, вспоминая карту южных областей СССР. – Это же к югу от Москвы, где-то в районе Дона, верно? Когда вы уезжаете?

– Нам точно не сказали. Дня через три-четыре, наверное, – сказал Эдди.

– Прекрасно. Ребята, вам же нужен фотограф?

– Это зависит не от нас, – Эдди подцепил вилкой кусочек картошки. – Если вы тоже хотите поехать, обратитесь в Отдел печати. Но учтите, что линия фронта сейчас проходит прямо по Воронежу. Спать, видимо, придется под открытым небом.

Американка на мгновение задумалась. Она могла остаться в этой московской гостинице и продолжать снимать воздушные налеты и беженцев. А могла снова окунуться в грязь и увидеть настоящую войну.

– Я завтра же подам заявку.

* * *

Алекс сначала забросила в грузовик свой рюкзак, а забраться ей помог один из мужчин. Большую часть кузова занимали деревянные ящики с боеприпасами, топливом и провизией, так что пяти журналистам пришлось ютиться на оставшемся свободном пятачке.

Когда грузовик тронулся, девушка бросила взгляд на мужчин, в компании которых ей предстояло провести несколько месяцев. Кроме Генри и Эдди, здесь были Ральф Паркер из «Лондон Таймс» и Ларри Лесюр из «Си-Би-Эс». Алекс обменялась рукопожатием с каждым из них.

– Ну что, мы хотя бы в целом представляем, во что ввязываемся? – спросила девушка.

– Лучше русских, которым надрали задницу, – начал Гилмор. – Они попытались перейти в наступление, атаковав 4-ю танковую дивизию немцев, но пока без особого успеха. Ситуация сейчас тупиковая. – Он выбросил окурок за борт грузовика. – Я многого не жду. Красные продолжают воевать лишь потому, что мы их снабжаем, но у них это получается плохо.

– Не обращайте внимания на Эдди, – заметил Генри. – Он ненавидит коммунистов и все, что с ними связано. Лично у меня больше надежды, хотя ситуация и в самом деле выглядит мрачной. Немцы захватили западный берег реки Воронеж и, похоже, нацелились на Баку, а потом и на Сталинград.

– В Баку хотя бы есть нефть, но зачем им Сталинград? Этот город не имеет стратегической ценности, – сказал Паркер.

– Зато взятие Сталинграда позволит немцам прославиться и поднимет боевой дух, – вступила в разговор Алекс, – У них не получилось захватить Москву. На этом фоне взятие города, который носит имя Сталина, будет весьма эффектным.

– Довольно интересное предположение для человека, который ни разу не был на фронте, – заметил Эдди.

– О, я там побывала. Прожила несколько недель в женском полку.

– Женский полк? Не слышал о таком. – В голосе Паркера Алекс уловила насмешку. – И что же они делают? Пытаются соблазнить врага?

Алекс рассвирепела.

– У вас, парней, всегда только секс на уме, да? На самом деле они бомбят немцев по ночам. При этом летают без радио и парашютов. И что тогда можно сказать про Запад, если коммунисты питают к женщинам больше уважения, чем вы?

– Эй, полегче, – Паркер поднял руку в знак примирения. – Я просто пошутил. Я уже оценил выносливость русских женщин после знакомства с ними, если вы понимаете, о чем я.

Алекс отвернулась и стала смотреть на истерзанный войной пейзаж. Неужели в ближайшие несколько недель эти парни будут ей единственной компанией? Внезапно ей захотелось снова поговорить с Евой Бершанской и Мариной Расковой. Алекс вспомнила их спокойные беседы без гонора, без претензий. Интересно, сколько еще могла бы она почерпнуть у них о русских людях и войне?