Текст книги "Большая кража"

Обычно нагрузка не была чрезмерной. Анжела любила свою работу, с которой вполне справлялась за восьмичасовой рабочий день. Но сейчас, с прибытием этих чертовых драгоценностей короны, она была вовлечена в постоянную бурную деятельность, организуя страхование дополнительных расходов, контролируя установку новой системы безопасности, что означало взаимодействие с представителями службы безопасности «Тибьюрон», которые, по ее мнению, были несколько устрашающими. Куратор Бенджи устранился от всего этого. Анжеле пришлось даже наблюдать за оформлением экспозиции. И все это просто никак не кончалось. Столько деталей требовали ее внимания, что Анжеле стало казаться, что она не сможет теперь выкроить минуту, чтобы спокойно выпить кофе.

Анжела пристрастилась к кофе, признаваясь себе, что это переросло в пагубную привычку. Разумеется, отчасти это было ей внове. Она выросла на чае, пила «PG Tips» во время учебы в магистратуре Бирмингемского университета, дома, в Мидлендсе. Но десять лет назад она уехала в Америку, получив эту работу, и переключилась на кофе. Среди прочих вещей это заставляло ее чувствовать себя здесь не такой чужой. Она научилась получать удовольствие от самого ритуала: налить чашку, несколько минут посидеть, прихлебывая кофе и мысленно планируя свой день. Но последние несколько недель проходили в такой суете, что у нее не хватало времени забежать в туалет, не то что выпить чашку кофе.

Поэтому, когда ее помощница Мег сообщила, что пришел некий мистер Бек поговорить об электронной системе безопасности, Анжела не восприняла этот визит в качестве досадной помехи, как было бы раньше. Наоборот, она обрадовалась случаю просто посидеть за своим столом и несколько минут спокойно поговорить – и, разумеется, выпить кофе.

– Позови его, – сказала она, наливая себе кофе из термоса, стоящего у нее на столе.

Она успела сделать лишь один глоток, когда вошел мистер Бек. Это был плотный мужчина в сером костюме, очевидно, лет пятидесяти с небольшим, с жесткими седыми усами, седыми волосами, старомодно подстриженными «ежиком», очками в широкой черной оправе и галстуком-бабочкой.

– Миз Данэм, – обратился он к ней, протягивая свою карточку. – Я Ховард Бек, из «Цербер секьюрити систем».

В его голосе слышалась небольшая хрипотца, но в целом он казался довольно приятным. Анжела взяла карточку и кивком указала ему на кресло напротив:

– Садитесь, мистер Бек. Желаете кофе?

– Нет, благодарю вас. Очень мило с вашей стороны, но нет. Врачи не велят. – Он сконфуженно улыбнулся.

– Что ж, надеюсь, вы извините меня, если я сама немного выпью?

– О-о, разумеется! Я до сих пор люблю запах, но не могу дать себе волю. – Он покачал головой. – Говорят, аритмия. Сердце.

– Сочувствую, – произнесла Анжела. – Но все же бывает и хуже, полагаю?

– О да, намного хуже. Я не жалуюсь, – сказал он, потом, подождав, когда она сделает следующий глоток, продолжил: – Миз Данэм, я знаю, вы очень заняты…

– Вы даже не представляете себе как, – пробормотала она.

– …поэтому сразу перейду к делу. Я знаю, в музее Эберхардта всегда была первоклассная система безопасности, однако иранские драгоценности короны превратят ваш музей в огромное яблоко мишени. И если кто-то в него прицелится, то уж точно постарается не промазать.

– Да, не сомневаюсь, вы правы.

– Эти злоумышленники разузнают все, что нужно для того, чтобы обойти любые системы охраны и сенсоры – они знакомы со всеми и не один раз взламывали их. Так что, если вы действительно хотите сохранить эти драгоценности, вам понадобятся некоторые вещи, о которых никогда не слышали эти нечистые на руку джентльмены. И здесь вам поможет система «Цербер». По секрету скажу вам, миз Данэм, что смогу помочь музею с модернизацией системы безопасности, намного превосходящей современный уровень, – некоторые наши компоненты еще даже не поступили на рынок.

– Правда? Это очень интересно, но…

– По сути дела, я могу гарантировать, что с нашей новой системой «Цербер» вы получите усовершенствования, пока нигде не применяемые, а это означает, что плохие парни не знают, как взломать такую систему. – Он кивнул с чувством удовлетворения.

– Мистер Бек, прошу прощения, но мы уже наняли фирму для модернизации нашей системы безопасности.

– Да, мэм, но, при всем уважении, у них не может быть той прогрессивной технологии, какую предлагает «Цербер».

– Да, но право, мистер Бек…

– Бо́льшая часть этих спецов не думают о том, что кто-то может проложить туннели к вашему подвалу. «Цербер» предусмотрел и это.

– Нам обещали установить всю электронику в подвале. И я боюсь…

– А теперь, прежде чем сказать «нет», выслушайте еще одно: крыша.

Анжела подождала, но он ничего не говорил, просто кивал с серьезным выражением лица.

– Могу вас уверить, крыша у нас есть, – наконец сказала она в напряженной тишине.

– Да, мэм, я знаю, что есть. Но оснащена ли она лазерными сенсорами, восприимчивыми к любому движению или изменению давления от предмета весом более пятидесяти фунтов?

– В сущности, нанятая нами фирма проинформировала меня, что они установят что-то в этом роде, да. – Она одарила его вполне британской высокомерной улыбкой. – И разумеется, обеспечат вооруженную охрану. На крыше и во всех других возможных точках доступа.

– О-о, – только и произнес мистер Бек; Анжела подумала, что у него несколько уязвленный вид. – Не сочтите меня чересчур напористым, но нельзя ли узнать название этой фирмы? Поскольку…

– «Тибьюрон», – ответила Анжела, но тут в дверь деликатно постучали – три негромких стука, это была ее помощница Мег. – Входи, – откликнулась она.

Мег просунула голову в дверь, ее бледное круглое лицо казалось встревоженным.

– У меня образцы. Портьер.

– Сейчас подойду, – отозвалась Анжела и, взглянув на свою кофейную чашку, вздохнула: чашка была пуста. – Мистер Бек, боюсь, у меня действительно нет больше времени.

– Да, мэм, понимаю, и спасибо, что уделили мне время. – Он встал. – «Тибьюрон» – это очень хорошо, но если у вас возникнут проблемы…

Анжела невольно улыбнулась:

– Обязательно позвоню. Благодарю вас, мистер Бек.

– Это вам спасибо, миз Данэм, – отозвался он.

Он наклонил голову в каком-то полупоклоне и быстро вышел. Бросив на термос последний взгляд сожаления, Анжела минуту спустя последовала за посетителем.

* * *

Главный старшина (в отставке) Уолтер Бледсо сидел за своим столом в приемной службы безопасности «Тибьюрон». Это был непритязательный с виду офис, хотя ветерану ВМС он сильно напоминал Военно-морское ведомство, где осуществлялось командование спецоперациями ВМС США. К этому он привык. И это его пост. Он организатор, координатор. Он не один из тех гиков, которые работают с высокотехнологическими штуками. Все они были ветеранами команд спецназа, но гики находились в своей рабочей комнате в задней части здания, а он сидит здесь и любуется на мир.

И поскольку каждый член команд должен работать в полную силу и выполнять множество задач, Бледсо был также секретарем «Тибьюрон». По большей части он не возражал. Приходившие сюда люди были в основном придурками в адмиральском чине, но за двадцать лет службы во флоте Бледсо сделал карьеру, научившись обращаться с канцелярскими крысами вроде них – с этими чуваками, возомнившими о себе черт знает что. Теперь, когда он стал штатским, он даже чаще наталкивался на этих трусливых говнюков. На них действовали те же приемы, и Бледсо был настоящим виртуозом, если требовалось поставить их на место – штатского или военного, – не проявляя при этом прямого неповиновения.

Прозвучал негромкий электронный сигнал, и Бледсо оторвался от своих бумаг. На его мониторе с высоким разрешением появился мужчина, подходящий к входной двери, – среднего роста, жилистый, с темными всклокоченными волосами. На мужчине были отглаженные хаки и аккуратно заправленная в брюки белая рубашка. На лице – большие очки в яркой оправе клюквенного цвета.

– Ну и милашка, охренеть! – пробормотал Бледсо, наблюдая за тем, как мужчина вновь заглянул в клочок бумаги у себя в руке, сверяясь с номером на двери. – Ну давай, фея Динь-Динь. Нажми на чертову кнопку, дубина, – пробурчал Бледсо.

Словно услышав его, мужчина поднял руку и нажал на маленькую черную кнопку у двери. Бледсо кликнул мышью на экране монитора, чтобы открыть дверь. Минуту спустя незнакомец предстал перед ним.

– Могу я вам чем-нибудь помочь… сэр? – с толикой сарказма спросил Бледсо.

– Гм… я ищу… то есть я надеялся, у вас здесь имеется вакансия?

– Вакансия? Здесь? – переспросил Бледсо и, окинув мужчину неторопливым презрительным взглядом, покачал головой. – Вы уверены, что пришли в нужное место? Мы здесь ерундой не занимаемся.

– Нет, я… хочу сказать… «Тибьюрон», верно? И… гм… знаете, я слышал, чем вы тут занимаетесь – последние технические достижения и так далее, и это… о-о! – Он вынул из кармана конверт и положил его перед Бледсо. – Гм… мое резюме. Это… У меня степень магистра. Из Стэнфорда. Электронная техника. Я специализируюсь на обслуживании и безопасности. И… гм… я получил работу в одном из этих стартапов, знаете, в Кремниевой Долине. Но… мм… – Он хохотнул. – Они обанкротились, не успев даже заплатить мне. И вот я… гм… – Его голос замер. Он покраснел, заметив на лице Бледсо выражение сочувственного недоверия.

– Послушайте, приятель, – заставив мужчину попотеть с минуту, сказал Бледсо, – не знаю, что вы там слышали, но мы нанимаем только парней из команд.

– Команд? Вы хотите сказать… В колледже я был в команде по теннису…

Он вновь замолчал, когда Бледсо покачал головой:

– Никакого спорта. Никакого тенниса. Команды спецназа. Мы нанимаем только парней, которых знаем по командам спецназа.

– Но… у меня степень магистра… я могу быть вам полезным…

– Этого не будет, – твердо произнес Бледсо. – Никогда, никоим образом. – Он с сомнением поднял брови. – Если только для начала не попытаетесь поступить добровольцем в команды.

Бедняга открывал и закрывал рот, как дурацкая рыба. Он явно переживал, но чего он ожидал, черт побери! Бледсо смотрел, как парень покрывается потом, судорожно сглатывая, а затем сказал:

– Серьезно, приятель. Ни одного долбаного шанса. О’кей? – Бледсо кликнул мышкой, и дверь распахнулась, заставив посетителя вздрогнуть. – Хорошего дня, – бросил Бледсо, а парень еще раз сглотнул, оглянулся по сторонам и потом выскочил за дверь, словно за ним гнались апачи. – Дубина, – заключил Бледсо. – Тупая задница и дубина.

И он бросил резюме в корзину.

Глава 4

Мой письменный стол был завален всяким бумажным хламом. Обычно такого не бывает. Если только я не работаю над каким-то совершенно новым планом. А именно этим я тогда и занимался. Или, во всяком случае, пытался. И жуткий беспорядок на моем столе говорил сам за себя: фотографии, карты, брошюры, диаграммы, груды бумаг, скрывающие пустые упаковки от еды. От такого беспорядка мама упала бы в обморок. Но она этого не увидит. И никто не увидит, кроме меня. Я не мог допустить, чтобы кто-нибудь понял, что это не то, чем кажется, – не бесполезная кипа случайных, не связанных друг с другом бумаг. При ближайшем рассмотрении можно было заметить, что все бумажки в этой кипе имеют отношение к музею Эберхардта. Там были подробные фотоснимки каждого окна и каждой двери, снаружи и изнутри; крупные планы участков крыши, в особенности участки вблизи световых люков; подробные схемы полов музея и даже сейсмические карты области под зданием, а также старая карта подземки. Чтобы собрать все это, я буквально отсидел себе задницу, я превратился в потную жирную деревенщину, провел ночь в лохмотьях у мусорного контейнера. Я испробовал все, обследовал каждый дюйм здания, залезая даже туда, куда никому не пришло бы в голову залезть, – это что-то вроде моей торговой марки – и знаете что?

Все это были напрасные потуги.

Не существовало никакого долбаного способа проникновения. Даже для меня. Райли Вулфа. Гения драгоценностей. Короля клептомании. Величайшего из когда-либо живших воров. Я остался в стороне от того, что могло бы стать величайшим ограблением за всю историю – могло бы, если бы я сумел проникнуть в музей.

А я не сумел. Никак.

– Черт! – выругался я. – Черт, черт, черт!..

Сколько бы я ни повторял, это не помогало. В голову не приходил никакой блестящий план. Даже глупый не приходил. Я оставался снаружи, вглядываясь внутрь. А когда привезут драгоценности, станет намного хуже. Я не смогу даже приблизиться, чтобы заглянуть в дверь.

Взяв лист бумаги, я зарычал на него. Моя памятка. Отправная точка для моего самого потрясающего и невероятного дела. Я еще раз просмотрел лист, выискивая слабые места. Доступ с крыши – нет. Доступ из подвала – невозможно. Система охранной сигнализации – новейшая неизвестная технология, так что забудь об этом. Двери, окна, стены, пол – ничего. Из списка была вычеркнута любая возможная точка доступа. И не важно, сколько бы я ни пялился в этот лист, ничего нового, как по волшебству, не появлялось.

Я свернул лист в трубочку и дал ему упасть. Бесполезно. Бесполезно. Я был не в состоянии придумать ни единой вещи, которую бы они не предусмотрели. А почему? Потому что я не мог сломать образ мыслей обыкновенного тупоголового заурядного вора. Все, что я придумывал, мог попытаться сделать любой никчемный подражатель. «О-о, я знаю – проникнуть через световой люк!» Ну конечно. И приземлиться прямо перед парочкой отчаянных придурков с автоматическим оружием.

– Стандарт, – бормотал я. – Чушь собачья для недоумков! Думай, черт возьми!

Но мысли все не приходили. Я создал себе репутацию, придумывая ходы, недоступные другим, и выполняя их. И прежде чем выполнить их, для того чтобы по максимуму обезопасить себя, я всегда проделывал обычные трюки, тупые штуки, бывшие в ходу у любого клоуна и рассчитанные на копов, видевших их раньше и готовых к этому. Во всяком случае, я всегда это практиковал. И обычно они помогали мне придумать совершенно новый прекрасный план для достижения моей цели.

А на этот раз? Ничего. Я ничего не ожидал и ничего не нашел. А то, что я нашел, было достаточно для того, чтобы отпугнуть любого другого. Я считал систему безопасности Центрального банка Тегерана очень жесткой. Эта была намного серьезнее. То, что они сделали для музея Эберхардта, было практически на уровне «Звездного пути» – лет на двести впереди всего остального.

И я продолжил свои попытки. Поскольку никто другой до этого не додумался бы, я стал изучать жизнь Людвига Эберхардта, основателя династии, старого мудака, построившего это здание. Сведений, которые я насобирал, хватило бы на долбаную диссертацию. Я узнал о нем много такого, чего не знал никто другой, – могу поспорить. И у меня в какой-то момент проснулась надежда, когда я узнал о частной ветке подземки, которую построил старый мерзавец, чтобы добираться в роскошном пульмановском вагоне в музей из дома.

Меня едва не сбил поезд подземки, но я нашел туннель, по которому проходила старая ветка Людвига. И это был еще один тупик. Такой же, как все прочие тупики, которыми был завален мой письменный стол. Все это бесполезный мусор. Невыполнимые, даже фатальные проекты. Идеи у меня иссякли.

Я подумал: нужно найти что-нибудь невозможное. Мне начинало казаться, что я и в самом деле это сделал.

– Черт! – повторил я еще раз, и это опять не помогло. – Должен найтись какой-то способ. Проклятье! Всегда есть способ.

Я обвел взглядом комнату, на самом деле ничего не видя. Комната была маленькая и тесная, но в настоящее время она меня устраивала. Кровать, компактный холодильник, электроплитка и за потрепанной занавеской раковина и унитаз. Комната находилась в старом доме к югу от Уильямсберга, и пахло в ней, как в общественной уборной. Но, черт возьми, бывало и хуже! Я могу привыкнуть к чему угодно, к тому же сюда никто не приходил. Я заплатил смешные деньги за три месяца аренды с гарантией того, что меня оставят в покое, дав возможность «закончить свою книгу».

До моего появления эта комната была так себе. Сейчас она стала намного хуже. Создавалось впечатление, что студенческий кампус соревновался с инди-группой на проведение самой безумной вечеринки. Борьба была упорной, и победил мусор. Для меня такая обстановка не была обычной. Мама воспитала во мне привычку к чистоте и порядку. Все намного упрощается, если можешь легко найти нужный предмет. Но, разрабатывая план, я становлюсь другим человеком. Я даже не замечаю того, что меня окружает.

С одной стороны, это хорошо, но я превратил комнату в большой мусорный контейнер. Повсюду были разбросаны груды грязных тарелок, коробок из-под пиццы, консервных банок, бутылок и оберток – повсюду, за исключением моего письменного стола и еще одного места. В углу у входной двери стояла вешалка, какую можно увидеть за кулисами театра. На ней была развешена одежда людей, в которых я превращался, чтобы обследовать музей Эберхардта: костюм из сирсакера, размеров на восемь больше моего, груда грязных лохмотьев, густая борода, рабочий комбинезон, а также несколько более привычных предметов одежды. Рядом с вешалкой стоял столик с разложенными на нем предметами: очки в яркой оправе, пара париков и так далее. Все это тщательно хранилось на тот случай, если понадобится до окончания дела.

Но похоже было, это дело закончилось, не успев начаться.

– Дерьмо! – воскликнул я, но, поскольку ненавижу повторяться, добавил: – К черту дерьмо!

Пожалуй, я произнес это слишком громко, но мусор поглотил шум.

Так или иначе, это не помогло. Мое серое вещество ничего не вырабатывало. Ничего не происходило, но ДОЛЖНО было! Всей душой, если она у меня есть, а я, похоже, сомневался в этом, я безоговорочно верил, что, какова бы ни была цель, всегда есть способ ее достичь. Я вовсе не отношу себя к оптимистам нового времени, взращенным на коричневом калифорнийском рисе. До сих пор жизнь у меня была суровой, часто жестокой, начиная с самого детства. Многое из того, что я пережил, даже далай-ламу избавило бы от розового оптимизма. Так что у меня не было ни заблуждений, ни иллюзий, ни замешательства в отношении реальной жизни. Это чертов бардак, настоящая куча говна! В основном жизнь – это отстой, а в конце ты подыхаешь. Но я также верю – нет, на хрен, абсолютно точно знаю! – в какую бы яму с дерьмом тебя ни сбросила жизнь, всегда есть выход. Всегда. Это моя единственная вера: всегда есть выход.

Но это? Музей Эберхардта? Если и был вход в него, я его не нашел. Обычно это было все равно что пришпорить чистокровного коня. Это подстегивало меня, заставляло придумывать что-то новое, чего никто другой не мог предвидеть. Вот что заставляло меня продолжать. Вот кем я был: Райли Вулфом, парнем, который никогда не сдается и всегда выигрывает. Райли Вулфом, воспринимающим каждое препятствие как вызов к подвигу. Райли Вулфом, величайшим из когда-либо живших воров. Я всегда находил способ – всегда – получить то, к чему стремился.

До сегодняшнего дня.

Я не мог стащить эту вещь, не пробравшись в помещение, где она хранилась. И на сей раз способа попасть внутрь не было. Ничего.

– Ничего пока, – бубнил я. – Всегда есть способ… Должен быть…

Я изо всех сил старался поверить, что такой способ есть. И я найду его. Должен найти. И наградой мне будет не только невероятно жирный куш. Дело во мне самом. Если я не сумею этого сделать, то перестану быть собой. Потому что дело совершенно, на хрен, невыполнимое, а значит, я должен его провернуть, что бы Они ни говорили.

Кто такие Они? Те, кто говорил мне, что я не смогу сделать что бы то ни было. Они всю жизнь твердили мне это, с самого детства. Я рос, и вещи, которые Они считали для меня невыполнимыми, все усложнялись, а я продолжал их делать. Всегда у меня на пути вставал какой-нибудь богатенький толстозадый придурок, который говорил, чтобы я отступился и проваливал в свой Лузервиль с другими босяками. Это не имело значения. Я находил путь. Я справлялся. Всегда, с того времени, когда я по своей молодости и глупости позволял этим жирным мордам втягивать меня в опасные безумные трюки, на которые я, по их словам, не был способен. Всегда, с самого первого раза, я находил путь и возвращался, чтобы стереть глупую ухмылку с их жирных морд.

Но на этот раз…

Я с раздражением выдохнул и закрыл глаза. Ничего не приходило на ум. Никаких мыслей о чудесном ключике, открывающем двери Эберхардта. Я видел лишь смертельные препятствия, несокрушимые стены и себя, стоящего снаружи, не знающего, как войти. Меня это здорово бесило. Моя кожа сморщилась, я чувствовал себя ничтожным, глупым и грязным, как будто меня запихнули в ящик и закрыли его, и мне не хватает воздуха, я не могу пошевелиться, и мне ничего не остается, как свернуться калачиком и ждать, когда меня покинет жизнь. Я был маленьким оборванным мальчуганом, загнанным в ловушку, окруженным большими, чистыми, хорошо одетыми мальчишками, которые ухмылялись, толкали меня, говоря, что я даже хуже грязи на их ботинках и всегда буду ничтожеством.

Давай, оборванец, вали отсюда, возвращайся в свой трейлер.

Это по-прежнему доставало меня, словно только что случилось. Я опустил голову. Я ощутил горечь во рту, и в животе у меня забурлило, поскольку получалось, что они правы и я ни на что не способен, словно я опять оказался в самом начале. Просто мальчуган без ключика…

– Вот так-то, сынок, – сказал мой отец. Мы сидели на траве во дворе. Нас обвевал легкий ветерок, остужая потные после игры в догонялки лица. – Люди – бараны.

Я взглянул на него. Я вроде как понимал, о чем он говорит, но…

– Все, папа?

Он улыбнулся:

– Ну-у-у… есть небольшое количество пастушьих собак – знаешь, чтобы бараны не разбредались. Но большинство людей… Угу. Просто бараны.

– А ты… ты – баран, папа?

Повернувшись, отец взглянул на меня с ленивой улыбкой.

– Нет, сынок. Я определенно не баран. – Он взъерошил мои волосы. – Но и не пастушья собака.

Я нахмурился, пытаясь уразуметь сказанное.

– Почему же тогда люди просто остаются баранами?

– Так надежнее, – ответил отец. – Отбиться от стаи может быть опасно. – Папа посмотрел куда-то вдаль. – Очень опасно, – тихо повторил он.

– А ты сейчас… гм… в опасности? – спросил я.

Продолжая смотреть вдаль, отец кивнул:

– Почти наверняка.

Я почувствовал комок в горле. На следующий день был мой день рождения – десять лет! – и я не хотел, чтобы случилось что-то опасное с папой или со мной… не перед вечеринкой.

– Тогда почему? – спросил я. – Почему ты в опасности?

Отец очень серьезно взглянул на меня:

– Это цена, которую приходится платить, сынок. Если хочешь чего-то по-настоящему хорошего, то приходится время от времени класть голову на колоду для рубки мяса. Но в целом это лучше, чем быть бараном. – Отец положил руку мне на плечо и сжал его. – Ты тоже старайся не быть бараном…

Я не совсем понял, что хотел сказать отец, по крайней мере тогда, но все-таки ответил:

– Я постараюсь.

А потом вдруг отец исчез, так и не объяснив мне, как не быть бараном. Мама тоже этого не знала, и все стало плохо. Не успев ничего сообразить, я оказался среди мальчишек, которые запугивали меня и смеялись надо мной, и я ничего не мог поделать, потому что они были больше меня и их было много. Они толкались все сильнее и говорили громче, а я все больше пугался, в душе призывая хоть кого-нибудь на помощь, но никого рядом не было, я был один против целой стаи… и они все больше распалялись.

И тогда я вдруг понял, что имел в виду папа.

Я всмотрелся в лица вокруг себя, перекошенные от притворной злобы, – и увидел лишь баранов.

Это не были по-настоящему крутые парни. Мальчишки, испуганные мальчишки, которые толкали меня и издевались надо мной, потому что думали, им это можно. Потому что их была целая куча, а я был один. Потому что, черт возьми, они были всего лишь баранами, а бараны так себя и ведут! Они набрасываются на того, кто слабее их, кто отличается от них, чтобы не так обидно было чувствовать себя бараном.

Именно в тот момент, находясь там, я понял, что не был одним из них, что никогда не стану одним из них, что даже и пытаться не буду. Я и не пытался, так как не хотел стать одним из них.

И тогда я стряхнул чью-то руку со своей груди. И улыбнулся. Я сразу понял: они забеспокоились, даже немного испугались, так как это означало, что я не баран.

В тот момент все изменилось.

На свет появился Райли Вулф.

– Ладно, – произнес я. – Я это сделаю. Но это будет дорого вам стоить.

Самый большой, самый громкий и больше всех похожий на барана подошел ко мне ближе.

– Ты это сделаешь, оборванец? Спустишься в старую каменоломню? – пихнув меня, спросил он.

На этот раз я пихнул его в ответ. Большой баран в изумлении отступил назад.

– Я сказал, что сделаю, – значит сделаю. И я принесу снизу заднюю фару от «студебекера». Для доказательства. – Я снова пихнул мальчишку. – Но это. Будет. ДОРОГО вам стоить.

Большой парень засомневался:

– Ты не сможешь спуститься в старую каменоломню. Все, кто пробовал, погибли.

И это было правдой, или, по крайней мере, так говорилось в местной легенде. Старая каменоломня была тем местом, куда родители запрещали ходить детям. Смертельная ловушка – сотня футов отвесно вниз со стенами из мягкого крошащегося камня. А на дне – ничего, кроме озерца грязной воды. Много лет назад кто-то столкнул туда автомобиль – «студебекер-ларк» 1958 года. Задняя часть машины вызывающе торчала из воды – мишень для лучших метателей камней.

– Никто не может туда спуститься. Слишком опасно, – произнес один из баранов, и остальные закивали.

– Но тебе нельзя потерять деньги, так ведь? Поглядим.

– Это невозможно, – сказали они.

– Всегда есть возможность, – впервые произнес я эту фразу.

И тут же осознал, что это правда, ДОЛЖНО быть правдой. Это полностью объясняло, как не стать бараном. Наверняка это опасно. Так говорил отец, и он был прав. Спуск в каменоломню был адски рискованным. Но спуститься можно. Возможность есть. Она бывает всегда. Это основной закон жизни для любого, кто мог ухватиться за него и поверить в него. И я поверил, и осознание этого подняло меня высоко над блеющими баранами, над дерьмовым трейлером и всеми голодными мечтами, которые я подавлял в себе, поскольку они никак не могли сбыться. Но теперь-то я знал. Возможность была. Должна была быть.

– Всегда есть возможность, – повторил я.

И путь нашелся. В эту смертельную ловушку, в каменоломню, имелся путь вниз, и я отыскал его. И бараны заплатили мне. Почти сто долларов, огромная сумма по тем временам. Я все еще помню выражение маминого лица, когда я принес ей деньги. Когда она считала их, лицо ее медленно расплывалось в улыбке.

– О господи! – воскликнула она. – Мы заживем жизнью Райли.

Она любила шутить на этот счет.

– Заживем жизнью Райли.

Тогда я не понимал, что она имела в виду, но имя мне понравилось. И я оставил его себе.

Еще я сохранил в себе сознание того, что всегда есть выход. Все эти годы между тем первым разом и настоящим я ставил свою жизнь на кон. И все ради того, чтобы достать дурацкую заднюю фару от «студебекера-ларк» 1958 года. Здорово было брать у пацанов деньги – лучше, чем просто иметь деньги, потому что они были жирными глупыми баранами, у которых имелось много такого, чего не было у меня. Мне казалось даже, что, забирая деньги или что-то другое у подобных людей, я делаю доброе дело. Но как бы приятно ни было получить деньги, больше мне нравилось что-то другое. Просто увидеть выражение на их лицах, когда я доказывал им, что очень даже могу, мать вашу!

Это чувство осталось со мной. И оно крепло. Всегда было здорово отнять что-то у богатого барана. Они думают, что заслужили иметь то, чего нет у других, поскольку у них есть деньги. А мне больше всего хотелось завладеть не просто имуществом или деньгами, а имуществом и деньгами богатых баранов. Не важно, насколько хорошо они охраняли свое богатство, – я всегда находил его и забирал то, что мне было нужно.

Но на сей раз… Где выход? Что еще я могу испробовать? Что я упускаю? Где та единственная штука, о которой никто не догадается – никто, кроме Райли Вулфа?

Давай, оборванец, вали отсюда, возвращайся в свой трейлер.

Эти голоса продолжали звучать у меня в голове все громче, все язвительнее. Они пытались внушить мне, что я срежусь, – и я знал, что так и будет, потому что я был просто оборванцем, нищим из трейлера и навсегда им останусь…

Я взял музейную брошюру и вновь пролистал ее: «…основан в 1889-м… уникальный пример влияния Стэнфорда Уайта… им по-прежнему владеют и управляют потомки Эберхардта, играющие активную роль… во всем мире признан одним из прекрасных…»

– Дерьмо! – в последний раз выругался я.

Я сотни раз просматривал эту брошюру. Слова не изменились, и они по-прежнему не сказали мне ничего нового. Я с отвращением смял брошюру. Долбаные Эберхардты и их долбаный семейный музей! Богатые ублюдки, на хрен! Именно тот тип привилегированных мерзавцев, гнусных баранов, который я больше всего ненавидел. Не просто богатеи, а богатеи, унаследовавшие деньги, – они ничего не сделали, чтобы заслужить богатство. Даже находясь далеко от них, я почти чувствовал их самодовольство. Такого рода людишки были моей любимой мишенью, и потому, оказавшись в тупике, я еще больше злился. Идеальная мишень, сказочное богатство, а я не мог взять старт.

Я отшвырнул в сторону скомканную брошюру, и она упала на большую груду других смятых бумаг. Я испробовал все подходы, каждый возможный угол, и у меня не осталось ничего, кроме кипы скомканной бумаги и головной боли. Я говорил себе, что чертовски хорош в своем деле, что я лучший, и если я не нашел возможность, то, вероятно, на сей раз ее нет. От этого лучше мне не стало. Мучения доставляли гораздо больше боли, чем разочарование от потери большого куша.

Я горестно вздохнул и откинулся на спинку кресла, запустив пальцы в свои темно-русые волосы на макушке, коротко постриженные, чтобы подошли парики. До сих пор они подходили, и переодевания были почти идеальными, но ни к чему не привели. Эберхардты оказались чересчур умными, чересчур дотошными. Они настолько плотно запечатали музей, что единственным возможным способом попасть туда было купить билет.

Я испустил еще один глубокий вздох и попытался сосредоточиться. Чувство досады не помогало. Оно сверлило мне мозг. Нужно было отбросить всю эту чепуху, ослабить внутренние зажимы. Расслабиться и добавить креатива. Я надел наушники «Бозе», висевшие у меня на шее, и взял MP3-плеер. Он страшно дорогой, совсем не такой, как айпод. На нем записаны сотни часов необходимой мне музыки всех времен и всего мира. Мне наплевать на музыкальные жанры. Познакомившись с музыкой, я сам выбирал то, что мне нравится, и не придавал значения тому, рэп это, рок или даже бибоп. Мне важно лишь, чтобы музыка была хорошей. Бывают моменты, когда слушаешь даже балийскую песнь обезьян. Итак, мой плеер очень дорогой, но он лучший из всех, и для меня это было важно. Деньги нужны для того, чтобы их тратить, и я никогда долго не раздумывал. К тому же я добывал много денег, и мне это было несложно. Я увеличил громкость и нажал «Play».