Текст книги "Бойтесь своих желаний…"

– В центре – капрал Крэнн, плотник по профессии. Обожает что-нибудь распиливать, дерево или кость, ему без разницы. – Крэнн без выражения смотрел в их сторону. – Но, сказать по правде, мой любимчик – сержант Робертс, социопат на учете. Большую часть времени абсолютно неопасный, но, к сожалению, после войны ему уже не суждено было вернуться к мирной гражданской жизни.

Полковник повернулся к Мартинесу:

– Возможно, мне не стоило говорить ему, что вы сколотили себе состояние на сотрудничестве с нацистами, но ведь именно благодаря этому вы познакомились с лейтенантом Лансдорфом. Пикантная новость, которой я не поделюсь с Робертсом, если только вы не рассердите меня, поскольку, видите ли… мать Робертса – еврейка.

Дон Педро отвернулся от окна; Карл смотрел на полковника так, будто с радостью задушил бы его, но понимает, что сейчас не время и не место.

– Очень рад, что вы с вниманием меня выслушали, – закончил Скотт-Хопкинс. – Теперь я почти не сомневаюсь: вы сделаете верный вывод о том, что больше соответствует вашим интересам. Хорошего дня, джентльмены. Я вас покидаю.

4

– Сегодня у нас довольно насыщенная повестка дня, – объявил председатель. – Поэтому заранее вам признателен, если выступления будут краткими и по существу.

Эмма не уставала восхищаться сугубо практичным подходом Росса Бьюкенена, когда он председательствовал на собраниях совета директоров «Пароходства Баррингтонов». Росс не проявлял благосклонности к кому-либо и всегда слушал внимательно того, кто излагал противоположное мнение. Порой его даже можно было переубедить. Он также обладал способностью подвести итог сложного обсуждения, убедившись, что точка зрения каждого представлена достаточно полно. Эмма знала, что некоторые члены совета находили его «шотландскую» манеру резковатой, однако считала ее не более чем практичной и иногда задавалась вопросом, чем может отличаться ее собственный подход к делу, если она когда-нибудь станет председателем совета директоров. Эмма поскорее отбросила эту мысль и сосредоточилась на самом важном пункте повестки дня. Накануне вечером она, с Гарри в роли председателя, отрепетировала свою речь.

Как только Филип Уэбстер, секретарь компании, прочитал протокол прошлого собрания и закончил отвечать на вопросы, председатель перешел к первому пункту повестки: предложению объявить тендер на постройку «Бэкингема» – пассажирского лайнера класса люкс, который пополнит флот Баррингтонов.

Бьюкенен выразил убеждение, что это единственный путь продвижения вперед, если пароходство надеется сохранить лидирующую роль среди судоходных компаний в стране. Несколько членов совета согласно кивнули.

Приведя свои аргументы, председатель предложил Эмме высказать противоположную точку зрения. Она начала с предположения о том, что, пока банковская ставка остается небывало высокой, компании следует упрочивать свою позицию и не идти на рискованные расходы.

Мистер Энскотт, независимый член совета директоров, который был назначен сэром Хьюго Баррингтоном, ее покойным отцом, предположил, что пришло время раскошелиться. Никто не засмеялся. Контр-адмирал Саммерс высказал мнение, что им не следует торопиться с таким радикальным решением без одобрения акционеров.

– Сейчас на капитанском мостике мы, – напомнил Бьюкенен адмиралу, – а значит, именно мы принимаем реше-ния.

Адмирал нахмурился, но от дальнейших комментариев воздержался. В конце концов, голосование впереди.

Эмма внимательно слушала выступления каждого и довольно скоро поняла, что мнения членов совета директоров разделились поровну. Один или два еще не определились, но она подозревала, что, если дойдет до голосования, председатель одержит победу.

Час спустя совет не приблизился к принятию решения, некоторые директора лишь повторяли свои выдвинутые ранее аргументы, что заметно раздражало Бьюкенена. Но Эмма знала, что ему в конце концов придется двигаться дальше, поскольку оставалось еще одно важное дело, требующее рассмотрения.

– Я вынужден сказать, – подвел итог председатель, – что у нас больше нет времени обсуждать этот вопрос, поэтому предлагаю разойтись и хорошенько подумать, каким образом мы сможем занять твердую позицию по нему. Откровенно говоря, на карту поставлено будущее компании. Предлагаю вот что: на следующей нашей встрече через месяц мы проведем голосование – объявляем ли мы на эту работу тендер или же полностью отказываемся от самой идеи.

– Или, по крайней мере, пока волнение не уляжется, – вставила Эмма.

Председатель неохотно перешел к следующему вопросу. Оставшиеся пункты повестки были значительно менее спорными, и горячие дебаты начала собрания через какое-то время сменились атмосферой расслабленности. Бьюкенен спросил, не осталось ли еще вопросов.

– У меня есть информация, о которой я обязан доложить совету, – сказал финансовый директор компании. – Вы не могли не заметить, что последние несколько недель курс наших акций неуклонно рос, и, наверное, задавались вопросом почему: ведь мы не выступали с фундаментальными заявлениями или не оглашали в последнее время прогнозов прибыли. Что ж, вчера эта загадка разрешилась. Я получил письмо от управляющего банком «Мидленд», Сент-Джеймс, Мэйфейр, в котором сообщается, что один из его клиентов обладает семью с половиной процентами акций компании и, следовательно, назначит директора представлять его в нашем совете.

– Кажется, я догадываюсь, – сказала Эмма. – Не кто иной, как майор Алекс Фишер.

– Боюсь, что так, – подтвердил председатель.

– Предусмотрен ли приз угадавшему, чьи интересы будет представлять добропорядочный майор? – осведомился адмирал.

– Нет, – ответил Бьюкенен. – Поскольку не угадаете. Хотя, должен признаться, когда я услышал эту новость, то, как и вы, предположил, что это наш старый друг – леди Вирджиния Фенвик. Однако управляющий «Мидленда» уверяет меня, что ее светлость не числится в клиентах его банка. Когда я поднажал на него на предмет раскрытия личности обладателя акций, он вежливо ответил, что не уполномочен разглашать эту информацию. В переводе с банковского жаргона это означает: «Не вашего ума дело».

– Мне не терпится узнать, как майор проголосует – за строительство «Бэкингема» или против. – Эмма криво усмехнулась. – Потому что в одном мы можем быть уверены: тому, кого он представляет, мало дела до интересов «Пароходства Баррингтонов», кем бы этот человек ни был.

– Честное слово, Эмма, я не хочу, чтобы этот мелкий гаденыш получил возможность влиять на исход дела.

Эмма промолчала.

Среди ценных качеств председателя была способность в финале собрания положить конец любым, даже серьезным, разногласиям.

– Какие последние новости о Себастьяне? – спросил он, присоединившись к Эмме за выпивкой перед ланчем.

– Заведующая утверждает, что удовлетворена его состоянием. Я же с радостью могу сказать: каждый раз, приходя к нему в больницу, вижу, что ему все лучше. Гипс с левой ноги уже сняли, смотрит он обоими глазами и выдает собственные суждения обо всем – от своего дяди Джайлза как подходящего преемника Гейтскелла в качестве лидера Лейбористской партии до того, почему парковочные счетчики не более чем еще один трюк правительства, чтобы выудить тяжело заработанные народом деньги.

– Соглашусь с ним по обоим пунктам, – улыбнулся Росс. – Будем надеяться, его энтузиазм – прелюдия к полному выздоровлению.

– Его лечащий врач, похоже, думает так же. Мистер Оуэн сказал мне, что современная хирургия шагнула далеко вперед во время войны, когда солдаты нуждались в немедленных операциях без всяких консилиумов. Три года назад Себ оказался бы перед перспективой провести остаток жизни в инвалидном кресле; нынче же все иначе.

– Он по-прежнему надеется на Михайлов день отправиться в Кембридж?

– Думаю, да. Недавно сына навещал его методист и сообщил, что Себ может занять свое место в Петерхаусе в сентябре. Даже привез ему кое-какую литературу для чтения.

– Что ж, у него там все возможности сосредоточиться на учебе.

– Забавно, что вы упомянули это. Потому что недавно сын начал проявлять большой интерес к жизни компании, что для меня лично явилось сюрпризом. Мало того, он читает протоколы каждого собрания совета директоров от корки до корки. Даже купил десять акций, что дает ему право отслеживать каждый наш шаг. И могу сказать вам, Росс, он не стесняется высказывать свои соображения, в частности о возможной постройке «Бэкингема».

– Наверняка не без влияния хорошо известных мнений его матушки на эту тему, – улыбнулся Бьюкенен.

– Как ни странно, нет. На эту тему его, похоже, консультирует кто-то другой.

Эмма от души рассмеялась.

Гарри поднял взгляд с другого конца накрытого к завтраку стола и опустил газету.

– Поскольку я искал и не нашел даже намека на что-то забавное в утренней «Таймс», может, поделишься, что тебя так развеселило?

Эмма отпила кофе и вернулась к «Дейли экспресс».

– Похоже, леди Вирджиния Фенвик, единственная дочь девятого графа Фенвика, затеяла бракоразводный процесс против своего миланского графа. Уильям Хикки предполагает, что Вирджиния получит в качестве отступных порядка двухсот пятидесяти тысяч фунтов плюс их бывшую квартиру на Лоундес-сквер, а также загородное поместье в Беркшире.

– Неплохая выручка по итогам двух лет работы.

– И уж конечно, не могли не вспомнить Джайлза.

– Его всегда вспоминают, когда Вирджиния появляется в заголовках.

– Да, но на этот раз упоминание лестное, – сказала Эмма, возвращаясь к заметке. – «Первый муж леди Вирджинии, сэр Джайлз Баррингтон, член парламента от Бристольских судоверфей, имеет все шансы стать премьер-министром, если на следующих выборах победит Лейбористская партия».

– По-моему, маловероятно.

– Что Джайлз станет премьером?

– Нет, что лейбористы победят на следующих выборах.

– «Он отлично зарекомендовал себя как грозный спикер передней скамьи, – продолжила Эмма. – И недавно был помолвлен с доктором Гвинет Хьюз, преподавателем Лондонского королевского колледжа». Замечательная фотография Гвинет и отвратительный снимок Вирджинии.

– Вирджинии это не понравится, – заметил Гарри, вновь переключая внимание на «Таймс». – Но теперь она с этим ничего не поделает.

– Я бы не была настолько уверена. У меня такое чувство, что именно у этого скорпиона жало еще не выдрали.

Каждое воскресенье Гарри с Эммой ездили на машине из Глостершира в Харлоу навестить Себастьяна; с ними увязывалась Джессика, никогда не упускавшая случая повидаться со старшим братом. Всякий раз, когда Эмма при выезде из ворот Мэнор-Хауса поворачивала налево, начиная долгое путешествие в больницу Принцессы Александры, ей не удавалось избавиться от воспоминаний о первой своей поездке, когда она думала, что сын погиб в автокатастрофе. Как же здорово, что она тогда не позвонила Грэйс или Джайлзу, а Джессика отдыхала в палаточном лагере с Герл-гайдами[3]3
  Герл-гайды – организация девочек-скаутов, основана в 1910 году.


[Закрыть] и она не успела поделиться страшной новостью. Только бедный Гарри провел двадцать четыре часа с мыслью, что никогда больше не увидит сына.

Джессика считала визиты к Себастьяну красными днями календаря. Приехав в больницу, она предъявляла ему свой последний шедевр, а затем принималась покрывать каждый дюйм его гипса изображениями Мэнор-Хауса, родных и друзей. Когда на гипсе больше не оставалось места, бралась за разрисовку больничных стен. Заведующая вывешивала каждый ее новый рисунок в коридор у палаты, но признавалась, что уже скоро череда картинок дотянется до лестницы этажом ниже. Эмме оставалось лишь надеяться, что Себастьяна выпишут прежде, чем подарки Джессики достигнут регистратуры. Всякий раз, когда Джессика преподносила заведующей свое последнее творение, Эмма чувствовала себя неловко.

– Право, не стоит смущаться, миссис Клифтон, – успокаивала ее мисс Паддикомб. – Видели бы вы, какую мазню своих обожаемых чад несут мне некоторые родители, уверенные, что я должна украсить ими стены моего кабинета. В любом случае, когда Джессика станет членом Королевской академии искусств, я продам их и на вырученные деньги построю новое отделение больницы.

Эмме не было нужды напоминать, насколько одаренной была ее дочь, поскольку она знала: мисс Филдинг, учительница рисования в «Рэд мэйдс», планировала выдвинуть девочку на стипендию в Школу изящных искусств Феликса Слейда и явно верила в победу.

– Это настоящий вызов, миссис Клифтон, – учить того, кто намного талантливее тебя, – как-то раз призналась ей мисс Филдинг.

– Только никогда не говорите этого ей, – попросила Эмма.

– Но об этом знают все. И мы с нетерпением ждем от Джессики бо́льших успехов в будущем. Никто не удивится, когда ей предложат место в школе Королевской академии, впервые в истории «Рэд мэйдс».

А Джессика как будто пребывала в блаженном неведении о своем редком таланте, поскольку ее одновременно интересовала бездна вещей. Эмма постоянно предупреждала Гарри, что рано или поздно приемная дочь узнает правду о своем происхождении, и полагала, что лучше будет, если девочка услышит ее от члена семьи, а не от чужого. Гарри проявлял странное нежелание обременять Джессику знанием истинной причины, по которой они несколько лет назад вырвали ее из детского дома доктора Барнардо, предпочтя другим, казалось бы более подходящим кандидатурам на удочерение. И Джайлз, и Грэйс сами вызывались объяснить Джессике, как так получилось, что все они происходят от одного отца – сэра Хьюго Баррингтона и почему ее мать виновна в его безвременной кончине.

Едва Эмма успевала остановить свой «Остин А30» на парковке больницы, Джессика выскакивала из машины с последним рисунком под мышкой, шоколадным батончиком «Кедбери» в руке и неслась без остановки до самой койки Себастьяна. Эмме не верилось, что кто-то другой мог любить ее сына так, как она сама, но если и существовал на свете такой человек, это была Джессика.

Когда несколько минут спустя Эмма вошла в палату, ее ожидали два сюрприза. С удивлением и радостью она увидела Себастьяна не на койке – сын сидел в кресле. Завидев мать, он встал, опираясь на подлокотники, чуть покачнулся, ловя равновесие, и расцеловал ее в обе щеки – второй сюрприз. В какую пору приходит, спросила себя Эмма, тот момент, когда матери перестают целовать своих детей, а юноши начинают целовать матерей?

Джессика в мельчайших подробностях рассказывала брату, чем занималась на неделе, так что Эмма пристроилась на краешке кровати и с радостью послушала о ее подвигах второй раз. Как только Джессика дала брату возможность вставить слово, тот повернулся к матери:

– Сегодня утром перечитал протокол последнего собрания совета. Я так понял, что в следующий раз председатель точно потребует голосования, и тогда уже не удастся избежать принятия решения о постройке «Бэкингема».

Эмма воздержалась от комментариев, а Джессика развернулась и начала рисовать спавшего на соседней койке старика.

– На его месте я сделал бы то же самое, – продолжил Себастьян. – Как по-твоему, кто победит?

– Никто, – ответила Эмма. – Потому что, независимо от исхода, мнения членов совета останутся разделены, пока со временем не станет ясно, кто был прав.

– Будем надеяться, что не останутся. У вас, по-моему, появилась неотложная проблема, бороться с которой надо тебе и председателю рука об руку и в полном согласии.

– Фишер?

Себастьян кивнул:

– Бог знает, как он проголосует, когда встанет вопрос, строить «Бэкингем» или нет.

– Фишер проголосует так, как ему прикажет дон Педро Мартинес.

– Почему ты так уверена, что те акции купил Мартинес, а не леди Вирджиния?

– По мнению Уильяма Хикки из «Дейли экспресс», Вирджинии вот-вот предстоит еще один грязный бракоразводный процесс. Будь уверен: сейчас ее больше всего занимает, как бы оттяпать у миланского графа побольше денег, а потом – на что их потратить. К тому же у меня личные причины верить, что Мартинес стоит за последней покупкой пакета акций.

– Я долго думал и пришел к собственному заключению. Знаешь, когда мы с Бруно ехали на машине в Кембридж, едва ли не последние его слова были о том, что его отец собирался встретиться с майором и что он нечаянно услышал, как они несколько раз повторили имя «Баррингтон».

– Так и есть, – кивнула Эмма. – Фишер поддержит председателя хотя бы для того, чтобы отомстить Джайлзу, который помешал ему пробиться в парламент.

– Даже если он так поступит, не стоит полагать, будто Фишер захочет, чтобы строительство «Бэкингема» шло без сучка без задоринки. Далеко не так. Он перейдет на сторону противника, как только решит, что появилась возможность навредить краткосрочным финансовым операциям компании или ее многолетней репутации. Прости за штамп, но леопард не может изменить свои пятна, а волка сколько ни корми… Просто помни: главная его цель прямо противоположна нашей. Ты желаешь компании процветания, он – краха.

– Но зачем ему это?

– Подозреваю, мама, ты знаешь ответ на этот вопрос.

Себастьян замолчал, глядя на нее в ожидании реакции, однако Эмма сменила тему:

– Где ты успел набраться столько мудрости, сынок?

– Брал ежедневные уроки у эксперта. Более того, был его единственным учеником.

– И как же твой эксперт посоветует мне поступить, если я захочу, чтобы совет директоров послушался меня и проголосовал против постройки «Бэкингема»?

– Он предложит план, который гарантирует тебе победу в голосовании.

– До тех пор, пока мнение членов совета разделено поровну, это невозможно.

– О нет, это возможно, – возразил Себастьян, – но только если ты захочешь подыграть Мартинесу.

– Что у тебя на уме?

– Поскольку семья обладает двадцатью двумя процентами акций компании, у тебя есть право назначить еще двух директоров в совет. Тебе надо всего лишь скооперироваться с дядей Джайлзом и тетей Грэйс, чтобы они поддержали тебя, когда дело дойдет до решающего голоса. Так ты точно не проиграешь.

– Нет, я никогда на это не пойду, – покачала головой Эмма.

– Но почему нет, когда столько поставлено на карту?

– Потому что это подорвет позицию Росса Бьюкенена как председателя. Если он потеряет важный голос оттого, что семья сговорилась против него, у Росса не останется иного выбора, кроме как подать в отставку. И я подозреваю, что за ним последуют другие члены совета директоров.

– Но это может положительно сказаться на компании в долгосрочной перспективе.

– Возможно. Однако я должна предстать как выигравшая спор по существу, а не за счет формальностей процедуры голосования. Именно на такую низкую уловку и способен Фишер.

– Моя дорогая мамочка, никто не ценит тебя больше, чем я, за то, что ты всегда выбираешь путь высокой морали. Но когда имеешь дело с Мартинесами этого мира, надо помнить, что морали для них не существует, они всякий раз будут с радостью выбирать кривую дорожку. Да Фишер в ближайшую водосточную канаву заползет, если решит, что это поможет ему выиграть голосование.

Оба долго молчали, потом Себастьян проговорил очень тихо:

– Мама, когда я впервые пришел в себя после аварии, у изножья моей кровати стоял дон Педро. – (Эмма содрогнулась.) – Он улыбался… И сказал: «Как ты, мой мальчик?» Я покачал головой, и только тогда до него дошло, что это я, а не Бруно. Взгляд, который он бросил на меня, перед тем как выйти, мне не забыть до конца жизни.

Эмма по-прежнему молчала.

– Мама, как полагаешь, может, уже пора рассказать мне, почему Мартинес спит и видит, как поставить нашу семью на колени? Ведь много ума не надо, чтобы понять: на шоссе А-один он хотел убить меня, а не своего сына.

5

«– Вы всегда так нетерпеливы, сержант Уорик, – заметил патологоанатом, приступая к более тщательному исследованию тела.

– Но вы можете хотя бы ответить на вопрос, просто как долго тело находилось в воде? – спросил детектив».

Гарри вычеркивал слово «просто» и менял «как долго» на «сколько времени», когда зазвонил телефон. Он отложил ручку и поднял трубку.

– Да! – Ответ прозвучал резковато.

– Гарри, это Гарольд Гинзбург. Поздравляю, на этой неделе ты номер восемь. – Каждый четверг днем Гарольд звонил Гарри, чтобы сообщить о месте его книги в воскресном списке бестселлеров. – Уже пять недель подряд в топ-пятнадцать.

Месяц назад Гарри был четвертым, достигнув самой высокой позиции, на которую ему приходилось когда-либо подниматься. Не признаваясь в этом даже Эмме, он все еще надеялся вступить в ту группу избранных британских писателей, которым удалось попасть на вершину по обоим берегам Атлантики. Два последних детектива об Уильяме Уорике держались на первом месте в Британии, но первое место в Штатах по-прежнему не покорялось ему.

– Объемы продаж – вот что действительно имеет значение. – Гинзбург подслушал мысли Гарри. – Как бы то ни было, уверен, ты заберешься еще выше, когда в марте выйдет книга в мягкой обложке. – (Гарри обратил внимание, что сказано было «еще выше», а не «на первое место».) – Как там Эмма?

– Готовит речь на тему «Почему в настоящее время компании не следует строить роскошный пассажирский лайнер».

– Эта тема, по-моему, не тянет на бестселлер, – хмыкнул Гинзбург. – Расскажи, как дела у Себастьяна?

– Передвигается на кресле-каталке. Но хирург заверяет, это ненадолго: уже на следующей неделе ему разрешат с нее встать.

– Браво. Означает ли это, что его отпустят домой?

– Нет, заведующая говорит, такая продолжительная поездка ему пока противопоказана; возможно, разрешат съездить на встречу с преподавателем в Кембридж и выпить чайку со своей тетей.

– Что ж, будем надеяться, скоро его выпишут.

– Или выгонят. Не уверена, что произойдет первым.

– С чего бы им выгонять его?

– Как только с него сняли бинты, одна или две сестрички начали проявлять к пациенту слишком большой интерес, и, боюсь, он не очень-то против такого внимания.

– Танец семи покрывал, – сказал Гарольд. Гарри рассмеялся. – Он по-прежнему надеется в сентябре начать учебу в Кембридже?

– По-моему, да. Но после аварии сын так изменился, что меня уже ничего не удивит.

– А как он изменился?

– Да прямо так и не сказать… Он резко повзрослел, год назад я его таким и представить не мог. И кажется, я знаю, отчего так произошло.

– Звучит интригующе.

– Да так оно и есть. Я тебе подробно все расскажу, когда в следующий раз буду в Нью-Йорке.

– Стоит ли ждать так долго?

– Стоит, потому что это как… как я пишу: я понятия не имею, что произойдет, когда переворачиваю страницу.

– Тогда расскажи мне о нашей уникальной девочке.

– И ты туда же!

– Пожалуйста, передай Джессике, что я повесил ее рисунок осеннего Мэнор-Хауса в своем кабинете, рядом с Роем Лихтенштейном[4]4
  Рой Лихтенштейн (1923–1997) – американский художник, график и скульптор, один из главных представителей поп-арта.


[Закрыть].

– Кто такой Рой Лихтенштейн?

– Нынешнее повальное увлечение ньюйоркцев; только, по-моему, долго не продержится. Джессика, на мой взгляд, куда лучший рисовальщик. Пожалуйста, скажи ей, что, если она нарисует мне осенний Нью-Йорк, я подарю ей на Рождество Лихтенштейна.

– Сомневаюсь, что она слышала о нем.

– Пока я не повесил трубку, могу поинтересоваться, как продвигается последний роман об Уильяме Уорике?

– Продвигался бы куда быстрее, если бы меня то и дело не отрывали от работы.

– Прости, – усмехнулся Гарольд. – Мне не доложили, что ты сейчас пишешь.

– Суть в том, что Уорик столкнулся с непреодолимой проблемой. А точнее, с ней столкнулся я.

– Могу я чем-нибудь помочь?

– Нет. Поэтому ты издатель, а я – автор.

– А какого характера проблема? – не унимался Гарольд.

– Уорик нашел тело бывшей жены на дне озера, но он твердо уверен, что сначала ее убили, а уже потом утопили.

– Так в чем проблема-то?

– Моя или Уорика?

– Сначала Уорика.

– Он вынужден ожидать по крайней мере двадцать четыре часа, чтобы получить на руки заключение патологоанатома.

– А твоя проблема?

– У меня есть двадцать четыре часа, чтобы решить, что должно быть в этом заключении.

– А Уорик знает, кто убил бывшую жену?

– Не наверняка. На данный момент подозреваемых пятеро, и мотив есть у каждого… И алиби.

– Но ты, полагаю, знаешь, кто это сделал?

– Не знаю, – со вздохом признался Гарри. – А если не знаю я, значит не может знать и читатель.

– А не кажется ли тебе это слегка… рискованным?

– Согласен. Но в этом также есть вызов как для меня, так и для читателя.

– Жду не дождусь первого чернового варианта.

– А уж я-то как жду…

– Прости. Отпускаю тебя – возвращайся к телу бывшей жены в озере. Перезвоню через неделю узнать, выяснил ли ты, кто ее утопил.

Когда Гинзбург дал отбой, Гарри положил трубку и опустил взгляд на лежавший перед ним чистый лист бумаги. Он попытался сосредоточиться.

«– Так каким будет твое мнение, Перси?

– Слишком рано выносить точное суждение. Мне надо отвезти ее обратно в лабораторию и сделать еще кое-какие анализы, прежде чем я смогу выдать тебе обоснованное заключение.

– Когда мне ждать твой предварительный отчет? – спросил Уорик.

– Ты, как всегда, нетерпелив, Уильям…»

Гарри оторвал взгляд от листка. И в этот момент понял, кто совершил убийство.

У Эммы не было никакого желания принимать предложение Себастьяна и вступать в сговор с Джайлзом и Грэйс, чтобы сохранить решающее преимущество, однако она по-прежнему считала своим долгом держать брата и сестру в курсе всего происходящего. Эмма гордилась тем, что представляет семью в совете директоров, хотя прекрасно знала, что родственники не проявляют большого интереса к делам, а всего лишь получают квартальные дивиденды.

Джайлз был поглощен выполнением своих обязанностей в палате общин – его востребованность заметно возросла после того, как Хью Гейтскелл пригласил его присоединиться к теневому кабинету в качестве министра по европейским делам. Это означало, что Джайлза редко видели в его избирательном округе, несмотря на то что он, как ожидалось, должен был холить и лелеять «ненадежное место» в парламенте и в то же время регулярно посещать те страны, от которых зависел исход голосования за предоставление Британии возможности вступления в ЕЭС. Однако по результатам опросов общественного мнения лейбористы несколько месяцев шли впереди, и все увеличивалась вероятность того, что Джайлз станет министром – членом кабинета по итогам следующих выборов. Последнее, что ему сейчас надо было, – это отвлекаться на «неприятности на мельнице».

Гарри и Эмма обрадовались, когда Джайлз наконец объявил о своей помолвке с Гвинет Хьюз, но не в социальной колонке «Таймс», а в пабе «Страус», в сердце своего избирательного округа.

– Хочу видеть вас мужем и женой до начала следующих выборов, – объявил Грифф Хаскинс, доверенное лицо Джайлза в избирательном округе. – И будет еще лучше, если к первой неделе избирательной кампании Гвинет забеременеет.

– Как романтично, – вздохнул Джайлз.

– Мне не до романтики. Моя задача – сделать все, чтобы после выборов ты по-прежнему заседал в палате представителей, ибо в противном случае ты сто процентов не будешь членом кабинета министров.

Джайлз хотел было рассмеяться, но он знал, что Грифф прав.

– Дату назначили? – поинтересовалась подошедшая к ним Эмма.

– Свадьбы или всеобщих выборов?

– Свадьбы, оболтус.

– Семнадцатое мая в отделе регистрации актов гражданского состояния в Челси, – доложил Джайлз.

– Не совсем то, что церковь Святой Маргариты в Вестминстере[5]5
  Построенная в XII веке бенедиктинцами позднеготическая церковь на территории Вестминстерского аббатства, выходящая фасадом на Парламентскую площадь, является приходской для членов британского парламента.


[Закрыть], но по крайней мере на этот раз мы с Гарри можем надеяться получить приглашение.

– Гарри я попросил быть моим шафером, – сказал Джайлз. – Но вот насчет тебя не уверен… – добавил он с ухмылкой.

Время оказалось выбрано не слишком удачное, но единственный шанс увидеться с сестрой был у Эммы вечером накануне судьбоносного собрания совета. Она уже связалась с теми директорами, в поддержке которых была уверена, и с одним-двумя колеблющимися. Но она хотела дать Грэйс знать, что по-прежнему не в состоянии предсказать результаты голосования.

Грэйс же в судьбе компании принимала еще меньше участия, чем Джайлз, и один или два раза забывала обналичить чек своих квартальных дивидендов. Недавно ее назначили старшим преподавателем в Ньюнэме, поэтому она редко отваживалась выбираться за пределы Кембриджа. Эмме иногда удавалось выманить сестру, соблазнив походом в лондонский Королевский оперный театр, но на дневной спектакль, чтобы успеть поужинать перед обратным поездом в Кембридж. Как объясняла сама Грэйс, она не испытывает желания провести ночь в чужой постели. Насколько утонченная в одном, настолько же ограниченная в другом, как-то раз отметила их драгоценная матушка.

Перед возможностью послушать «Дона Карлоса» Верди в постановке Лукино Висконти Грэйс и вправду не устояла и даже позволила себе задержаться на ужин и внимала, не отрываясь, обстоятельным объяснениям по поводу инвестирования крупной суммы из резерва капитала компании в отдельный проект. Грэйс молча уплетала зеленый салат, лишь время от времени ограничиваясь короткими комментариями, но своим мнением не делилась, пока не всплыло имя майора Фишера.

– Кстати, я слышала от верного человека, что майор через несколько недель тоже женится, – удивила сестру Грэйс.

– Господи, кто же это отважился выйти замуж за такого мерзавца?

– Насколько я знаю, Сьюзи Лэмптон.

– Откуда мне знакомо это имя?

– Она училась в «Рэд мэйдс», когда ты была там старостой, Сьюзи на два года младше, так что вряд ли ты помнишь ее.

– Да, только имя и помню, – сказала Эмма. – Так что твоя очередь вводить меня в курс дела.

– К шестнадцати годам Сьюзи уже была красавицей и прекрасно это сознавала. Когда она проходила мимо, мальчишки замирали с раскрытым ртом. По окончании «Рэд мэйдс» она на ближайшем поезде отбыла в Лондон и зарегистрировалась в ведущем модельном агентстве. Едва ступив на подиум, Сьюзи не стала скрывать, что ищет богатого мужа.

– Если дело в этом, то Фишер – жених незавидный.

– В те времена так оно, наверное, и было бы, но сейчас Сьюзи тридцать с хвостиком, ее «модельные» дни закончились, а член совета директоров «Пароходства Баррингтонов» с аргентинским миллионером за спиной может оказаться для нее последним шансом.

– Неужели у нее все так безнадежно?

– О да. Ее бросали дважды. Один раз у алтаря, и, как мне рассказывали, она уже потратила деньги, полученные в результате выигранного в суде дела о нарушении обязательства. Даже заложила обручальное кольцо. Очевидно, имя мистера Микобера[6]6
  Мистер Микобер – персонаж романа Ч. Диккенса «Давид Копперфильд», вечно обремененный долгами многосемейный неудачник, не теряющий оптимизма.


[Закрыть] ей незнакомо.

– Бедная женщина, – тихо проговорила Эмма.

– Ты насчет Сьюзи особо не переживай, – заверила ее Грэйс. – Эта «бедная женщина» обладает такой ученой степенью природной хитрости, которой не сыщешь в учебном плане ни одного университета, – добавила она, допивая свой кофе. – Честное слово, сама не знаю, кого мне больше жаль, поскольку не верю, что это у них надолго. – Грэйс бросила взгляд на свои часы. – Все, убегаю, а то пропущу последний поезд.

Она торопливо чмокнула сестру в обе щеки и, выскочив из ресторана, поймала такси.

Эмма улыбалась, глядя, как сестра садится в черный автомобиль. Легкость в общении не самая сильная ее черта, однако не было на свете женщины, которой бы Эмма так восхищалась. Несколько поколений студентов Кембриджа только выиграют оттого, что их учит такой преподаватель.