Текст книги "Добровольный узник. История человека, отправившегося в Аушвиц"

– Ты случайно не умеешь устанавливать печи? – спросил Отто[193]193
  Pilecki, The Auschwitz, loc. 929; Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 10.


[Закрыть].

– Так точно. Я печник, – соврал Витольд[194]194
  Pilecki, The Auschwitz, loc. 929; Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 10.


[Закрыть].

– А ты хороший печник?

– Конечно.

Отто велел ему выбрать еще четверых человек и следовать за ним.

Капо побежал в сарай у ворот. Витольд, прихватив первых попавшихся людей, поспешил за ним. Им выдали ведра, мастерки, кирки и известь. Видимо, Отто забыл сформировать рабочий отряд – вот почему он так торопился и охотно поверил Витольду. Отряд выстроился у ворот, чтобы Фрич проинспектировал его и назначил двух охранников[195]195
  Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 10.


[Закрыть].

Не веря в свою удачу, Витольд шагал по открытой местности в сторону железнодорожной станции. Туман еще держался у разбросанных кое-где крестьянских домов и на заросших полях вдоль дороги. Эсэсовцы потребовали освободить территории вокруг лагеря для своих нужд и выгнали местных жителей: лучшие дома возле станции и вдоль реки получили семьи офицеров СС, остальные строения разбирали, а материалы использовали для других объектов[196]196
  Lasik et al., Auschwitz, vol. I, p. 70–71.


[Закрыть].

Старая часть Освенцима вытянулась по отвесному противоположному берегу Солы примерно в полутора километрах от лагеря. Среди зданий на горизонте выделялся замок XIV века, где семья Хаберфельд, главные местные производители водки и спиртных напитков, хранила свой знаменитый шнапс и ароматизированные ликеры. В пригороде Освенцима проживали в основном поляки, но половина горожан были евреями. На так называемой Еврейской улице располагались синагоги, хедеры и иешивы[197]197
  Хедер – еврейская начальная религиозная школа для мальчиков. Иешива – еврейское мужское духовно-учебное заведение.


[Закрыть]. Летними вечерами река Сола превращалась в микву, или водоем для ритуального омовения, когда на ее песчаном берегу собирались сотни мужчин-иудеев в черных габардиновых пальто и белых чулках. Неудивительно, что немцы испытывали отвращение к жителям и обстановке города, производившей «впечатление жуткой грязи и нищеты». Эсэсовцы уже сожгли Большую синагогу, одно из самых крупных зданий города, и планировали депортировать еврейское население в ближайшее гетто[198]198
  Filip, Żydzi, p. 51, 139–143; Steinbacher, Auschwitz, p. 9; Dwork, van Pelt, Auschwitz, p. 205.


[Закрыть].

Открытка с видом Освенцима. Ок. 1930-х.

Предоставлена Мирославом Ганобисом

Отряд Витольда привели в один из городских домов и представили офицеру СС. Офицер объяснил, что скоро приедет его жена и он хочет отремонтировать кухню. Могут ли они переместить керамическую плитку на другую стену, а печь – в другую комнату? Офицер был вежливым, почти нормальным человеком. Для этой работы ему не нужны пятеро человек, сказал он, как будто смущаясь, но он не возражает, если кто-то из них просто уберется на чердаке, при условии, что работа будет выполнена хорошо. Потом он ушел[199]199
  Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 10–11.


[Закрыть].

Охранники остались снаружи. Витольд спросил заключенных, знает ли кто-нибудь из них хоть что-то о печах. Разумеется, никто и понятия о них не имел, поэтому Витольд велел им разобрать плитку, а сам занялся демонтажем кладки и дымохода. От этой работы зависела его жизнь, но по крайней мере какое-то время можно было не опасаться избиения. Из окна он видел двор и развешенное белье. Он слышал голоса игравших рядом детей и звон церковных колоколов[200]200
  Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 11.


[Закрыть].

Вспомнив, что жизнь продолжается, безразличная к их страданиям, он почувствовал комок в горле от подступивших слез. Даже то, что он оставил семью в относительной безопасности в Острув-Мазовецке, не служило ему утешением, ибо он знал: эта отвратительная действительность не сон, и в любой момент Марию могли поймать в какой-нибудь облаве и доставить в Аушвиц или другой концлагерь. Затем он подумал об эсэсовце, в квартире которого они делали ремонт: как взволнованно он говорил о приезде жены, несомненно, представляя себе ее радость, когда она увидит новую кухню. За пределами лагеря этот офицер-эсэсовец выглядел приличным человеком, но, переступив порог Аушвица, становился жестоким убийцей. И самой чудовищной была мысль о том, что этот человек способен обитать в двух мирах одновременно[201]201
  Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 10–11.


[Закрыть].

Теперь Витольда охватила ярость, а на смену ей пришла жажда мести. Пора начинать вербовку.

Глава 5. Сопротивление

Аушвиц, октябрь 1940 года

Витольд трудился над печкой несколько дней, запоминая, как все устроено, аккуратно удаляя каждый клапан и воздуховод. Он знал: если совершит ошибку, обман быстро вскроется. Но, чувствуя слабость, он не был уверен, что запоминает все правильно. Вечером накануне проверки печи Витольд в отчаянии обратился за помощью к бригадиру, который подмигивал людям у ворот. Чутье его не подвело. Бригадир оказался капитаном польской армии по имени Михал Романович. Он предложил тайно устроить Витольда в другой рабочий отряд. Витольд решил рассказать Михалу правду о своем задании, и бригадир не задумываясь поклялся служить Польше и подполью. На следующее утро вместо того, чтобы отчитываться об установке печи, Витольд вышел за ворота с другим отрядом. Он слышал, как капо выкрикивал его номер и разыскивал его среди других узников, но даже не оглянулся[202]202
  Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 11.


[Закрыть].

Его новый отряд разбивал сад для виллы рядом с крематорием. Вилла, как вскоре узнал Витольд, принадлежала коменданту лагеря Рудольфу Хёссу. Нацистское руководство разрабатывало план колонизации Восточной Европы, предусматривавший порабощение или изгнание ее славянского населения, а Аушвиц стал испытательным полигоном для формирования будущего колониального порядка. Как и многие высокопоставленные нацисты, Хёсс считал себя земледельцем, принудительно призванным на военную службу, и мечтал той же осенью превратить Аушвиц в обширное сельскохозяйственное поместье, где всю работу выполняли бы заключенные. «У меня в Германии никогда не было тех возможностей, что существовали здесь, – писал он из польской тюрьмы после войны. – Конечно, работников было предостаточно. Там можно было проводить все необходимые сельскохозяйственные опыты»[203]203
  Höss, The Commandant, loc. 200; Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 12; Dwork, van Pelt, Auschwitz, p. 188.


[Закрыть].

Отряд Витольда разравнивал землю и насыпал грядки в соответствии с замыслом коменданта. Два дня подряд лил дождь. В какой-то момент проходивший мимо капо приказал им снять рубахи. Витольд вспоминал, что, когда дождь утих, от людей «шел пар, как от лошадей после скачки». Чтобы не замерзнуть, они работали не останавливаясь – таскали землю для клумб и кирпичи для дорожек. Обсохнуть было невозможно – дождь шел даже во время вечерней переклички, поэтому весь лагерь лег спать в мокрой одежде[204]204
  Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 11.


[Закрыть].

В конце второго дня работы в саду его снова спас Михал. Когда они встретились на плацу после переклички, Михал сообщил, что его повысили за хорошую работу у ворот. Теперь он будет присматривать за отрядом из двадцати человек, который займется разгрузкой провианта из железнодорожных вагонов и перевозкой его на склад лагеря. Михалу разрешили самостоятельно отбирать себе людей. Это была прекрасная возможность оценивать кандидатов в члены подпольной ячейки. У Михала уже было несколько человек на примете. Витольд предложил своего соседа по матрасу Славека, которого арестовали в Варшаве одновременно с Витольдом[205]205
  Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 13.


[Закрыть].

Склады пользовались дурной славой – там часто умирали заключенные, но на самом деле Михал не планировал работать на складах. На следующее утро он вместе со своим отрядом подошел к одному из капо, отвечавших за склады, и сказал, что им приказано разобрать дом в поле напротив. Это звучало достаточно правдоподобно, поскольку эсэсовцы действительно проводили расчистку земель вокруг лагеря, и ему дали отмашку[206]206
  Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 13.


[Закрыть].

Дом, который выбрал Михал, находился на территории разрушенной усадьбы. Грядки были вытоптаны: по ним ходили заключенные, которые разбирали дом изнутри. Они вытаскивали мебель, двери, подоконники и бросали все это в костер во дворе. Другие загружали в тачки обломки стен и отвозили их на строившуюся поблизости дорогу. Там, где когда-то был сад, лежали сваленные в кучу сломанные ветки и вырубленные фруктовые деревья – яблони и одна груша с обнаженной блестящей оранжевой сердцевиной[207]207
  Siedlecki, Beyond, p. 151.


[Закрыть].

Михал выставил часового и распорядился наполнить двое носилок мусором, чтобы их можно было подхватить и вынести на улицу, если приблизится капо. Отряд работал как можно медленнее, только чтобы согреться, стараясь не повредить крышу, пока не разберут всю внутреннюю часть дома. Витольд и Михал успели обсудить создание первой ячейки. Витольд знал: он должен крайне внимательно выбирать тех, кому можно доверять. Он понимал, что человек, активно участвовавший в подпольной работе в Варшаве, или отмеченный наградами офицер может стать информатором гестапо с такой же готовностью, как и все остальные. Лагерь смывал с человека все наносное и показывал его истинную сущность. «Одни проваливались в моральное болото, – писал позже Витольд. – Характер других становился твердым подобно алмазу»[208]208
  Pilecki, The Auschwitz, loc. 2418; Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 12.


[Закрыть].

Витольд отмечал любые проявления человечности среди наиболее сдержанных и тихих заключенных – например, кто-то поделился с товарищем куском хлеба или ухаживал за больным другом. Он осторожно исследовал мотивы, двигавшие этими людьми. Он объяснял, что их выбрали благодаря их великодушию. Витольд убеждал своих новобранцев не просить добавку, «даже если [их] кишки орут от голода», а старшие комнат были обязаны равномерно распределять еду и кормить сначала самых слабых. Эти строгие правила не всегда соблюдались, но для победы над капо необходимо было доказать, что добро сильнее[209]209
  Из интервью со Щвентожецким, 14 февраля 1970 года; Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 6; Radlicki, Kapo, p. 68–71, 87.


[Закрыть].

Витольд сделал и несколько печальных выводов: некоторых людей спасти невозможно – ни физически, ни духовно. Одни, изучив иерархию лагеря, начинали конкурировать друг с другом, стараясь заслужить одобрение капо; другие почти сразу теряли волю к жизни и отказывались вступать в ряды Сопротивления. Некоторые заключенные, например священники и евреи, находились в отдельном блоке, что существенно осложняло работу с ними[210]210
  Из интервью со Щвентожецким, 14 февраля 1970 года; Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 6.


[Закрыть].

Витольд начал с того, что разыскал своих варшавских товарищей – Ежи де Вириона и Романа Загнера, которым он мог полностью доверять. Деринг посоветовал ему обратить внимание на энергичного двадцатилетнего парня по имени Эугениуш Обойский – сокращенно Генек, – который работал в госпитальном морге. Вместе с Дерингом и Владиславом Сурмацким у них получилась «пятерка», как выразился Витольд. Применяя те же принципы подпольной работы, какими он руководствовался в Варшаве, Витольд старался, чтобы люди знали только членов своей ячейки, но из других ячеек – никого. Деринга назначили ответственным за госпиталь, Сурмацкого – за внешние связи, а Витольд стал главным вербовщиком[211]211
  Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 8. Об одном из участников, Романе Загнере, почти ничего не известно; Kielar, Anus Mundi, p. 44; Kowalski, Wspomnienia, vol. 96, APMA-B, p. 242; Pilecki, [Klucz], Wspomnienia, vol. 183, APMA-B, p. 79; Cyra, Rotmistrz, p. 50.


[Закрыть].

Чтобы расширить охват организации, Витольд пытался вербовать людей в каждом рабочем отряде. Время между вечерней перекличкой и комендантским часом было идеальным моментом для этого. Охранники СС уходили на сторожевые вышки, оставляя в лагере только капо, и заключенные могли свободно передвигаться. Кому-то нравилось ходить в гости к друзьям в соседние блоки, сплетничать или слушать что-нибудь интересное. Но задерживаться в чужих блоках было опасно – можно было нарваться на капо или на лишние уши[212]212
  Iwaszko et al., Auschwitz, vol. II, p. 69.


[Закрыть].

Территория, где гуляли заключенные.

Предоставлено Государственным музеем Аушвиц-Биркенау

Витольд предпочитал прохаживаться по полосе между бараками и забором со стороны реки – эта дорожка стала местной прогулочной набережной. Забор и бетонная стена закрывали вид на реку, но он мог смотреть на старые ивы вдоль берегов. С этой же стороны проходила главная дорога в город, и, хотя передвигались по ней в основном военные, людям казалось, что она связывает их с внешним миром. Ясными, теплыми вечерами дорожка была переполнена заключенными. Обычно на одном ее конце разворачивался черный рынок, где заключенные обменивались разными вещами. За кусочек маргарина, украденный из кухни, можно было купить сигарету, а за буханку хлеба – почти что угодно; правда, следовало проявлять бдительность: буханка могла оказаться пустой внутри или наполненной опилками[213]213
  Fejkiel, Medycyna, in Bidakowski, Wójcik, Pamiętniki, p. 472; Iwaszko et al., Auschwitz, vol. II, p. 61; Dobrowolska, The Auschwitz, loc. 3310, 3356, 3363; Ziółkowski, Byłem, p. 45–46; Smoleń, Czarna, p. 4. В лагере также работала лавка, где продавались сигареты и канцтовары. Заключенным разрешалось получать небольшие денежные суммы из дома.


[Закрыть].

Витольд уводил потенциального кандидата подальше, чтобы их не услышали другие заключенные, и тихо сообщал этому человеку, что его выбрали для участия в движении Сопротивления. Большинство сразу же соглашались, но некоторые медлили с ответом. Однажды Витольд заговорил с Коном, с которым познакомился в первый день пребывания в лагере. Кон утратил былую дерзость и после двух недель работы на разгрузке вагонов был весь в синяках и ссадинах. Руководил разгрузкой вагонов капо по имени Зигрут – однорукий бандит, который утверждал, что он барон из немецкого района Латвии, осужденный за контрабанду шелка, хотя подробности постоянно менялись. Ему нравилось валить заключенных одним ударом здоровенного кулака, а затем топтать и пинать их[214]214
  Nowacki, Wspomnienia, vol. 151, APMA-B, p. 139; Piekarski, Escaping, p. 46.


[Закрыть].

Витольд отвел Кона в сторону.

– Кон, я хочу поделиться с тобой большой тайной, – произнес Витольд. – Ты должен поклясться честью офицера, что никому не расскажешь об этом без моего согласия[215]215
  Piekarski, Escaping, p. 45.


[Закрыть].

– Если это такая важная тайна, можешь мне доверять, – осторожно ответил Кон[216]216
  Piekarski, Escaping, p. 45.


[Закрыть].

Витольд сообщил Кону свое настоящее имя.

– Если это и есть твой секрет, – рассмеялся Кон, – тогда, наверное, я должен тебе признаться, что мне на самом деле двадцать четыре года – на год больше, чем думают немцы. Я выбрал в качестве нового дня рождения дату, которую точно не забуду, – третье мая, День Конституции Польши. А еще я студент инженерного факультета, который якобы никогда не служил в армии.

– Не перебивай, – строго сказал Витольд и объяснил, как добровольно попал в Аушвиц.

– Да ты просто сумасшедший! – воскликнул молодой человек, явно находясь под впечатлением. – Кто в здравом уме решится на такое? Как тебе это удалось? Только не говори мне, что ты спросил у гестапо, не будут ли они так любезны отправить тебя в Аушвиц на пару лет.

– Сейчас не время для шуток, – заметил Витольд и продолжил: – Подполье считает Аушвиц средоточием немецких усилий по подавлению Сопротивления в Польше. Лагерь будет расширяться, поэтому жизненно важно организовать здесь работу подполья[217]217
  Пекарский утверждал, что Витольд сообщил ему, будто Аушвиц должен стать «огромным лагерем смерти для польских борцов за свободу», но, скорее всего, на его воспоминания об этом разговоре с Витольдом повлияла более поздняя роль лагеря (Piekarski, Escaping, p. 44).


[Закрыть].

– Если ты говоришь правду, – прошептал Кон, – то ты либо величайший герой, либо величайший дурак.

Судя по выражению его лица, второй вариант он считал более вероятным. С горечью он рассказал Витольду, что его поймали из-за глупости его руководителя в варшавском подполье, у которого при аресте нашли список имен. Кон сомневался, что у Витольда получится организовать подпольную ячейку, и не верил, что они смогут чего-то добиться, учитывая все риски.

Витольд пояснил, что они начинают с малого.

– Первая важная цель – помочь самым слабым из нас выжить в лагере, – добавил он.

Мысль о том, что кто-то сможет выжить, удивила Кона. Он уже поверил в обещание немцев, что его смерть неизбежна. Но теперь он засомневался.

Наконец он сказал:

– Возможно, я такой же псих, как и ты, но давай попробуем.

Витольд крепко обнял его и произнес:

– Мы надеемся на тебя.

⁂

Первый снег в октябре 1940 года выпал крупными влажными хлопьями. Отряд Витольда разбирал крышу деревенского дома. Витольд работал, повернувшись спиной к ледяному ветру, дувшему со стороны Татрских гор. Он думал о том, как отправить в Варшаву донесение, чтобы заставить международное сообщество отреагировать на происходящее в лагере[218]218
  Siedlecki, Beyond, p. 154; Pilecki, The Auschwitz, loc. 1011; Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 11.


[Закрыть].

Семья, с которой подружился Сурмацкий (их фамилия была Ступка), жила рядом со станцией. Каждый раз, когда отряд землемеров подходил поближе, мать семейства, Хелена, жизнерадостная сорокадвухлетняя женщина с мальчишеским «бобом» и накрашенными красной помадой губами, встречала охранников водкой и закуской. Пока они пили в комнатах наверху, узники шли в туалет на первом этаже, где Хелена обычно прятала еду или лекарства. Кроме того, она передавала новости с фронта. Витольд узнал, что Англия еще сопротивляется, и попросил своих агентов распространить эту весть после переклички, чтобы поднять моральный дух заключенных. Но с отправкой донесения в Варшаву Хелена помочь не смогла: у нее не было ни связей в столице, ни поддельных документов, которые позволили бы ей ездить по стране[219]219
  Stupka, Oświadczenia, vol. 68, APMA-B, p. 124, 127; из беседы со Ступкой, 21 сентября 2016 года; Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 29; Kajtoch, Wspomnienia, vol. 27, APMA-B, p. 6–7; Plaskura, Oświadczenia, vol. 105, APMA-B, p. 42.


[Закрыть].

Хелена Ступка и ее муж Ян. Ок. 1935 года.

Предоставлено семьей Ступка

Через почтовое отделение лагеря Витольд отправил два зашифрованных послания своей невестке Элеоноре. Руководство лагеря настаивало на том, чтобы заключенные дважды в месяц отправляли домой письма на немецком языке, сообщая, что у них все хорошо и они здоровы. За исполнением этого правила строго следили почтовые цензоры. «Тетушка чувствует себя хорошо, она здорова и передает всем привет», – написал Витольд. Во втором письме он продолжил: «Тетушка сажает деревья, они очень хорошо растут». Но даже такое общение с Элеонорой казалось опасным, и он решил больше ей не писать. Нужно было найти другой способ связаться с Варшавой[220]220
  Iwaszko et al., Auschwitz, vol. II, p. 419–426; Ostrowska, [Wspomnienia 1], p. 5; Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 29; Wysocki, Rotmistrz, p. 47.


[Закрыть].

Между тем лагерь быстро разрастался. Каждую неделю привозили по несколько сотен человек. Бараки были переполнены. Старые блоки начали надстраивать, а в одном из углов плаца рыли фундаменты для новых бараков. Больно было смотреть, насколько сломлены вновь прибывшие. «Запомните, не нужно их утешать – тогда они умрут, – советовали бывалые. – Наша задача – помочь им приспособиться». Но не все проявляли такое сочувствие. «Мы нередко забывали, что новички еще не обросли… толстой кожей, – вспоминал другой заключенный. – Их замешательство, всплески эмоций и уныние вызывали презрительные насмешки»[221]221
  Czech, Auschwitz, p. 29–39; Kowalczyk, Barbed, p. 35; Langbein, People, p. 70.


[Закрыть].

Новички напоминали старожилам вроде Витольда то, какими были они сами, когда попали в лагерь. Как и предсказывал Деринг, прибывшие с Витольдом заключенные начали голодать, и над людьми навис страх. Толпы так называемых «музельманов», слонявшихся возле кухни, разрослись до нескольких сотен человек. Витольд ощущал, как меняется его собственное тело. По утрам он просыпался от голода и странной дрожи в ногах. Болели суставы, кожа покрылась желтыми струпьями. Его постоянно знобило, все труднее было сосредоточиться на мыслях о Сопротивлении. Они со Славеком говорили только о еде, смакуя слова, будто у них есть вкус. Когда Витольд жил в Сукурчах, его любимым лакомством были молоденькие огурчики с огорода, политые янтарным медом с клеверных полей. Славек мечтал о полной тарелке картофельных оладий, обжаренных на сливочном масле до корочки по краям и покрытых сметаной с приправами. Он обещал приготовить это блюдо Витольду, когда они выйдут на свободу. Они раздобыли несколько кормовых свекол, твердых, как камень, и грызли их сырыми, но даже это не помогло притупить голод[222]222
  Fejkiel, Więźniarski, p. 120; из беседы с Пилецким, 17 и 19 мая 2016 года; из беседы с Пилецкой-Оптулович, 1 февраля 2016 года; из беседы со Шпаковским, 31 января 2017 года.


[Закрыть].

Снос деревенского дома закончили примерно в середине октября. Люди долбили замерзшую землю, выкорчевывая фундамент. Кто-то нашел на развалинах дома икону с изображением Мадонны в золоченой оправе и повесил ее на ближайший куст. От холода влага на стекле замерзла, образовав на лике филигранный узор и скрыв все, кроме глаз. Эти глаза напомнили Витольду о Марии. Думая об этом, он не испытывал никаких эмоций. Чувств больше не было – осталась только зияющая пустота[223]223
  Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 13.


[Закрыть].

Очередь у бочки с едой. Ян Комский, послевоенные годы.

Предоставлено Государственным музеем Аушвиц-Биркенау

⁂

В один из октябрьских дней, когда отряд приступил к сносу следующего дома, Михал объявил, что придумал, как отправить донесение в Варшаву. Администрация лагеря иногда освобождала заключенных – если семья платила огромную взятку или дергала за нужную ниточку в Варшаве. Те, кого освобождали, давали клятву хранить увиденное в Аушвице в строжайшей тайне под страхом возвращения туда. Как правило, этого было достаточно, чтобы человек ничего не рассказывал о лагере[224]224
  Iwaszko et al., Auschwitz, vol. II, p. 429–433.


[Закрыть].

Михал знал молодого офицера Александра Велопольского, который должен был выйти на волю и мог передать донесение. Тридцатилетний Александр, химик по образованию, был членом подпольной дворянской организации под названием «Мушкетеры». В СС пока еще реагировали на обвинения в жестоком обращении с заключенными, поэтому Александра поместили в карантинный блок, освободили от работы и неплохо кормили. Михал был знаком с капо этого блока и полагал, что сможет попасть внутрь и пронести донесение. Александру было слишком опасно иметь при себе письменный документ, поэтому нужно было составить текст так, чтобы он его запомнил[225]225
  Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 36; Iwaszko et al., Auschwitz, vol. II, p. 430; из беседы с Велопольским, 18 мая 2017 года; Rostkowski, Świat, p. 57; Rowecki, [Wytyczne do działań sabotażowo-dywersyjnych], March 19, 1940, in Czarnocka et al., Armia, vol. I, p. 313; Sosnkowski, [List], November 28, 1940, no. 162 [no. 94], in Iranek-Osmecki et al., Armia, vol. II, p. 649; Wachsmann, KL, p. 483. Несмотря на приказ СС не выпускать заключенных из лагерей в военное время, в первые месяцы в Аушвице правила были не такими строгими; Cyra, Rotmistrz, p. 42; Garliński, Fighting, p. 276; Dębski, Oficerowie, s.v. Aleksander Wielopolski.


[Закрыть].

Возможность связаться с товарищами по подполью в Варшаве воодушевила Витольда. Он мысленно перечислил преступления, свидетелем которых он стал, хотя описать чудовищную жестокость нацистов достаточно подробно было нереально. Ему нужны были факты, но самая важная информация – число погибших – тщательно скрывалась. Однажды его осенило: нацисты закодировали эти данные в номерах, пришитых к рубахам заключенных. Каждому узнику в лагере присваивался номер. Номера последних партий в октябре 1940 года уже начинались с шести тысяч. Однако по списку число заключенных составляло всего около пяти тысяч человек. Иными словами, тысяча человек уже погибла – и люди продолжали умирать, до десяти человек ежедневно, с тех пор как похолодало[226]226
  Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 19; Dębski, Oficerowie, s.v. Aleksander Wielopolski; Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 35; Setkiewicz, Pierwsi, p. 16. Данные за октябрь 1940 года не сохранились, и неясно, имел ли Витольд к ним доступ. В одном из донесений, отправленных в Лондон и частично основанных на собранной Пилецким информации, содержалась оценка, что к ноябрю 1940 года умерло 20-25 процентов из почти 6500 польских заключенных. Это соответствует данным на конец года, когда комендант Хёсс разрешил польскому архиепископу Адаму Сапеге прислать посылки всем заключенным. На 31 декабря число заключенных составляло 7879 человек, но Хёсс попросил отправить всего 6000 посылок. Часть о лагере в Освенциме (Obóz w Oświęcimiu), ноябрь 1940 года, публиковалась под заголовком «Оккупация немцами Польши» в мае 1941 года (Carter, [Report], NARS, 800.20211/924, RG 59).


[Закрыть].

Мрачные цифры говорили Витольду о безнадежности положения. Однажды, роясь в замерзшей земле в поисках свеклы, он подумал, что будет лучше, если англичане просто разбомбят лагерь и положат конец их страданиям. Момент отчаяния прошел, но он все чаще об этом задумывался. Возможно, идея не так безумна, как показалось вначале. Лагерь находился примерно в 1300 километрах от Великобритании – предельное расстояние для благополучного возвращения самолетов. Кон рассказал Витольду, что эсэсовцы разгрузили на складах оружие и боеприпасы. Если бомбардировщик попадет в здание склада, произойдет взрыв. Витольд осознавал, что при бомбежке погибнут многие заключенные, но, по крайней мере, закончатся их «чудовищные пытки» (так он позже выразился в донесении, подготовленном для Александра). Кому-то в хаосе воздушного налета удастся сбежать. Если Аушвиц перестанет существовать, их смерти будут оправданны, думал Витольд[227]227
  Dembiński, [Raport], PUMST, A. 680, p. 593; Hastings, Bomber, loc. 1543; Westermann, The Royal, p. 197.


[Закрыть].

Михал проинструктировал Александра и проследил, чтобы тот запомнил все пункты донесения. Просьба о бомбардировке лагеря является «срочным и тщательно взвешенным обращением свидетеля этих пыток от имени всех товарищей», сказал он Александру. На британских самолетах не было бортового радара, и они ориентировались по наземным объектам, поэтому Витольд включил некоторые указания по поиску лагеря относительно течения Вислы[228]228
  Lasik et al., Auschwitz, vol. I, p. 266; Dembiński, [Raport], PUMST, A. 680, p. 593.


[Закрыть].

Александра освободили 28 октября, после медосмотра. Незадолго до этого обитателям лагеря пришлось испытать новые мучения. В понедельник, в полдень, число заключенных не сошлось. Само по себе это не вызвало удивления – у эсэсовцев часто возникали проблемы с арифметикой. Однако на сей раз кто-то из заключенных действительно пропал. Завыла лагерная сирена, и разъяренный Фрич объявил, что никто не покинет плац, пока беглец не будет найден. Котлы с супом на кухне остались нетронутыми[229]229
  Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 36; Czech, Auschwitz, p. 32.


[Закрыть].

Утренняя морось перешла в мокрый снег. Поднялся северо-западный ветер, мелкими льдинками осыпавший людей в первом ряду. Заключенным запрещалось двигаться, поэтому Витольд напрягал и ослаблял мышцы, тщетно пытаясь согреться. Промокшие узники, стоя по колено в снеговой каше, качались и дрожали. Когда стемнело и началась метель, люди стали падать один за другим[230]230
  Nowacki, Wspomnienia, vol. 151, APMA-B, p. 145; Kozłowiecki, Ucisk, p. 205.


[Закрыть].

Вечерняя перекличка. Ян Комский, послевоенные годы.

Предоставлено Государственным музеем Аушвиц-Биркенау

В госпитале Бок приказал санитарам приготовиться. Деринга поставили на входе, а штрафной отряд таскал заболевших на носилках. «Смотреть на этих людей было страшно, – вспоминал Деринг после войны. – Они брели в полуобморочном состоянии, шатаясь, как пьяные, лепетали что-то бессвязное и с пеной у рта умирали, задыхаясь, хватая последние глотки воздуха»[231]231
  Dering, цит. по: Garliński, Fighting, p. 25.


[Закрыть].

Больных раздевали в туалете и брызгали на них водой: правила предписывали ополаскивать новых пациентов. Затем в одной из палат их укладывали на пол и укрывали тонкими одеялами. Когда палата заполнилась, больных стали класть в коридоре, но поток не иссякал. Санитары давали им только кофе из желудей[232]232
  Kielar, Anus Mundi, p. 40.


[Закрыть].

В девять часов вечера «сбежавший» заключенный был найден мертвым за грудой бревен на рабочем дворе, и Фрич наконец-то всех отпустил. Продрогшие арестанты ринулись в госпиталь. Санитары держали дверь, так как больные пытались проникнуть внутрь силой. Разъяренный Бок схватил дубинку, распахнул дверь и набросился на толпу. Толпа быстро рассеялась, и люди вернулись в блоки. К утру от воспаления легких умерло восемьдесят шесть человек. Тело так называемого беглеца положили на видное место у ворот[233]233
  Garliński, Fighting, p. 25; Kielar, Anus Mundi, p. 40; Czech, Auschwitz, p. 32; Setkiewicz, Zaopatrzenie, p. 57.


[Закрыть].

Витольд пережил этот день без серьезных последствий, у Михала же появился кашель. Утверждая, что с ним все в порядке, Михал занял свое обычное место надсмотрщика рядом с разбираемой постройкой. Метель прекратилась, урывками проглядывало солнце. На следующий день после злополучной переклички Витольд узнал об освобождении Александра. Его настроение немного улучшилось: Варшава скоро узнает правду. Там наверняка что-нибудь предпримут[234]234
  Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 14.


[Закрыть].

Радость от этого известия омрачилась тем, что у Михала усилился кашель, начались судороги, он харкал кровью. Перед другими капо Михал по-прежнему демонстративно кричал и ругался и еще несколько дней упорно выходил на работу. К вечеру у него не оставалось сил, и через неделю он едва держался на ногах. Большую часть времени он лежал в доме на полу, кашлял и трясся[235]235
  Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 14.


[Закрыть].

После переклички Витольд отвел Михала к Дерингу, который диагностировал пневмонию. Михала тут же поместили в госпиталь. Деринг очень старался быть полезным в палатах, и Бок поручил ему осмотр заключенных. Деринг был вынужден каждый день решать, кто будет жить, а кто умрет, – адски тяжелый выбор, зато эта работа позволяла действительно помогать заключенным. В обычных обстоятельствах Михал прошел бы курс лечения антибиотиками и, скорее всего, выздоровел бы через несколько недель. Но у Деринга не было никаких лекарств. Несколько дней спустя Михал умер. В своих воспоминаниях Витольд не пишет о смерти Михала подробно, но у него есть такая фраза: «Мы наблюдали, как медленно умирает наш товарищ, и умирали как бы вместе с ним… а когда ты так умираешь, скажем, хотя бы девяносто раз, ты неизбежно становишься другим человеком»[236]236
  Pilecki, The Auschwitz, loc. 1028; Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 14.


[Закрыть].

Труп Михала положили на плацу для подсчета. Перед тем как бросить тело в тележку, эсэсовцы протыкали штыком грудь каждого умершего, проверяя, действительно ли тот мертв. Каждый день к вечеру скапливалось слишком много трупов, чтобы везти их в крематорий в гробах[237]237
  Paczuła, Oświadczenia, vol. 108, APMA-B, p. 72; Setkiewicz, Voices, vol. 6, p. 6.


[Закрыть].

⁂

Витольд и его отряд остались без защиты Михала и были направлены на склады – разгружать поезда под бдительным надзором капо. Один из первых завербованных подпольщиков, Кон, уже рассказывал Витольду об одноруком Зигруте. Но было еще два не менее опасных капо, два Августа, прозванные Черный и Белый, чтобы легче было их различать. Им помогала ватага подростков, в основном это были поляки из приграничного района, которые отыскали в себе немецкую кровь и получали удовольствие, издеваясь над заключенными, когда те разгружали поезда. Некоторое время спустя одного из подростков нашли повешенным в бараке, но даже после этого издевательства не прекратились[238]238
  Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 13; Ciesielski, [Raport 1943], AAN, 202/XVIII/1, p. 4.


[Закрыть].

Шталлера перевели в отряд, который копал рвы неподалеку. Заключенных в лагере становилось все больше, и бараки, за которыми он надзирал, были переоборудованы в дополнительные складские помещения, а Витольда и других узников перераспределили по другим блокам. Шталлер остался без должности управляющего и был вынужден работать на улице. Витольд увидел иронию судьбы в том, что человек, выгнавший его из блока, теперь получал тумаки и мерз под дождем вместе со всеми. Он уже не так рьяно избивал заключенных и в основном сидел в собственноручно построенной хибаре с дровяной печкой[239]239
  Piekarski, Escaping, p. 51.


[Закрыть].

Витольд старался избегать Шталлера, но Кон работал в его отряде и вынужден был постоянно сталкиваться с ним. Однажды Шталлер попросил себе столяров – сколотить стол для мастерской. Кон, пытаясь попасть на работу в помещение, взялся за дело, несмотря на отсутствие навыков. Из нескольких досок он собрал крышку стола, но из нее везде торчали гвозди.

– Что это? – заорал Шталлер, глядя на работу Кона. – Кровать для какого-нибудь индийского факира? Я буду катать тебя по этим гвоздям до тех пор, пока в тебе не будет достаточно дырок, чтобы вытекло все твое вонючее дерьмо![240]240
  Piekarski, Escaping, p. 53.


[Закрыть]

– Просто гвозди слишком длинные, – поспешно ответил Кон. – Вот почему они торчат. Мы использовали их временно, пока вы не достанете нам покороче.

Шталлер не знал, стоит ли верить плотнику, но согласился принести гвозди покороче. Кон нахлобучил крышку стола на четыре ножки, прибил ее, прислонил хлипкую конструкцию к стене и убежал – как раз вовремя. Позже он видел, как Шталлер бродит по полям и разыскивает его, размахивая ножкой стола.

Рассказ Кона о том, как он обманул Шталлера, немного развеселил Витольда. Ежедневно приходили поезда и привозили арматуру, кирпичи, трубы, плитку и пятидесятикилограммовые мешки цемента. Все нужно было выгружать незамедлительно. Какое-то время Витольду удавалось беречь силы, но теперь они были на исходе[241]241
  Piekarski, Escaping, p. 54.


[Закрыть].

К этому времени он был физически истощен. Даже во время отдыха его тело ныло от боли. Кожа была прозрачной и чувствительной к любому прикосновению. От недостатка кровоснабжения посинели пальцы, уши и нос. Ноги отекли, потому что количество воды в организме сокращалось медленнее, чем количество жира и мышечной ткани. Было почти невозможно надевать по утрам брюки и сабо. При нажатии на ногу палец уходил настолько глубоко в ткань конечности, словно она была сделана из теста[242]242
  Iwaszko et al., Auschwitz, vol. II, p. 81–82.


[Закрыть].

Мысли Витольда путались, иногда он почти терял сознание, возвращаясь в лагерь по вечерам, но каким-то чудом не падал. Затем его мозг вновь начал осознавать происходящее. Витольд понял, как близко подошел к провалу, и приказал себе: «Ты ни за что не должен сдаваться!» Он увидел крематорий с дымившейся на фоне неба трубой и понял истинный смысл девиза, висевшего над воротами лагеря: Труд освобождает – он «освобождает душу от тела… отправляя это тело… в крематорий»[243]243
  Fejkiel, Więźniarski, p. 23; Collingham, The Taste, loc. 235; Russell, Hunger, loc. 234, 1245, 1374; Butterly, Shepherd, Hunger, p. 158.


[Закрыть].

А потом мысли снова исчезли. Он понимал, что вернулся в барак, только потому, что просыпался в своей койке на следующее утро, и все опять повторялось. Казалось, что часы тянутся неделями, недели же пролетали как минуты. Голод и холод были его единственными постоянными спутниками. Еще не кончился ноябрь, а на плацу уже намело сугробы, и брови покрывались инеем[244]244
  Pilecki, The Auschwitz, loc. 1161; Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 15.


[Закрыть].

По ночам, чтобы согреться, он прижимался к соседям по матрасу. Некоторым заключенным выдали кепки и куртки, привезенные из другого концлагеря. Новая одежда принесла новую пытку – вшей, которые быстро распространились по лагерю. У заключенных появился вечерний ритуал – сбор насекомых с нижнего белья и одеял. Однако сколько бы Витольд и другие ни убивали вшей, маленькие мерзкие насекомые по-прежнему ползали по людям, когда они ложились спать, и уснуть было невозможно[245]245
  Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 24; Piekarski, Escaping, p. 70; Kowalski, Wspomnienia, vol. 96, APMA-B, p. 190.


[Закрыть].