Текст книги "Большая кража"

– Что ж… – сказала она. – О-о! Прошу прощения, я Катрина Хобсон.

Она протянула ему руку, и он пожал ее. Катрина внимательно всматривалась в мужчину, пытаясь понять, говорит ли ему о чем-нибудь ее имя, но ничего не заметила.

– Рэндалл Миллер, – представился он.

Засунув руку в карман, он достал визитку и протянул ее Катрине. Катрина взглянула на визитку с неподдельным любопытством.

РЭНДАЛЛ МИЛЛЕР

Эксперт по современному искусству

Консультант по дизайну интерьера

– Консультант по дизайну! Забавно! Я сейчас делаю полный ремонт в своем доме, обновляю интерьер. Вот зачем мне понадобился Гофман.

– О-о, я не… Ерунда какая-то! Я и правда не знал… Вы могли подумать… но я не напрашивался на работу, честное слово! – со смущением произнес он, и это показалось Катрине милым и подкупающим.

– Я знаю. – Она похлопала его по руке и подумала, правду ли он говорит. – Но это забавное совпадение. Как бы то ни было, я уже заключила контракт с дизайнером.

– О-о, хорошо, – с чувством некоторого облегчения сказал он. – Кто у вас будет работать?

– Ирэн Колдуэлл, – ответила Катрина. – У нее отличные рекомендации.

– Да, она очень успешна, – отозвался Рэндалл. – Но, так или иначе, при всем моем желании помочь вам в настоящее время я совершенно занят. У меня этот масштабный проект, который… – Он покачал головой. – Ах, послушайте. Говорю о делах, в то время как дама передо мной умирает от жажды. – Он предложил ей руку шутливым галантным жестом. – Ваша светлость, не желаете ли выпить?

– Не возражаю, – ответила она. – Но я уже выпила пару бокалов, поэтому прошу вас, остановите меня, если я начну показывать стриптиз или что-то в том же духе.

– Не уверен, что могу это обещать, – рассмеялся он. – Но я попробую.

Она взяла его под руку, и он подвел ее к одному из трех баров в бальном зале. Потом усадил за ближайший столик, а сам пошел за напитками. Через минуту он вернулся с «пино гриджио» для нее и мартини для себя.

– Будем здоровы. Чин-чин. Slante. Salud[6]6
  Ваше здоровье (гэл., исп.).


[Закрыть].

В ответ она подняла свой бокал.

– Prosit![7]7
  Ваше здоровье (нем.).


[Закрыть] – с улыбкой произнесла она.

– Верно, я пропустил этот вариант, – заметил Рэндалл. – Итак… гм… чтобы сразу разделаться с неудобными вопросами, – он кивнул на ее обручальное кольцо, – вы замужем, да? Или… простите меня… гм… вы не вдова?

Катрина сделала еще глоток, пытаясь придумать, как ответить. Она испытывала большое облегчение оттого, что мужчина, очевидно, не знал, кто она такая. Но она не представляла, как ответить на этот вопрос, чтобы не показаться… какой? Несдержанной? Готовой к чему-то большему, чем легкий флирт? Было бы здорово просто сказать правду – что Майкл уехал по делам, – но не прозвучит ли это как приглашение? Его явно тянуло к ней, а ей не хотелось, чтобы он решил, что это взаимно… «Но это правда, – подумала она, стараясь отогнать от себя эту мысль. – К черту эту правду!»

– Майкл сейчас в Цюрихе по делам, – сказала она и, не удержавшись, добавила: – Он часто уезжает по делам.

– Очень жаль. Должно быть, вы скучаете без него.

Катрина прикусила губу и, чтобы не сболтнуть лишнего, отхлебнула еще вина. Поставив бокал, она чуть улыбнулась:

– А вы? Есть на свете миссис Миллер?

– Нет, – покачал головой Рэндалл. – Пока не нашел подходящей. Возможно, потому, что мои стандарты чересчур высоки, – печально произнес он. – Так же как с искусством. Просто не могу примириться с девяноста девятью процентами той мазни, которую выдают в наши дни за искусство.

– Я понимаю, что вы имеете в виду! – воскликнула Катрина, с облегчением оставляя неловкую тему.

Она рассказала ему о выставке, проходившей в прошлом месяце в одной известной галерее в Сохо, – жуткая потеря времени и пространства. Он ответил, что видел нечто подобное в Лондоне, и они расслабились в этой безопасной зоне – просто два любителя искусства, получающие удовольствие от беседы за бокалом вина.

Позже Катрина не могла вспомнить всего, о чем они говорили, помнила только, что это была легкая, несущественная, забавная болтовня. Мало того что он был настоящим знатоком, он умел нравиться, заставить поверить ему – редкое сочетание обаяния и правдоподобия. И Рэндалл был очень забавным. Катрина решила, что этот бесстрастный юмор он перенял в Англии. Он заставлял ее смеяться, чего с ней почти не бывало, – определенно, ее муж редко вызывал у нее даже улыбку.

Когда объявили об обеде, Рэндалл проводил ее к столу для почетных гостей и поблагодарил за чудесный вечер. Его место было в задней части зала, и она с неподдельным сожалением смотрела, как он уходит. И позже, когда долгий чертов обед и бесконечные речи завершились, она, выходя из зала, поискала его глазами. Но разумеется, поскольку он сидел на «дешевых местах», как он их называл, то, должно быть, ушел гораздо раньше Катрины, которой пришлось останавливаться на пару слов с каждой важной персоной, встреченной ею на выходе. Определенно, не было никакой причины, почему он стал бы дожидаться ее, замужнюю женщину. Они полчаса приятно поболтали, вот и все. Катрина поехала домой, в свой внушительный современный дворец, и легла спать в одиночестве.

Но она никак не могла выкинуть Рэндалла Миллера из головы.

Глава 10

Две картины были несложными, как и предполагала Моник. У Раушенберга надо было просто согласовать изображение и цвет копии. У Джаспера Джонса компоновка была проще, поскольку он обычно не работал с такими сложными образами, как Раушенберг, и дело шло гораздо быстрее. Моник сделала обе картины за две недели, и у нее осталось немного свободного времени. Она подумывала о короткой поездке на острова, может быть на Антигуа, или о том, чтобы заняться своими делами, или даже просто поторчать в квартире, смотря телевизор и предаваясь обжорству.

Но ничего из этого особо ее не привлекало. Моник не очень ценила досуг. Ей нужно было заниматься чем-то значительным, выполнять задачу, на которой можно сконцентрироваться. Бездействие вызывало у нее тревогу и раздражительность.

Пару дней она металась по квартире, бесцельно бегала по городу по мелким делам, и от безделья в ней накопилась ненависть к себе и желание громко закричать.

А мысли о Райли и его таинственном задании для нее только все усугубляли. И разумеется, нелепые вещи, которые он говорил о размере вознаграждения, еще больше сводили ее с ума. Десятизначное число? ДЕСЯТИЗНАЧНОЕ? Ради всего святого, неужели он говорил серьезно? И это только ее доля? Нет, абсолютно невозможно! Откуда могли взяться такие бешеные деньги? И как он надеется добраться до них? И что, черт возьми, она станет делать с такой кучей денег?!

Только начав сотрудничать с Райли, Моник обнаружила, что они сходятся в одной важной вещи: ни одного из них деньги не привлекали по-настоящему. О-о, это отличная штука, и хорошо, когда их много. Но деньги не были для каждого главным стимулом. Для каждого из них главным был вызов – то чувство, когда балансируешь на качающейся ветке дерева и срываешь самое спелое яблоко, которое не достать никому другому.

Конечно, Моник понимала, что при таком огромном вознаграждении и риск должен быть огромным. Что бы ни задумал Райли, это должно быть нечто опасное, невозможное, нелепое, что никто другой не посчитал бы выполнимым. То же относилось и к ее участию. Правда, она вряд ли стала бы рисковать своей жизнью. Но определенно элемент риска будет немалый, и она ничего не имеет против. В конце концов, огромные деньги…

Но, боже правый, что ей делать с такими деньжищами?! Посмеиваясь, она подумала, что ей нечего будет надеть на себя, когда она начнет тратить эти деньги! Мысль была абсурдной, но Моник обрадовалась. И она поняла, что это помогло ей решить, чем заняться в свободные дни, пока она окончательно не рехнулась. Почему бы и нет, подумала она. Я заслуживаю чего-то замечательного.

Толком не уразумев, что именно она имела в виду, Моник на два полных дня забронировала номер люкс в отеле «Мандарин ориентал», имеющем спа-центр. Захватив с собой практически только банный халат и шлепанцы, она зарегистрировалась и целый час изучала перечень предлагаемых спа-центром услуг. А потом она заказала себе все процедуры. В течение двух дней она прошла все, что предлагали в спа-центре: восточный массаж с эссенцией, ретрит для успокоения разума и души, тайский йога-массаж. Потом еще очищающие процедуры, ароматерапию и восстановительное детокс-обертывание. После первого дня она легла спать с ощущением, что ее тело сделано из переваренных спагетти.

На второй день Моник окунулась в косметические процедуры: аюрведическая чистка лица, гидропилинг, а также и традиционные способы. На следующее утро она почувствовала себя совершенно другим человеком и, как ей показалось, выглядела она тоже по-другому. И Моник с ходу ринулась выполнять вторую часть программы. Она совершила тур по элитным бутикам Манхэттена, предаваясь настоящей оргии шопинга и потратив немалую часть из того, что по-прежнему считала добытыми нечестным путем доходами. Она полностью обновила свой гардероб, привезла его в студию, разложила вещи и долго упивалась их видом. Некоторые из них она, вероятно, ни разу не наденет, но может, и это очень важно.

Она продолжала восхищаться новыми ботинками из перчаточной кожи, когда позвонили в дверь. Озадаченная неожиданным звонком, она нахмурилась и посмотрела в глазок. Хотя прежде ей не доводилось видеть это лицо, но она видела другие лица тех, кто носил ту же самую куртку, и знала, что владелец этой куртки меняет свою внешность с той же легкостью, с какой прочие люди меняют рубашки. Это был Райли Вулф.

Закатив глаза, она открыла дверь.

* * *

Я подумал, что удивлю Моник то ли своим внешним видом, то ли потому, что на сей раз пришел через дверь, а не через окно. Ничего подобного.

Дверь распахнулась: передо мной стояла Моник со своим неизменным выражением недовольства на лице. Мне приятно было думать, будто она нарочно сделала такую гримасу, чтобы я не догадался, что нравлюсь ей.

– Ты пришел на три дня раньше, – постукивая правой ногой, сказала она.

Несколько секунд я смотрел на нее, не в силах сдержать улыбку.

– Ты знала, что это я. Хотя и пришел через дверь.

– Не воображай себе невесть что, – фыркнула Моник. – Это просто твоя дурацкая куртка.

Обязательно надо было ляпнуть, что куртка «Янкиз» дурацкая. Она сама, конечно, болеет за «Питтсбург пайрэтс».

Моник отошла в сторону:

– Входи.

– Я знал, что на эти две картины тебе не понадобятся три недели целиком, – сказал я, пока она закрывала за мной дверь. – Готов поспорить, ты закончила их два дня назад и с ума сходишь от скуки.

– Я закончила пять дней назад, – уточнила Моник. – И если я скучаю, чем бы ты смог мне помочь?

– О-о, могу что-нибудь придумать.

– Знаешь, думай о чем-нибудь другом.

– Ладно, – согласился я. – Почти такие же хорошие – я имею в виду картины?

Она лишь покачала головой:

– Иди посмотри.

Моник привела меня в угол студии, где стояли рядом два мольберта. Сверху на них была наброшена простыня. Мне не терпелось сорвать ее и посмотреть, но я не спешил. У Моник страсть к театральным жестам. Она любит обставить вещи со вкусом. Знаете, умение произвести эффект.

Во всяком случае, я подождал, пока Моник повернет выключатель на стене. Зажглось несколько трековых светильников, и мольберты затопило светом. Только тогда она сорвала простыню.

– Та-да! – горделиво пропела она.

Я не сомневался, что картины будут идеальными, и одного беглого взгляда с расстояния хватило, чтобы понять: так оно и есть. Конечно, я жду от Моник совершенства, но никогда ничего не принимаю на веру. Я должен был безоговорочно убедиться. Достав из кармана лупу, я подошел к первому полотну, Раушенбергу.

Мы с Моник занимались подобными вещами и раньше. Она знала, как я работаю. И когда я начал, она уселась в кресло, стоявшее поблизости, и принялась листать итальянский журнал «Эспоарте». Вообще-то, она не знает итальянского, но, будучи знатоком истории искусств, может уловить суть написанного. К тому же в «Эспоарте» пишут в основном о знаменитых полотнах. Так что я перестал думать о ней и погрузился в Раушенберга.

Я не большой поклонник современной живописи. Слишком многое в ней напоминает мастурбацию – приятно парню, который этим занимается, и ничего не значит для кого-то другого. Но Раушенберг мне чем-то нравится. Не знаю даже почему. То, что его отличает, – это фактура. Если вы просто смотрите на фотографии работ Раушенберга, не понимая по-настоящему их смысла, то не сможете оценить его достижения. Вы должны увидеть реальную вещь, потому что в данном случае очень большую роль играет ощущение ее. И тогда вам захочется дотронуться ладонью до полотна.

Моник это понимала. Черт, понимала гораздо лучше меня! И когда я стал вблизи рассматривать ее копию, то убедился, что она скопировала превосходно. Она накладывала краску в точности как Раушенберг, и бугорчатая зернистая поверхность была такой, как надо. Мне захотелось потереться о нее щекой.

Но я не стал. Просто смотрел. Я никуда не спешил. В поисках малейшей погрешности я изучил каждый дюйм картины. То есть я был вполне уверен в отсутствии погрешностей, но каждый человек чихает, рыгает или что-то еще, и этого бывает достаточно. Что там говорят о неточностях в «Одиссее»? «И великие ошибаются», верно? Так что, если Моник ошиблась, я должен обнаружить ошибку прямо сейчас. После двадцати минут изучения мне пришлось признать, что если она и ошиблась, то в каком-то другом месте. Полотно было безупречно.

Под конец я глянул в нижний левый угол – в то место, куда я попросил ее приклеить вырезку из «Таймс». С первого взгляда я не сумел ее разглядеть. Я посмотрел более пристально через лупу – и увидел. Как только я увидел ее, вырезка стала колоть глаза, хотя раньше была невидимой. Моник проделала этот трюк: ты можешь долго не замечать чего-то, а потом, увидев, не можешь не замечать. Не имею понятия, как работает этот трюк, но, наблюдая его много раз, я знаю, что он работает. Глядя на полотно, я улыбнулся. Потом выпрямился и перешел ко второй картине.

Джаспер Джонс мне нравится не в такой степени. Он для меня чересчур прост и лаконичен. Его работы не вызывают у меня волнения. Полагаю, это мое личное отношение, ведь полно тех, кто платит за его картины большие бабки. Так что мое отношение к его картине не имеет значения. Мне лишь надо было убедиться в том, что полотно может сойти за подлинник. Я изучил его с той же тщательностью, что и Раушенберга. Полотно было намного проще с точки зрения композиции, цвета и содержания, и Моник еще раз проделала трюк с вырезкой из «Таймс».

Закончив, я отступил назад и вновь посмотрел на обе картины. И если я больше времени уделил Раушенбергу, кто может меня винить? Я не сомневался, что обе картины пройдут любую инспекцию. Черт, я был настроен позитивно! Даже зная о присутствии двух вырезок из «Таймс», я не мог разглядеть их с трех шагов. Моник здорово отличилась. Картины были безупречны.

– Охренительно красиво! – произнес я.

Вообще-то, я не хотел, чтобы Моник возгордилась, но не смог удержаться.

Я услышал за спиной шелест страниц и обернулся. Моник закрыла журнал, оставив палец в качестве закладки.

– Что ты сказал? – спросила она как-то вежливо и рассеянно.

Я сделал к ней два больших шага, схватил ее за плечи и обнял. Она не стала обнимать меня в ответ, но мне было наплевать. Она ведь приготовила сыр для моей мышеловки – два идеальных кусочка чеддера.

– Я сказал охренительно красиво, – повторил я. – Просто превосходно! Моник, ты показала класс!

Она дернула плечами, но я видел, что ей приятно.

– А что ты ожидал?

После этих слов мне захотелось поцеловать ее, но, когда я приблизился, она выставила между нами журнал.

Я был так возбужден, мне было наплевать. Я выпрямился и сунул руку в карман.

В уголках рта Моник заиграла легкая улыбка.

– Правда, Райли, ты ведешь себя так, будто не думал, что я могу это сделать.

Я вынул из кармана клочок бумаги и протянул ей.

– Чушь собачья! – ответил я. – Я знал, что ты это сделаешь. По сути, я был настолько уверен, что уже перевел деньги за эти две картины на твой счет. В Гонконг, тебе подходит?

Гонконг – это новые Каймановы острова, действительно хорошее место, когда надо пристроить деньги, если не хочешь, чтобы кто-то знал о них. Там не задают вопросов, просто кладут деньги на анонимный номерной счет.

Кивнув, Моник заглянула в бумажку. Она оценивающе посмотрела на меня и подняла бровь:

– Гонорар? Правда, Райли?

– Блин, да, – ответил я.

Я поймал себя на том, что чуть ли не приплясываю… Но какого черта! Увидев две ее идеальные копии, я был просто в восторге. Невыполнимая цель, к которой я стремился, становилась более реальной, заставляя думать, что у меня получится. Как будто мой план был своего рода машиной и мы только что завели ее и слышим, как впервые заурчал мотор.

– Ты это заработала, и даже больше.

Несколько мгновений Моник смотрела, как я приплясываю, потом покачала головой и засунула квитанцию в карман.

– А что теперь?

Я широко ухмыльнулся, показывая все зубы:

– Можем отпраздновать.

– О нет, – возразила она. – Я имела в виду, что дальше? С твоим супер-пупер-сверхсекретным гениальным планом с десятизначным числом?

– Ну-у-у… – начал я. – Давай сначала отпразднуем…

– Не-а, этого не будет, – чересчур поспешно ответила Моник. – Я имею в виду работу, Райли. Ты говорил, после этих картин будет что-то грандиозное.

Я ничего не мог с этим поделать. Ее слова оживили в моей голове картину следующего шага, и я призадумался. Потому что это будет настоящий облом. Отвратительный, опасный и абсолютно необходимый. Никто, кроме фантазера Райли, не мог бы выдумать ничего подобного. Потому что это было глупо, безнравственно, смертельно опасно и невыполнимо. Но тем больше меня притягивала мысль об этом.

– Угу, грандиозное, – согласился я. – Офигенно грандиозное!

Я пристально посмотрел на Моник. Таков был Третий Закон Райли: никому ничего не сообщать, пока в этом не возникнет необходимость. Но я поневоле стал думать, что, может, если я скажу ей… Черт, нет! Мне не так уж часто приходилось наблюдать, как женщина ослабляет защиту, переходя от «ни в коем случае» до «ох, черт, почему бы и нет». Более того, Моник больше других подходила мне в качестве партнера. И я почти доверял ей.

Но этот проект был, вероятно, самым грандиозным и сложным из моих проектов. И что бы вам ни говорили, правила нарушать нельзя. Особенно если это Правила Райли для выживания.

Поэтому я просто покачал головой:

– Не-а, этого не будет.

Только сказав это, до меня дошло, что я передразнивал ее. Моник поняла сразу и явно разозлилась.

– Ты когда-нибудь собираешься рассказать мне? – сердито спросила она.

– Ага, конечно. В свое время.

– В свое время, – повторила она, в свою очередь передразнивая меня. – Ну, блин, замечательно! И какого хрена это значит?

– Когда я узнаю, что у меня получилось. – Я кивнул на полотна. – Когда эти два шедевра сделают свое дело.

– Другими словами, когда кто-то обнаружит, что это подделки, – заметила Моник.

– Несколько «кто-то», – уточнил я. – И чем их будет больше, тем лучше.

– Значит, картины, вероятно, попадут в хранилище вещдоков, где будут собирать пыль и портиться, и в конце концов их выбросят.

Я пожал плечами. Подобная мысль не приходила мне в голову. Но Моник права, и это очень плохо. Картины чудесные. Я бы повесил обе у себя в гостиной, даже если бы пришлось расширить комнату. Но такова реальность.

– Да, возможно. Если все выгорит…

Моник встала с кресла и посмотрела на картины так, словно чувствовала к ним материнскую привязанность.

– Работая над ними, я отсидела себе задницу.

Повернувшись, я бросил взгляд на ее зад:

– Нет, вроде на месте.

– Райли, – вздохнула Моник, – у тебя какой-то извращенный ум.

– Спасибо, очень мило с твоей стороны. Надеюсь, он достаточно извращенный.

Я тоже взглянул на картины и вновь испытал прежнее чувство. Какое-то возбуждение, пробегающее по жилам и отрывающее от земли. У меня получится. Я снова запрыгал.

– Вот так, Моник. Классное дело!

Она ничего не сказала. Я бросил на нее взгляд. Она пристально смотрела на меня, склонив голову набок.

– Может быть, – тихо произнесла она. – Я никогда не видела тебя таким.

– Я никогда не был таким, – ответил я. – Черт побери, если это выгорит…

– Если? – переспросила она. – Раньше ты никогда не говорил «если». Только «когда».

Я глубоко вдохнул, думая о том, что должно произойти. Сколько разных вещей должно совпасть…

– Если, – наконец сказал я. – Это очень большое «если».

Моник удивленно уставилась на меня:

– Какого хрена?! Райли Вулф в нерешительности? – Я лишь пожал плечами, и Моник облизнула губы и приблизилась ко мне на полшага. – Скажи мне, – произнесла она хрипловатым шепотом.

От этих губ и этого шепота я едва не завыл на луну.

– Моник, – только и произнес я пересохшими губами.

– Скажи мне, что это такое, – настаивала Моник и еще чуточку приблизилась ко мне. – Какова цель, каков твой план… скажи, Райли…

Я едва не сказал ей. Она меня загипнотизировала. Не знаю, понимала ли она, что вытворяет со мной, но уж точно это делала. Едва…

– Нет, – выдавил я из себя. Мой голос звучал так, будто я давился песком. – Не могу.

Она снова облизала губы и понаблюдала за мной еще несколько мгновений. И как раз в тот момент, когда я готов был схватить ее и швырнуть на пол, прижав своим телом… Моник дернула плечами и отошла от меня.

– Ладно. Полагаю, я могу подождать.

Она отвернулась от меня. Я с трудом сглотнул. Мне хотелось сказать что-то, чтобы заставить ее снова посмотреть на меня. Но я не стал. Вечером мне предстояла работа. Вступило в силу Первое Правило Райли: дело прежде всего.

– Можешь взять с собой простыню, – сказала она, ткнув носком в простыню, которой закрывала свои полотна. – Чтобы завернуть моих прелестных малюток.

Оторвав взгляд от ее спины, я встряхнулся.

– Спасибо.

Застегнув куртку на молнию, я сделал глубокий вдох. Потом выдохнул, завернул полотна в простыню и вышел. Ночью мне действительно предстояла работа, и нелегкая работа.