Текст книги "Стена"

На сей раз Хью и Льюис не стали останавливаться в Лагере-четыре. Льюиса это не на шутку расстроило. Согласившись поселиться в домике, он испытывал чувство, будто совершил предательство, но Рэйчел не оставила ему выбора. Она сказала, что отдала Лагерю-четыре всю возможную дань еще в юности, когда столько раз ночевала на земле в дырявых палатках. Или они снимут комнату, или она останется дома. Когда Льюис пожаловался на это, Хью сказал, что целиком и полностью находится на стороне Рэйчел.

«Лучше ограничиться теми мучениями, без которых не обойтись на стене».

Хью был очень счастлив, что до начала восхождения у него будет собственный туалет, душ и кровать с простынями и подушкой. А также его собственный арендованный автомобиль, собственный вход и собственный выход. Дружба дружбой, но Хью давно уже перерос ту разновидность товарищества, которая некогда поддерживала их в поездках зайцами на товарных поездах из Денвера, в путешествиях автостопом сквозь ураганы и штормы и в доводящих до клаустрофобии и других нервных расстройств пробегах через пустыни Юты и Невады на принадлежащем Хью «фольксвагене-жуке».

Хью извлек маленькую толстую книжечку в кожаном переплете. Льюис называл ее библией. На своих страницах, заполненных нарисованными от руки картами, топографическими кроками и примечаниями к ним, она содержала полный свод приключений, которые хозяин книжки перенес за свою жизнь. Сейчас Хью открыл ее почти в самом начале, на странице, озаглавленной начертанным аккуратными буквами словом «Анасази». Линии, заштрихованные пятна, точки и цифры являли собой составляющие их предстоящего восхождения.

Льюис взял «библию» у него из рук, как свою собственность, и положил, раскрытую, рядом с фотографией. Острием крохотной пластмассовой шпажки, вынутой из ломтика лайма, он принялся с высочайшей точностью указывать на снимке точки, соответствующие топографической разметке с кроков Хью. Сейчас его можно было принять за слегка слабоумного пятидесятишестилетнего дядьку, протыкающего игрушечным оружием карту сокровищ.

– Помнишь ту расширяющуюся рыхлую полосу на девятом откосе? Как, по-твоему, она нам подойдет? Ладно, зеркала, можно сказать, не осталось. Оно потихоньку смылось, когда никто не смотрел. Там теперь обалденная лестница. Проходит через все зеркало. Мы на этом выиграем не один час. Мне сказали, что теперь этот участок можно пройти за один день, без ночевки.

– Меня это устраивает, – сказал Хью.

Острие шпаги чуть заметно продвинулось вперед.

– А заросшая трещина на двадцатой отметке, где мы лезли на ножевых крючьях? Теперь там используют трехдюймовые клинья.

Хью слушал его, не пытаясь вставить ни единого слова. Возможно, как скалолаз, он сейчас далеко не цыпленок, но он не желал ничего принимать за данность, пока не пощупает собственными руками: ни «обалденную» лестницу, ни расширившуюся трещину на двадцатой отметке, ни саму вершину. Анасази изменилась, и они тоже изменились. В молодости он исследовал горы, реки и пустыни, используя чужие карты и опираясь на знания предшественников. Но бывают моменты, когда общепринятая мудрость теряет свое значение. И тогда ты должен чертить свои собственные карты, устанавливать свои собственные правила и прокладывать свой собственный путь.

Между тем Льюис продолжал прокладывать кончиком шпажки их маршрут, точка за точкой, описывая подробности, которые они обсудили добрый десяток раз, сжигая нервную энергию, а ее оставалось не так уж много (в чем ни один из них не желал признаваться даже самому себе). Хью не останавливал его. Льюису было необходимо еще раз пересказать описание маршрута, точно так же, как ему самому позарез требовалось затащить на промежуточный лагерь запас воды.

Хью сидел спиной к двери. Когда вошел новый клиент, он почувствовал на шее дуновение вечернего холодка. Бармен выпрямился над стойкой. Льюис оторвал взгляд от нарисованной в записной книжке карты.

Хью повернулся, решив, что это, вероятно, явилась запаздывающая Рэйчел. Однако вместо нее он увидел мужчину раза в два моложе его самого, с длинными, прямыми, как солома, обесцвеченными солнцем волосами, широкой спиной и мощными предплечьями альпиниста. Тарзан в старых «левис». Чистый, опрятный, с торсом, обтянутым белой футболкой, обутый в сандалии «тева» поверх белых носков, он, несомненно, был местным. Хью мог безошибочно сказать это с первого же взгляда. Парень держался просто, без всякой рисовки, не пытался напустить на себя какую-нибудь видимость бравады.

– Эй! – негромко окликнул вошедшего бармен.

Ответа не последовало.

– Что-нибудь закажете? – спросил он уже более определенно.

Тарзан отрицательно мотнул головой.

– Позвольте предложить вам пива.

Мужчина ничего не сказал. Глядя прямо на Хью и Льюиса, он обогнул массивный камин (в нем не было ни огня, ни дров), украшенный барельефами со странными коренастыми фигурками лыжников в старом советском стиле.

– Хью Гласс? – произнес он.

– Это я, – ответил Хью.

Ни эмблемы на футболке, ни татуировок, ничего вызывающего или хотя бы броского. Напряжение, в котором пребывал парень, подчеркивали его по-голливудски синие глаза. Он был очень смуглым – той смуглотой, которая отличает чернорабочих, трудящихся под открытым небом. Единственным бледным местом, которое углядел Хью, была полоска под ремешком наручных часов. Причесывался парень, вероятно, только по утрам, во время бритья, а потом уж не затруднял себя уходом за внешностью.

– Огастин, – представился он. – Из КСС. Я добрался туда слишком поздно. Вы уже ушли.

Хью лишь сегодня впервые услышал эту аббревиатуру, но накрепко усвоил ее значение: контрольно-спасательная служба – наблюдение за альпинистами, их поиск и спасение.

– Вы рейнджер, – полуутвердительно сказал он.

– Нет, я из службы «Восемьдесят», – сказал мужчина. Он стоял перед столом, не выказывая видимых признаков агрессивности, но определенно без дружественного настроя. Льюис тоже ощутил это.

– Это что-то новенькое, – сказал он.

– В восьмидесятых годах администрация парка ходила по местным барам и набирала народ на тушение пожаров. Платили по часам. Название прижилось. Так нас называют до сих пор.

– Вы пожарный? – осведомился Льюис.

Хью тем временем успел сложить два и два, КСС и почасовую оплату.

– Вы альпинист-спасатель, – сказал он.

Огастин кивнул; нетрудно было заметить, что он весь напряжен, как часовая пружина.

– Мы, видите ли, пропустили восьмидесятые годы. И девяностые, – сказал Льюис. – Ну а в наше время таким парням, как вы, позволяли жить в Лагере-четыре круглый год. – Выдающееся положение: в спасатели всегда брали только лучших из лучших.

Имя Огастин пробудило в памяти Хью отзвук какого-то скандала или эпопеи. Но он слишком давно пребывал вне клана, не общался с людьми, для которых восхождение было главным делом жизни, более важным, чем сама жизнь.

Огастин решил взять быка за рога.

– Вы видели ее последним, – сказал он Хью.

Он не спросил о «ней». Очевидно, тело все еще искали. Но в тоне отчетливо слышались обвиняющие нотки.

– Я рассказал все, что знал, – ответил Хью. – Но согласен ответить и на ваши вопросы. Садитесь. – Он махнул рукой бармену, чтобы тот принес Огастину обещанное пиво.

– Я не собираюсь сидеть здесь, – сказал Огастин. – Просто хочу услышать все это прямо от вас.

– Да сядьте же, черт возьми.

Огастин опустился на табурет, но сохранял дистанцию между собой и двумя пожилыми мужчинами: скрестил руки на груди, не поставил локти на стол, не наклонился к собеседникам. Его настороженной бдительности мог бы, пожалуй, позавидовать и наемный убийца. Но Хью заметил, что его взгляд остановился на фотографии.

– Анасази, – пробормотал Огастин себе под нос.

И сразу эти люди стали более понятными для него.

Появилось пиво, а заодно и два стакана тоника, хотя его никто не заказывал. Бармен стиснул ладонью загривок Огастина – никаких грязных намеков, – убрал руку и скрылся из виду. Через минуту репортаж с турнира по гольфу прервался, звук стих и экраны почернели. Им дали возможность поговорить спокойно.

– Чем я могу вам помочь? – спросил Хью.

Он искренне надеялся, что Огастин явился сюда не для того, чтобы вербовать их в горноспасатели. Он успел здорово устать. Стать причастным к ее тайне ему пришлось лишь вследствие непредсказуемой аберрации. Добавить ему было совершенно нечего.

– Вы сказали, что у нее были бусинки в волосах.

– Маленькие каменные бусинки. – Хью показал пальцами размер. – Из бирюзы, нефрита и агата. Очень миленькие.

– Но вы сказали, что она была шатенкой.

– Совершенно верно.

– Не блондинка? Может быть, волосы были испачканы кровью? – Огастин держал спину все так же прямо, но в тоне угадывалась сильная растерянность.

«Надежда, – сказал себе Хью. – Этот человек рассчитывает обрести надежду».

– Шатенка. Светлая шатенка, – сказал Хью. – Хотя не знаю, может быть, темная блондинка.

Огастин собрался с силами. Он отказался от надежды.

– Какого цвета были у нее глаза?

– Я не смотрел. Не хотелось.

– Какого роста она была?

– Она лежала на спине. – Плоского роста, черт возьми.

– Во что она была обута?

– Вы имеете в виду – какой фирмы? Не могу сказать ничего определенного. На ней были эти современные тапочки для лазания. Ну, знаете, такие… – Один торчал пяткой вперед. Хью изгнал это зрелище из своего сознания.

Его слова, совершенно определенно, убили Огастина.

– У нее были серьги?

– Серебряные колечки, штук пять. Здесь, по краю уха. Они были очень хорошо заметны. Я решил, что это модно.

– В обоих ушах?

Хью попытался восстановить в памяти вторую сторону ее тела.

– Я не знаю, – честно сказал он.

– Вы видели их только в одном ухе, – заявил Огастин, слегка повысив голос.

– Не помню.

– Но вы сказали, что они были очень заметны. Вы не могли не заметить их.

– По правде говоря, я сейчас пытаюсь вспомнить, было ли у нее второе ухо. Она падала сквозь кроны деревьев, и вторая сторона ее тела представляла собой очень неприятное зрелище.

Огастин уставился на него остановившимся взглядом.

– Послушайте, – сказал Хью, – совершенно ясно, что вы знакомы с этими девушками.

Было бы странно, если он их не знал. Долина представляла собой замкнутый и объединенный крепкими узами мир; особенно это относилось к сообществу восходителей, образовывавших нечто вроде племенных союзов всюду, где ему приходилось бывать, хоть в гималайской Солу-Кхумбу, хоть в Аппалачах.

Огастин выпятил челюсть.

– Скажите мне, как я могу помочь вам узнать ее имя, – сказал Хью. – Продолжайте задавать мне вопросы. Возможно, в конце концов что-нибудь прояснится.

– Вы только скажите: это была она? – Огастин раскрыл бумажник и показал фотографию молодой женщины, буквально купавшейся в солнечном свете. Ее волосы были белыми от света. Огастин тоже присутствовал на фотографии и тоже казался прозрачным в этом сиянии. Он обнимал женщину за талию.

Хью следовало бы догадаться раньше. Женщина – или одна из женщин, участвовавших в восхождении на стену, – была его любовницей.

– Нет, – заявил Хью. – Это не она.

– Не обращайте внимания на волосы, – сказал Огастин. На его лице появилось одновременно и жалобное, и скептическое выражение. Он боялся, что Хью мог ошибиться. – Смотрите на ее лицо. Вы же видели ее лицо.

Чем пристальнее Хью всматривался в лицо на фотографии, тем сильнее таяла его уверенность. Сходство было, но ведь он мог вообразить его. Он пытался вспомнить лицо, которое накрыл брезентом, но черты смазывались и расплывались в его памяти. К тому же лицо на фотографии было поистине эфирным, как у женщины из сонного видения. Что, если он ошибается? Что, если это та самая женщина, которую он нашел в лесу?

– Вы не знаете, – твердо заявил Огастин.

– А кто, черт возьми, мог украсть тело? – сказал Льюис.

Хью начал было описывать дикаря, но Огастин прервал его.

– Джошуа, – сказал он. – Один из пещерных людей.

Рейнджеры использовали эти слова сегодня днем, они говорили о пещерных людях, как будто отшельник относился к какой-то редкой, вымирающей разновидности, был каким-то американским йети.

– Джошуа? – переспросил Льюис. Хью вскинул на него взгляд. – Он не мог когда-то служить в работниках по хозяйству? Это было тридцать лет назад, сынок. Настоящая скальная крыса. В него попала молния. Я думал, что он умер.

– Это случилось задолго до меня. Но он выжил, – подтвердил Огастин. – Все время возвращался сюда. Наконец администрация сдалась, и ему позволили остаться здесь – редкое проявление милосердия. С тех пор он живет в пещерах и звериных берлогах, питается отбросами, которые оставляют туристы, иногда ловит больную дичь, собирает орехи и ягоды. Когда говорит – не то проповедует, не то бредит. Мы до сих пор считали его безобидным.

– Кто-нибудь должен знать, где его можно найти, – сказал Льюис.

– А вы представляете, сколько у него может быть укрытий?

– Как насчет собак? – спросил Льюис. – Разве нельзя пустить собак по следу?

– Это не она, – сказал Хью. – Уверяю вас.

Впрочем, Огастин ему не поверил.

– Остальных удалось найти? – спросил Хью. Он хотел, чтобы Огастин сохранял достоинство или, по крайней мере, не сломался сейчас прямо перед ними. – Они шли втроем. Не могли же они все исчезнуть.

Конечно, они могли упасть – все три. Одна, стоявшая на страховке, могла ошибиться и отправить своих подруг в гибельный полет. Но рейнджеры тоже понимали это, и Хью своими глазами видел, как они искали повсюду, не забывая внимательно разглядывать верхушки деревьев.

– Мы звали их. Никаких признаков того, что там кто-то есть.

– Их найдут, – сказал Льюис.

– Я знаю, – отозвался Огастин.

Это было сказано без эмоций и являлось скорее данным самому себе обещанием позаботиться о мертвых и раненых. И продолжать надеяться.

5

Хью рассматривал их отражения в темном окне.

В ближайшие дни Эль-Кэп наверняка заставит их раскрыться и выяснить, осталось ли в каждом из них хоть что-нибудь или весь песок уже высыпался. Хью и Льюис пройдут испытание скалами. Огастин, вероятно, поцелует холодный лоб или руку – то, к чему еще будет возможно прикоснуться, – и начнет знакомство со скорбью – будет проходить самый трудный урок из всех возможных. И что бы ни случилось на стене или в прилегающем к ней лесу, им предстоит измениться. Каждый уйдет отсюда не таким, каким пришел. Эль-Кэп позаботится об этом.

И, пока Хью пристально глядел в темное стекло, в нем, как в зеркале, всплыло женское лицо. Льюис и Огастин даже не заметили, как с другой стороны окна к ним незаметно присоединился призрак. Его глаза неотрывно следили за Хью.

В первое мгновение, только-только возникнув из темноты, она могла оказаться какой угодно женщиной – старой или молодой, а возможно, просто бесплотным воплощением женщины. Когда же она приблизилась, ее черты стали обретать определенность. Бледность сменилась цветом. Губы оказались полными и красными. Хью показалось, что она движется прямо к нему, соблазнительная и опасная одновременно. Неужели он вообразил явление мертвой девушки? Подойдя вплотную, она вздернула подбородок, выпятила губы и приложила их к стеклу, недвусмысленно показав тем самым, что поцелуй предназначается Хью.<sup>[8]8
  Фамилия героя – Гласс (Glass) – пишется и читается так же, как и слово, обозначающее стекло и стакан (glass).


[Закрыть]</sup>

– Рэйчел, – пробормотал он.

Она постучала в окно, и двое мужчин, не видевших ее приближения, вскинули головы. Беззвучно рассмеявшись, она вновь исчезла в темноте и еще через минуту появилась в дверях. Мужчины поднялись на ноги, Льюис встал последним.

– Моя жена, – объяснил он Огастину.

Хью еще не видел ее такой – в джинсах, сшитых на заказ, и черном свитере, подчеркивавшем все выпуклости торса, с соразмерно и точно наложенной косметикой и широким шагом, заставлявшим предположить, что она ежедневно играет в теннис или занимается аэробикой. Ее красота смущала его. Она так сильно отличалась от той красоты, которую он помнил. Что поделать, прошло уже больше трех десятков лет.

Ничего не осталось от юной девушки, с удовольствием питавшейся гранолой, собиравшей волосы в конский хвост и повязывавшей лоб цветной банданой. Они с Энни были очень близкими подругами, их связывала готовность вести походную жизнь и переживать за своих парней, рискующих на скалах. Вчетвером, двумя парами, они объездили все Западное побережье от Байи до Ванкувера – тысячи миль.

– Наконец-то, – сказала она Хью и чмокнула его в губы. У него мелькнуло мимолетное ощущение, будто она тридцать лет только и ждала, когда ей удастся обнять его. Хью также удивился тому, насколько хорошо она сохранилась. Он был почти смущен. Льюис, глядя на него через плечо жены, улыбался от уха до уха. Она же отодвинула Хью на расстояние вытянутой руки, окинула взглядом с головы до ног и снова притянула к себе для второго, долгого и крепкого объятия. – Совсем не изменился.

Она была цыганской душой их содружества, всегда на ногах, глаза закрыты, руки воздеты к небесам, подвижная и неуловимая, как струйка дыма, казалось в любой миг готовая уплыть в просторы космоса. В те дни все было настолько новым, свежим и реальным: музыка, искусство плаката, цветы в волосах, комиксы о приключениях Конана, даже античные войны. Он помнил костры из плавника, подобранного на тихоокеанском побережье, дыхание океана под крупными яркими звездами.

Энни несравненно исполняла шедевры Дженис Джоплин,<sup>[9]9
  Джоплин, Дженис (1942–1969) – певица, одна из лучших белых исполнительниц классических и современных блюзов, а также музыки кантри.


[Закрыть]</sup> вкладывая душу в каждый звук, в каждую ноту. Хью разучил на своей гармонике несколько риффов<sup>[10]10
  Рифф – небольшая ритмическая фигура, часто служащая сопровождением к сольной импровизации (в джазе).


[Закрыть]</sup> Джона Майалла,<sup>[11]11
  Майалл, Джон – британский рок-музыкант, известный в 60-е гг.


[Закрыть]</sup> подходящих едва ли не на все случаи жизни. Льюис в девятнадцать лет с пеной у рта проповедовал взгляды ортодоксальных битников, утверждал, что искусство спонтанно и что скалолазание – это искусство. Между песнями он возносил хвалы своему драгоценному Гинзбергу,<sup>[12]12
  Гинзберг, Аллен (1926–1997) – поэт, один из лидеров поколения битников 50-х гг. и «контркультуры» 60-х гг., в частности, его можно считать одним из основателей движения хиппи.


[Закрыть]</sup> которого все остальные считали жирным волосатым старпером. Хью был всегда готов спорить с ним, как будто все это имело хоть какое-то значение. Наплевать на претензии на элитность всяких там наркоманов, голубых и розовых, анархистов, битников и городских всезнаек. Истинную свободу можно найти только в диких местах. Среди скал.

Она выпустила его из объятий.

– Это мистер Огастин, – сказал Льюис, и Огастин вежливо пожал руку Рэйчел.

– Вы идете с ними? – спросила она.

Огастин нахмурился, словно недопонял ее вопрос.

– Вы имеете в виду – на Эль-Кэп?

– Разве вы не проводник? – Рэйчел продолжила наступление. – Я-то обрадовалась, что у них проснулся здравый смысл.

– Проводник? Для них?

Хью ощутил к парню такую благодарность, что не смог бы передать ее словами. Для них. Их не забыли. До этого мгновения он даже не сознавал, с каким нетерпением ждал чего-нибудь в этом роде. Он все еще оставался одним из них. Они действительно могли это сделать. Льюис тоже услышал последние слова. Его глаза внезапно вспыхнули.

Рэйчел не пожелала отступить.

– Вы знаете, что я познакомилась с ними именно здесь? – напористо спросила она. – Уверена, что вас тогда еще на свете не было. Именно здесь, в этой самой комнате. Бар здесь тогда еще не устроили – просто помещение для отдыха. Шел дождь. Горел огонь. Кое-кто из Лагеря-четыре пришел сюда обсушиться и погреться. Я была всего лишь юной шестнадцатилетней соплячкой, с головы до ног перемазанной в грязи. И здесь же в углу сидели вот эти мальчишки – такие серьезные, деловые: стены, знаете ли, стены – и не обращали внимания ни на кого и ни на что. Подойти к ним мне пришлось самой. Помните?

– Я помню, – сказал Хью.

– А немного позже появилась Энни, промокшая, как собака, никого и ничего не знавшая, – точно как я. Все произошло как по волшебству: большая любовь и все такое, в том числе вся наша будущая жизнь, родились из одного дождливого дня. Я втюрилась в Льюиса. А Энни достался вот этот одинокий волк. Я уже не помню, каким образом мы тогда разбились именно на такие пары. Наверно, так сошлись звезды.

Было странно слышать, что имя Энни произносят весело, без той мрачной торжественности, которая, как, вероятно, считало большинство, требовалась Хью. Она умерла пять лет назад, но, поскольку он впервые с тех пор приехал в Штаты, все разговаривали с ним так, будто это случилось только вчера. Льюис был в этом отношении хуже всех. Он, казалось, боялся даже упоминать ее имя, как будто с Хью мог случиться нервный припадок.

В этот момент Хью вновь обратил внимание на Огастина. Тот казался совершенно ошеломленным всем этим счастливым разговором о большой любви. Его лицо исказилось от боли. Конечно, Рэйчел никак не могла знать о случившейся трагедии и о том, что он причастен к ней.

– Давайте выйдем на крыльцо, – предложил ему Хью.

– Незачем, – отрезал Огастин. – Я думаю, мы уже все обсудили.

– Хотя бы выпейте пива.

– При других обстоятельствах согласился бы с удовольствием. – Могучие руки Огастина безвольно свисали вдоль туловища.

Хью не настаивал. Человеку предстояла долгая ночь наедине с собственной душой. Притом Огастин дал гораздо больше, чем получил. Сам того не зная, он подтвердил законность присутствия здесь Льюиса и Хью. Теперь он уходил с пустыми руками. Хью решил пустить все своим чередом.

– Не теряйте надежду, – сказал Льюис. У него был непривычно робкий вид. Он отлично знал, что произносит пустые слова.

Рэйчел смотрела на мужчин, озадаченная их состоянием.

Огастин кивнул.

– Когда будете там… Если что-нибудь увидите… – Он не стал договаривать. К тому времени, конечно, будет слишком поздно что-нибудь предпринимать.

– Мы сообщим, – пообещал Хью.

– Вот и прекрасно.

Огастин повернулся и направился к выходу, лавируя между барными табуретами. Хью провожал его взглядом, пока за ним не закрылась дверь.

– Что все это значило? – спросила Рэйчел.

Льюис бросил Хью предупреждающий взгляд.

– Он из администрации парка. Хотел кое-что узнать.

Рэйчел была далеко не дурой.

– Он больше всего похож на смерть с косой.

– Сегодня произошел несчастный случай, – нехотя сообщил Льюис.

– Ага, на Эль-Кэпе, – кивнула Рэйчел. – А вы думали, что я ничего не узнаю?

Загоревшиеся было глаза Льюиса потухли.

– Это произошло у вершины, – сказал Хью. – Три женщины. Одна упала. Спасатели пытаются выяснить подробности.

– Три женщины?

Казалось, что Рэйчел больше удивил не сам несчастный случай, а то, что он произошел с женщинами. В старые дни подруги довольствовались тем, что разбивали лагеря и загорали до одури на берегах реки Мерсед. Они служили наградой для мужчин, возвращавшихся с высоты. Если женщина обвязывалась веревкой, то лишь для какой-то очень короткой и легкой прогулки, например для пикника над обрывом.

– И что хотел рейнджер?

– Он не рейнджер, малышка, – сказал Льюис.

Рэйчел уставилась на него.

– Я нашел одну из этих девушек, – сказал Хью.

Сразу же в его памяти возникли две дочки Льюиса и Рэйчел. Они давно выросли и уехали от родителей, но все же…

– И вы все равно хотите туда лезть?

– Это же совсем другое дело, – сказал Хью. – Они пытались пройти каким-то новым маршрутом. Мы совершаем круг почета на Анасази. Сейчас там не ходят разве что паралитики в креслах.

Эти слова не убедили ее.

– Сегодня погибла девушка. На Эль-Кэпе.

– Они совершали первопрохождение. По-настоящему первое. Совершенно неизведанным маршрутом.

– А когда вы вдвоем проходили стену Анасази тридцать лет назад – что, как вы думаете, все говорили? Абсолютно то же самое. Неизведанный маршрут. Безумие.

Хью замолчал.

– Мы не собираемся превышать скорость, – сказал Льюис.

– Вспомните хотя бы о своем возрасте, – огрызнулась она на мужа.

– Мы помним. И вообще – горя бояться, счастья не видать. Так что вперед! Эль-Кэп – наша старая танцплощадка. Немного виагры для души.

– Льюис, боже мой… – Ее голос прозвучал очень грустно.

Вновь появился бармен. На сей раз он держался почтительно, чуть ли не братски. Разговор незнакомых стариков с Огастином резко повысил их статус в его глазах. Рэйчел заказала стакан австралийского вина.

Переворачивать фотографию было уже поздно. Эль-Кэп занял главное место на столе. Они сидели молча, пока не появилось вино.

– Девочки, – произнес наконец Хью. – Ваши дочки. У вас, конечно, есть их снимки.

Рэйчел вздохнула. У нее на шее висела на блестящих тесемках совсем маленькая, похожая скорее на бумажник сумочка (очень шикарная). В ней оказались кредитная карточка, губная помада и несколько фотографий.

– Вы только посмотрите! – восхитился Хью. Дочери оказались настоящими красавицами. – Давайте рассказывайте о них.

– Начиная с этого семестра наше гнездо официально опустело, – сказал Льюис. – Триш закончила Бакнелл, а Лиз перешла на третий курс Техасского университета.

– Янки и мятежники в одной семье, – заметил Хью.

– Бизнес и техника. – Рэйчел указала по очереди на обе фотографии. – Никакой философии. Никакой поэзии. Похоже, что Эзра Паунд наконец-то помер.

Она не могла выразиться яснее. Дочери строили свою жизнь независимо от Льюиса. И Рэйчел, по-видимому, тоже. Хью внезапно понял, что она собиралась оставить Льюиса. Она не сказала ему об этом напрямую. Но Эль-Кэп занимал важное место в ее стратегии, в противном случае она не стала бы утруждать себя приездом.

Льюис встал. Рэйчел осталась сидеть.

– Как, мы все еще в состоянии подняться в четыре утра? – спросил он.

– Я буду готов, – отозвался Хью.

– Есть подняться в четыре ноль ноль. – Рэйчел поднесла ладонь к виску.

Хью встал было со стула, но она схватила его за запястье.

– Нет, ты не уйдешь. Мне еще нужно допить вино, а у Льюиса будет возможность непрерывно общаться с тобой всю следующую неделю. Я думаю, что я заслуживаю того, чтобы потратить на меня полчаса. Или ты не согласен?

Хью поднял ладонь свободной руки: сдаюсь – и снова сел.

– Постарайся заставить ее понять, – сказал Льюис Хью и добавил, обращаясь к Рэйчел: – А ты сделай милость, не убивай моего посла.

Как только Льюис ушел, Рэйчел распрямила свою лебединую шею и выдохнула.

– Это наше великое воссоединение. Льюис, правда-правда, хотел, чтобы оно свершилось. Чтобы все было как раньше.

– Я знаю.

– Из этого, конечно, ничего не может получиться. Мы выросли, по крайней мере некоторые из нас. А Энни вообще нет на свете.

Хью попытался перевести разговор на возвышенный лад.

– Льюис всегда был предан былому. Это одно из качеств, которые я так ценю в нем. Он всей душой стремится к Утопии и хочет, чтобы мы все попали туда вместе с ним.

– Тебе когда-нибудь приходилось ехать вперед, глядя в зеркало заднего вида? Вот это и есть жизнь с Льюисом. – Она вздохнула. – Льюис, Льюис…

– И Рэйчел? – вставил Хью.

Он никак не мог понять, как же с ней держаться. Она выросла. Отдалилась. Запах ее духов чуть угадывался и нисколько не походил на вызывающий аромат мускуса, окружавший ее в былые годы. У нее не было морщинок в углах рта, миндалевидные глаза казались моложе, чем когда-либо. Она имела превосходного хирурга и не уступавшего ему стилиста. Волосы, некогда свисавшие пышной гривой до талии, были подстрижены, подкрашены и уложены в причудливую шевелюру. Ногти были яркими, как пластмассовые.

Все перемены произошли по ее воле, понял Хью. Льюис всегда был приземленным. Он любил немытых девчонок-хиппи. Может быть, без его ведома или даже вопреки его желанию Рэйчел ушла от этого состояния. Она превратила себя в жену-награду. Хью не мог не восхищаться ее целеустремленностью. Она сознавала свою красоту и использовала ее.

– И Энни, – сказала Рэйчел.

Похоже, что избежать разговора об Энни не удастся.

– Хайати, – сказал Хью. – Я часто называл ее так. По-арабски это означает нежность, глубокую привязанность. Моя жизнь.

– И моя тоже. – Рэйчел взяла его руку в свои прохладные ладони. – Она была моей лучшей подругой. Даже после того, как ты уволок ее во все эти места.

«Эти места». Перед его мысленным взором возникла пустыня. Вади, пустоши и бесконечные закаты. Барханы. Он был предан этим местам.

– Ты знаешь, что мы хотели приехать на похороны? Но саудовцы не дали нам визы.

– В этом они непреклонны, – сказал Хью. – Хотя на самом деле никаких похорон не было. Все взял на себя песок.

– Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду: мы хотели приехать ради тебя. Я не представляю себе, как ты сумел пережить такое потрясение.

– Пришлось пережить, – сказал он. Барханы непрерывно передвигаются под действием ветра. Даже пустынные следопыты-бедуины отказались продолжать поиски. Такова воля Бога, сказали они.

– Мы не думали, что она сумеет протянуть там так долго, – сказала Рэйчел.

Хью долго молчал. Потом спросил:

– Почему ты так говоришь?

– Она настолько ненавидела все это – жару, подчиненное положение, лагерную жизнь.

– И это все, о чем она тебе рассказывала?

– «Как птица в клетке» – вот что она мне писала. Высокомерные эмигранты. Высокомерные саудиты. Но больше всего она ненавидела ненависть. Войны. После «Бури в пустыне»<sup>[13]13
  «Буря в пустыне» – первая война, проведенная многонациональными силами под руководством и при основном участии США против Ирака (17 января – 28 февраля 1991 года).


[Закрыть]</sup> она написала, что с нее довольно. Но все же осталась. Я так и не смогла этого понять.

– Она писала тебе о свадьбе, на которую нас пригласили?

– Ту, где невестой была двенадцатилетняя девочка?

– Именно, – подтвердил Хью. – И Энни чуть не отказалась туда идти. Но все же пошла, и это оказалось для нее началом чего-то большого, чуть ли не воротами в тайный сказочный сад. Свадьба проходила по старинным обычаям. Женщины находились в отдельном шатре, черном бедуинском байт ша'ре – это переводится как «волосяной дом». Они там пели и танцевали, а когда Энни показала им несколько современных движений, они так обрадовались, что возлюбили ее как давно потерянную и вновь обретенную сестру. Они уговорили ее обучать их.

– Она что-то рассказывала об уроках танцев.

– Это вылилось в нечто гораздо большее. Танцы были только предлогом. Она заменяла им окно в мир. Они обожали ее, а она их. Она учила их. Они учили ее. Как пользоваться хной. Как выщипывать брови ниткой, завязанной в петельку, по одному волоску. Как исполнять танец живота. И как сварить кофе из нескольких пылинок порошка. Зеленый кофе.

– Таким образом она боролась за выживание, Хью. Это была всего лишь попытка сохранить рассудок.

– Рассудок?

– Да – пока ты пропадал в поисках нефти или лазил на горы. Знаешь, что я посоветовала ей уехать от тебя? Вернуться домой? Я сказала ей, что ты последуешь за ней.

– Да, мы говорили об этом, – сказал Хью. – Но мне было нечего здесь делать. Моя работа находилась там. И пусть это прозвучит старомодно, она была моей женой.

– He своди все к ярлыкам, – укоризненно возразила Рэйчел. – Брак не помешал бы ей вернуться домой. Любовь – да. А вся эта ерунда насчет обязанностей жены – ни в коем случае. Энни, которую я знала, это не остановило бы.

– Ты знала только ту Энни, какой она желала себя представить, – сказал Хью.

– У нас не было тайн друг от друга.

– Тайны есть у всех, Рэйчел.

– Но не у нас с ней.

Хью мог позволить разговору закончиться на этом пункте. Но он устал скрывать правду. Устал от жалости и перешептываний.