Текст книги "Кентерберийские рассказы"

Внезапно глас раздался: «Клеветой

Пред августейшим властелином края

Дочь очернил ты церкви пресвятой,

Твоя нашла возмездье воля злая».

И вся толпа, от ужаса стеная,

Ждала возмездья знаков огневых;

Лишь дух Констанцы ясен был и тих.

Страх и раскаянье на тех напали,

Кто на Констанцу без ее вины

Смел подозренье высказать вначале.

Все были чудом так поражены,

Что при содействии святой жены

У многих совершилось обращенье,

И сам король подверг себя крещенью.

Клятвопреступный рыцарь был казнен

По приказанью короля поспешно;

Констанцей все же был оплакан он

За то, что ад грозил ему кромешный.

И скоро в брак с принцессою безгрешной

Вступил король, – Христова благодать

Дала Констанце королевой стать.

Мать короля, что Донегильдой звали,

Одна лишь проклинала этот брак.

(Другую душу женскую едва ли

Окутывал столь беспросветный мрак.)

Казалось ей, что, поступивши так,

Сын опозорился: она считала,

Что странную избрал супругу Алла.

Не столь о плевелах, сколь о зерне

Рассказывать я собираюсь дале.

Что толку останавливаться мне

На том, какие блюда подавали

Иль как рога и трубы как звучали.

Ведь так любой кончается рассказ.

Там были яства, брага, песни, пляс.

В опочивальню со своей женою

Король отправился. Любой из жен,

Какой бы ни была она святою,

Ночь уделить одну велит закон

Той радости, которой брак силен.

Велит он святость отложить на время

И быть супругой наравне со всеми.

В ту ночь Констанца сына зачала.

Когда же короля, к ее печали,

Как раз в те дни военные дела

В далекую Шотландию призвали,

Над ней, беременной, опеку взяли

Епископ и дворецкий. День за днем

Сидит она, беседуя с Христом.

И в срок родился сын, что при крещенье

Был наречен Маврикием. С гонцом

Тотчас послал дворецкий извещенье

Родителю в Шотландию о том,

Как все произошло. И вот с письмом,

В котором было много и другого,

Гонец помчался, в путь давно готовый.

Но он решил, что королеву-мать

Ему полезно известить сначала.

Явившись к ней, он молвил: «Исполать

Вам, госпожа моя, и дому Аллы!

Узнайте: наша королева стала

Сегодня матерью. В покоях там

Рожден наследник на отраду нам.

Я королю в посланье при печати

Везу об этом радостную весть;

От вас, что вам угодно будет, кстати

Могу я, государыня, отвезть».

«У нас еще подумать время есть, -

На это Донегильда отвечала. -

Ты у меня переночуй сначала».

Напился элем и вином гонец,

И выкрали письмо ночной порою,

Когда он, как свинья, храпел, подлец,

А в сумку было вложено другое

С поддельною дворецкого рукою,

Где было сказано на этот раз

То, что вы все услышите сейчас.

В нем сообщалось вот что: королева

Чудовище на свет произвела;

Из адского как будто выйдя чрева,

Похож ребенок на исчадье зла.

Должно быть, мать от эльфов к нам пришла

И колдовские применяет чары.

Все эту ведьму ненавидят яро.

Прочтя письмо, король загоревал,

Но, никому об этом ни полслова

Не сообщив, домой ответ послал:

«Дар принимаю от Христа благого,

Моя душа всегда к тому готова,

Чтоб перед волею его святой

Склониться ниц покорной головой.

Дитя храните и супругу тоже,

Покуда не вернуся я домой;

Я верю, – даст наследника пригожей,

Коль пожелает, мне спаситель мой».

Смочив письмо обильною слезой,

Его вручил гонцу король печальный,

И вот гонец пустился в путь свой дальний.

Негодный, пьянству преданный гонец!

Ты на седле не держишься от хмеля,

Без умолку болтая, как скворец,

Все тайны выдаешь ты, пустомеля!

Себя не помня, мыслишь еле-еле.

Вино – плохой советчик: от него

Хорошего не ждите ничего.

О Донегильда, слов я не найду,

Чтоб подлость описать твою лихую.

Пускай же тот, кто царствует в аду,

О ней расскажет, с торжеством ликуя.

О женщина проклятая, – нет, лгу я,

Не женщина… Ты, утверждаю вслух,

Под женскою личиной – адский дух.

Когда гонец обратно возвратился,

У королевы-матери опять

С дороги прямо он остановился.

Так угостила королева мать,

Что он, напившись, завалился спать

И прохрапел до самого рассвета, -

Был он великим мастером на это.

Письмо, которое король послал,

Подделкой заменили вновь, в которой

Король дворецкому повелевал

Под страхом смертной казни и позора

В три дня и три часа без разговора

Констанцу удалить из края вон:

Он требовал, чтоб срок был соблюден.

Пусть поместят Констанцу с сыном рядом

В ее прибитый к нам когда-то челн,

И этот челн с Констанцею и чадом

Пусть оттолкнут назад в пучину волн.

Твой сон, Констанца, был, должно быть, полн

Видений страшных в час, когда чертила

Рука преступная приказ постылый.

Когда настало утро, во дворец

Тотчас же королевское посланье

Вручить дворецкому пошел гонец.

Письма безжалостное содержанье

Исторгло у дворецкого стенанье.

«Благой Христос, – вскричал он, – в мире сем

Как много душ, исполненных грехом!

Как допускаешь ты, о царь небесный

И праведный судья, чтоб под луной

Царил и благоденствовал бесчестный,

Держа невинность под своей пятой?

Увы, Констанца, страшный жребий мой

Велит мне, чтоб избегнуть наказанья,

Тебя подвергнуть злому истязанью».

Проклятого посланья письмена

Слез вызвали во всей стране немало.

В четвертый день, бледнее полотна,

Констанца у ладьи своей стояла.

Однако волю божью принимала

Она смиренно и, душой чиста,

Надежду возлагала на Христа.

«Кто спас меня от гнусного навета,

Который на меня воздвигнул враг,

Тот и теперь из влажной бездны этой

Меня спасет, хоть я не знаю как.

Благим он был ко мне и будет благ.

На богоматерь также уповаю -

Она мой парус и звезда морская».

Ребенок плакал на ее груди.

Она к нему склонилась и шепнула:

«Сыночек бедный, плакать погоди!»

Потом его в платок свой завернула

И под глухой напев морского гула

Укачивать малютку принялась,

Не отводя от неба скорбных глаз.

«Мария, – молвила она, – о свет небесный!

Был женщиной погублен род людской,

И за грехи его на подвиг крестный

Пошел спаситель, сын единый твой.

Он кровью истекал перед тобой.

В страдании сравниться никакая

Не может мать с тобою, всеблагая.

Ты слышала предсмертный сына стон,

А мой ребенок жив. Тебя, царица,

Кому несчастные, со всех сторон

Неся любовь, не устают молиться,

Тебя, убежище, тебя, денница,

Молю я: сжалься над судьбой моей

И моего ребенка пожалей.

Дитя мое, какое преступленье

Свершило ты? За что своим отцом

Преследуешься ты без сожаленья?

Дворецкий милый, жалостью ведом,

Дитя мое к себе возьми ты в дом,

А ежели боишься наказанья,

Хоть поцелуй малютку на прощанье».

Взглянув в последний раз на край чужой

И прошептав: «Прощай, супруг жестокий!» -

Она к воде, окружена толпой,

Стопы направила, покорна року,

Дитя баюкая, в свой одинокий

Спустилась челн, перекрестилась раз

И на Христову волю отдалась.

Ей дали продовольствия в дорогу

Запас большой – и всяческих вещей,

Что ей могли бы пригодиться, много.

Теперь, господь, будь милосерден к ней,

Храни ее от ветров и зыбей

И дай причалить к родине далекой.

Ее ладья – над бездною глубокой.

Когда король, в свой замок возвратясь,

Стал о жене допрашивать и сыне,

Ему дворецкий рассказал тотчас

Все то, что вам уже известно ныне.

Не умолчал он также о причине,

Заставившей изгнать с ребенком мать,

И, предъявив посланье и печать,

Промолвил: «Государь, приказ, который

Был вами прислан, выполнен». Тогда

Гонца призвали, и под пыткой скоро

Признался он, где ночевал, когда.

Расспросов хитроумных череда

Позволила составить представленье

О том, как совершилось преступленье.

Рука, писавшая письмо, была

Опознана благодаря дознанью,

Распутано сплетенье лжи и зла.

И пробил мести час и наказанья:

Жизнь матери король за поруганье

Закона ленного мечом пресек.

Так кончился злой Донегильды век.

О том, как сутки напролет о милых

Жене и сыне Алла горевал,

Слова людские рассказать не в силах.

Меж тем Констанцу с чадом пенный вал

Над пропастью соленою кидал.

Пять лет и больше длился путь унылый,

Покуда лодку к суше не прибило.

Там замок высился на берегу

Языческий, чье имя, к сожаленью,

В источниках найти я не могу.

Констанца, в это страшное мгновенье

Храни тебя святое провиденье!

Я собираюсь рассказать сейчас,

Как ты от рук языческих спаслась.

Из замка многие глядеть ходили

На бедную Констанцу. В поздний час,

Когда уж звезды на небе светили,

Спустился управитель замка раз,

Отступник, что в язычестве погряз,

И негодяй. Один оставшись с нею,

Он предложил ей связь, – позор злодею!

Констанца крик ужасный издала,

И с ней дитя. Но матерь всеблагая

В который раз бедняжке помогла.

Борясь искусно, грудью наступая,

Ей удалось отбросить негодяя.

Он из ладьи упал и утонул.

Христос Констанцу в чистоте соблюл.

Вот похоти конец обыкновенный!

Не только душу, но и тело нам

Она увечит слабостью презренной.

Один конец у любострастья – срам.

Не часто ль видеть приходилось вам,

Что небо за одно лишь вожделенье

Людей карает, как за преступленье?

Как этой слабой женщиной был дан

Отпор насильнику? Но вспомнить нужно,

Что Голиаф, безмерный великан,

Давиду сдался, словно бы недужный.

Как мог юнец, почти что безоружный,

Взглянуть в ужасный Голиафа лик?

Тут благодати бил живой родник.

Кто дал Юдифи мужество убить

Своей рукой злодея Олоферна

И этим свой народ освободить

От нечестивца? Так же достоверно,

Как то, что этих силой беспримерной

Бог наградил, Констанце дал господь

Лихого негодяя побороть.

Из узкого пролива Джебальтара

И Септы [116]116
  Джебальтар и Септа – Гибралтар и Сеута.


[Закрыть] вдаль несет ладью поток.

Туда-сюда кидает ветер ярый,

На юг и север, запад и восток.

Но вот исполнился скитанью срок,

И волей богоматери святою

Констанца радость обрела покоя.

Теперь мы от Констанцы перейдем

К владыке Рима. Получил он вести

Из отдаленной Сирии о том,

Что стан его весь перебит на месте,

А дочь Констанца извергом без чести

Оскорблена. Вам о султанше злой

Я говорю, пролившей кровь рекой.

Тут в Сирию отправил император

Сенатора и воинов не счесть,

Которых взял с собой в поход сенатор,

Чтоб учинить заслуженную месть.

Кровавую расправу кончив, сесть

На корабли спешило войско Рима,

Чтоб плыть обратно к родине любимой.

И вот когда с победной славой в Рим

Сенатор плыл, вдруг на морской равнине

Возникла утлая ладья пред ним

С Констанцей, предающейся кручине.

Ни кто она, ни по какой причине

Она на волю моря отдана,

Он не узнал, – была нема она.

Он в Рим ее привез и попеченью

Жены вручил с младенцем вместе. Там

Констанца стала жить в уединенье,

Вся отдаваясь набожным делам.

Ее судьба показывает нам,

Как чудно богоматерь помогает

Тому, кто к ней с молитвой прибегает.

Хотя была сенатора жена

Констанце теткой, все же не признала

В ней юную племянницу она.

Теперь вам сообщу, что сделал Алла,

Который плакал и стенал сначала,

Констанцу же оставлю под крылом

Сенатора и к ней вернусь потом.

Король, убивший мать, пронзен однажды

Был горестным раскаяньем таким,

Что, истомленный покаянья жаждой,

Решил отправиться в далекий Рим,

Чтоб там свой грех пред папою святым

Излить в слезах и вымолить прощенье

Себе от всеблагого провиденья.

Молву о том, что из чужой земли

Паломник прибывает именитый,

Гонцы по стогнам Рима разнесли,

И наш сенатор, славою повитый,

Навстречу выехал с роскошной свитой,

Чтоб гостя августейшего принять,

А также, чтобы блеск свой показать.

Друг друга чествовать тотчас же стали

Сенатор и король, – наперебой

Они пиры друг другу задавали,

И вот однажды, – через день-другой, -

На королевский идя пир, с собой

Сынка Констанцы взял сенатор славный, -

Об этом я осведомлен исправно.

По мненью многих, мальчик приведен

Был по желанью матери. Не знаю;

Присутствовал, так иль иначе, он, -

Все прочее я мелочью считаю,

Но вот что верно: сына отпуская,

Она велела между блюд свой взор

Ему на Аллу направлять в упор.

Взор этот встретив, Алла изумленно

Спросил сенатора: «Скажите, чей

Ребенок это?» И в ответ смущенно

Промолвил тот: «Не ведаю, ей-ей!

Живет он в Риме с матерью своей,

Отца же нет». Но через миг, не дале,

Все обстоятельства поведал Алле.

«Я должен вам сказать, – прибавил он, -

Что женщины я не видал доселе -

Среди девиц, и вдов, и мужних жен -

Столь чистой в разговоре и на деле;

Она бы предпочла, чтобы горели

Ее стопы на медленном огне,

Чем на соблазн пойти, поверьте мне».

Жила Констанца в памяти супруга,

А были схожи так дитя и мать,

Как мало кто похожи друг на друга.

Король невольно начал размышлять.

«У них одно лицо и та же стать.

Возможно ли?» В сомнениях без края

Тотчас из-за стола он встал, вздыхая.

«Клянусь творцом, – он думал, – это бред.

Ведь если дело обсудить в покое,

Уже давно в живых Констанцы нет».

Но через миг он думать стал иное:

«Что, ежели Христос рукой святою

Послал ко мне Констанцу и сейчас,

Как он послал ее к нам в первый раз?»

Чтоб посмотреть, что дальше будет, Аллу

Сенатор пригласил к себе домой

И, пир ему устроив небывалый,

Констанцу попросил войти в покой.

Ах, танцевать охоты никакой

Не вызвало в ней это приглашенье!

Она едва стояла от волненья.

Жену увидев, Алла перед ней

Склонился низко. В этой юной даме

Не мог он не признать жены своей

И залился горючими слезами.

Констанца же стояла, словно камень:

Ей причиненного супругом зла

Она забыть доселе не могла.

Теряла дважды бедная сознанье,

А он доказывал, что нет причин

Его винить за все ее страданья.

«Тому свидетель весь небесный чин!

Я так же чист пред вами, как мой сын

Маврикий, столь на вас лицом похожий.

Коль я солгал, срази меня, о боже».

И долго лился горьких слез поток,

Но души их спокойнее не стали.

Никто без жалости глядеть не мог,

Как муки их от плача возрастали.

Но я устал о горе и печали

Повествовать. Скажу лишь в двух словах:

Заря застала их еще в слезах.

Но наконец, когда ей стало ясно,

Что Алла перед ней не виноват,

Сменил стенанья поцелуй согласный

И повторенный сотни раз подряд.

Блаженством большим только райский сад

Их мог бы наделить. Счастливей пары

Не видел, не увидит мир наш старый.

Констанца попросила, чтоб супруг,

Вновь ею обретенный, в облегченье

Ее столь долгих и жестоких мук

Не отказал ей ныне в одолженье:

Чтоб от ее отца соизволенье

Пожаловать к обеду получил,

Ни слова чтоб о ней не проронил.

Передают, что к римскому владыке

Был послан с пригласительным письмом

Не кто иной, как маленький Маврикий;

Но я, признаться, сомневаюсь в том:

Ведь Алла вовсе не был простаком

И знал, что это было б неприлично.

Он, верно, с мальчиком явился лично.

Свое согласье император дал.

На мальчика при этом, вероятно,

Упорный взор не раз он устремлял

И думал о Констанце безвозвратной.

Король же поспешил к себе обратно,

Чтоб подготовить праздничный обед,

Принять достойно христианства цвет.

Назавтра Алла в пышном одеянье

Навстречу императору верхом,

Исполнен радостного ликованья,

С женой своей отправился вдвоем.

Отца увидев, перед ним ничком

Упала дочь. «Отец, – она вскричала, -

Констанцу, верно, помните вы мало.

Я – ваша дочь Констанца. Верьте мне:

Я – та, что вы когда-то в край неверный

Послали, та, что по морской волне

В ладье носилась, мучась беспримерно.

Теперь ко мне вы будьте милосердны,

К язычникам не посылайте вновь.

Вот мой супруг, – он заслужил любовь».

Кто в мире радость описать сумеет,

Которой предались они втроем?

Я мой рассказ кончаю, – вечереет,

И на ночлег уж скоро мы придем.

Веселую беседу за столом

Они всю ночь вели, не уставая,

В блаженстве этом их я оставляю.

Маврикий после папой на престол

Был возведен, и в нем оплот великий

Себе весь христианский мир нашел.

Но от рассказа в стороне Маврикий.

Прочесть о жизни этого владыки

В «Деяньях римских» [117]117
  «Деянья римские» – «Gesta romanorum». Сборник на латинском языке, составленный в конце XIII или начале XIV в. неизвестным автором. Задуман как материал для проповедника и носит наставительный характер. Сборник послужил источником для многих писателей, в нем в зачаточной форме можно найти тему рассказа Чосерова юриста, мотивы Шекспирова «Лира», «Фридолина» Шиллера и т. п.


[Закрыть] может всяк из вас.

Я посвятил Констанце свой рассказ.

Король страны Нортумберландской вскоре

С возлюбленной супругою святой

В Британию вернулся через море,

Где ждали их довольство и покой.

Но скоро счастье их затмилось мглой.

Царит над нами рок бесчеловечный, -

Все радости земные быстротечны.

Увы, прожить сумел ли кто-нибудь

Хоть день один, не омраченный тенью,

Не злобясь, не завидуя ничуть,

Не поддаваясь чувству раздраженья?

Я привожу вам это изреченье,

Чтобы сказать, что мрак чрез краткий срок

На счастье Аллы и Констанцы лег.

Еще не больше года миновало,

А смерть уже безжалостной рукой

Навеки вырвала из жизни Аллу.

Господь его на небе упокой!

Он горячо оплакан был женой;

Констанца же – мы тут рассказ кончаем -

Вернулась в Рим, с чужим простившись краем.

Родных и близких всех она нашла

Во здравии, и после всех мучений

Под отчим кровом отдохнуть смогла

От истомивших душу приключений.

Перед отцом упавши на колени,

Она – рыдая, но душой светла -

Христу хвалу стократно воздала.

Семьею набожной и богу милой

Все вместе прожили остаток дней,

Покуда смерть их всех не разлучила.

Тут окончанье повести моей.

Исус Христос, что в благости своей

Сменяет людям радостью мученья,

Да не оставит вас без попеченья.

Здесь кончается рассказ юриста

Пролог Шкипера

Хозяин наш на стременах привстал.

«Мы слышали, друзья, – он нам сказал, -

Рассказ, который всем на пользу будет.

Клянусь Христовым телом, не убудет

Почтенья нашего к вам, сэр священник,

Коль, слова данного послушный пленник,

Вы мудростью поделитеся с нами:

Ведь, вот вам крест, невежды мы пред вами».

Ему священник: «Друг мой, мир с тобой,

Но отучись ты речь мешать с божбой».

Тогда хозяин: «Ба, все жив курилка!

Не почата еще твоя бутылка,

И присказку лишь начал ты свою.

По запаху лолларда узнаю. [118]118
  Лолларды – последователи Уиклифа, известные своей строгостью в жизни и в речи.


[Закрыть]

И кажется, клянусь крестом господним,

Про адские мученья в преисподней

Сейчас мы проповедь твою услышим.

Лолларду слово, вы ж, о други, тише».

Клянусь отцовым прахом, пусть молчит, -

Вскричал моряк, – и воду не мутит.

Он проповедник! Ну и что ж такого?

Чтобы вещал лоллард господне слово,

Да это значит поле засорять.

Нет, дай-ка мне, хозяин, рассказать.

Так протрезвонит вам моя особа,

Что не забудете того до гроба.

Ни капли вашей мудрости змеиной

И философии и медицины

В моем еще не застревало ухе -

Ни зернышка латыни нету в брюхе».

Рассказ шкипера
Здесь начинается рассказ шкипера

Купец один в совсем недавни дни

Жил в городе французском Сен-Дени.

Он был богат, и потому считали

Все умником его и почитали.

Жена его была собой красива,

Общительна и весела на диво.

А этакую женщину одеть

Дороже много, чем вздыхать и млеть

И нежно преклоняться перед ней;

Мелькнут, как тени на пустой стене,

Подарки, восхищенья, взгляды, вздохи,

А утром на столе одни лишь крохи:

И за веселье вечно платит муж;

Он кормит, одевает нас [119]119
  Рассказ шкипера Чосер, по-видимому, предназначал для батской ткачихи, и следы этого остались в стихах (14 – 23), где рассказчик причисляет себя к замужним женщинам.


[Закрыть] к тому ж,

И хорошо, когда за честь считает

Нас ублажать; наряды покупает,

Устраивает пышные пиры, -

Когда ж он беден, иль от той игры

Устал порядком, или скуповат он

И почитает лишнею затратой

Нам на уборы денежки мотать, -

Тогда другой нас должен содержать

Иль в долг давать, что иногда опасно.

Купец был щедр, жена его прекрасна,

В их пышный дом толпой стекались гости

Равно как белой, так и черной кости.

И среди них – прошу к нему вниманья -

Монах бывал: когда – для назиданья,

Когда – и просто время провести.

Был от роду монах лет тридцати,

Собой красив, учен, неглуп, неробок;

Детьми они росли с купцом бок о бок

Да и родились в городе одном.

И вот в воспоминание о том

Монах купца считал как бы кузеном,

А тот был рад, в своем тщеславье тленном,

Иметь в родстве духовное лицо.

Он провожал монаха на крыльцо,

Встречал его, как дорогого брата,

И говорил, что все, чем сам богат он,

Мог почитать кузен как бы своим.

А братец Жан твердил, что деньги дым.

Он в дом подарки приносил им часто

И развлекал гостей порой ненастной

Рассказом, притчею у камелька.

Была ко всем щедра его рука.

Не забывал он наделить подарком

Не только друга иль жену, – кухарку,

Поденщика, любого из гостей

Не забывал он в щедрости своей.

И каждому, согласно гостя званью,

Свое преподносил он назиданье.

Как птицы наступления зари,

Его все ждали. Хватит говорить

О нем, пожалуй. Как-то раз собрался

Купец тот в Брюгге, где намеревался

Товаров закупить, и, как обычно,

Слугу в Париж отправил, чтоб тот лично

Звал гостем в дом к нему кузена Жана.

Другие гости не были им званы:

С кузеном и с женой купец втроем

Хотел побыть пред длительным путем.

А брата Жана отпускал без страха

Аббат повсюду: был среди монахов

Всех осторожнее и всех хитрей

Наш братец Жан. Гроза монастырей,

Он собирал для ордена доходы

Иль выяснял причину недорода.

Он в Сен-Дени приехал утром рано.

Встречали с радостью милорда Жана,

Любезного кузена и дружка.

Привез монах два полных бурдюка

(Один с мальвазией, другой с вернейским [120]120
  Мальвазия – сорт кипрского вина, позднее производившийся в Южной Франции. Вернейское – сорт итальянского вина.


[Закрыть])

И дичи к ним, – монах был компанейский.

И на два дня пошел тут пир горой.

На третье утро, хмель стряхнувши свой,

Чем свет, весь в предвкушении дороги,

Купец затеял подводить итоги,

Подсчитывать доходы, и расход,

И барыши за весь минувший год.

Вот разложил он на большой конторке

Счета, и книги, и мешочков горки

С дукатами, с разменным серебром, -

И столько он скопил своим трудом,

Что, запершись, чтоб счету не мешали,

Он все считал, когда уже все встали,

А все была наличность неясна.

Брат Жан меж тем, поднявшись ото сна,

В пустом саду рассеянно бродил

И втихомолку утреню твердил.

Спустилась в сад хозяина супруга

И, повстречав учителя и друга,

С ним поздоровалась, речь завела.

Воспитанница-девочка была

С ней вместе, но, ее послушна воле,

Немой игрушкою была, не боле.

«Кузен и друг, – она спросила Жана, -

Почто вам вздумалось вставать так рано?»

«Пяти часов достаточно для сна, -

Он отвечал, – и голова ясна.

Лишь немощью расслабленные люди

Или мужья, пусть их господь рассудит,

Как заяц, что залег в своей норе,

Валяются еще о той поре,

Когда высоко солнце поднялось.

Но что бледна ты, дочь моя? Пришлось

Тебе, как видно, ночью потрудиться,

Пред тем как утром с мужем распроститься.

И не спала ты и пяти часов?»

Сам засмеялся он от этих слов,

Побагровев от мысли озорной.

Она же покачала головой.

«Нет, нет, кузен, клянусь предвечным богом,

Мне спальня ныне кажется острогом,

И нет во Франции жены другой,

Которая б той тягостной игрой

С тоскою горшей ночью занималась.

Хоть никому я в том не признавалась,

Но не мила мне жизнь моя; не раз

С собой покончить я в слезах клялась

Иль убежать от страха пред расплатой,

Столь чувствую себя я виноватой».

Прислушавшись с великим интересом

К ее словам, он так сказал ей с весом:

«О дочь моя, храни тебя Христос,

Не помышляй отнюдь обитель слез

Покинуть ты, но не стыдись открыться;

Совет благой, быть может, пригодится.

О дочь моя, свою открой мне душу,

И тайны я до гроба не нарушу.

Я в том тебе Евангельем клянусь!»

«И вам, милорд, я в том же поручусь;

Пусть мне грозят жестокие мученья,

Не выдам слова я из поученья.

То сделаю не из родства по крови,

А лишь из преданности и любови».

Поклявшись так, они облобызались,

И языки у них поразвязались.

«Не место здесь, брат дорогой, не время

С плеч скидывать напастей тяжких бремя,

А то бы я вам много рассказала

О тех мучениях, что испытала

С тех пор, как замужем (хоть вам и брат

Злодей негодный, что на мне женат…)».

«Нет, дочь моя. Клянусь святым Мартином,

Не брат он мне, а лишь духовным сыном

Приходится, хоть братом называю.

А в доме вашем часто я бываю

Лишь ради вас, которую люблю,

Которую всечасно я хвалю.

Скорей поведайте мне ваше горе,

А то проснется муж и выйдет вскоре».

«Любимый мой, – она в ответ, – брат милый,

Таить в себе страданья нету силы.

Меня постиг, невинную, злой рок:

Мой муж ко мне небрежен и жесток.

Не по душе мне, позабыв обеты,

Супружеские выдавать секреты.

Но нет супруга скаредней его;

Во всем он видит только баловство.

О муже, знаю, надо бы с почтеньем

Мне говорить, но больше нет терпенья,

И вам, кузен, я не стыжусь сказать:

Постыла с мужем, холодна кровать.

Быть может, добр и честен он, бедняга,

Но вы же знаете, он просто скряга.

А от подруг слыхала я не раз -

Шесть качеств в муже дороги для нас:

Умен он должен быть в веденье дел,

Богат, и щедр, и смел в любой беде,

К жене доверчив и в постели страстен.

А мне господь послал одни напасти.

Вы знаете, вокруг все говорят:

Богат ваш муж, но мне на мой наряд

И сотни франков негде наскрести,

А если я, господь меня прости,

Не расплачусь на этой же неделе,

Меня ославит лавочник, бездельник.

Сказать о том супругу не могу.

Скорей простит он злейшему врагу,

Чем для меня порастрясет карман.

Ссудите же, любезный братец Жан,

Мне эту сотню, и, клянусь, должницей

Я щедрой буду, отплачу сторицей.

Коль обману, бог покарай мне лоно

И накажи суровей Ганелона». [121]121
  Ганелон – один из персонажей французского героического эпоса «Песнь о Роланде», рыцарь, предавший Роланда в битве в Ронсевальском ущелье.


[Закрыть]

Монах в ответ: «Прекрасная миледи,

Хоть ваш кузен и не богат, а беден,

Но так жалеет он и любит вас,

Что лишь уедет муж, как он тотчас

Вам облегчит несносную заботу

И сотню франков даст вам за работу».

И тут монах ее проворно сгреб

И стал лобзать в уста, в глаза и лоб.

«Теперь, – сказал он, – с миром в дом грядите.

Обед скорей готовить прикажите.

Ведь полдень скоро на моих часах,

И я от голода совсем зачах».

«К столу накроют, братец, ровно к сроку».

И прочь взвилась вертлявою сорокой,

Чтобы стряпух своих поторопить

И братцу Жану мигом угодить.

Потом и к мужу в двери постучалась.

«Кто там?» – он ей, она же отозвалась:

«Да я, мой друг. Не будет ли поститься?

Давно пора в столовую спуститься,

Из печи завтрак поварами вынут,

И на столе все кушанья застынут.

Тебя корыстью дьявол обольстил.

Что ж, мало, что ли, денег накопил?

Крутить устали поварята вертел,

И нас извел ты всех до полусмерти.

Не стыдно ль? Голодом моришь ты гостя.

Скорей мешки свои и книги брось ты,

И, сотворив молитву, за столом

Мы день последний вместе проведем».

«Жена, – сказал купец, – тебе ль понять

Наш трудный промысел? Ведь торговать

Из десяти один едва сумеет

С господней помощью; и то созреет

К торговле дар лишь к пожилым летам.

Вот я иной раз дураку продам

И то, чего, по правде, не имею;

Доверие внушаю ротозею

И до могилы сохраняю тайну

О капитале, что скопил случайно

Иль промотал; когда же приключится

В делах рискованных мне оступиться, -

На поклонение к святым мощам

Отправлюсь я, чтобы на время там

От глаз злорадных скрыться в тишине.

Уловка та всю жизнь служила мне.

Быть постоянно надо начеку,

Чтобы не стать подобным дураку,

Который добрый случай упускает

Или в капкан, разиня, попадает.

Я рано утром завтра отправляюсь

Во Фландрию, откуда постараюсь

Скорей вернуться. И до этих пор

Тебе вручаю дом мой, лавку, двор.

Их бережно храни и будь любезной

Со всеми; если ж человек полезный,

То привечай особенно его.

И если не впадешь ты в мотовство,

Не заживешь одна широко слишком,

То мной оставленного хватит с лишком;

Нарядов, пищи, денег на расход

И матерьяла для любых работ».

И с этим дверь каморки запирает.

Тем временем столы уж накрывают.

Молитву быстро за столом творят,

Обед нести скорей на стол велят,

И накормил купец монаха знатно,

И время провели они приятно.

К концу обеда вечер подошел.

Тут в сторону монах купца отвел

И молвил другу: «Значит, завтра в путь?

Не забывай в дороге помянуть

С молитвою святого Августина,

И здравы будут люди и скотина.

Будь осторожен, тать повсюду рыщет,

Будь осмотрителен в питье и пище,

Особенно при этакой жаре.

А коль с тобою приключится грех,

Ты знай, что здесь мы за тебя молиться

С кумою будем. Что ж, пора проститься.

Мне кажется, не надо тратить слов:

Да сохранит тебя святой покров.

А если нужно что, – и днем и ночью,

Всем рвением своим и всею мочью

Готов тебя во всем я замещать,

Добро твое всемерно защищать.

Но окажи и ты, кузен, услугу,

Как названому брату и как другу.

Ссуди мне сотню франков, – приобресть

Скотину некую; тут случай есть

Мне сторговать ее куда как сходно,

И если будет господу угодно

И торг свершу, то будет и твоей

Скотина та, со всей казной моей.

И денежки не задержу ни дня я,

Ведь сотня франков! Невидаль какая!

Все дело в том, чтоб их тотчас сыскать,

Товар в чужие руки не отдать.

Но только никому о том ни слова -

Не упустить бы случая такого.

Итак, прощай, кузен, за все mersi, [122]122
  Спасибо (фр.).


[Закрыть]

А деньги незаметно принеси».

Купец достойный отвечал с охотой;

«Брат дорогой! Что приобрел работой

Иль сметкой я, ты все считай своим,

Ведь ты мне друг и давний побратим.

Не токмо что ничтожную услугу,

Которой просишь, – рад отдать я другу

Товар свой, золото – все, что захочешь.

Но знаешь, друг, когда весь день хлопочешь

Ты о делах, немудрено забыть

О дружеских услугах. Заплатить

Тот долг ничтожный сам уже ты вспомни

И золотом верни иль серебром мне.

Они в торговле нашей словно плуг;

Коль им пропашешь – станет полем луг

И золотой пшеницы принесет,

Ведь золото, – оно кредит дает».

И тотчас сотню франков он достал,

Чтоб передать монаху, и не знал

О займе том никто; так продолжали

Они беседу и попировали

До самой ночи. В полночь брата Жана

Все проводили. А поутру рано

В далекий путь отправился купец.

С ним рядом ехал дюжий молодец,

Его приказчик. В Брюгге добрались

Они в свой срок и рьяно занялись

Различными торговыми делами,

Покупками, продажами, счетами

И пересчетами своих долгов:

Нет времени у них для лишних слов -

Не то чтоб выпить иль повеселиться.

Но в Сен-Дени хочу я воротиться.

А там, едва настало воскресенье,

Молебствует о здравье и спасенье

Душ путешествующих братец Жан.

И, как всегда, кузен к обеду зван.

Подбрил монах тонзуру и бородку.

Он пробует вино и тянет водку.

И в доме все монаху очень рады.

Хозяйка – ей мерещились наряды -

От щедрости его пришла в восторг.

Ну, словом, был свершен меж ними торг:

Что, мол, за сотню франков покачает

Монаха до утра, и не узнает

О том никто. Ударив по рукам

(Жена была ученей многих дам),

Свой уговор они осуществили:

Друг друга оба до утра будили.

Позавтракав и всех благословив,

Монах уехал, весел и учтив.

Ни в ком не заронило подозренья

Обычное кузена посещенье:

Сегодня здесь ночует, завтра там.

Но братец Жан пока не нужен нам.

И вскорости, лишь брюггский торг закрылся,

Купец домой с товаром воротился,

Попировал с женой денек-другой

И снова собрался. Вишь, дорогой

Товар ему попался. Тысяч двадцать

Набрал он в долг, так надо отдуваться,

Купцам ломбардским денежки платить.

Вот и поехал денег он добыть

В Париж к родне столичной и друзьям,

А заодно пройтись по должникам.

И первым долгом он зашел к кузену, -

Не за деньгами, нет. В какую цену

Приятность дружбы с Жаном оценить?

Пришел он запросто его склонить

К пирушке братской, чтобы за стаканом

Всласть поболтать с дружком своим румяным,

Спросить, как он живет, и рассказать,

Как сам умеет ловко торговать

И брать взаймы не сотнями, а сразу

Держать на риск десяток тысяч мазу.

И как теперь, лишь денег бы достать,

А он сумеет куш большой сорвать.

Брат Жан ему: «Я радуюсь, мой милый,

Что в сей юдоли не напрасно силы

Свои расходуешь. Будь я богат,

Тебя ссудить всегда я был бы рад;

Ввек не забуду я, клянусь обедней,

Как ты помог по-братски мне намедни.

Твою услугу так я оценил,

Что вскоре долг свой братский уплатил

Твоей жене, почтенной и прелестной;

И все монетой самой полновесной

И в доказательство, что было это,

Могу назвать известные приметы…

Но, знаешь, друг, я вечером едва ли

Свободен буду, нынче вызывали