Текст книги "Сильнее"

Джефф Бауман
Сильнее

Jeff Bauman

STRONGER

Перевод с английского А. В. Козырева

STRONGER © Text Copyright 2014 JB

Liege LLC

© Козырев А. В., перевод на русский язык, 2018

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2018

Бомба
15 апреля, 2013 года

Я точно знаю, когда поменялась моя жизнь: в момент, когда я увидел лицо Тамерлана Царнаева. Это было в 14:48 15 апреля 2013 года – за минуту до самого нашумевшего террористического акта на территории Соединенных Штатов после событий и сентября – и он стоял прямо передо мной.

Мы были в половине квартала от финишной линии Бостонского марафона, двое из полумиллионной толпы. Марафон был знаменательным событием на День патриота, особый бостонский праздник, посвященный конным набегам Пола Ревира и борьбе местных ополченцев в первой битве Американской революции 19 апреля 1775 года. День патриота также знаменует неофициальное начало весны в городе, известном своими жесткими зимами, поэтому половина города взяла выходной и каждому хотелось выйти на улицу. Традиционно домашняя игра Ред Соке началась в п: оо, совпадая с последней стартующей группой марафона. К 14:30 бейсбольные фанаты начали перемещаться с Еки Вей на Бойлстон-стрит, увеличивая столпотворение на марафоне.

Я пришел на полчаса раньше с моими друзьями Реми и Мишель, чтобы поболеть за свою девушку, Эрин Харли. Уже тогда тротуары были забиты на десять шагов вперед, а рестораны были заполнены людьми в экипировке Ред Соке и в рубашках Бостона. Лучшие бегуны, которые квалифицировались в первую стартовую группу, уже несколько часов как финишировали, но бегуны продолжали появляться, а толпа продолжала расти. Большинство из этих людей, включая Эрин, совершали благотворительный забег. Они были непрофессиональными бегунами, теми, кто нуждался и заслуживал поддержки. Куда бы я ни посмотрел, люди выкрикивали слова поддержки и хлопали, кричали, чтобы те не сдавались, что финишная линия совсем рядом, что они уже почти сделали это.

И тут я увидел Царнаева.

Я не знаю, как он оказался рядом со мной. Я лишь помню, как оглянулся через правое плечо и увидел его. Он стоял рядом, может в шаге от меня, и с ним было что-то не так. На нем были солнечные очки и белая бейсболка со сдвинутым на лоб козырьком, а также куртка с капюшоном, которая выглядела слишком жаркой даже для такого прохладного дня. Но что меня поразило больше всего, так это его поведение. Все болели и смотрели за гонкой. Все веселились. За исключением этого парня. Он был один, и ему не было весело.

Он хмурился.

Он повернулся ко мне. Я не мог видеть его глаз из-за солнечных очков, но я знал, что он уставился на меня. Сейчас я понимаю, что он намеревался убить меня: он думал, что меньше чем через минуту я буду уже мертв, – но на его лице не было никаких эмоций. Никаких сомнений. Никаких сожалений. Он был тверд как камень.

Мы смотрели друг на друга восемь, может, десять секунд, затем моя подруга Мишель сказала что-то, и я повернулся к ней. Наша подруга Реми двигалась к финишной линии в попытке занять более удобное место. Я собирался предложить Мишель присоединиться к ней. Так сильно меня беспокоил этот парень.

Но я не сделал этого. А когда обернулся снова, его уже не было.

Слава богу, подумал я…

Пока не заметил его рюкзак. Он стоял на земле около моей ноги. Я почувствовал приступ страха, в моей голове закрутилось это старое предупреждение в аэропортах: «Не оставляйте вещи без присмотра. Докладывайте о подозрительных предметах». Я оглянулся в надежде отыскать того парня.

И тут я услышал это. Взрыв. Не такой, как в фильмах, не большой взрыв, а три хлопка, один за другим.

После этого не было тумана. Я помню все довольно четко. Психиатр в госпитале позже сказал мне, что мой мозг «подсветился», что в момент, когда взорвалась бомба, мой мозг перешел в режим повышенной возбудимости, поэтому, хоть мои воспоминания разбились на сотни кусочков, все эти кусочки я помню отчетливо.

Я помню, как открыл глаза и увидел дым. Я понимал, что лежу на земле и смотрю в небо.

Я помню, как женщина, вся в крови, переступила через меня. Затем остальные, бегущие во всех направлениях.

На земле была кровь. Куски плоти. И жара. Была невыносимая жара. Пахло так, будто это был пикник в аду.

Что-то случилось, подумал я. Что-то пошло не так.

Я сел. Мишель лежала на спине в нескольких шагах, ограждение беговой дорожки обрушилось на нее. Я видел кость через дыру на ее голени.

Это нехорошо, подумал я.

Мы встретились взглядом. Она поползла ко мне, а я стал ползти к ней. Затем она посмотрела на мои ноги и остановилась, ее глаза покрылись слезами.

Я посмотрел вниз. Ниже колен не было ничего. Я сидел в луже, полной крови – моей крови, – а мои голени исчезли.

Я осмотрелся. Кровь была повсюду. Части тела были повсюду, и не только мои.

Это не был несчастный случай, подумал я. Он сделал это с нами. Этот ублюдок сделал это с нами.

Затем я услышал второй взрыв, где-то поодаль. Прошло лишь двенадцать секунд с момента первого взрыва.

Это война, подумал я. За ним отправятся в погоню. Будут стрелять. До меня не смогут добраться.

Я лег.

Я подумал, что сейчас умру, и понял, что мне все равно. Я прожил короткую жизнь, только двадцать семь лет, но хорошую жизнь. Я был согласен уйти в мир иной.

Затем хирург неотложной помощи по имени Аллен Пантер, который смотрел за забегом на другой стороне улицы, появился надо мной. Он пробился через ограждения из обломков, где исчезли мои ноги, выкрикивая рабочим тоном:

– Достаньте рубашки! – Он кричал через плечо. – Достаньте куртки! Шнурки! Что-нибудь! У людей течет кровь!

– Отойди от меня, – сказал я.

Он сказал мне успокоиться, но я был спокоен. Я был абсолютно спокоен, а этот парень просто выводил меня из себя.

– Помоги кому-нибудь другому! – закричал я, отталкивая его. – Помоги моему другу!

Он окунул руку в мою кровь и нарисовал красную «К» на моем лбу. Я помню это очень точно. Я думал, это значит «критическое».

Затем он ушел, выкрикивая приказы на ходу. В ушах звенело, но я все равно слушал его выкрики.

Я видел, как женщина лежала неподвижно с открытыми глазами.

Я видел, как какой-то мужчина в желтой ковбойской шляпе убрал ограждение с Мишель, затем повернулся ко мне. Следующее, что я помню, это как он стянул мою рубашку и накрутил ее на руку. Он поднял меня с земли одной рукой, развернулся и кинул на инвалидную коляску, предназначенную для бегунов, слишком уставших, чтобы ходить после завершения забега.

Когда я очутился в кресле, по мне прошелся электрический разряд. Это было похоже на момент в Криминальном Чтиве, когда Джон Траволта ввел адреналин в сердце Умы Турман. Мое тело ожило, и я подумал: «Не сейчас, Джефф. Этому ублюдку не сломить тебя».

– Я справлюсь, – сказал я себе.

– Да, приятель, – ответил мужчина в ковбойской шляпе, бегущий рядом с моей коляской – Все верно. Ты справишься.

Меня провезли мимо медицинской палатки. Люди кричали нам остановиться.

– Нет! – ответил мужчина, не замедляясь. – Мы направляемся в больницу.

Жгут на моей правой ноге ослаб. Он застрял в колесе и оторвался, но вдруг появился еще один мужчина. Они вдвоем держали мою правую ногу и сдавливали ее, чтобы остановить кровотечение. Я наклонился и вцепился в левую ногу, чтобы проделать то же самое. Среди суматохи появился фотограф. Он встал на колено, пока мы проезжали, и делал снимки.

Я подумал: что он делает?

Мы пересекли финишную черту Бостонского Марафона. Я увидел баннер, когда меня поднимали из инвалидного кресла и грузили в «скорую помощь».

– Кто вы? – спросила женщина. – Как вас зовут?

– Меня зовут Бауман, – сказал я, когда они привязывали меня. – Джефф Бауман.

– А вы Бауман? – крикнула женщина мужчине в ковбойской шляпе.

– Что? Вы Бауман?

– Нет, – сказал он. – Я не его брат.

После этого мы уехали вверх по Бойлстон-стрит по направлению к Бостонскому медицинскому центру. Все это время медики работали над моими ногами.

– Я знаю, что произошло, – сказал я.

Медики засуетились, они в первый раз взглянули мне в лицо.

– Он в сознании, – крикнул доктор кому-то с переднего сиденья. – Этот парень еще в сознании.

– Это была бомба, – сказал я.

– Вы уверены?

– Да. Это была бомба.

– Откуда вы знаете?

– Я видел парня. Я знаю, кто сделал это.

Я потерял сознание на секунду, может две, затем очнулся. «Не делай этого, Джефф, – сказал я себе. – Будь начеку».

Я помню все. Оборудование, навешенное на меня в «скорой». Санитаров, ожидавших нас, когда мы приехали. Я помню, как мы мчались по коридору и как полицейский в униформе бежал рядом со мной.

Я знаю, кто сделал это, пытался я сказать ему. Я знаю. Я знаю. И я хотел, чтобы еще хоть кто-то знал, просто на всякий случай. Но я не мог остановить его. Я не мог заставить хоть кого-нибудь себя слушать.

– Лежи спокойно, – продолжали они, – лежи и не беспокойся.

И вот я оказался на операционном столе. Десять или двенадцать человек стояли надо мной. Вот тут я начал паниковать. Я видел много больниц по телевизору и в фильмах. Мне не нравятся больницы.

– Дайте мне наркоз, – закричал я. – Я в сознании. Дайте мне наркоз!

Надо мной нависло чье-то лицо. Это был молодой парень. Он был похож на майора Винтерса из Братьев по оружию.

– Не беспокойся, – сказал он, – мы о тебе позаботимся.

И это было правдой. Каждый позаботился обо мне в тот день. Они спасли мою жизнь. Они герои, потому что они дали мне возможность. Они дали мне шанс доказать, что я – что мы – лучше трусов с бомбами. Что мы не сломлены. И что мы не боимся.

Мы сильнее.

До этого

1

Челмсфорд, Массачусетс, находится в двадцати четырех милях от Бостона, около производственного города Лоуэлл. Сюда часто ездят на работу из Бостона, но некоторые, я полагаю, приходят, чтобы окунуться в историю. Челмсфорд был центром текстильной промышленности в начале XIX века. В северной части города торговые центры, и апартаменты построили на месте старых мельниц. Центр города окружен старыми деревянными зданиями: Центральная баптистская церковь, Центр искусства Челмсфорда и Первая приходская унитарная универсалистская церковь, построенная в 1660 году и реконструированная в 1842-м. Люди здесь очень приветливые. Поблизости расположено небольшое здание школы (построенное в 1802 году) и Мидлсекский дом у реки (1832 год). Кладбище (1655 год) находится между центром города и торговым центром, в котором находится любимая мной и Бетруччи кофейня «Ява Рум».

Конечно, я не застал старые мельницы, деревянные церкви или реку Меримак, которая использовалась для функционирования мельниц, поскольку живу я тут с 1989 года. Я больше знаком с «Зести Пицца», лучшей пиццерией в городе. Или с «У Салли», около школы, где продавалось лучшее мороженое. «Брикхаус», бар с отличными сэндвичами, напротив унитарной церкви, где все тебе рады, если ты, конечно, фанат Ред Соке. И конечно, «Китайская американская кухня Гонконга», чья огромная неоновая вывеска возвышается над парковкой на Рэдисон. «Гонконг» был любимым местом моей тети Джен. Она заходила сюда с шестнадцати лет, и это довольно старое место никак не изменилось с 70-х. Тут можно заказать яичные роллы, но известен «Гонконг» своим танцполом и май-тай. Я думаю, в каждом пригородном городке Бостона найдется похожее место.

Признаю, я раньше ходил в «Гонконг» со своей тетей Джен и Большим Ди (мой двоюродный брат Дерек). Это традиция в Челмсфорде. Одной ночью, где-то за год до взрыва, бармен Винни, китаец, который работал в «Гонконге» каждую ночь начиная с 1982 года, показал пальцем на одного из моих друзей из старшей школы. «Он не вернется», – сказал Винни.

Я подумал, может и мне тоже пора покинуть это место.

Не то чтобы мне не нравилась моя жизнь. Все с точностью до наоборот. Я обожал свою жизнь, хоть она и не была слишком легкой. Я родился на юге Джерси, около Филадельфии, но мои родители развелись, когда мне было два года. Они разошлись не по-доброму. Мама, злая и с разбитым сердцем, уехала домой, чтобы быть ближе к семье, но ей было тяжело, особенно в плане денег, как и большинству одиноких матерей. Она работала в две смены официанткой. Она выполняла грязную работу. Она много беспокоилась: обо мне, о всех тех часах, что она проводила вдали от меня, о нашем будущем. Мы сменили четыре или пять квартир по мере того, как я рос; и каждый месяц мама беспокоилась об арендной плате.

Она любила выпить. Некоторые в семье хотели придать этому какой-то смысл, мол, ей нужно было выпить, чтобы снять напряжение, но я всегда видел в этом только одно: мама любила выпить. Днем никогда, но по ночам постоянно. Иногда, когда она выходила погулять со своей младшей сестрой, тетей Джен, или когда проводила время с друзьями. А иногда она сидела дома одна. Что я могу сказать об этом? Я ее ребенок. Я не могу сказать что-то еще.

Мой отец, Большой Джефф, оставил след в моей жизни. Он боролся за право на встречи со мной. Когда мне было девять, он переехал в Конкорд, Нью-Гэмпшир, в полутора часах от Челмсфорда, чтобы быть ближе ко мне. Он женился на своей пассии из старшей школы после развода и завел новую семью: две приемные дочери и еще два сына. Летом я неделями бывал с ним и всегда старался попасть туда, когда мои сводные братья, Крис и Алан, играли в хоккей. Я никогда не забуду жену моего отца, Большую Чиллу, которая брала меня собирать клубнику. Она всегда была добра.

Но именно мама вместе со своими братьями и сестрами воспитала меня. Самым запоминающимся было Рождество в доме ее отца, где рекой лилось вино. Когда умер дедушка, брат мамы, дядя Боб, забрал меня и маму к себе на полтора года, а ее сестры, тетя Карен и тетя Джен, разрешали мне жить какое-то время у них, когда я был в старшей школе. Тетя Джен была на шестнадцать лет старше меня и вела себя со мной как старшая сестра. Она всегда брала меня и Большого Ди за покупками, в кинотеатр или, когда я стал постарше, в этот ужасный «Гонконг».

Мы очень сдружились. Это действительно было так. Мы всегда устраивали семейное барбекю или вечеринки по случаю дня рождения. Если мы порой ссорились, всегда находилась игра Ред Соке, Патриотов, Селтикса или Брюинс, которую можно было посмотреть по телевизору, сесть рядом и вместе обсудить происходящее.

У дяди Боба даже какое-то время были абонементы на игры Ред Соке, задолго до того, как все стали их фанатами. Он дал мне и Большому Ди билеты на четвертую игру чемпионата американской лиги 2004 года. Это была та ночь, когда Ред Соке, проигравшие три гейма в одни ворота Нью Йорк Янкиз – ни одна команда еще не отыгрывала отставание в три гейма в плей-оф в бейсболе, – прервала восьмидесятишестилетнюю серию неудач. Мы были на верхних рядах, но когда Ред Соке начал проигрывать в последнем иннинге, все, кто находился перед нами на трибунах, начали уходить, поэтому мы придвинулись ближе. Мы продолжали двигаться все ближе и ближе, пока не оказались прямо около поля. Мы находились чуть ли не на поле к концу девятого иннинга, когда Дейв Робертс взял вторую базу.

Мне было семнадцать, Большому Ди было шестнадцать. Я не жил в роскоши, честно говоря, но что еще тебе нужно, когда Ред Соке вырывает последний иннинг у команды, где играет лучший игрок в истории бейсбола, Мариано Ривера, и ты находишься там? Ты там. В нескольких шагах от происходящего.

Я поступил в Мидлсекский общественный колледж в следующем году, но не закончил его. В результате я устроился работать в компанию дяди Боба. Он ни с кем не любезничал и часто выходил за рамки нормальных рабочих отношений, но был чертовски умен. Он построил свой бизнес по укладке материалов из ничего. Большой Ди и я были шутниками в семье, всегда находясь немного в стороне от семейных дел, наблюдая и подшучивая. Мы научились этому у дяди Боба, который и пяти минут не мог прожить, чтобы не подколоть кого-нибудь, и чаще всего доставалось тете Джен.

Пытаясь не смеяться, тетя Джен говорила:

– Дайте Джеффу тако, и он будет счастлив. Этому парню много не надо.

– Если только это тако было сделано не тобой, – смеялся дядя Боб.

– Да, по сравнению с твоей едой стряпня из «Гонконга» еще ничего, тетя Джен, – отвечал я

– Я бы там не стал есть, даже если бы мне за это заплатили, – добавлял Большой Ди.

– Я бы даже не зашел туда до десяти часов.

– Ничего хорошего не происходит в Гонконге после десяти часов.

– Это время тети Джен.

Я любил дядю Боба – он был мне как отец, – но я не хотел работать в семейном бизнесе. Я хотел сделать собственную карьеру. Поэтому спустя несколько лет я вернулся в колледж при Массачусетстком университете Лоуэлла. В основном я посещал математические и технические предметы, надеясь стать инженером. Инженеры могут зарабатывать $70 000 в год.

Из этого тоже ничего не получилось. Я брал студенческий кредит, чтобы покрыть большинство своих расходов, но когда задолженность достигла $900, я не смог поступить на новый семестр.

У меня не было $900. В тот момент своей жизни я и представить не мог, что у меня когда-нибудь будет 900$, мама и папа тоже думали так. Но мама всегда учила меня рассчитывать только на себя: «Ты можешь взять что-то у людей, которые любят тебя, но никогда ничего не проси». И вот я начал работать на полставки в гастрономе в Костко. Я подумал, что пропущу семестр, поработаю в Костко и посмотрю, смогу ли скопить $900.

Три года спустя я все еще работал в супермаркете Костко. Я знал, что не мог рассчитывать сделать здесь карьеру, но тем не менее мне нравилось тут работать…

Работа была легкой, в основном я заготавливал и складировал ящики с едой, и мне нравились мои коллеги, начиная с моего руководителя Майи заканчивая Танком Кеви, менеджером магазина. Кевин Хорст был около шести с половиной футов ростом (195 см) и весил около 180 фунтов (примерно 82 кг). Он был в великолепной физической форме. Я не был хорошо знаком с Кевином, потому что он управлял почти двумя сотнями работников, но я знал, что ты не сможешь взять и листик салата, чтобы он не заметил.

Мне никак не удавалось скопить $900 на колледж. Я работал в Костко сорок часов в неделю – стандартный график в розничной торговле – и зарабатывал меньше $16 000 в год. Я делил комнату с Салли, моим лучшим другом с третьего класса, и его девушкой, Джилл, и едва сводил концы с концами. Затем Салли и Джилл расстались, мы вдвоем не могли позволить себе квартиру, поэтому я вернулся к маме.

Этот переезд не стал каким-то значимым событием в моей жизни. Он дался мне легко. Из-за моего детства я никогда сильно не привязывался к какому-то месту и никогда не наживал какого-то имущества. Даже в двадцать шесть лет у меня не было компьютера. У меня не было ничего за душой, кроме мобильного телефона, чека на $ 100 на покупку гитары, который бабушка подарила мне на восемнадцатилетние, и двадцатилетнего «фольксвагена-пассат». Каждую неделю я ездил час до Конкорда, Нью-Гэмпшир, чтобы навестить отца. Он занимался починкой трансмиссий в фирме ААМСО, и они позволяли ему использовать мастерскую после закрытия. Только так мы могли удерживать мое старое корыто на плаву.

Это была замечательная жизнь. Замечательная, замечательная жизнь. Я был счастлив. У меня были машина, комната и достаточно денег для спонтанного путешествия в Бостон. У меня было несколько друзей из старшей школы, поэтому я гулял каждый вечер, пока мама не приходила с вечерней смены. И так как у меня ничего не было, никто меня ни о чем не просил. Мне было позволено быть тем, кто я есть: тихим ребенком. Беспечным парнем. Парнем, который всегда хочет удостовериться, что у всех все хорошо. Я был молод. Я не знал, куда иду, но я точно знал, что не спешу.

Затем я встретил Эрин.

Это было в мае 2012-го, за одиннадцать месяцев до взрыва и спустя несколько недель, как я отрекся от «Гонконга» в тысяча сотый раз. Я и несколько моих друзей поехали в Бостон, чтобы посмотреть на выступление ALO, одной из моих любимых групп. После этого мы пошли на вечеринку к кому-то домой, и там была Эрин. С ней было легко находиться рядом. Она была интересной. Красивой. Мы быстро нашли общий язык. Она позже сказала, что я приятный человек.

Хотя не без доли сарказма.

Эрин жила в целом часе езды от Бостона, в Брайтоне. Это то место, где живут с момента окончания колледжа до того, как обзаведутся детьми. Путешествие было долгим. Но после нашего первого свидания во Флэтбрэд Пицце в Сомервилле и фильма Прометей (стоит сказать, что это не самый романтический фильм) я понял что оно того стоило.

Эрин не была похожа на моих друзей в Челмсфорде. Она родилась в Алабаме, а выросла в Эймсбери, Массачусетс, в доме с солнечными батареями и дровяной печью. Она закончила Университет Лесли и колледж в Кембридже, где были в основном девочки. Там она встретила Мишель, девушку, с которой мы в будущем попадем в катастрофу. У Эрин была карьера. Она была программным координатором в анестезиологическом отделении в BWH, или просто «Бригаме», – Центральном женском госпитале. Она планировала продолжить обучение на степень магистра в администрации здравоохранения. Начальник хотел повысить ее, и Эрин нужна была лишь степень.

Наши графики совершенно не совпадали. Она работала по стандартному: с восьми до шести. Я обычно работал в вечернюю смену в Костко и не мог уйти до 20:30. Это означало, что я не доберусь до Брайтона до десяти. В десять Эрин уже ложилась спать: ей нужно было вставать в 6:30 на работу. Я еще и работал по выходным, поэтому мы часто неделями не видели друг друга.

Но мы выкручивались. Я оставался на ночь в Бостоне с Эрин и ее соседками по комнате: Реми, ее лучшей подругой детства, и Мишель, ее лучшей подругой из колледжа. У нас появились любимые бары и кофейни. Мы ездили в Вашингтон. Мы ездили на ночную поездку на рафтинг в Мэйн (а я мечтал об этом долгие годы). Когда магазин в конце квартала, где жила Эрин, переделали в забегаловку куриных крылышек навынос, я почувствовал, что это судьба.

– Она такая хорошая, – говорила мама каждый раз, когда Эрин оставалась в Челмсфорде.

И это было правдой. Эрин была хорошая. Она не бегает по вечеринкам, но дайте ей пару банок пива, и она взорвет танцпол. Я думаю, вы почувствуете себя неловко, если я скажу, что она была сексуальной, да? Но это так. Эрин заставляет воспринимать слово «сексуальная» в хорошем смысле. Но она предпочитала приготовленный дома обед и тихую, спокойную жизнь.

Когда наши отношения стали более бурными, я пригласил Эрин на вечеринку в честь дня рождения моего племянника Коула. Это было знаменательное событие, потому что день рождения Коула летом и на него собирались все родственники. Тетя Джен была уже в возрасте, когда родила Коула – она была третьей женой дяди Дейла, она избаловала его. Даже она сама это признает. На его день рождения весь дом стоит на ушах, заказывают барбекю и приглашают всех. На дне рождения Коула обычно присутствует около восьмидесяти человек, большинство из них родственники.

К счастью, я работал в Костко в ту субботу, поэтому у Эрин и у меня было оправдание для солидного опоздания. Это была как-никак первая девушка, которую я собирался представить всей семье. Мне не приходилось делать этого раньше.

– Замечательная девушка, – сказал дядя Боб с непривычной для него серьезностью – Светлая голова на плечах.

Под этими словами он подразумевал что-то вроде: «У нее есть план. Ее ждет успех».

И он у нее был. Эрин закончила колледж. Она была успешна и собиралась стать еще более успешной в будущем. Она хотела, чтобы и у меня тоже все получилось. Она никогда не осуждала меня за то, что я не зарабатывал много денег и жил с мамой. Ей было все равно.

И она верила в меня. Она хотела, чтобы я закончил колледж. Она считала, что из меня может выйти хороший инженер.

– Может быть, в следующем году, – сказал я ей. – Когда ты пойдешь на повышение квалификации, я пойду в колледж. Мы сможем учиться вместе.

Я действительно хотел этого, кроме, наверное, учебы. Я годами говорил маме, что вернусь в колледж, но Эрин заставила меня посмотреть на это как на что-то, что нельзя пустить на ветер. Если мы собираемся жить вместе, это было то, что я должен был сделать.

В какой-то момент той зимой мы начали отдаляться друг от друга. Может быть, я испугался, я не знаю, но я начал пропускать поездки к ней в Бостон. Спустя шесть месяцев я сказал себе, что устал кататься. Я готовил курицу и ребрышки весь день в Костко. Я помогал клиентам. Я хотел отправиться домой после смены и расслабиться. Поиграть на гитаре в комнате. Посмотреть игру Бостон Брюинс с Салли и Большим Ди.

Эрин была разочарована, но я продолжал пропускать свидания.

– Я изменила свои планы, чтобы побыть с тобой, – говорила она.

– Извини, – отвечал я. – Я устал.

Мы говорили о том, чтобы жить вместе и не кататься друг к другу, но это предполагало, что мне нужно уйти с работы. Но из этого ничего не вышло.

– Ты не держишь слово, – говорила Эрин.

Это не была жалоба. Это была констатация факта.

– Ты должен делать то, что пообещал, – говорила она мне. – Если обещаешь, ты должен приехать.

Для Эрин это много значило. Она всегда все планировала. Ей нравилась рутина. Она всегда занималась бегом и той зимой тренировалась для Бостонского марафона. Для Бригама и женщин этого города было важным обновить отделение интенсивной терапии новорожденных, поэтому группа из госпиталя приняла решение устроить благотворительный забег и попытаться собрать деньги.

– Мне нравится помогать, – сказала она. Но это также значило меньше времени проводить вместе.

В то Рождество я купил Эрин неплохой фотоаппарат в Костко. Несколько недель спустя я купил себе гитару. Это была электроакустическая Yamaha по скидке в Гитарном центре за $200, и я не мог устоять. Это была выгодная покупка.

Я всегда любил играть на гитаре. Никогда серьезно не занимался. Я просто нахожу процесс игры расслабляющим. Я часто играл с моим сводным братом Крисом на заднем дворе дома моего отца в Конкорде, Нью-Гэмпшир, или сидел в комнате и работал над песнями. Я знал нескольких ребят, которые играли в клубах в центре Лоуэлла, поэтому я стал ходить туда на открытые микрофоны с моим другом Блэром. Я не играл, только слушал. Блэр часто орал на группы. Мы выпивали по несколько бутылок пива, а иногда и немного больше, чем несколько. Я никогда не увлекался наркотиками или каким-то другим видом алкоголя, мне нравится только пиво.

– Замечательно, конечно, гулять и веселиться со своими друзьями, – говорила Эрин. – Я не хочу, чтобы ты прекращал это делать. Но ведь нужно знать меру.

Она была права. Когда я только начал пропускать поездки в Бостон, я просто уставал на работе. Теперь же я пропускал поездки к Эрин, чтобы выпить и послушать музыку с Блэром.

– Я не могу, – сказал я ему в следующий раз, когда он позвонил. – У меня планы.

Но… Я не знаю. Этого было недостаточно. Мы с Эрин хорошо проводили время, но этого было недостаточно. Я продолжал все портить. Я помню тот день в феврале, конец зимы, когда ехал домой к отцу в Нью-Гэмпшир и вошел в дверь с традиционной упаковкой из двенадцати банок в руке.

– Как дела, Большая Чилла?

Она с первого взгляда поняла, что что-то произошло.

– Где Эрин?

– А… мы расстались.

– Что случилось?

– Я нарушил слишком много обещаний.

Я не люблю говорить о личном, поэтому ограничился этими словами и повторял их снова и снова, когда кто-то из семьи меня спрашивал. Мы расстались. Я позвонил Эрин два дня спустя. Я сказал, что люблю ее. Она сказала, что этого недостаточно.

Я не видел ее до 29 марта. Это был день ее благотворительного марафонского забега. Мы встретились в «Сисси Кей’с», баре в Брайтоне. Мы много говорили о забеге, и она работала над этим месяцами, поэтому я знал, что это важно для нее. Это была причина, по которой я пришел – поддержать ее. Я даже привел Большого Ди и тетю Джен. Были танцы. Как я мог не привести тетю Джен?

Я не понимал, насколько сильно я хотел быть там, пока не увидел Эрин. Она не ожидала увидеть меня, но улыбнулась, как только вошла внутрь. Я понял, что она хотела, чтобы я был там, и в этот момент я понял, что единственное место, где я хотел быть, – рядом с ней.

Я не помню наш разговор. Когда она спросила, зачем я пришел, я думаю, что я просто сказал: «Я же сказал, что приду».

С вечеринки мы ушли вместе.

Две недели спустя Эрин разбудила меня в пять утра. Это был понедельник, 15 апреля 2013 года, День патриота и день Бостонского марафона. Как и планировалось, я отвез Эрин в Хопкинтон, где автобусы собирали бегунов и отвозили к линии старта. Это было за несколько часов до первой группы марафонцев, тех, что были на инвалидных колясках. Они стартовали в 9:40. Эрин была в третьей группе, которая стартовала в 10:40, но помимо нее было еще около двадцати тысяч бегунов, толпящихся вокруг и готовых к старту.

– Даже не смей не победить, – сказал я ей в шутку и поцеловал на прощание.

Она засмеялась. Потом я вернулся в ее квартиру и лег в постель.

Я снова увидел ее в 13:30, около 18-й мили в Ньютоне. Мы вместе с Реми и Мишель сказали ей искать нас там, у подножия Хартбрейк Хилл, сложнейшего подъема забега. У меня был плакат с надписью: «Беги, Эрин, беги!».

Мы протолкнулись сквозь толпу, стоящую по обе стороны улицы, пока не смогли увидеть пробегающий людской поток. На пожарной станции вниз на квартал выступала группа, а люди танцевали и веселились. Два солдата с рюкзаками прошли мимо, собирая деньги для ветеранов. Еще один парень пробежал в костюме гамбургера; я понятия не имею зачем. Я еще ни разу не был на марафоне. Я видел его по телевизору, но никогда не был в толпе. Оказавшись там, я понял, насколько волнующим было это событие. Этому забегу насчитывалось 137 лет, это самый старый, проводящийся на постоянной основе марафон в мире. Он был длинным и был нашим. Нашим праздником. Нашей традицией. Нашей гордостью. Это было не просто спортивное мероприятие, я осознал это; это был праздник. Зима кончилась, это был прекрасный день, и все были оживлены и танцевали.

Признаться честно, мы с Мишель и Реми настолько увлеклись, что чуть не пропустили Эрин. Мы заметили ее как раз в тот момент, когда она пробегала мимо нас, и мы побежали за ней, выкрикивая ее имя. Она развернулась к нам, и мы обнялись всей компанией, она улыбалась, хотя была очень вымотана.

– Увидимся на финишной черте, – сказал я и поцеловал ее на бегу.

Эрин кивнула:

– Я буду там.

И после этого она убежала вверх по склону Харт-брейк Хилл. Все выглядело таким обычным в то время. Мне кажется, именно так себя чувствуешь перед тем, как неудача или случай изменит твою жизнь.