Текст книги "Добровольный узник. История человека, отправившегося в Аушвиц"

Часть II

Глава 7. Радио

Аушвиц, январь 1941 года

Девять дней Витольд пролежал в горячке. Сны перемежались с мыслями в периоды бодрствования, он мог определить только то, что день сменил ночь, а ночь – день. Иногда он чувствовал, что открылось окно или что к его телу прикасается грубая мочалка, а к губам – ложка с горячим супом. Появлялись другие пациенты, они стонали и кричали или внезапно затихали при звуке выстрела или удара, раздавшегося где-то рядом. Музыканты теперь репетировали баварский вальс для заместителя коменданта Фрича, и по вечерам звуки музыки долетали до палаты[291]291
  Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 24–25; Król, Oświadczenia, vol. 76, APMA-B, p. 204.


[Закрыть].

На десятый день горячка прошла, и Витольд начал медленно восстанавливать силы. Санитары продолжали кормить его, и он потихоньку вставал и бродил по палате. Когда Деринг решил, что Витольд достаточно окреп, его перевели в блок для выздоравливающих. Тот факт, что Дерингу удалось так долго укрывать Витольда, указывал на важность госпиталя для подполья. Главный врач госпиталя гауптштурмфюрер СС Макс Попирш доверял Дерингу. Попирш хотел показать, что национал-социализм совместим с врачебной этикой. Пока Деринг хвалил нацистский расовый порядок и демонстрировал суровое обращение с заключенными, ему позволяли выполнять врачебный долг и спасать жизни[292]292
  Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 26; Lifton, The Nazi, p. 30–35, 129–133.


[Закрыть].

Витольд помогал санитарам и быстро втянулся в ритм работы блока. Всех пациентов мыли рано утром. Из палат с трехъярусными койками больных тащили в уборную, где с них снимали грязное нижнее белье и бумажные повязки и поливали холодным душем. По словам одного из санитаров, масса дрожащих тел напоминала «смертельно раненного зверя, в предсмертной агонии наблюдающего за тысячей своих частиц». Пациентов возвращали на койки, полы мыли с хлоркой, опорожняли ведра и проветривали помещения[293]293
  Siedlecki, Beyond, p. 170.


[Закрыть].

Госпитальный блок.

Предоставлено Государственным музеем Аушвиц-Биркенау

Заключенных оперировали на первом этаже. Операции начинались в девять утра и длились почти весь день. Попирш находился в госпитале только в течение первого часа, а потом уезжал, оставляя вместо себя унтершарфюрера СС Йозефа Клера, бывшего краснодеревщика из Австрии, которому нравилось представлять себя доктором. Клер приезжал в госпиталь на мотоцикле. Один из санитаров должен был до блеска отполировать мотоцикл, а другой – снимал с Клера ботинки и мыл его ноги, пока тот сидел за рабочим столом. Клер пыхтел трубкой, «будто падишах», а третий санитар делал ему маникюр, вспоминал один из заключенных[294]294
  Langbein, People, p. 393; Lifton, The Nazi, p. 266; Dering, [Wspomnienia], p. 193–194.


[Закрыть].

К счастью, Клер был увлечен незаконной торговлей: весьма скудные запасы морфина он продавал эсэсовцам и капо. По этой причине у медперсонала оставалось время заниматься пациентами. В феврале стояли тридцатиградусные морозы. Заключенным выдали пальто, больше похожие на хлопчатобумажные рубашки до колен. Некоторые заключенные, в том числе Витольд, получали от семей посылки с нижним бельем. Но большинству узников приходилось тайно нашивать под одежду дополнительные слои из дерюжки от мешков из-под цемента или из любого другого материала, какой удавалось найти, хотя нацисты запрещали делать это под страхом сурового наказания. В самые холодные дни эсэсовцы не выгоняли заключенных работать на улицу, но перекличка всегда проходила на плацу. Десятки людей попадали в госпиталь с обмороженными руками и ногами, сначала твердо-белыми, а вскоре черневшими от гнили[295]295
  Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 22; Siedlecki, Beyond, p. 170; Schwarz, [Raport], March 17, 1942, APMA-B, D – AuI–3a; Strzelecka, Voices, vol. 3, p. 15, 21.


[Закрыть].

Йозеф Клер. 1962 год.

Предоставлено Государственным музеем Аушвиц-Биркенау

Однажды вечером, когда за окнами бушевал ветер, охранник-эсэсовец привел из штрафного отряда двенадцать евреев с сильно обмороженными ногами. Санитары собрались почитать немецкую газету, оставленную врачами, как вдруг Деринг позвал их на помощь. Обычно евреев из штрафного отряда не лечили, и Деринг хотел, чтобы все было сделано как можно быстрее. Несчастные сняли сабо, обнажив ноги, плоть с которых облезла буквально до костей. Сами кости были коричневого цвета – скорее всего, тоже обмороженные[296]296
  Bartoszewski, Mój, p. 50–51; Piekarski, Escaping, p. 79.


[Закрыть].

«Просто посыпьте кости дезинфицирующим порошком и наложите повязки», – приказал Деринг. Кон вместе с другим санитаром принялся перевязывать ноги тканевыми бинтами, чтобы замедлить разложение, но Деринг, наблюдавший за процессом со стороны, рявкнул: «Перевязывать бумагой!»[297]297
  Piekarski, Escaping, p. 79.


[Закрыть]

Кон подошел к Дерингу и прошептал:

– Когда они выйдут на снег, эти повязки не продержатся и пяти минут[298]298
  Piekarski, Escaping, p. 79.


[Закрыть].

– Да, – ответил Деринг. – А ты думаешь, эти люди долго проживут после того, как выйдут отсюда? Больше пяти минут? Час? Может, два? У нас очень мало тканевых бинтов, и мы должны использовать их там, где они нужны.

Витольд не знал об этом случае. Кон, понимая, насколько важен Деринг для подполья, не стал обсуждать с Витольдом этот инцидент[299]299
  Piekarski, Escaping, p. 77–78.


[Закрыть].

⁂

Несколько недель спустя Деринг подтвердил свою значимость. Однажды вечером он привел Витольда в кабинет Попирша в главном госпитальном блоке. На столе стоял радиоприемник – вероятно, одна из популярных среди эсэсовцев моделей Telefunken: лакированный деревянный корпус с фигурными прорезями в стиле ар-деко и две ручки для регулировки частоты по обе стороны решетки динамика. Деринг с кем-то договорился, и приемник выкрали из электроцеха, а затем он приготовил для радиоприемника тайник под половицами под раковиной. Деринг предложил Попиршу провести телефонную линию между его кабинетом и одним из новых блоков госпиталя и попросил заключенного-электрика, чтобы тот прикрепил к телефонному проводу антенный. Попирш был в восторге. Деринг тоже, но совсем по другим причинам[300]300
  Dering, [Wspomnienia], p. 83.


[Закрыть].

Владислав Деринг. Ок. 1941 года.

Предоставлено Государственным музеем Аушвиц-Биркенау

Деринг щелкнул переключателем и подождал, пока радиолампы прогреются и зашипит динамик. Он стал вращать ручку настройки, радио запищало, послышалось потрескивание, а затем они оба, взволнованные, услышали звуки из забытого мира: песни, мелодии и голоса на немецком, итальянском, словацком и греческом языках. Почти все коммерческие и государственные радиостанции, воинские части, пилоты самолетов и рыбаки в море пользовались коротковолновыми частотами[301]301
  Из беседы с Ханом, 24 апреля 2018 года.


[Закрыть].

Деринг искал Би-би-си. В отличие от жестко контролируемых немецких станций, Би-би-си сообщала более правдивую информацию (британское правительство полагало, что, если транслировать новости, пусть даже печальные для союзников, люди будут больше верить и, следовательно, больше слушать). Нацисты старались подавить сигнал Би-би-си, но в рейхе росла популярность немецкоязычной службы этой радиостанции, и даже радиоприемники Volksempfänger, прозванные «мордой Геббельса», ловили сигнал Би-би-си. Министр пропаганды прибегал к массовым арестам, а на радиоприемники клеились этикетки, предупреждавшие, что прослушивание иностранных радиостанций является преступлением против немецкого народа. Но такие меры имели лишь частичный успех[302]302
  Fleming, Auschwitz, p. 59; Stargardt, The German, p. 66, 119. По официальным данным, к концу 1941 года более миллиона немцев слушали передачи Би-би-си на немецком языке (Breitman, Official, p. 156).


[Закрыть].

Деринг и Витольд крутили ручки, пока не услышали четыре заветных барабанных удара – сигналы азбуки Морзе, означающие «победа» и начало новостной программы Би-би-си. Затем взволнованное приветствие: «Это Англия… Это Англия…» Они не осмелились слушать долго. Но вернулись к радиоприемнику на следующую ночь и на следующую. Новости были плохие. Немцы продолжали бомбить английские города, хотя непосредственной угрозы вторжения в Британию уже не было. В марте генерал Эрвин Роммель высадился в Ливии, чтобы поддержать итальянцев, и немедленно выступил против англичан. Казалось, немцы вот-вот захватят Египет и Суэцкий канал. Америка по-прежнему оставалась в стороне[303]303
  Olson, Last, loc. 2335.


[Закрыть].

Из услышанного Витольд сделал вывод, что сил у британцев недостаточно и они не могут сейчас атаковать Аушвиц. Но он верил, что творившиеся в лагере ужасы все-таки заставят союзников действовать.

Джон Гилкс, Беата Дейнарович

Вместе со своим старым товарищем по блоку Каролем Щвентожецким Витольд распространял среди заключенных любые, даже самые незначительные хорошие новости (он сомневался, способны ли почти уже павшие духом обитатели лагеря воспринять правду без прикрас). В последующие вечера Витольд с удовлетворением наблюдал, как группы заключенных на площади оживленно обсуждают новости о затонувшей посреди Атлантики немецкой подводной лодке или о разгроме итальянцев в горах Эфиопии. «Люди жили этим, – вспоминал один из узников. – Из этих новостей мы черпали новые силы»[304]304
  Из беседы со Щвентожецким, 14 февраля 1972 года; Taul, Wspomnienia, vol. 62, APMA-B, p. 36.


[Закрыть].

К концу февраля Витольд почти поправился. Вместо больничного халата он получил полосатую форму. Взяв для прикрытия старый ящик с инструментами, он перемещался по лагерю, продолжая официально находиться на лечении. Еще совсем недавно подобную уловку было бы невозможно себе представить, но, проведя в лагере полгода, он досконально изучил распорядок дня капо и узнал, каких мест в лагере следует избегать. Подполье разрослось до ста с лишним человек, охватив большинство рабочих отрядов. Влияние подпольщиков ощущалось в блоках: они призывали заключенных работать сообща и следили за теми, кто, как им казалось, может обратиться к немцам. Витольд призывал новых участников задабривать капо при помощи мелких взяток – украденного из кухни куска маргарина или буханки хлеба, тайно принесенной землемерами в лагерь, – и стараться получать значимые «должности» в своих отрядах[305]305
  Gutheil, Einer, p. 79–92; Ptakowski, Oświęcim, p. 97; Gliński, Oświadczenia, vol. 95, APMA-B, p. 6; Drzazga, Oświadczenia, vol. 33, APMA-B, p. 51; Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 35.


[Закрыть].

Лагерь разрастался, и требовалось все больше капо и бригадиров. Для назначения на эти должности заключенных-немцев уже не хватало. Руководитель трудового отдела лагеря Отто Кюзель, казалось, искренне хотел помочь заключенным. Он немного выучил польский язык и никогда не просил платы за перевод людей Витольда на более выгодные работы. Один из подпольщиков получил должность капо в новом блоке, другой заведовал конюшнями. Они сумели приютить и других людей, обеспечить себе чуть больше еды и установить некоторый контроль над лагерем в целом[306]306
  Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 26.


[Закрыть].

Витольд часто навещал Кароля в конюшнях, где тот работал, и сообщал ему последние новости, услышанные по радио. Кароль встречал Витольда особым угощением: полной банкой пшеничных отрубей, смешанных с водой и с сахаром – самым редким лакомством. В лагерь прибыл вагон с отрубями для лошадей. Отруби были загрязнены солью и древесным углем, но Кароль обнаружил, что, если добавить воду, соль растворяется быстрее сахара, и соленую воду можно вылить (а уголь полезен при диарее). Эта смесь была «самым вкусным на свете пирогом», вспоминал Витольд. Кароль убедил эсэсовцев, что их трофейному жеребцу необходимо ведро молока каждый день, и они с Витольдом стали запивать месиво молоком (разумеется, жеребцу не перепадало ни капли – Кароль старался лишь смазать ему рот молочной пеной)[307]307
  Świętorzecki, Oświadczenia, vol. 76, APMA-B, p. 97; Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 32.


[Закрыть].

Кароль Щвентожецкий. Ок. 1941 года.

Предоставлено Государственным музеем Аушвиц-Биркенау

В начале марта Кароль сообщил Витольду новость. В лагерь приезжал какой-то немецкий чиновник. Делегация посетила конюшню, и Кароль узнал среди гостей рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. Глава службы безопасности приказал значительно расширить лагерь – с десяти до тридцати тысяч мест, чтобы сделать Аушвиц одним из крупнейших концентрационных лагерей в рейхе. Гиммлер стремился развивать экономический потенциал своих лагерей. Он инспектировал лагерь совместно с представителями концерна IG Farben. Гиммлер надеялся убедить руководство немецкого промышленного гиганта вложить средства в завод по производству синтетического топлива и каучука: завод построят заключенные, труд которых предполагалось продать за мизерную плату[308]308
  Из беседы со Щвентожецким, 14 февраля 1972 года; Wachsmann, KL, p. 207; Setkiewicz, Z dziejów, p. 55; Dwork, van Pelt, Auschwitz, p. 207.


[Закрыть].

Вскоре Витольд выяснил у Владислава Сурмацкого, который работал геодезистом в строительном отделе СС, некоторые подробности замысла Гиммлера. Владислав установил несколько контактов среди заключенных, которые выполняли для эсэсовцев чертежи проектов расширения лагеря. Они рассказали, что на плацу планируется возвести двенадцать новых бараков и надстроить дополнительные этажи на уже существующих зданиях, чтобы увеличить вместимость лагеря. Той весной составы с заключенными-поляками стали прибывать ежедневно, и бараки переполнились ничего не понимавшими новичками, арестованными прямо на улицах или задержанными за участие в подполье – реальное или мнимое[309]309
  Frączek, Wspomnienia, vol. 66, APMA-B, p. 162.


[Закрыть].

План расширения лагеря, март 1941 года (в центре – двенадцать новых бараков).

Предоставлено Государственным музеем Аушвиц-Биркенау

Витольд воспользовался притоком новых людей в лагерь и ускорил вербовку в подполье. К марту численность подпольщиков возросла до нескольких сотен человек. Это позволяло обеспечить относительную безопасность участников, но соблюдать секретность при таких масштабах становилось все труднее. Администрация лагеря начала подозревать, что в Аушвице существует подполье. Но пока в СС не догадывались ни о размерах организации Витольда, ни о ее связи с движением Сопротивления в Варшаве. Нацисты думали, что заключенные просто объединились в небольшие группы, как это было в других лагерях[310]310
  Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 30; Kowalski, Niezapomniana, p. 240–265; Kowalczyk, Barbed, vol. II, p. 10.


[Закрыть].

Витольд стремился к тому, чтобы никто, кроме него, не знал всех подпольщиков. Он старался быть как можно незаметнее, а инструкции и информацию распространял через надежных людей, таких как Кароль. Но его известность в лагере росла[311]311
  Piekarski, Escaping, p. 83; Höss, Commandant, p. 121.


[Закрыть].

Гестапо периодически просматривало личные дела заключенных, выискивая тех, кто уже был замечен в участии в подполье. На утренней перекличке эсэсовцы вызывали шесть-семь узников, а потом казнили их в гравийных карьерах. Так Витольд потерял нескольких соратников.

Однажды вечером после работы Витольд с Каролем рассматривали толпу вновь прибывших заключенных. Вдруг кто-то выкрикнул имя Витольда – его настоящее имя. Обернувшись, Витольд увидел своего варшавского приятеля, который устремился ему навстречу[312]312
  Piekarski, Escaping, p. 83; Pilecki, [Raport W], AAN, 202/XVIII/1, p. 74.


[Закрыть].

Витольд Пилецкий. Март 1941 года.

Предоставлено Государственным музеем Аушвиц-Биркенау

– Так вот ты где! – закричал он. – Варшавское гестапо чуть не изрубило меня на куски, они выпытывали у меня, что случилось с Витольдом[313]313
  Pilecki, Report W, p. 40–41; Pilecki, [Raport W], AAN, 202/XVIII/1, p. 74.


[Закрыть].

Витольд с невозмутимым видом отвел этого человека в сторону и взял с него слово хранить в тайне его настоящее имя. Однако для некоторых узников эта неожиданная встреча не осталась незамеченной[314]314
  Pilecki, Report W, p. 40–41; Pilecki, [Raport W], AAN, 202/XVIII/1, p. 74.


[Закрыть].

В начале марта 1941 года эсэсовцы устроили в бельевом блоке темную комнату и нашли нескольких заключенных, умевших обращаться с фотоаппаратом. Нацисты решили сфотографировать заключенных в профиль и в анфас. Витольд стоял в очереди с людьми, в одном составе с которыми он прибыл в лагерь. Он прикинул, что более четверти арестованных из того состава уже мертвы. Подошла его очередь, он сел на вращающийся табурет. Чтобы лицо находилось на одном уровне с линзой, за головой заключенного закрепляли специальный металлический стержень. «Не улыбаться, не плакать…» – произнес фотограф. Первый запрет звучал настолько абсурдно, что почти гарантированно вызывал усмешку. Витольд не сводил глаз с объектива, но прижал подбородок к шее, чтобы немного исказить черты лица на случай, если гестапо найдет его более ранние фотографии[315]315
  Iwaszko et al., Auschwitz, vol. II, p. 83; Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 27; Porębski, Oświadczenia, vol. 102, APMA-B, p. 27–28. Уровень смертности заключенных составлял примерно пятьдесят процентов. Bartoszewski, Mój, p. 23; Dobrowolska, The Auschwitz, loc. 1092, 1143.


[Закрыть].

Его хитрость сыграла с ним злую шутку. Через несколько дней Витольда вызвали в складское помещение. В этом здании у СС была небольшая бухгалтерия, где хранились регистрационные материалы, в том числе фотографии узников. Офицер СС, сидя за столом, просматривал документы. Он выглядел раздраженным. Витольд отдал честь и сообщил свой номер. Эсэсовец достал несколько фотографий и попросил Витольда опознать людей на фото. Витольд не знал никого, хотя по номерам было видно, что они зарегистрированы в лагере одновременно с ним. Очень подозрительно, сказал немец, что он не узнает тех, с кем ехал в одном вагоне. Эсэсовец посмотрел на фотографию Витольда, потом снова на него самого.

– Ты тут совсем на себя не похож! – воскликнул офицер[316]316
  Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 27.


[Закрыть].

Витольд объяснил, что лицо отекло из-за болезни почек. Эсэсовец пристально посмотрел на него и махнул рукой. Ничего страшного, подумал Витольд. Вернувшись в госпиталь, он узнал: Деринга предупредили о том, что Витольда вызовут на следующий день. Витольд сразу понял, что кто-то его опознал. Единственным человеком, который не являлся членом подпольной организации и который знал, что он находится в лагере под псевдонимом, был капо столярной мастерской Вильгельм Вестрич. Но две недели назад Вестрича освободили. Кто же еще мог предать Витольда?[317]317
  Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 27.


[Закрыть]

Оставалось только одно – придумать правдоподобное объяснение путанице, ведь, скорее всего, его будут пытать. Деринг научил Витольда имитировать симптомы менингита, чтобы он снова мог попасть в госпиталь и собраться с силами или принять дозу цианида (хотя Деринг не сказал этого вслух).

На следующее утро на перекличке вместе с двадцатью другими номерами назвали и номер Витольда. Прозвучал гонг, вызванные подошли к бухгалтерии и выстроились в коридоре. У них проверили номера. Витольда повели в почтовую комнату.

Несколько эсэсовцев просматривали письма заключенных на предмет подозрительного содержания. Оторвав взгляд от стола, один из немцев поманил Витольда.

– А! Милый мой, – сказал он, – почему ты не пишешь писем?[318]318
  Pilecki, The Auschwitz, loc. 1725; Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 28.


[Закрыть]

Витольда осенило: вот почему его вызвали, и он чуть не рассмеялся. Это правда, он не писал писем, опасаясь привлечь внимание к Элеоноре. Но он предполагал, что это может насторожить СС, и спрятал в блоке пачку писем с пометкой «отклонено»[319]319
  Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 29.


[Закрыть].

– Пишу, – сказал он немцу. – Я могу доказать.

– Вы подумайте! У него есть доказательства! – воскликнул эсэсовец[320]320
  Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 28.


[Закрыть].

Охранник отвел Витольда в его блок и забрал письма. Опасность миновала. Но радость Витольда улетучилась, как только он услышал звуки выстрелов – заключенных, которых вызвали вместе с ним в то утро, казнили в одном из гравийных карьеров[321]321
  Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 28–29.


[Закрыть].

⁂

С приходом весны у заключенных возникли новые проблемы. По воскресеньям за кухней капо начали устраивать боксерские поединки. Это место плохо просматривалось со сторожевых вышек. Капо дрались друг с другом или избивали кого-нибудь из заключенных. Однажды в марте, в воскресенье, Витольд и еще несколько узников сидели во дворе – вероятно, собирали вшей со своей одежды (это была обязательная процедура по выходным). Вдруг они услышали крики и шум поединка. Прибежал кто-то из заключенных, красный от возбуждения. Капо с лагерной скотобойни, Вальтер Дуннинг, предлагал сразиться с любым, кто наберется смелости.

– Я слышал, что некоторые из вас умеют боксировать, – сказал Дуннинг. В качестве приза предлагался хлеб[322]322
  Pietrzykowski, Oświadczenia, vol. 88, APMA-B, p. 10.


[Закрыть].

Заключенные посмотрели на Тадеуша Петшиковского, сидевшего без рубашки на куче кирпичей рядом с ямой. Тедди, как все его называли, был новым членом ячейки Витольда. В Варшаве он тренировался в легчайшем весе, но теперь едва ли был в подходящей для бокса форме[323]323
  Pietrzykowski, Oświadczenia, vol. 88, APMA-B, p. 9–10; Rablin, Oświadczenia, vol. 29, APMA-B, p. 97.


[Закрыть].

Старший комнаты предупредил Тедди, что это безумие: все знали, что Дуннинг одним ударом может сломать челюсть. Тедди пожал плечами и побежал по лужам через плац в сторону кухни, где толпились капо и их болельщики, стараясь занять самое лучшее место. Мускулистый Дуннинг весил почти сто килограммов. С обнаженным торсом он стоял в центре импровизированного ринга. В прошлом он жил в Мюнхене и был чемпионом в среднем весе, а теперь на своей должности получал еды столько, сколько хотел. При виде щуплого Тедди толпа начала скандировать: «Он тебя убьет, он тебя съест!»[324]324
  Pietrzykowski, Oświadczenia, vol. 88, APMA-B, p. 10; Albin, List, p. 89–90.


[Закрыть]

Тедди Петшиковский. 1939 год.

Предоставлено Государственным музеем Аушвиц-Биркенау

Голод Тедди одержал верх над страхом. Тедди вышел на ринг, и кто-то подал ему пару рабочих рукавиц. Дуннинг наблюдал. Тедди протянул руку для приветствия, но Дуннинг в ответ лишь небрежно поднял кулак. Бруно Бродневич, главный капо и рефери, крикнул: «Бокс!»[325]325
  Pietrzykowski, Oświadczenia, vol. 88, APMA-B, p. 10; Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 6, 27.


[Закрыть]

Немец стремительно набросился на Тедди, пытаясь прикончить его. Дуннинг не старался держать кулаки у лица, и Тедди сумел пробить его левым джебом, а затем увернуться. Дуннинг снова накинулся на Тедди, еще не оправившись, и тогда Тедди прыгнул и нанес еще один удар. Так повторялось до тех пор, пока в конце первого раунда не прозвучал гонг, призывавший на перекличку. «Побей немца!» – кричали из толпы воодушевленные поляки[326]326
  Pietrzykowski, Oświadczenia, vol. 88, APMA-B, p. 11.


[Закрыть].

Тедди поднял перчатку вверх в знак остановки боя. Как только начался следующий раунд, Тедди провел левый хук и разбил немцу нос. Заключенные заулюлюкали. На этот раз Бродневич схватил дубинку и принялся лупить заключенных, кричавших громче всех. Дуннинг, у которого кровь стекала по груди, тут же начал ему помогать. Заключенные разбежались, остался только Тедди. Он по-прежнему стоял на ринге, опасаясь худшего. Дуннинг подошел к нему и бросил перчатки на землю. Он пожал Тедди руку и повел молодого поляка в свой блок.

– Когда ты ел? – спросил Дуннинг[327]327
  Pietrzykowski, Oświadczenia, vol. 88, APMA-B, p. 11.


[Закрыть].

– Вчера, – ответил Тедди[328]328
  Pietrzykowski, Oświadczenia, vol. 88, APMA-B, p. 11.


[Закрыть].

Дуннинг дал ему полбуханки хлеба и кусок мяса. «Очень хорошо, молодой человек, очень хорошо», – только и сказал он. Тедди побежал обратно в свой блок, чтобы разделить с соседями хлеб и мясо, а вскоре получил и хорошую работу – на конюшне.

Несколько дней лагерь гудел, пересказывая историю боя Тедди с Дуннингом. Каждый раз добавлялись новые подробности. На плацу Витольд услышал разговоры о восстаниях и прорывах. Мятеж планировала группа полковников, недавно прибывших в лагерь. По вечерам эту группу можно было видеть на «набережной», по которой они вышагивали, как на параде. Вдоль дорожки высадили березы, и теперь она называлась Березовая аллея. Из дерева вырезали указатель, на котором двое мужчин сидели на лавочке, а третий – чуть дальше, с огромным ухом, повернутым в их сторону. Как выяснил Витольд, план полковников состоял в том, чтобы один из них прорвался через главные ворота, сбежал в близлежащий городок и собрал там как можно больше людей на подмогу. Другой полковник будет удерживать лагерь, пока не подоспеет помощь.

Витольд считал этот план непродуманным и преждевременным, ведь каждый из полковников завербовал лишь по несколько человек. Витольд воздерживался от контактов с ними. Его беспокоило то, что они действуют неосторожно и могут попытаться давить на него своим авторитетом. Но он должен был приглядывать за ними на случай, если они начнут поднимать людей в атаку, – это могло привести к репрессиям со стороны немцев. Его собственное мнение о прорыве не изменилось: большинство заключенных слишком слабы, чтобы уйти далеко, и охранники СС наверняка жестоко отыграются на сотнях и тысячах тех, кто останется в лагере[329]329
  Piekarski, Escaping, p. 99; Lasik et al., Auschwitz, vol. I, p. 19; Gawron, Ochotnik, p. 23–26.


[Закрыть].

Витольд хотел получить от Варшавы указания о том, как вести себя с этими полковниками. В апреле он начал составлять донесение. Семья Щвентожецкого дернула за нужную ниточку в Варшаве, и Кароль готовился к освобождению. Витольд был рад за друга, хотя это и означало потерю важного помощника. Поедая очередной «сладкий пирог», они подвели итоги работы подполья: организация постоянно расширялась, они помогали продлевать жизнь людям, организовали контрабандную доставку продуктов и лекарств в лагерь, Деринг раздобыл радио. Но, несмотря на эти успехи, число погибших росло. Со дня открытия Аушвица в лагерь попало более пятнадцати тысяч заключенных, а всего через год в живых осталось около восьми с половиной тысяч человек. Усилились меры безопасности: вместо одного слоя колючей проволоки по периметру установили двойной забор и подвели к нему электрический ток. Комендант Хёсс придумал новый жестокий способ коллективного наказания за побег: из блока беглеца произвольно выбирали десять узников и оставляли их умирать голодной смертью. (В первый раз, когда это произошло, сорокалетний учитель физики из Кракова Мариан Батко добровольно пошел на казнь вместо подростка, на которого пал выбор эсэсовцев. Самопожертвование Мариана Батко потрясло всех свидетелей[330]330
  Świętorzecki, Oświadczenia, vol. 76, APMA-B, p. 101, 104–105; 202/III-8, p. 21, in Marczewska, Ważniewski et al., Zeszyty, 1968, p. 6. В донесении, опубликованном в подпольной прессе тем летом, численность узников лагеря оценивалась в 12 500 человек – возможно, подпольщики опирались на данные узников, выпущенных ранее (Gawron, Ochotnik, p. 26–28; Kowalczyk, Barbed, vol. II, p. 14, p. 36; Kowalski, Niezapomniana, p. 218, 223, 228; Setkiewicz, Zapomniany, p. 61–65; Cyra, Jeszcze raz, страницы не указаны). Батко был не единственным, кто пожертвовал жизнью ради другого заключенного. Такой же поступок 29 июля 1941 года совершил монах Максимилиан Кольбе (Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 37; Redzej, [Raport 1943], AAN, 202/XVIII/1, p. 40a).


[Закрыть].)

Витольд включил эти подробности в донесение, которое попросил Кароля выучить наизусть. Но Витольда беспокоило еще кое-что. С момента открытия лагеря было освобождено уже более трехсот заключенных, и вероятность того, что Мария попытается содействовать его освобождению, росла. Витольд не хотел покидать лагерь: его работа только началась. Если прежде он опасался, что останется в стороне от событий в Варшаве, то теперь пришел к выводу, что именно Аушвиц занимает центральное место в стремлении нацистов к господству, а он, Витольд, противостоит этому. Он почувствовал себя почти счастливым, хотя это могло показаться странным. «Работа, которую я начал, полностью поглощала меня, так как она набирала темп в соответствии с моим планом, – писал он позже. – Я стал очень беспокоиться о том, что моя семья может выкупить меня, подобно тому, как выкупали некоторых других моих товарищей, и это положит конец моим усилиям». Вполне вероятно, Кароль передал семье Витольда его просьбу ни при каких обстоятельствах не пытаться освободить его[331]331
  Cywiński, Lachendro, Setkiewicz, Auschwitz, p. 196; Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 6. Никаких данных о реакции Варшавы на донесение Кароля не сохранилось.


[Закрыть].

Витольду удалось подойти к воротам, чтобы проводить друга. На улице потеплело. Кароль был в том же костюме, в котором его арестовали, даже запонки уцелели. Одновременно с ним освобождался варшавский актер Стефан Ярач. У него был туберкулез, и он так сильно обморозил руки, что на пальцах обнажились кости. Лица мужчин покрыли толстым слоем пудры, чтобы скрыть от медкомиссии их раны, щеки были подкрашены свекольным соком, и они выглядели так, будто собрались на сцену – играть последний акт[332]332
  Świętorzecki, Oświadczenia, vol. 76, APMA-B, p. 106; Gawron, Ochotnik, p. 203.


[Закрыть].

Уходя, Кароль посмотрел на Витольда и увидел, что тот на мгновение задумался. Затем Витольд поднял голову и подмигнул Каролю[333]333
  Świętorzecki, Oświadczenia, vol. 76, APMA-B, p. 105.


[Закрыть].

Несколько дней спустя комендант Хёсс пришел в конюшню. Он регулярно совершал конные прогулки по полям и осматривал свои владения. Боксер Тедди знал это и на сей раз подложил под седло пуговицу. Едва Хёсс закинул ногу, лошадь понеслась галопом, и коменданту пришлось цепляться за свою драгоценную жизнь. Тедди с торжеством наблюдал, как лошадь останавливалась, а затем отскакивала в другом направлении. Вскоре она вернулась без хозяина. Хёсса с серьезным вывихом ноги на носилках доставили в госпиталь. Тедди и другие узники от души посмеялись. Пока это не было восстанием, но, по крайней мере, один нацист был повержен[334]334
  Pietrzykowski, Oświadczenia, vol. 88, APMA-B, p. 19–20.


[Закрыть].