Текст книги "Проклятье Жеводана"

Наши взгляды встретились, и меня пробрало до дрожи.

– Тебе тут не место, – повторил Жан, и голос его сделался низким, он рокотал басом.

Первая мысль, бежать, тотчас же смолкла. Холодная молния полоснула мой разум, в одно мгновение оживив все слова о пропаже европейцев.

– Ты что-то знаешь? – спросил я, стараясь распознать, о чем именно меня предостерегает Жан.

Догадка заставила его отступить. Его живой подвижный взгляд окинул весь рынок, шустро бегая из стороны в сторону.

– Я знаю, что людям вроде нас тут опасно, – произнес Жан.

– Вроде нас?.. – переспросил я.

– Возвращайся домой, пока не стало слишком поздно.

– Я здесь, чтобы узнать, что происходит с людьми вроде нас. Мы в опасности? – спросил я.

– Ты – да, – усмехнулся долговязый.

Он потянулся и так быстро нырнул в базарную толпу, что я не успел ничего сказать. Вскоре его высокая фигура последний раз мелькнула, прежде чем он скрылся в проеме низкой арки. Жан наклонился, и тень поглотила его.

– Этьен!

Окрик кузена заставил очнуться и даже припомнить, что мы пришли вместе и нам обоим одинаково необходимо воротиться во дворец.

* * *

Ответы были там, на восточном утесе, который виднелся самым-самым краешком отсюда, с балкона дворца Шафака. Сердце бешено билось. Еще днем виной тому я бы назвал жару, но солнце уже зашло, а мое тело омыли от пыли, пота и грязи холодной водой. Теперь мои мучения были не от моей северной природы и не оттого, что моя кожа так скверно обгорела.

Мне не давали покоя мысли о далеком чернеющем мысе. Жалкий вид бродяги, как и его отшельничество говорили о том, что живет он не столь припеваючи. Скорее всего, он скрывается где-то там, на черном утесе, от своего прошлого. Сейчас было важно одно – Жан знает, что случилось с нашими людьми.

В конце концов, меня обуяла доселе неведомая мне решительность. Этот мясник-отшельник, конечно же, неспроста так боязливо озирается среди лукавых черных глаз алжирцев. Пройдоха Жан точно не будет подставляться на улице, где в каждой тени может поджидать изогнутый клинок.

Я знал, что за ответами мне надо идти туда, на черный восточный утес. Если Жан увидит кузена, отца, любого моего спутника – он исчезнет, как призрак на рассвете, а вместе с ним исчезнут и ответы. Сглотнув, я метнулся к своему баулу и быстро развязал его и достал пистолет. Явиться безоружным – конечно, глупость, но идти с гордо поднятым пистолетом в гости к незнакомцу – идея тоже довольно скверная. Пришлось переодеть мягкие туфли на высокие сапоги, чтобы было куда спрятать эту скромную меру самообороны.

Теперь оставалось лишь улизнуть незамеченным из дворца. Отец и кузен не поймут моих намерений, ведь они не видели Жана, не слышали его предостережений. Я должен разыскать правду для нас всех, и по великому счастью мне в этот раз даже не придется никому врать, а всего лишь оставить до поры до времени в неведении. Я не успел так быстро изучить расположения залов, входов и выходов, не говоря уже о том, как часто и какими путями ходят слуги и стража. С другой стороны, прямо у меня под носом был выход на балкон, от которого так великодушно веяло ночной прохладой. Поддавшись на безмолвный уговор манящей южной ночи, я вышел и оказался под роскошным небосводом. Представ перед таким великолепием, невозможно остаться прежним. На коже выступили мурашки. Как только я припал к перилам, все же отведя взгляд от роскошного богатства ночи, быстро понял, что прыгать было высоковато. Для атлета вроде моего кузена, может, и не проблема вовсе, но не для худого болезненного юноши, как я.

Опустив взгляд, я стал рассматривать решетку под перилами. Проверка на прочность прошла успешно: один-единственный жалобный скрип немного смущал, но не настолько, чтобы отказаться от прежнего намерения.

Я перелез через перила, слез по решетке, пока узор позволял цепляться за него, и спрыгнул в сад. Падение пришлось жестче, чем ожидалось, но мягче, чем могло бы быть. Быстро отряхнувшись, я огляделся в сгущающихся сумерках. Свидетелей, по крайней мере зримых, я не обнаружил, и путь к воротам был чист. Благо изнутри они открывались довольно легко. Оказавшись снаружи, я лишь немного прикрыл двери и, не теряя времени, поспешил вниз по южным улицам.

Наступающая ночь разворачивала передо мной совсем иной Алжир. На улицы вышли местные, куря горькие травы. Этот запах бил мне в нос, когда я пробегал по узкой улочке. Я вдохнул слишком много тяжелого дыма, и вскоре мои виски загудели.

Короткая передышка дала волю скверным мыслям. Именно в подобные мгновения душевного, физического истощения, или же обоих сразу, какой-то незримый демон лукаво нашептывает: «А не вернуться ли? А не бросить ли начатое? Ты едва приступил, а уже выдохся. Что же дальше?» Самовольную отлучку уже должны были заметить. Возвращаться сейчас я не мог. Раз я уже проявил грубость, попросту сбежав с приема, то должен был выведать хоть что-то. Нет, ни здравый смысл, ни гордость не позволяли мне вернуться сейчас во дворец.

Восточный утес оказался намного дальше, чем мне представлялось тогда с корабля. По мере того как город оставался позади, я все реже слышал человеческие голоса. Когда меня окружили дикорастущие кипарисы, ютившиеся рощицей, людские голоса вовсе стихли, лишь изредка оживали редким и неясным эхом.

Впереди вилась каменистая дорожка, круто уходящая наверх. Каждый шаг предостерегал от последующего настороженным шорохом. Тяжелое восхождение прервалось, когда раздался заливистый лай, заставивший замереть и прислушаться. Для таких диких мест было бы странно не держать злую собаку, которая была бы натаскана на незваных гостей, коим я, собственно говоря, и являлся. Стыд за самодовольство досадно кольнул сердце, но упаднические настроения быстро сменились куда более ободряющей мыслью.

«Не бывает собак, которым плевать на пули», – подумал я и наклонился к ноге, нащупывая свой пистолет.

Глаза привыкли к мраку довольно скоро, и я вглядывался в промежутки между стволами кипарисов, выискивая что-то похожее на дом, и из-за рощи выглянула хибара.

Конечно, сторожевой пес – обстоятельство пугающее, особенно для незваного гостя вроде меня, но куда больше пугало как раз отсутствие собаки во дворе и в принципе в пределах видимости. Вообще не было ничего видно и слышно. Собака оказалась вовсе не брехливой и больше голоса не подавала. Впрочем, это меня не остановило, и я зашел во двор, ведь на мое счастье хозяин не возвел никакого ограждения.

Боясь издать лишний звук, я ступал дальше, к хибаре. Дверь была раскрыта настежь. По-дикарски, но все же гостеприимный жест. Я внял этому заочному приглашению, переступая порог хибары. Сперва ничего странного не бросалось в глаза. На стенах висели шкуры и трофеи здешних зверей, так же отдельно лапы, хвосты, самодельные украшения из клыков и когтей. Вероятно, тот алжирец, который представил мне всех пятерых как мясников, не очень удосужился прознать о промысле Жана. Эта ошибка становилась еще очевиднее, если здешние видели разноглазого охотника на рынке, когда тот продавал добычу, и, вероятно, разделывал ее прямо на месте. Отсюда, верно, и закрепился за ним промысел мясника, а Жан был слишком угрюм и нелюдим, чтобы разуверить чье-то мнение о себе.

На столе, в углу, стояла убогая утварь из железа, пара котелков, огниво, длинный английский лук с колчаном стрел. Старомодное средство охоты навеяло мысли о том, что я абсолютно без понятия о толке здешней охоты. Приученный к подлым полутеатральным облавам, когда несколько взрослых мужчин гоняют по всему лесу одного-единственного вусмерть перепуганного кабана, могло не иметь ничего общего со здешним миром. Любопытство ошпарило мой ум, когда я представил, на кого же охотится разноглазый мясник, не пользуясь громким порохом. Мысли о пустынных скалистых плато и диких зверях, что пасутся среди редких, колючих и сухих кустов, вдруг померкли. В углу стояло нечто бесформенное, раскоряченное в непонятной мне форме. При всем моем кураже холодок щекотливо скользнул по спине. Сил, по крайней мере сразу, не хватало, чтобы приблизиться к таинству, сокрытому грубой холщовой мешковиной.

Истомленный вереницей самых причудливых образов, что пронеслись в моем сознании, я в нетерпении сорвал ветхий покров и обомлел. Во мраке предстали золотые чаши и блюда. Нити жемчужных бус тянулись из приоткрытых сундуков, обитых грубой жестью. К стене были приставлены гобелены, скрученные в рулоны и перевязанные тугими ремнями с изношенными поржавевшими пряжками.

Все это царственное великолепие посреди убогой хибары обескуражило меня. Сокровища лежали ничком, вповалку, безо всякого разбору. В той груде отчетливо читалось, сколь их хозяин либо вовсе не знает цены собственному богатству, либо напрочь лишен той земной алчности и златолюбия, от которого меня предостерегал священник на воскресной проповеди.

Со временем сокровищница стала нашептывать мне свои тихие и неприглядные откровения. Покуда глаза, по-кошачьи приспособившиеся к темноте, вглядывались в предметы, восторг угасал. Да, дорогая посуда продолжала излучать в манящем полумраке царственное великолепие, поблескивали самоцветы и металлы, но прямо подле валялись старые ботинки. Сразу вспомнились ноги Жана, а именно его длинные ступни, которые так свойственны высоким долговязым людям. Даже той мимолетной встречи хватило, чтобы эта отнюдь не единственная особенность внешности врезалась в память.

Постепенно давали о себе знать и другие незамысловатые и вовсе не жуткие вещицы: кошели, ремни, туфли, очки с разбитыми стеклами и помятыми дужками, компас, три куртки разного кроя и размера, потертая сумка, две тетради для записей, так похожие на банкирские. Все эти вещи по отдельности не были дурными предвестниками, но сейчас, сваленные в одну кучу, имели иной смысл.

В тот миг мне открылись две новости, хорошая и плохая. Хорошая заключалась в том, что я понял, кто именно причастен к исчезновениям европейцев. По иронии, это же обстоятельство являлось и плохой новостью.

Когда я поднял взгляд, почуяв звериным нутром какой-то холодок, я еще не знал, что уже слишком поздно. Моя искаженная тень чернела в овальном золотом подносе, который расположился будто бы специально таким образом, чтобы я смог разглядеть вторую тень, что стояла прямо за мной. Мне не было никакой нужды оборачиваться, чтобы узнать, кто там.

Моя рука крепко сжимала пистолет. Жан точно заметил мое оружие. Сердце бешено забилось, руки похолодели от пота. Резко обернувшись, я взял его на прицел. Рука почти не дрожала. В любом случае с того расстояния разноглазый мясник не мог этого заметить.

Жан стоял, опершись левой рукой на дверной косяк, и выглядел слишком расслабленным для человека под дулом пистолета. Он смотрел мне прямо в глаза, наклонив голову вбок, будто ему попросту лень было ее держать ровно.

Прошло мгновение или несколько минут – я не знал. Счет времени стал иным. Все застыло, сам воздух, само время. Холодный озноб предательски вгрызся мне в руки, терзая их изнутри жгучим азотом. Насилу я совладал с собой, чувствуя, как вот-вот начну стучать зубами. Стиснув челюсть, я не сводил взгляда с мясника. Хозяину дикой хибары было чуждо любое волнение, будто бы это он держит меня на прицеле, а не наоборот.

– На кого ты охотишься? – спрашивал я, оглядывая Жана.

Он постучал длинными пальцами о косяк двери, с улыбкой окинув меня взглядом. Вопрос его явно позабавил. Жан отстранился от косяка и широким шагом приблизился, размашисто всплеснув руками. Они болтались вдоль его нескладного тела расслабленными плетьми, пока его вымораживающий взгляд бегло перескакивал то на меня, то на пистолет, и снова на меня.

– А то ты не знаешь, – произнес он низким, звучным голосом, который запомнился на долгие годы.

Я спустил курок, что стало роковой ошибкой. Слишком сильная отдача и оглушительная вспышка выстрела резко ударили в руку и на время отняли слух. В то же время Жан был полностью готов и к выстрелу, и к тому, что я промахнусь. В мгновение адская боль вспыхнула в виске, и я погрузился во тьму.

Глава 1.2

Я не припомню более болезненного пробуждения ни до, ни после этой ночи. Меня вело, кружило, тошнило. Первый порыв как-то приподняться отозвался такой неистовой болью, пронзительный стон сам собой вырвался сквозь плотно стиснутые зубы. Пульсирующая боль пробуждалась и охватывала всю голову, раскалывая ее с беспощадностью Гефеста.

Отвратное чувство подступило к самому горлу, и я насилу приподнялся на локте и сблевал перед собой. Засохшие губы жгло от потрескавшихся ран и желчи.

Я хотел было вытереть рот, но, опустив взгляд на руки, злобно шикнул. Грубая веревка тугим узлом схватывала запястья, врезаясь до крови.

После нескольких напрасных попыток пришлось смириться. Попросту сильнее сдеру кожу с рук. В голове продолжала разливаться адская агония, и боль заставила меня вновь стиснуть зубы до скрипа. На глазах выступили горячие слезы.

Новый приступ тошноты вновь мутил, но на этот раз рвать было нечем. Сквозь боль проснулся рассудок. Измученные глаза бродили мутным взглядом по сторонам.

Тут к безумной, просто неистовой радости рядом оказалась глиняная миска с водой. Хватило одного залпа, чтобы опустошить ее. Омерзительная желчь в горле поумерила свою едкость. Прохлада целительно прошла по раздраженному горлу, унимая страдания хоть самую малость. Появились силы, чтобы осмотреться. Судя по всему, я находился где-то под землей. Это место напоминало кельи монахов-отшельников. Комната была выдолблена прямо в скале, а проход был заделан решеткой, за которой темнел коридор.

Сверху лился солнечный свет из трех окошек, выбитых в ряд. Доносились отголоски морского прибоя. Я начал прикидывать, как скоро спохватятся отец и кузен, но особо рассчитывать на них было сложно. Жан им не по зубам. Дела оборачивались скверно, и лишь одно обстоятельство не давало окончательно утратить надежду – мое сердце все еще билось, и мне было безумно интересно почему.

Я прислонился спиной к каменной стене, собираясь с силами для встречи с Жаном. Что разноглазый голодранец придет, у меня не оставалось никаких сомнений, лишь вопрос времени. Ожидание и усталость нещадно притупляли рассудок.

– Спишь? – низкий голос заставил дрогнуть всем телом.

Некуда было отстраниться – я уже и так забился в самый угол. Видимо, сон внезапно одолел меня, прямо перед возникновением Жана. Он сидел на корточках, пялясь на меня и не мигая.

Этот взгляд, дикий и нелюдимый, ощущался, как разбойничий нож, приставленный прямо к самому горлу. Застывшие жуткие глаза были чужды роду человеческому. Много больше было родства со сводящим с ума северным сиянием или полнолунием. Я сглотнул, стараясь выдержать этот взгляд на себе, и вместе с тем ужаснулся крови на его скуле. Скверное увечье сильнее безобразило Жана, и тянулось до самой ушной раковины, на которой в самом верху остался уродливый оборванный край. Догадка о происхождении осенила мой изнуренный разум.

В любом другом случае я бы обрадовался, что мой выстрел если не сразил врага, то хотя бы оставил напоминание. Сейчас же, под этим звериным взором, я был готов душу отдать, чтобы вовсе не совершать того выстрела, а еще лучше – чтобы он пришелся прямо в лоб мясника.

– Не спи, – произнес он, хлопнув меня по щеке.

Моя голова невольно отнялась назад в попытке отстраниться, но больно ударилась затылком. Жан усмехнулся, услышав глухое шиканье от боли. Он поднялся, сделал пару шагов и потянулся, разведя руки в стороны. Его роста едва-едва не хватало, чтобы доставать головой до каменистого неровного потолка. Когда он повел плечами, круто тряхнул шею, и в тот миг его позвонки отдали каким-то мерзким щелчком, от которого у меня пошли мурашки.

Сейчас он смотрел на меня, как мы с Франсуа глядели на мясные туши, проходя по торговым рядам. Чутье подсказывало мне: Жан сам еще не решил, что со мной делать. Губы дрогнули, контроль слабел. Сорвавшаяся поневоле усмешка поразила и меня самого, и Жана. Разноглазый кивнул в мою сторону, приказывая поделиться шуткой, ведомой лишь мне одному. Пришлось рискнуть.

– Поздновато, но… Я граф Этьен Готье, – представился я.

Брови мясника приподнялись, ноздри расширились.

– Жан Шастель, – в ответ представился он. – А вот ты зачем вообще сунулся на мой утес?

– Да виды отсюда хорошие, должно быть, – ответил я, пожав плечами.

Разноглазый отшельник наградил мой ответ довольным оскалом, а после и хриплым смешком.

– И как виды? – посмеявшись, спросил Жан.

Я подался вперед, стараясь заглянуть в одно из крохотных окошек. Бесполезно. Мои плечи тяжело опустились.

– Ну, сказать по правде, не видно ни черта, – раздосадованно вздохнул я.

Едва слова стихли, Жан одним резким ударом снова впечатал меня в стену, пребольно отбив мне ребра и спину. Зубы плотно стиснулись до мерзостного скрипа. Только сейчас взгляд скользнул за спину Шастеля, а именно на открытую решетку.

Едва веки приоткрылись, рука Жана обхватила меня за лоб, и он дважды приложил меня затылком о стену. Голова наполнилась жутким шумом, и тошнота вновь подступилась к горлу. Потрескавшиеся сухие губы жадно глотали воздух, хоть каждое движение вскрывало запекшиеся ранки. Мучительный приступ выворачивал изнутри, а гул в голове делался громче и громче. Наконец, милосердное забвение овладело мной вновь.

* * *

Сложно описать свои ощущения в тот момент, когда Жан пришел во второй раз. Он сел чуть поодаль, опершись о стену, и его руки безвольно опустились на согнутых коленях.

– Хочешь погулять? – спросил он, разминая шею.

– Такая любезность, месье, – ответил я, прочистив горло.

Было бы странно ожидать от разноглазого мясника, что он выведет меня на свет божий, заручившись всего-навсего моим честным словом.

Я никогда не мог похвастаться сильным сложением, а потому было даже что-то забавное в тех предосторожностях, которые предпринял Жан: он приковал к своей руке длинную цепь, конец которой застегнул на замок на моем запястье. Звенья обходили мою руку в два оборота, стягиваясь тяжелым браслетом.

Когда я разглядывал цепь, то успел заметить какое-то огнестрельное оружие, заткнутое за широкий красный пояс Шастеля.

Ошибки быть не могло – это точно мой пистолет. Я отвел взгляд так быстро, насколько было возможно, однако это не помогло избежать пристального внимания мясника.

– Туговато, – недовольно вздохнул я, пытаясь поправить тяжелые звенья.

Сейчас я заметил, насколько они неровные, полны зазубрин и глубоких ударов с моего конца.

Видно, другие везунчики, которые оказались в гостях у Шастеля до меня, довольно активно рвались прочь. Эти отметины красноречиво рассказывали о долгой службе старой цепи разноглазому мяснику, службе его охоте.

Полагаться на грубую силу было глупо. Конечно, я прикидывал, как бы наиболее вежливо распрощаться с Жаном, но мой побег никак не мог строиться на физическом превосходстве и уж тем более физическом срыве оков.

– Да? – усмехнулся Жан, тряхнув старой цепью. – Ничего не знаю, до тебя никто не жаловался.

Я удивленно вскинул брови, проявляя на самом-то деле искренний интерес. И хоть мне безумно хотелось послушать о вкусах и пристрастиях мясника, я решил подождать с расспросами.

Он кивнул на дверь, и в этом жесте проявилась уже примеченная мной размашистая свободная манера движений.

Я повиновался и пошел к решетке. Она была грубо врезана прямо в скалу. Местами камень давал трещины, которые забивались клиньями.

Побоявшись, что подобный интерес может раздосадовать Жана, чего я, разумеется, не хотел ни в коем случае, я поспешил идти дальше.

Цепь волочилась по полу, пока я шел мимо таких же врезанных решеток. Всего я насчитал шесть подобных камер – может, их притаилось больше в полумраке катакомб.

Довольно скоро я вышел к грубо выдолбленным ступеням и охотно взошел по ним. Ослепительно яркое солнце резануло мне по глазам, и я невольно зажмурился и отвел взгляд.

Еще не привыкнув к палящему солнцу, я шел вперед вслепую, как вдруг резкий звук заставил меня встать на месте.

В моих ушах еще не стихло злостное собачье брехание. Я насилу приоткрыл глаза, пораженные солнцем, и сглотнул.

Передо мной стояли звери, которых я раньше никогда не видел. Ближе всех эти чудища походили на помесь собаки и волка, но меня сильно смущала косматая черная грива. Также не давали покоя лапы со светло-белыми полосами – подобного я не встречал ни в одном зверинце.

Их было пять, и от шеи каждой тянулись цепи к огромному валуну. Их холки круто дыбились, и поджатые уши вторили общей напряженности, охватившей зверей. Тем не менее цепи не были натянуты. Помимо этого, псины были ограничены намордниками, которые не позволяли им вонзиться в меня здесь и сейчас.

Прямо над моим ухом раздался свист, заставивший меня вздрогнуть от неожиданности и метнуться в сторону, непроизвольно схватившись за грудь.

Едва я поднял взгляд на Шастеля, меня даже задела та издевательская улыбка, которой он меня так радушно одарил.

Я выпрямился, хотя, сказать по правде, спина ныла неистово и дико.

– А я все гадал, что за собака меня облаяла, – произнес я, переводя взгляд на зверей.

– Это гиены, – поправил меня Жан и направился к валуну, овитому цепью несколько раз.

Он отстегнул с пояса связку ключей, среди которой, вполне возможно, был и ключ от моих оков. Но, конечно же, мясник решил вызволить зверей, а не меня.

Открывшийся ржавый тяжелый замок пронзительно скрипнул от поворота внутри скважины. Груда металла грохнулась на камень, жуткое зверье осталось без привязи.

Моя память не очень-то милосердно воскрешала эпизоды из Библии, особенно казни ранних христиан дикими зверьми.

Когда я уже нашел подобную кончину весьма поэтичной, почему-то ничего не произошло.

Гиены топтались, поскребывая длинными когтями по скалистому утесу, но едва ли собирались к броску. Такой расклад дел порядочно меня озадачил.

Тут я заметил, что тонкие губы Жана шевелятся, и мне казалось, даже сквозь шумевший прибой, я едва-едва разбирал его заговорщический шепот.

Я с замиранием сердца глядел, как все пять зверюг следовали воле одного человека. Сам же Жан начал отстегивать тугие пряжки на затылках гиен и бросал намордники прямо на пол.

Звери отряхивали свои морды, иногда потирая лапами, как часто делают коты при умывании.

– Пошли, – кивнул мне Жан, направляясь к тропе, что круто вела вниз, к дикой бухте.

Едва гиены услышали заветное слово, звери ринулись за хозяином.

Я боязливо ступал на камни, рискуя с каждым шагом сорваться и навернуть себе шею.

Жану же, видимо, был знаком каждый уступ, и он ловко шел, даже не глядя себе под ноги.

– Погоди, – произнес я, видя, что цепь, связывающая нас, постепенно начала подниматься.

Шастель обернулся через плечо и сделал ловкий прыжок, развернувшись ко мне вполоборота.

– Не ной, почти пришли, – он указал большим пальцем себе за спину.

Над простирающимся берегом кружили крупные вороны, хлопая черными крыльями. Здешний берег был раздольем для любого падальщика – на камнях под жарким знойным солнцем валялись дохлые рыбы.

Гадкий запах смешивался с царящим вокруг нас жаром и оттого усиливался, и каждый порыв ветра жестче доносил эту мерзкую вонь.

Зверье Шастеля уже рыскало по каменистому побережью, и цокот их когтей доносился до нас, когда они с большим рвением выискивали рыбешку покрупнее.

Шастель сел на поваленный ствол кипариса – судя по всему, дерево было сметено во время стихийного шторма. Я перевел дух и сел на некотором отдалении от Жана. Место было не самое удобное, но всяко удобнее каменистого пляжа.

Мы с Жаном молча смотрели, как гиены носятся по побережью, отбивая добычу у чернокрылых воронов.

Я сложил руки на коленях и уже хотел было прислониться к сухой, но могучей ветви кипариса, как резкая боль от малейшего прикосновения быстро разубедила меня в этой затее.

Вдруг я заметил, где еще я обманулся в отношении этих черномордых чудищ. Сперва мне показалось, что гиены жрут падаль, но мне самому стало дурно, как до меня дошел истинный смысл их метаний.

Носясь из стороны в сторону, зверье тащило в одну кучу рыбешек, дохлых чаек и еще невесть что – мне было отсюда не разглядеть.

Омерзительный запах продолжал щипать нос, особенно сейчас. Не будь я столь истощен, меня бы стошнило.

Жан же пристально вглядывался в падаль, наклоняя голову все круче и круче, я видел шевеления мускул и жил его длинной шеи.

Гиены перестали таскать добычу и, свесив языки, обратили на нас свои глазки, точно бусы из черного стекла, которые мы с кузеном прикупили буквально накануне.

Жан же отвечал не менее, а как по мне, так и более лютым взглядом. Его тонкие губы дрогнули, и у крыла носа возникла складка, присущая скорее оскалу.

Я не знал, чего выжидает Шастель, и сидел рядом, затаив дыхание.

Резкий свист заставил меня вздрогнуть всем телом и невольно сжать кулаки. Для зверей же то было, видимо, самым добрым и желанным знамением их хозяина – они тотчас же ринулись пожирать гору падали, приволоченную со всего побережья.

Приступы отвращения, безусловно просыпались во мне, когда я глядел на этих безобразных горбатых падальщиков, как их пасти вновь и вновь вонзаются в зловонную плоть. Чавканье раздавалось вперемешку с хрустом костей и клацаньем клыков и когтей о друг друга и о скалистые камни берега.

При всей мерзости, которым изобиловало открывающееся мне зрелище, я не мог отвести взгляд ни на минуту. Я не могу назвать это оцепенение состоянием завороженности, но какой-то немыслимый и даже кощунственный трепет овладел моим сердцем.

Мне пришлось отвести взгляд лишь от порыва ветра, который с громким свистом поднял горячую пыль. Я прикрыл глаза рукой и зажмурился, отвернув лицо в сторону. Обжигающий жар пронесся по моей и без того раздраженной коже.

Когда порыв стих, я приоткрыл веки и, сам того не желая, встретился с Шастелем взглядом.

– Как прошла твоя первая охота? – спросил я.

Я рисковал, но в этот раз попал в цель. В мимолетном изменении, в едва-едва заметном шевелении во взгляде промелькнуло удивление и даже замешательство.

– Скверно, – пожал плечами Жан, когда его недолгое оцепенение исчезло. – С тех пор я охочусь намного лучше.

– Это точно, – кивнул я, переводя взгляд на цепь на своей руке.

Жан усмехнулся, поведя головой. Есть жесты, к которым привыкнуть нельзя, и вот это был один из них. То ли дело было в слишком длинной шее, то ли он резко и круто заламывал голову набок, то ли меня отвращал именно этот мерзостный щелчок. Я не мог сказать точно, но эта вымораживающая привычка вновь заставила меня покрыться мурашками.

– И каково это, – спросил я, – отнимать жизнь?

Шастель усмехнулся и свел брови.

– Ты ни разу не убивал? – спросил Жан.

– Не было нужды, – я пожал плечами.

– Вот как… и ты, наверное, решил, что вот так с ходу, с первого раза завалишь меня вот этим? – спросил Жан, вынимая из-за широкого пояса мой пистолет.

Я развел руками и неловко улыбнулся.

– Да уж, стрелок из меня неважный, – вздохнул я. – Хотя моя семья испокон веков была охотниками.

– Может, ты подкидыш, – сказал Шастель, пожав плечами и почесав собственный висок дулом пистолета.

– Может быть, – согласно кивнул я, усмехнувшись, и Жан усмехнулся мне в ответ.

Мы продолжили слушать прибой. Волны обрушивались вновь и вновь на дикие камни. Шум моря смешивался с воплями гиен – они, видно, давно томились на цепи.

Гоняя друг друга по побережью, они вцеплялись друг другу в глотку, пинались когтистыми лапами и отбегали ровно настолько, чтобы уродливый сородич не отстал.

Шастель подался вперед. Ссутулив плечи, он уперся локтями в колени, а его стеклянный взгляд следил за жуткими питомцами.

Наконец Жан окинул меня взглядом, которому я не мог дать описания тогда и не могу дать его сейчас.

– Пошли, – сказал он.

Еще до того, как сам Жан встал с поваленного ствола, его зверюги зашевелили черными ушами и, обернувшись, метнулись к хозяину. Меня тогда удивило, как гиены вообще что-то расслышали сквозь шум прибоя и криков воронья.

Жан присвистнул и окинул скорым взглядом своих сутулых питомцев. Зверье остановилось в нескольких шагах от нас. Они нюхали воздух и поглядывали на меня, даже догадываюсь, с какими целями.

Пришлось подниматься наверх по крутому склону. Шастель взбирался еще быстрее, чем спускался. Я едва-едва поспевал за ним. Что-то мне подсказывало, что если цепь, связывающая нас, натянется, это очень не понравится Жану, в то время как я уже вполне себе рассчитывал на пусть и извращенную, но симпатию к своей скромной персоне.

Мои мышцы дрожали от усталости, но я боялся отстать от Жана. Когда я насилу справился с этим подъемом, Жан ждал меня на небольшом относительно ровном плато, а его твари убежали вверх – по крайней мере, я их не видел.

Я уперся руками о колени, пока переводил сбитое дыхание. Сухие губы жадно глотали горячий воздух.

Мне показалось, что Жан собрался сделать шаг ко мне. Будучи не в силах сказать ни слова, ни попросту разогнуться, я выставил руку пред собой, прося еще пару мгновений, чтобы перевести дух.

Мой жест заставил Жана улыбнуться. Он всплеснул руками, оставаясь на своем месте.

– Дыши, дыши, – произнес Шастель, как будто бы в самом деле пытался меня успокоить. – Мы никуда не торопимся.

Я пару раз кивнул, ибо тоже не видел сейчас ни малейшего повода для спешки. Оставшийся отрезок тропы был куда более пологим, и мы прошли его уже без остановок.

По мере того как мы отдалялись от морского берега, тем жарче и суше казался мне ветер, обдувающий нас редкими порывами.

* * *

Когда я уже завидел здоровый валун, к которому были прикованы гиены, мы свернули от него. Я следовал за Жаном, не задавая лишних вопросов. Когда мы пересекли тенистую рощицу, я смутно узнал эти места, облаченные сейчас золотом щедрых южных небес.

Мы не стали спускаться в подземелье, а направились к хибаре.

Я старался не отставать от Жана, но за его широким шагом поспевать было сложно. Губы трескались от горячего воздуха, который я жадно глотал, не в силах унять эту удушающую жажду.

Где-то вокруг нас рыскали гиены, то подбегая, то вновь устремляясь прочь, по скалистым уступам, поросшим колючими сухими кустами местной флоры.

Мне было бесконечно отрадно увидеть хижину – я был на пределе. Каждый шаг под зноем казался настоящим подвигом.

Едва-едва я переступил порог хижины мясника и едва ее милосердная тень наконец укрыла мою голову, я закрыл глаза и рухнул спиной к стене ветхого жилища и сполз на пол, не будучи в силах стоять на ногах.

Но тут же я вздрогнул, придя в чувство, – Жан резко дернул цепь.

Я суетно оглядел жилище и поразился увиденному еще больше, чем в первый раз.

Прямо посреди хибарки на полу был расстелен узорчатый ковер с бахромой, прямо на земле. На нем стоял низкий столик, грубо смастеренный явно на скорую руку.