Текст книги "Кентерберийские рассказы"

Да придержи на миг как можно цепче, -

И прямо в сердце я ему кинжал

Всажу тем временем, чтоб не мешал

Нам разделить сокровище с тобою:

И золото к нам потечет рекою».

Они покончить с братом столковались

И, сидя возле клада, дожидались.

А младший бражник думал по пути:

«Эх, одному б мне золото найти».

Его червонцев красота прельстила.

«В них все – любовь, веселие и сила.

Кто б на земле счастливей был меня?»

Он в город шел, товарищей кляня,

И в помыслах был на дороге к аду,

И бес ему шепнул, что склянкой яду

Он мог бы горю своему помочь,

Что сделать это надо в ту же ночь,

Пока никто про клад еще не знает

И злодеянию не помешает.

И он пошел к аптекарю просить

Немного яду, чтобы отравить

Несносных крыс, что скребушат в норе,

К тому же де завелся на дворе

Какой-то хищник – ласка иль хорек.

Ему аптекарь продал пузырек,

Сказав тихонько: «Видит бог, не лгу я,

Что этот яд таит в себе такую

Неслыханную силу, что его

Достаточно глоточка одного,

И зверь любой в мученьях умирает,

Хоть вкуса яда и не замечает».

И, обуян греховней мыслью сей,

К виноторговцу побежал злодей

И у него купил три плоских фляги,

В них нацедил кларету и малаги

И поскорей обратно побежал.

И по дороге яду подмешал

Он в две бутылки, третью ж про запас

Нетронутую для себя припас:

«Придется с золотом всю ночь возиться,

Вином приятно будет подкрепиться».

А дальше не к чему рассказ тянуть.

Злодею младшему проткнули грудь,

Лишь только воротился он обратно.

И вот, не смыв пролитой крови братней,

«Попробуем, что за вино такое,

А подкрепившись, в землю труп зароем», -

Старшой сказал и отпил из бутыли.

Вино вдвоем они, смеясь, распили,

И действовать в желудках начал яд.

И все втроем они попали в ад.

Уверен я, что даже Авиценна

В своем «Кансне» смерти той презренной

Страшней, мучительней не описал.

Вот и конец. Я все вам рассказал.

О, страшный грех! О, бездна преступленья!

О, мерзостное братоистребленье!

О, блуд, кутеж и грех чревоугодья!

О, богохульное сие отродье,

Что божье имя клятвой оскорбляет!

Неблагодарные, что забывают,

С каким смирением, с какой любовью

Грех искупил Христос своею кровью.

Он испустил за вас последний вздох,

Чтоб смертные грехи простил вам бог.

Но помните, что скупость также грех.

Святою силой исцелю я всех.

Лишь стерлинги и нобли [176]176
  Нобль – первая в Англии золотая монета ценностью в 6 шиллингов 8 пенсов; отчеканена в 1339 г., при Эдуарде III.


[Закрыть] мне несите

И вклад свой обещаньем подкрепите.

Главу склоняя перед этой буллой,

Пусть не скупятся жены на посулы.

Их в свиток жертвователей внесу

И душу их на небо вознесу.

Властью, мне данной, от грехов очищу

Тех, кто дарует мне покров и пищу,

И станут так чисты и непорочны,

Как при рожденье. Но хотя и прочны

Те индульгенции, пускай спаситель

Допустит сам в небесную обитель;

Оно верней, обманывать не стану,

Ведь грош цена бесстыдному обману.

Хочу еще, друзья, напомнить вам,

Что в сей корзинке не дорожный хлам, -

О нет! – реликвии и отпущенъя.

Собственноручного благословенья

Я удостоен папой, и теперь

Будь щедрым, грешник, и в прощенье верь,

А я с молитвой руки наложу,

От бремени грехов освобожу.

Все грешники, колени преклоните,

А то с коня и вовсе не сходите, -

И отпущенье с неба снизойдет,

Коль звонкою монетою расчет

Без промедления произведете.

Обмана не терплю в своей работе,

И вам, сказать по правде, повезло.

Какое бы несчастье или зло

Вас ни постигли на пути со мной,

Могу загладить я ваш грех любой.

Подумайте, какая вам удача,

Коль доступ в рай заранее оплачен

И рядом с вами, за проводника,

С готовым отпущением рука.

С таким попутчиком идите смело:

Когда б душа ни разлучалась с телом,

Очистит он и знатных и простых.

Вот вам, хозяин, – вам мощей святых

Облобызать реликвии бы надо,

Их испытать и силу и отраду

Всего за грош. Раскройте ж кошелек».

«Нет! Чтоб тебя сам дьявол уволок!

Пускай уж лучше отправляться к черту,

Чем задницу штанов твоих протертых

Мне целовать, хоть поклянись ты трижды,

Что дед Адам носил штаны те. Вишь ты,

Какой затейник! Лучше потроха

Свои отрежь, ведь ты же без греха.

Я, так и быть, вкрутую их сварю,

За здравие твое их водворю

В свинячьем брюхе, и скопцом, мощой

Ходить ты будешь, праведник святой».

А продавец молчал, краснел и дулся,

От злости он словами поперхнулся.

«Ну, что с тобою толковать, с уродом?

Хозяин молвил. – Грех с таким народом!»

Когда услышал рыцарь, как хохочут

Над ними, он сказал: «Никто не хочет

Меж нами ссор, и вы, сэр продавец,

Не дуйтесь так. А вы, сэр удалец,

Любезный нам, вы больше не бушуйте,

Рассказчика вы крепко расцелуйте,

Повеселеет он, и мы опять

Ваш слух рассказом станем занимать».

Друг друга спорщики облобызали,

И мы в согласье путь наш продолжали.

Здесь кончается рассказ Продавца индульгенций

Пролог Батской ткачихи

Чтоб рассказать и горесть и напасти

Моей судьбы, не надо мне, к несчастью,

Ни на кого ссылаться: пять ведь раз

На паперти я верной быть клялась. [177]177
  На паперти у церковных дверей совершалась первая часть венчального обряда.


[Закрыть]

В двенадцать лет уж обвенчалась я.

Поумирали все мои мужья.

А видит бог, я их любила очень.

Но для завистников ведь всяк порочен;

Они твердят, [178]178
  Далее следует более сотни стихов полемики ткачихи с трактатом св. Иеронима о целомудрии, известном под названием «Иероним против Йовиниана». Йовиниан – миланский монах IV в., ересиарх, оспаривавший обрядность, посты и ряд положений христианской морали.


[Закрыть] что если только раз

(Как утверждает Библии рассказ)

Спаситель посетил обряд венчанья,

Так это было людям в назиданье -

И, значит, лишь однажды в брак вступать

Мне надлежало. Но и то сказать,

Самаритянку укоряя, ей

Христос сказал: «Ты пятерых мужей

Имела. Тот, с кем ты живешь, не муж

Тебе, и брак греховный свой нарушь».

Быть может, это и сказал спаситель,

Но только смысл сих слов мне объясните.

Коль пятый не был муж, то кто ж последним

Ей мужем был? Я отстою обедню

За здравие того, кто объяснит:

О чем сей текст господень говорит

И как понять евангельское слово?

Я ж не встречала мудреца такого.

Господь сказал: «Плодитесь, размножайтесь».

Вот этот текст вы как ни искажайте,

Но знаю, что зовет он нас к труду.

Я и для мужа заповедь найду:

Чтоб от родителей он удалился,

К жене душой и телом прилепился.

А вот насчет того – два, пять иль восемь,

Иль десять раз жениться надо, спросим

Хоть у кого хотите, и в ответ

Вам скажут, что такого текста нет.

Смотрите, вот премудрый Соломон:

Вы помните, имел он много жен.

Подай мне, боже, хоть бы половину

Таких роскошеств, прежде чем покину

Сей бренный мир. Из нынешних мужчин

С ним не сравнится, право, ни один.

Он каждой ночью с новою женой

Утеху новую имел, водой

Кропя живою лозы вертограда.

Хвала Христу, мне послана отрада

Пяти мужьям женою верной быть.

От каждого пыталась получить

Я лучшее: мошну или сундук

Опустошать старалась я не вдруг

И всех сокровищ даром не растратить, -

Я не мотовка, нет, с какой же стати.

Чтоб быть ученым, надо разных школ

Пройти науку; чтобы сделать стол,

Лесник и лесоруб потребен, плотник

И лакировщик иль иной работник.

Пяти мужей науку я прошла.

Шестого я покуда не нашла.

Гряди, жених полуночный, к невесте,

И продолжать науку будем вместе.

На что мне целомудрие хранить,

Когда нам всем велел господь любить,

А в браке не было и нет греха,

Лишь только б пара не была плоха.

Жениться лучше, чем в грехе коснеть

И в адском пламени за то гореть.

«За двоеженство осужден был Ламех [179]179
  Ламех, по библейскому преданию, первым ввел многоженство (Книга Бытия, IV, 19).


[Закрыть]», -

Мне говорят; но посудите сами:

Ведь Авраам святой был человек,

Иакова мы чтим который век, -

А скольких жен они в шатре держали!

Им праведники в том же подражали.

Когда и где, в какие времена

Женитьба Библией запрещена?

Или когда нам девственность хранить

Предписано и род наш умертвить?

А вот апостол, это знаю твердо,

Он женщине не заповедал гордо

Быть девственной. Он просто умолчал,

А волю божию наверно знал.

Советовать нам могут воздержанье,

Но ведь совет не то что приказанье.

Могу его послушать или нет,

И уж сама несу за то ответ.

Когда бы девство всем господь судил,

Тогда б и брак он девам запретил.

Но если нету поля для посева,

Откуда б нарождались сами девы?

Не мудрено, что сам апостол Павел

Запрета против брака не оставил.

В соревнованье девам лишь почет,

А приз – еще посмотрим, кто возьмет.

Не каждому быть девственным дано:

Лишь тем, кому всевышним суждено.

Апостол Павел – девственник, конечно

Но сам он, проповедуя нам, грешным,

И заповедав нам, что девство есть

Великий подвиг и большая честь, -

Он женскую не изменил природу

И предоставил полную свободу

Мне быть женой и мужа ублажать;

Коль муж умрет, другого мне искать

Не запретил он, и за двоемужье

Считать тс го нельзя: ведь не могу ж я

Нарушить заповедь, которой нет.

Иль воздержанья мною дан обет?

Коснуться женщины, сказал он, грех,

Однако не всегда и не для всех.

Грешно сквернить супружеское ложе,

Девицу обмануть совсем негоже.

Вы знаете, когда огонь и трут

В неопытных руках, они сожгут

Себя и все вокруг; и это значит,

Что лучше блуда, а греха тем паче,

Конечно, девственность; творят же блуд

Те люди, что неправедно живут, -

В супружестве иль в девстве, все едино.

Быть праведным нельзя наполовину.

Конечно, понимаю я того,

Кто девство ценит более всего.

Пусть хвалится своим он чистым телом, -

Я жизнь свою оправдываю делом.

Хозяин добрый утварь золотую

Не выставит, мне кажется, впустую:

На каждый день, для службы постоянной,

Достаточно посуды деревянной.

Неодинаков и к спасенью путь.

Бог каждому дарует что-нибудь.

Но нам, смиренным и греховным слугам,

Спасения не по своим заслугам -

По милости господней надо чаять.

Вот девственность – ее все величают

Как признак совершенства, но спаситель,

Источник совершенства, искупитель

Всех прегрешений, он не всех призвал.

Вы помните, Христос нам приказал

Имущество последнее продать,

Все деньги беднякам тотчас раздать

И следовать за ним. Кто совершенным

Достоин быть, да будет и блаженным,

Но те слова, конечно, не ко мне.

Ну, как не радоваться нам весне?

И я цвет жизни радостно отдам

Утехам брака и его плодам.

Ну, для чего, скажите, части тела,

Которые привода повелела

Для размножения употребить,

Чтоб нам и в детях наших вечно жить?

Кто скажет, что создатель понапрасну

Их сотворил? Их назначенье ясно,

Хотя иные скажут толмачи,

Что лишь для отделения мочи

Их создал бог и только для различья

Мужчин от женщин наши два различья

Им созданы. Не чушь, не чепуха ли?

По опыту отлично вы узнали,

Что это небылица все иль бред.

А если спросите – вот мой ответ:

Для размножения и для утех

Бог создал их – конечно, лишь для тех,

Кого законно церковь сочетала.

Иначе в книгах почему б стояло:

«Муж да воздаст свой долг жене». Но чем?

Итак, те части создал бог зачем?

Не ясно ль, что для мочеотделенья

Ничуть не боле, чем для размноженья.

Но никого не надо принуждать

Сии орудья божьи в ход пускать.

Ведь девственность не губит человека:

Христос был девственник, но не калека.

Святые хоть и всем наделены,

Что надлежит, но тот не знал жены,

Та мужа во всю жизнь не принимала -

А святости их то не умаляло.

Я не желаю девственность хулить,

С пшеничным хлебом деву я сравнить

Хотела бы, а жен с ячменным хлебом.

Но и ячмень растет под тем же небом.

Апостол Марк в Евангелье вещал:

«Ячменным хлебом, рыбой насыщал

Христос на берегу народ голодный».

Какою было господу угодно

Меня создать, такой и остаюсь;

Прослыть же совершенной я не тщусь.

Что мне моим создателем дано,

То будет мною употреблено.

И горе мне, коль буду я скупиться

И откажусь с супругом поделиться.

А он хоть ночью, хоть и на рассвете

Свой долг сполна пусть платит мне, и этим

Возрадуем мы господа. Мой муж

Слугой быть должен, должником к тому ж.

И дань с него, женою полноправной,

Взимать должна я честно и исправно.

Над телом мужа власть имею я,

То признавали все мои мужья.

Ведь мне апостол власть ту заповедал.

Мужьям сказал он, чтобы муж не предал

Забвению свой долг перед женой.

Известен ли, друзья, вам текст такой?

А мне, когда томлюсь любовной жаждой,

Любезен он и весь, и буквой каждой.

Вскричал тут индульгенций продавец:

«Да сохранит вас пресвятой отец,

Сударыня! Прекрасный проповедник

Из вас бы вышел, и, клянусь обедней,

Вы убедили, кажется, меня.

Я, до сих пор невинность сохраня,

Решил на днях, что следует жениться.

Но коль за то придется так платиться,

Тогда, о нет! Слуга покорный, нет!

Я погожу давать такой обет».

«Постой-ка, мой рассказ еще не начат.

Его услышав, запоешь иначе.

В той бочке погорчее будет эль,

Чем все, что рассказала я досель.

Ох, знаю я, едва ль кто лучше знает,

Каким бичом супружество взимает

Свои налоги, – я сама тот бич.

И осторожность ты к себе покличь,

И посоветуйся, потом решайся

Пригубить рог. И уж затем не кайся,

Что эль супружества не больно сладок;

Примеры приведу я, как он гадок.

И кто, упорствуя, не даст им веры,

Тот сам послужит для других примером.

Так в Альмагесте учит Птолемей».

«Сударыня, – сказал в ответ он ей, -

Вы речь свою, прошу, не прерывайте,

Супружеской науке поучайте».

«Охотно, сэры, только я боюсь,

Что далеко я слишком уклонюсь,

Но этого прошу в вину не ставить.

Я не учить хочу, а позабавить.

Так вот. На чем, бишь, я остановилась?

Да. О мужьях. Так пусть бы приключилась

Со мной напасть, пусть эля и вина

Не пить мне больше, если не сполна

Всю правду о мужьях своих открою:

Хороших было три, а скверных двое.

Хорошие – все были старики

И богачи. Так были велики

Старанья их, что им скорей обузой

Супружества обязанность и узы

Казалися. Вы знаете, о чем

Я говорю. И я была бичом.

Чтобы кровать как следует согреть,

Что ночь – им приходилось попотеть.

И смех и грех! Но и сейчас, как вспомню,

Не совестно нисколько, а смешно мне.

Спешили дом и деньги мне отдать

В надежде, что их стану ублажать.

Глупцы! К чему оказывать почтенье

Тому, чьи деньги держишь иль именье?

И чем они меня любили крепче,

Тем презирать мне было их все легче.

Разумной женщине и самой честной

Любовь внушать мужчинам очень лестно.

Но раз в жену и так уж влюблены,

К чему тогда старания жены?

Понравиться супругу? Нет расчета.

Своих мужей впрягала я в работу

Такую, что всю ночь они кряхтят,

Наутро же «О, горе мне!» твердят.

Дэнмауский окорок [180]180
  Дэнмауский окорок. – В Дэнмау, графство Эссекс, супружеской чете, которая никогда не ссорилась, выдавали премию в виде окорока.


[Закрыть] не им был сужен,

А мне, по правде, он совсем не нужен.

Хоть и ворчали, ими управлять

Так научилась я, что почитать

За счастье мог супруг, когда подарки -

Литой браслет, иль шелк заморский яркий,

Иль шарф узорчатый – я принимала

И тем подарком их не попрекала.

Так слушайте, о женщины, коль разум

С невинностью не потеряли разом.

Я научу вас шашни все скрывать,

Водить всех за нос, клясться, улещать.

Ведь не сравнится ни един мужчина

В притворстве с нами даже вполовину.

И к честным женам обращаюсь тоже:

Бывает, что и честность не поможет.

Попавшись, надо во мгновенье ока

Всех убедить: болтает, мол, сорока; [181]181
  Сорока. – Намек на ходячий анекдот о болтливой сороке, которая выдает секрет своей госпожи (ср. рассказ эконома).


[Закрыть]

В свидетели слугу иль няньку взять,

Чтоб муж не смел напрасно обижать.

Послушайте, как речь свою веду: [182]182
  Следующие сто строк развивают мысли из отрывка «О браке», приписываемого Теофрасту и сохранившегося в упомянутом выше трактате св. Иеронима. Теофраст – знаменитый греческий ученый (372 – 287 гг. до н. э.).


[Закрыть]

«Ах, старый хрыч, с тобою – что в аду.

Зачем соседова жена ни в чем

Отказа не слыхала, каждый дом

Ее с почетом принимает, я же

В лохмотьях, нищенки убогой гаже,

Сижу безвыходно, ну как в темнице.

А ты ухаживаешь за девицей

Соседовой. Ты что ж, в нее влюблен?

По улице идет о том трезвон.

О чем ты шепчешься с пронырой сводней?

Ты что затеял, старый греховодник?

А стоит мне знакомство завести,

С знакомцем поболтать иль навестить

Его, как ты вверх дном все поднимаешь,

Меня бранишь, колотишь, проклинаешь.

А то придешь домой вина пьяней,

Коришь, что по моей, мол, пьян вине;

Что, мол, несчастье нищая жена,

Что мужнин хлеб задаром ест она;

А будь она знатна или богата,

Гак ты бы клял отца ее иль брата

За спесь иль что сама она горда

И дуется и фыркает всегда.

Ах, старый плут! Коль хороша собою -

Ворчишь, что от поклонников отбою

Ей нет нигде, что как ей устоять,

Коль примутся всем скопом осаждать,

Иные видя, что осаде рада,

Иные за красу или наряды,

Иные за осанку, ловкость, голос

Или за то, что шелков тонкий волос,

Что ручка узкая нежна, бела.

Тебе поверить, все – источник зла,

Подвержено соблазну, уязвимо,

И впрямь падение неустранимо

Пред искушением со всех сторон.

А ежели дурна – другой резон:

Что будто бы кидается на шею

Любому встречному, хотя б за нею

Он не ухаживал. И то сказать -

Той утицы на свете не сыскать,

Что селезня себе б не залучила.

Ведь, в самом деле, мудрено хранить

Господень дар, который разделить,

Чтобы умножить, всяк скорей стремится.

Ты вот бурчишь, когда в постель ложиться

Пора придет, что только, мол, глупец,

Презревший райский праведных венец,

Жениться может. Молния и гром

Да поразят тебя своим огнем -

Заслужена тобою кара свыше.

Сварливая жена, худая крыша,

Очаг дымящий – вот, мол, отчего

Мужья бегут из дома. Да его

Послушать только! Домосед какой!

Ему дай волю – хвост сейчас трубой.

А то бубнишь, что, лошадь покупая,

Иль платье у портного примеряя,

Иль выбирая сковороду, стол,

Ухваты, табуретки, нож, котел, -

Всегда испробовать покупку можно

И надо с женами, мол, неотложно

Такой порядок – пробу – завести.

Паскудник старый, господи прости!

Да разве можно обнажать так рано

Пред женихом все тайные изъяны?

Меня коришь, что будто заставляю

Хвалить мою красу, от лести тая,

Что вынужден глядеть ты мне в лицо,

Как собачонка, не снимать кольцо,

И величать меня всегда «мадам»,

И денег не сорить по сторонам;

Меня же холить, пышно одевать

И честь мою так рьяно ограждать,

Чтобы родню мою все величали

И даже горничную уважали.

Короче, – что не можешь ты так жить.

Ах ты, гнилой мешок проросшей лжи!

Чуть подмастерье Дженикин кудрявый

(Кудряшек золотых сквозной оправой

Лицо его и впрямь окаймлено)

Под вечер постучал ко мне в окно,

Чтоб проводить на праздник ежегодный,

Уж ты ревнуешь, увалень негодный.

Да сдохни ты! Не надо мне его.

Но вот скажи мне прямо: отчего

Ключи от сундука ты вдруг запрятал?

Что хорониться от жены так, зря-то?

Твое добро – оно ведь и мое.

Я от скупца оберегу свое

Добро заветное. Небось не дура.

Хотя неволить трудно мне натуру, -

Но посидишь над полным сундуком

Без ласк моих, противный скопидом.

Одно из двух сокровищ выбирай.

Обоих не получишь, так и знай.

Зачем за мной следишь ты и шпионишь?

В сундук меня, не думай, не загонишь.

Тебе б сказать: «Поди-ка развлекися,

Я кумушек не слушаю, Алиса,

И знаю, ты мне верная жена».

Такому мужу я была б верна.

Да постыдился б ты хотя народа:

Всем нравится хоть мнимая свобода.

Любезен мне премудрый Птолемей.

Он в Альмагесте, средь других речей,

Такое изреченье приберег:

«Кто мудр поистине, тот пренебрег

Вопросом праздным – кто ж владычит миром,

Жена иль муж?» Живи, покойся с миром

И не завидуй радостям других,

Негодник немощный. Тебе ль моих

Постельных милостей недоставало?

Да разве я хоть разик отказала?

Но тот дурак, кто от своей свечи

Из жадности соседей отлучит;

Сосед фонарь зажжет и уберется;

Что за беда, ведь свет-то остается.

Ты говоришь, что пышные уборы

Нас до греха доводят очень скоро,

И в подтвержденье этих глупых слов

Приводишь текст, и этот текст таков:

«Стыдом и скромностью горда жена.

Убор простой должна носить она:

Пусть ожерелия и кольца сбросит

И золота да не вплетает в косы».

И самый текст, и толкованье глупы

И по сердцу лишь тем мужьям, что скупы.

Ты говоришь, что я, мол, словно кошка,

Что стоит сжечь моих волос немножко,

И никогда уж не покину дом.

Дурак! дурак! Не знаешь ты о том,

Что, коль бедова и красива Мурка

И коль ее мягка, пушиста шкурка,

Она и дня с тобой не проведет,

Махнет хвостом, мяукнет и уйдет.

Спали тогда волос ее хоть горстку,

А все пушистой и блестящей шерсткой

Пойдет она по крышам красоваться,

Чтоб песни петь, с котами бесноваться.

Будь я наряднее, сквалыга старый,

И я бы хвастала своим товаром.

Седой глупец, забудь свои наказы,

Пусть сторожит сам Аргус сотнеглазый,

Коль захочу я душу отвести, -

Как и тебя, сумею оплести

Любого сторожа, любого мужа.

Пусть сторожит, да не было бы хуже.

Любовь жены приравниваешь к аду:

Мол, греческий огонь, что жжет преграды

И чем бушует жарче, тем сильней, -

Ничто пред похотью ужасной в ней;

И, как песок, она не держит воду;

Как червь, что точит твердую породу,

Так жизнь супругу пакостит жена, -

Кто был женат, тому-де мысль ясна.

Три злых напасти в жизни нашей есть,

Ты говоришь, четвертой же не снесть.

Ты ненавистную жену посмел

(Да сократится дней твоих предел)

Считать одной из трех земных напастей.

Как будто нету горшего несчастья,

Чем неповинная твоя жена,

Которая всегда терпеть должна».

Так я мужей отчитывала рьяно,

Они казнились, что сболтнули спьяну.

Хоть все напраслина – всегда свидетель

Найдется, что страдает добродетель:

Племянница, иль Дженьин, иль соседки

(Кто-кто, а лжесвидетели нередки).

Мужей я допекала небылицей

И, словно бешеная кобылица,

Лягалась, ржала и кусалась так,

Что всех отпугивала, а впросак

Попавши, огрызалась каждый раз.

Без этого, наверное, тотчас

Меня б мужья в проделках уличали,

А так моих грехов не замечали.

«Кто первым хлеб сожнет, тот первым смелет».

Я первой нападала, билась смело,

С налету я выигрывала бой,

Они же каялись передо мной

В таких грехах, которыми с рожденья

Не согрешили даже в помышленье.

Мой муж, бывало, от болезней чах,

А я его во плотских всех грехах,

В гульбе, в разврате гнусном упрекала.

И вот старик бывал польщен немало,

Воображая, что, любя, ревную

(Как раз любить развалину такую!).

Когда ж я ночью покидала дом,

Чтоб позабавиться с своим дружком,

И приходила утром спозаранку,

Мужей я уверяла, что служанку

Выслеживаю я и сторожу,

Что для того и мужа не бужу.

Эх, позабавилась я в жизни вволю!

У нас, у женщин, уж такая доля.

Мы слабы, правда, но господь взамен

Нам даровал коварство для измен,

Обман и слезы. Мы оружьем этим

Мужскую силу оплетем, как сетью.

И если хвастать, так одним могу

Похвастаться что другу, что врагу:

Во всяком деле хитростью иль силой

Всего добьюсь, что мне угодно было.

Все исполнять старались муженьки.

Из них веревки, словно из пеньки,

Могла я вить; брюзжаньем, воркотнёю

Я допекала их порой ночною,

Отказывая в милостях, пока

Не открывали тут же сундука,

И лишь тогда, за малую толику,

Ложилась я, к их радости великой.

Вам говорю, так исстари ведется:

«Купи, коль можешь, – все ведь продается»

И сокола приманишь на вабило.

Взяв верх, лгала, что мне их ласки милы,

Лишь для того, чтоб похоть их продлить,

Но жажды невозможно утолить

Копченым окороком из Дэнмау.

Мне было старичков, конечно, мало.

И хоть сам папа будь за их столом,

Еще посмотрим, их ли это дом;

Им слово за слово платить могу,

И не останусь я ни в чем в долгу.

Когда же завещанье составлять

Наступит день, долгов мне завещать

Уж не придется, каждое словечко

Их оплатила я, и, как овечка,

Притихнув, муж, бывало, уступал

Иль за упорство на себя пенял.

Пусть рьяный муж свирепей будет льва -

Сумею ущемить его права,

Потом скажу: «Оставим споры наши,

Смотри, как смирен Вилкин, наш барашек.

Поди сюда, мой милый муженек.

И поцелуй меня еще разок.

Тебе бы тоже тихим быть и смирным,

И заживем с тобой куда как мирно.

Ты Иова не раз долготерпенье

В пример мне ставил и его смиренье -

Смирись же сам и потерпи хоть малость.

Прости причуды, воркотню иль шалость -

Увидишь, как приятно угождать

Жене и тем любовь ее снискать.

Из нас двоих кому-нибудь да надо

Уступку делать, чтоб сломить преграды.

И раз мужчина женщины разумней,

Уступчивости укажи стезю мне.

Чего тебе брюзжать, ворчать и ныть?

Ни с кем не хочешь ты меня делить?

Ну, так бери же всю и без остатка,

Но и расплачивайся, если сладко.

От ma belle chose, ее пусти лишь в торг,

Все покупатели пришли б в восторг.

Ее храню, господь меня прости,

Лишь для тебя. Смотри, не упусти».

Троих мужей таким смирила сортом,

Теперь поведаю вам о четвертом.

Четвертый муж был пьяница, гуляка,

Имел любовницу, знал девок всяких,

А я была, красива, молода,

Крепка, упряма и смела тогда.

Как соловей, умела петь под арфу

И танцевала жигу с пестрым шарфом,

Особенно когда хлебну винца.

Вот, говорят. Метеллий, от венца

Едва вернувшись, [183]183
  Упоминается у Валерия Максима «Factorum et dictorum memorabilium libri», IX, кн. VI, гл. III. Этот исторический труд древности, представляющий богатейший сборник анекдотов, был очень популярен в средние века.


[Закрыть] грубая скотина

Жену свою толстенною дубиной

Избил до смерти за глоток вина.

Ну, выпила. Так где же тут вина?

Попробовал бы он меня отвадить

От рюмки. Нет, со мной ему б не сладить.

А от вина к Венере мысль течет;

И как морозы порождают лед, -

Вино склоняет на любовный труд;

Не только с губ тут слюнки потекут,

От пьяной женщины не жди отказу,

Распутники тем пользуются сразу.

Но, видит бог, как вспомню я про это

PI осенью как будто снова лето.

Как в юности, все сердце обомрет,

И сладко мне, что был и мой черед,

Что жизнь свою недаром прожила я.

Теперь я что? Матрона пожилая.

Украло время красоту, и силу,

И все, что встарь ко мне мужчин манило.

Прошла пора, а кровь, знай, колобродит.

Ко мне теперь муку молоть не ходят.

Что ж, отруби я стану продавать,

Еще мне рано вовсе унывать.

Так вот, четвертый муж мой был гуляка;

Меня любил он, негодяй, однако.

Несносно было мужа разделять

С наложницей, и стала я гулять.

Вы не подумайте чего худого,

А только с мужем я своим ни слова,

С подружками затеяла возню,

Пирушки, пляски, игры, болтовню.

Мой муж от ревности в своем же сале

Как ростбиф жарился. Милее стали

Внимание и милости мои.

Земным чистилищем он звал своим

Меня в ту пору. Может быть, чрез это

Душа его теперь в предвечном свете.

Ведь сколько раз, бывало, он поет,

Хотя ревнивца, как мозоль, гнетет

И мучит мысль: ужели изменила?

Свидетель бог и мужнина могила

Тому, как я гуляку допекла

И, может быть, до смерти довела.

Он умер в год, как от святого гроба

Вернулась я и мы смирились оба.

С гробницей Дария нельзя сравнить [184]184
  Гробница персидского царя Дария была сооружена Апеллесом по повелению победителя Дария Александра Македонского.


[Закрыть]

Могилу мужа; все ж похоронить

Мне удалось его близ алтаря,

Где свечи поминальные горят.

Я мужнина добра не расточала,

Его могилу я не украшала,

Ведь не украсит гроб его судьбу,

Он и в тесовом полежит гробу.

Теперь о пятом рассказать вам надо.

Душа его да не узнает ада,

Хоть был он изо всех пяти мужей

Несносней всех, сварливей всех и злей

(Ах, до сих пор болят и ноют ребра), -

А поцелует – сразу станет добрый.

И уж в постели так был свеж и весел,

Что сколько бы ударов ни отвесил,

Хотя б кругом наставил синяков, -

Я не считала слез и тумаков.

Сдается мне, что я его любила

Тем крепче, чем ему любовь постылей

Со мной казалася. Порой чудачки

Мы, женщины: милее нам подачки

Любовников, чем щедрые дары

Мужей. От мужа требуем икры

Заморской иль мехов, шелков и кружев,

А перстенек от милого закружит

Нам голову, как крепкое вино.

Нам то милее, что запрещено.

Преследуй нас, а мы, знай, ускользаем,

Но подразни – и двери открываем.

Коль спрос велик – – так дороги товары,

А то, что дешево, дадут и даром, -

Известно это женщине любой.

Мой пятый муж – господь да упокой

Его в земле! – был вовсе не богат.

Он просто по любви был мною взят.

В Оксфорде он когда-то поучился,

Но после бросил, к нам переселился

И жил у Элинор, моей подруги.

Я верила лишь ей во всей округе:

Хотя б мой муж на стенку помочился

Или от судей тайно схоронился,

Про все, бывало, по секрету ей

Скажу, куме и крестнице моей;

Как муж ни злись, а мне и горя мало.

Я часто в краску муженька вгоняла,

А он, бесясь, не раз себя же клял,

Что мне свои секреты поверял.

Так повелось, что каждый год постом

Великим я, гостя, из дома в дом

Переходила до начала лета,

Чтоб сплетен понаслушаться при этом

И позабавиться; так вот втроем мы:

Студентик, кумушка и я к знакомым,

Что за городом жили, собрались,

Там погулять и по лугам пройтись.

Тогдашний муж мой в Лондоне, в отлучке

В ту пору был, а на небе ни тучки,

Весна, досуг и полная свобода!

Всегда в гостях, всегда среди народа!

И где найдешь, а где и потеряешь,

В такое время никогда не знаешь.

И я ходила к утрене, к вечерне,

На празднества, процессии для черни,

На свадьбы, представления, обеды,

Миракли, проповеди и беседы.

Я в красных платьях лучших красовалась,

И моль еще тех платьев не касалась,

Все потому, что был раскрыт сундук,

И я весной не покладая рук

Что день, то новые все доставала,

На танцах их что ночь перетряхала.

Так вот, втроем мы лугом мирно шли

И со студентом разговор вели.

И скоро так мы с ним развеселились

И откровенно так разговорились,

Что я ему, играючи, сказала,

Мол, овдовев, другого б не желала

Себе в мужья, а только бы его.

А это я сказала оттого,

Что в брачном деле, как во всяком деле,

Лишь тот умен как следует и делен,

Кто все предвидит, зная наперед,

Какой удел его наутро ждет.

По-моему, той мыши грош цена,

Которая, хоть трижды будь умна,

Себе грызет единственную норку -

Заткнут ее, тогда сухую корку

И ту ей будет некуда снести.

Нет, сети надо загодя плести.

Ему сказала я, что пленена,

Что ночи целые лежу без сна,

Ни на минуту глаз, мол, не смыкаю,

Его кляня, тоскую, призываю.

Иль что, поражена его мечом,

Лежу я навзничь и что кровь кругом,

И будто бы любимым я убита,

Но вовсе на убийцу не сердита,

Нисколько не виню его за это:

В кровати кровь – к богатству, мол, примета;

И все неправда, все сочинено,

Все матерью мне было внушено

Наперекор девической природе.

Вот вспомнила о чем при всем народе!

Пожалуй, вам и слушать-то не след.

И оказался вскоре на столе

Мой муж четвертый; плакала, стонала

Я, на лицо накинув покрывало,

Но горевать старалась не чрезмерно,

Что умер мой четвертый благоверный,

Ведь мужа пятого я припасла.

И он стоял тут, рядом, у стола.

Наутро в церковь отнесли мы мужа.

Я целую наплакала там лужу.

Мой Дженикин шел с нами, по-соседски.

Он выступал за гробом молодецки.

Таких давно я не видала ног,

Точеных, стройных, крепких. Кто бы мог

Пред ними устоять? Не я, сознаюсь.

И в этом я ни капельки не каюсь.

Ему лет двадцать только миновало,

Мне ж было за сорок, но я нимало

Не колебалась, сохранив весь пыл,

Который и с годами не остыл.

Господь прости, была я похотлива,

И молода еще, и говорлива,

Бойка, умна, красива, редкозуба

(То, знаете, Венерин знак сугубый).

Что ma belle chose соперниц не имеет -

Свидетели мужья мои. Кто смеет

Оспаривать свидетелей таких?

Я крестницей была ведь у двоих:

Дух боевой мне Марсом был отмерен,

Чувствительность – был щедрый дар Венерин.

Венера мне дала в любви покорство,

А Марс – в любви и крепость и упорство.

Мой прадед – Минотавр, и предок – Марс мой.

Зачем любовь грехом сильна, коварством?

Звезда моя велит неугомонно

Не подавлять того, к чему мы склонны,

И гостя доброго всегда с охотой

Пускаю я в Венерины ворота.

Ни одного не пропущу я мимо.

От Марса на лице моем решимость.

Другое место нужно ль называть,

Что укрепила Марсова печать?

Не признаю любви я робкой, скрытой,

А голод утоляю я досыта.

Богат иль беден, черен или бел, -

Мне все равно, лишь бы любить умел.

И хоть по мужу благородной стань я,

Все ж не побрезгую и низким званьем.

И вот всего лишь месяц миновал,

Как Дженикин со мною в храм попал.

Венчанье мы отпраздновали пышно,

По всей округе свадьбу было слышно.

И я ему, дуреха, отдала -

И сколько раз потом себя кляла -

Дом и владенье, все мной нажитое,

А он того ни капельки не стоил.

Всегда бранил, во всем-то мне перечил

И раз меня чуть-чуть не изувечил:

Мне в ухо дал, да со всего размаха,

Чуть не оглохла я тогда от страха,

А все за три ничтожные листка.

И, в свой черед, упорна и жестка,