Текст книги "Банджо"

– Да, я понимаю, мистер Красавец, – кивнула она. – Понимаю, понимаю.

В комнату после переговоров по телефону вернулся Мориарти. На лбу у него застыли капельки пота, но глаза, обрамленные жировыми складками, смотрели все так же остро и проницательно; пистолет был у него уже не в руке, а в кобуре. Он подошел к Бесси и попытался положить ей руку на бедро, но она отодвинулась от него своим текучим, грациозным движением, и рука нашла только пустоту.

– Мистер, – сказал Гэс, – с сегодняшнего дня держись от Бесси подальше.

– Дай ей доллар и можешь держаться к ней очень близко, и с какой угодно стороны. Чтоб тебе было известно, деревенщина, она просто черномазая проститутка. На кой она тебе нужна? У нас есть дела поважнее. Нам нужно подумать, как объяснить всю эту стрельбу и эти трупы. В конце концов, есть же в этом городе закон!

– Ну конечно, есть, – согласился Гэс. – Один закон для одних, другой закон для других.

– Ладно, ладно, сейчас о другом разговор. Значит, так. Запомни, как дело было. Тони напал на Джима. Они стали палить друг в друга. Один умер тут же, а другой чуть позже. Но никто больше не стрелял. А по убитым тосковать никто не будет.

– Может быть, по Тони и не будут. Жалко только, что за Смерть Джима заплатил один Тони, – сказал Гэс.

– Ну, не только Тони.

– А на кого они работали?

– А ты догадайся.

– Мики Зирп?

– Я ничего не говорил, ты сам сказал это. Моя забота сейчас – уладить это дело так, чтоб поменьше было всякой писанины.

– Ну тогда топай, делай, что положено.

– Я пришлю сюда коронера[1]1
  Следователь, ведущий дела о насильственной или преждевременной смерти.


[Закрыть]. Он заберет останки, – сказал Мориарти после краткого обдумывания. – Ну, я думаю, с этим все. Сумка у тебя?

– Можешь не сомневаться. И я сам доставлю ее.

– Ладно. Но помни, будешь наступать мне на мозоли – наживешь себе головную боль. Но такую, которую не лечат, – сказал Мориарти. – Я просто выполняю то, что мне поручают. Старый Фитцджеральд беспокоился насчет сумки.

– Я сам доставлю ее, – повторил Гэс.

– Ладно. – Мориарти презрительно взглянул в сторону Бесси. – Тогда все улажено. Но послушай моего совета, Гилпин, сматывался бы ты лучше из этого города. Ты ведешь себя не по правилам, которые здесь приняты, и тебе обязательно рога обломают. А я помогу доламывать.

– Знаешь что? Иди лови свой хвост, – сказал Гэс. – Давай, топай отсюда. Мне твое хрюкало уже надоело.

– Ладно, ладно. – Полицейский скабрезно улыбнулся, обнажив большие зубы, желтые как у мула. – Если ты думаешь поиграть в домашний уют с этой черножопой – дело твое, но смотри, потом сам будешь раскаиваться.

Когда Мориарти ушел и дверь за ним закрылась, Гэс шагнул к неподвижно стоявшей Бесси – высокой, отрешенной.

– Бесси, мне Джим говорил, что у него есть сестра, что у сестры дела идут не очень хорошо, но я и вообразить не мог, что его сестра такой человек как ты.

– А Джим мне рассказывал, что у него есть друг, который тоже вляпался в неприятности, – сказала Бесси своим хрипловатым, тихим голосом. – Он словно знал, что мы подходим друг для друга, как рука и перчатка. Но не знал, как же устроить нам встречу. И вот устроил, наконец…

– Устроил…

Гэс посмотрел в сторону дивана, на котором лежал Джим, потом перевел взгляд на Бесси. Глядя на великолепие ее тела – желтый халатик лишь подчеркивал ее бедра и грудь, ее длинную шею, – на красоту ее лица, с его отрешенным выражением, Гэс вдруг почувствовал, что ему стало тяжело дышать, в горле образовался комок. Бесси напоминала прекрасную статую, изваянную из светло-коричневого камня.

– А ты знаешь, ведь Мориарти был прав. Я просто черномазая шлюха, и ты можешь купить меня за доллар.

– Ты с ума сошла! – закричал Гэс, неожиданно охваченный гневом. – Ты очень красивая, и ты… ты… больше никогда ничем таким заниматься не будешь!

– Знаешь, говорят так: то, что хоть один раз продашь, уже все равно продано. – Бесси печально улыбнулась.

– Ты ошибаешься, и я докажу тебе, что ты не права!

– Наверное, у тебя еще сохранилось то, что называют совестью, – сказала она тихо. – Но… все равно, давай, Гэс, ведь ты не пожалеешь доллар на хорошее дело?

– Ты права, не пожалею, – ответил он, чувствуя, как гнев захлестывает его, отнимая способность ясно мыслить. – Если для этого нужны деньги, то у меня кое-что найдется.

Он вытащил из кармана какую-то купюру и, не посмотрев, сунул ее в руку Бесси. Сорвал с нее халатик. Боже! Она прекрасна как Суламифь!

– Я негритянка, – сказала она, продолжая стоять без движения; ее тело сияло как древнее золото. – Я негритянка, но я хороша собой.

На ее грудях, словно вырезанных резцом гениального скульптора, играли приглушенные отблески света; изгибы ее тела, казалось, были слеплены самим Творцом для услаждения Его Божественного взора; ее бедра были округлы, но без крутых линий; пятнышки света цеплялись в мягких волосках над холмиком любви; длинные, стройные ноги обладали своим особым ритмом линий; цвет кожи говорил о любви и о теле, полном жизни; запах лавандового мыла смешивался с легким запахом духов; ее лицо сохраняло свое величественное, царственное выражение; ее руки медленно поднялись, чтобы обнять его… Гэса сжигали ярость, страсть, безумный гнев – ему казалось, что он, как и другие до него, бесчестит невинность. И единственный способ спастись от разрушающего воздействия этих бурлящих чувств – это вогнать свой собственный клин в запятнанную невинность, отдать себя полностью, отдать все свое дыхание, каждую частичку тела, все, что накопилось в поколениях его предков с древнейших времен, всю нежность и страсть, которые были воспеты еще Соломоном, – а если этого будет мало, то позаимствовать и у будущего. Отдать и самому раствориться, излить все свои силы, исчерпаться до конца, до последней молекулы, отдаться зову крови, зову всего того, что было в истории и до истории и что записалось в его клетках, требуя продолжения жизни. Он хотел отдать запредельному свой самый ценный и неотторжимый дар, исполнить обязательство, сделать эти мгновения столь же прекрасными, сколь прекрасным было тело, сотворенное Богом, в которое он проникал. И слова, которые бессознательно срывались с его губ, когда он рвался раствориться в ней без остатка, прильнуть к ней еще ближе, чем это вообще было возможно, оказались библейскими:

– Да лобзает он меня лобзанием уст своих… Ласки твои лучше вина… Влеки меня… черная, но красива… не смотри на меня, что я смугла… ты прекраснейшая из женщин… прекрасны ланиты твои… О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна… как лента алая губы твои, и уста твои любезны… пленила ты сердце мое… о, как прекрасны ноги твои… округление бедер твоих, как ожерелье, дело рук искусного художника… груди твои виноградные гроздья… положи меня как печать на сердце твое, как перстень на руку твою: ибо крепка как смерть любовь…[2]2
  Слова из “Песни Песней” Соломона.


[Закрыть]

Скорее всего, они и не отдавали себе отчета в том, что шепчут библейские фразы, они не думали о том, что, возможно, в них возродились Соломон и Суламифь – все это не имело для них никакого значения. Они превратились в яркие, благоуханные цветы, в молодых оленей, играющих на зеленых склонах гор. По мере того, как его энергия переливалась в нее, его гнев уменьшался, а потом сменился чувством радости – прошлое поблекло, отступило; пришло ощущение, что все устроится для них благополучно, что его душа слилась с ее душой. И теперь уже ничто не могло бы их разъединить.

Восторг слияния тел был настолько велик, что у него на глазах выступили слезы; тело его двигалось медленно, плавно, расчетливо; своим даром он заполнял таинственную, глубокую пещеру; в каждом его рвущемся вперед движении была животная грация, была человеческая любовь. Наконец, последнее длинное, скользящее движение завершилось бурным излиянием – – словно талые воды сорвались с горных высей и вскипели, достигнув раскаленных камней…

Он лежал, лишенный сил. Некоторое время им распоряжалось только его тело, а теперь в свои права стал вступать разум. И первой его мыслью было: Боже, Боже, почему все так? Почему любовь приходит так неожиданно? А это – любовь, любовь, любовь… На ее лице царило выражение полного спокойствия и удовлетворения, оно казалось окутанным светло-коричневой дымкой; было такое впечатление, что даже дыхание не нарушало этого спокойствия; глаза у нее были закрыты, а губы слегка раздвинуты…

Он отдал ей всю энергию, которая у него была.

Когда Гэс, наконец, открыл глаза и подавил стон, готовый вырваться из его груди, он понял, что пропал. Его единственной надеждой, его спасением была эта красивая женщина – женщина, которой уже пришлось испытать на себе жестокость сурового существования.

Оглядевшись, Гэс увидел, что они лежат в спальне, но как они туда попали, он не помнил. Бесси, казалось, уснула; он смотрел на нее и не мог наглядеться – он не видел создания более грациозного, более красивого и чувственного.

Гэс отодвинулся от нее – он почему-то почувствовал смущение; встал с постели и оделся. Увидев, что в одном кулаке она все еще сжимает зеленый доллар, он потянулся, чтобы забрать его.

Но она вдруг открыла глаза и сказала, крепко сжимая кулачок:

– Нет, нет, мистер Красавец, не отдам.

– Бесси, ты знаешь – я влюбился в тебя. Я люблю тебя. И я не хочу, чтобы это было, вроде как я… купил тебя.

Она легко улыбнулась; ее глаза излучали тепло.

– Но мистер Красавец, ты же действительно купил меня. И тут все ясно и нормально, понимаешь?

– Нет, – сказал Гэс упрямо. – Не покупал я тебя… Нельзя купить любовь.

– Ты не понимаешь. – Бесси снова легко улыбнулась. – То, что продано – продано, а то, что куплено – куплено и принадлежит купившему. Разве не так?

Раздался стук в дверь – и внешний мир ворвался в их убежище. Нужно было возвращаться к его проблемам; из внешнего мира пришел коронер; к тому же, мистеру Фитцджеральду не терпелось получить его сумку.

Гэс вдруг осознал, что пока он занимался любовью, в соседней комнате, на диване, лежал его мертвый друг. Эта мысль шокировала парня.

– Не понимаю, – простонал он, – не понимаю, что это со мной!

В дверь снова постучали, более настойчиво. Гэс открыл дверь – он боялся, что это может быть кто-нибудь из клиентов Бесси, боялся, что он не сдержится и набросится на посетителя. Но оказалось, что пришли два безликих человека, одетых в белые халаты; со скучающим выражением они держали грязные носилки.

– Там, на диване, – сказал Гэс.

Они быстро, привычными движениями переложили тело на приставленные к дивану носилки; прикрыли тело простыней и ушли – при этом они напоминали чистильщиков ковров, которые, свернув очередной ковер, выносят его на улицу.

Не успел Гэс закрыть за ними дверь, раздался телефонный звонок. Гэс быстро подошел к висевшему на стене аппарату в деревянном корпусе и снял трубку.

– Гэс? – Гилпин тут же узнал голос Фитцджеральда. – С тобой все в порядке?

– Так точно, сэр, – ответил Гэс.

– Я уже знаю, что случилось с Джимом. И я тебе обещаю: проводы и похороны устроим ему первоклассные. А теперь – принеси побыстрее сумку.

К Гэсу подошла Бесси и стала покусывать мочку его уха. Гэс повесил телефонную трубку, и отстранившись немного от Бесси, сказал:

– Послушай, ну как же так? Джим вот только что умер… Как ты можешь быть такой равнодушной?

– Он был моим братом, но я его все-таки знала не очень хорошо. Теперь его нет, и чем быстрее мы привыкнем к этой мысли, тем лучше.

– Но ты что, совсем не скорбишь по нему? Может быть, несколько дней, из уважения к его памяти, стоит…

– Мистер Красавец, – сказала Бесси, – ты ничего не понимаешь. В ту первую секунду, когда я увидела его у тебя в руках, я оплакала его так, как тебе не удастся оплакать и за целый год. У каждого свое время. А ты что – большие часы? Сердце у тебя стучит иначе, чем у меня?..

Он прижал ее к себе.

– Все это – какое-то чудо! Это не просто любовь с первого взгляда. Это вроде как… как лучи солнца, когда весной они падают на землю, все вдруг расцветает…

– Я чувствую то же самое, Гэс, но послушай моего совета, любовь моя, – уходи и никогда больше не возвращайся.

Своей непредсказуемостью она могла свести с ума.

– Ты должна немедленно оставить свое ремесло! Я зарабатываю достаточно – на нас двоих вполне хватит.

– А откуда ты знаешь, сколько я трачу? Всякие там красивые вещи, алмазы, украшения…

– Бесси, тебе нужно из всего этого выпутаться и забыть, забыть обо всем, что было!

– А может, уже слишком поздно?

– Как это может быть поздно?! Я же объясняю тебе: мне кажется, что я знаю тебя миллион лет, а не только несколько часов, и все эти годы я любил тебя. И только тебя. Я тебя люблю с тех пор, когда люди жили в райском саду.

– Ты своей любовью убьешь меня, Гэс! Вот чем это все закончится.

– Я буду тебя защищать, как защищал Джим… нет, намного лучше.

– Не говори глупости.

– Все будет в порядке.

– Так точно, сэр… Гэс, из-за тебя я могу оказаться между двух огней – с одной стороны легавые, а с другой – крепкие ребята с пистолетами.

– Именно для того, чтобы этого не произошло, ты должна немедленно переехать отсюда. И никто не должен знать твой новый номер телефона. И никаких там вызовов.

– Ну что ж, мысль мне нравится. Может быть, я так и сделаю.

– Не “может быть” – а сделаешь. – Гэс вручил ей три двадцатидолларовые бумажки. – Когда ты найдешь себе новое местечко, обустроишься, позвони мне в клуб… И все начнем будто с нуля.

– Так точно, сэр, мистер босс, – сказала Бесси дразнящим тоном: губы у нее были зовущие, в глазах искрилась чертовщинка.

Гэс снова крепко прижал ее к себе и разразился своим могучим смехом. Он приподнял ее над полом, и ему показалось, что его женщина, его возлюбленная, – легка как ребенок, как перышко.

– Возвращайся к своей работе, Гэс, – сказала Бесси. – Заработай для меня побольше денег.

– Позвони мне.

– Конечно, позвоню! – И она широко улыбнулась своей невероятной улыбкой.

Он поцеловал ее, взял сумку и быстро вышел – он боялся, что еще немного, и он вообще не сможет расстаться с ней даже на минуту. Сбежал по лестнице.

Но как только Гэс оказался на улице, он тут же внутренне собрался и приготовился к возможному нападению. Боже, Лютер, наверное, там, где-то на небесах, смеется над ним. Или, может быть, теперь они вдвоем – Лютер и Джим – смеются над ним, просто животики надрывают, глядя на него, вспотевшего, охваченного страхом, пытающегося все устроить наилучшим образом.

– Ладно, двигай, двигай, умник, – сказал он самому себе. – Бог определил мне полюбить негритянку. А какая, собственно, разница? Она теперь моя. Плевать, что будут говорить – мы возьмем и поженимся.

А интересно, что там, на небесах, думает о нем отец?

– Папа, – обратился Гэс про себя к отцу, – я буду стараться вести жизнь доброго христианина, я не сделаю ничего такого, чтобы угодить в тюрьму… Если бы я чувствовал, что Бесси мне не подходит, я бы никогда не сделал того, что собираюсь сделать…

И ему казалось, что он слышит раскаты хохота Джима и Лютера, которые смеются над его попытками ублажить свою совесть.

– А, пошло оно все к черту, – пробормотал он.

До клуба Гэс добрался без приключений и сразу прошел в кабинет Фитцджеральда. Бухгалтер, человек среднего возраста, с пухлыми щечками, корпел в небольшой приемной над какими-то учетными книгами; когда Гэс проходил мимо него, он даже не поднял головы.

Гэс постучал в дверь кабинета и вошел. Фитцджеральд разговаривал по телефону. Гэс подошел к столу и поставил на него сумку. Седовласый, очень крепкий старик положил трубку и, серьезно посмотрев на Гэса, сказал:

– Ты сделал все хорошо, Гэс, может быть, даже слишком хорошо.

– Нет, не хорошо – я потерял Джима, – ответил Гэс.

– Ничего не поделаешь, Гэс. Я ему говорил всегда – носи с собой пушку, но он отказывался и только смеялся… Дело в том, Гэс, что, как оказалось, ты убил не одного, а трех человек в той машине… И знаешь, у каждого из них были друзья. Как ты думаешь, что эти друзья убитых сейчас замышляют, а? Что они готовят Гэсу Гилпину?

– У вас есть еще патроны, мистер Фитцджеральд? – спросил Гэс.

Тот, ни говоря ни слова, вытащил из ящика тяжелую коробку и высыпал на стол пару десятков патронов, с тупоносыми пулями и латунными гильзами. Гэс высвободил магазины пистолетов и стал методично набивать их, пытаясь при этом сообразить, что же ему делать дальше.

– Я сделаю так, как вы мне скажете. Тут вы босс.

– Скажу тебе честно – если я тебя завтра отправлю на улицы собирать выручку, дальше первого перекрестка ты не уйдешь. Кто от этого выиграет?

– Как сказал бы мой отец: никакого приумножения, – сказал Гэс.

– Ты когда-нибудь бывал в Хот-Спрингз?

– Нет.

– Это в Арканзасе. На следующей неделе туда приедет очень важный человек. Мне нужно, чтобы ему доставили один пакетик.

– Я могу это сделать, – сказал Гэс. – Но хотел бы поехать не один.

– А с кем?

– С сестрой Джима.

– С крошкой Бесси? Гэс, я не хочу лезть в твои дела, но хочу предупредить тебя, что такая куколка может наделать мужчине много бед. К тому же, как я понимаю, она, вроде, не шведского происхождения.

– Я хочу жениться на ней.

– Не делай этого. Она наркоманка. Причем безнадежная, – сказал Фитцджеральд; его голубые глаза стали холодными как льдинки. – Хочешь спать с ней – это пожалуйста. Но если женишься на ней – тебе конец.

– Вы хотите сказать, что не захотите после этого иметь со мной дела?

– Не только я. К тебе будут иметь претензии Канзас-Сити, все штаты Среднего Запада, все Соединенные Штаты и все зависимые территории. Ты помнишь, что произошло с Джеком Джонсоном? А ведь он не был наркоманом, а так – просто пару раз попробовал.

– Мистер Фитцджеральд, не волнуйтесь – никакого окончательного решения жениться или чего-нибудь в таком роде принято не было, – сказал Гэс. – Просто… она вроде как часть меня, что ли. И дело тут вовсе не только в том, что я обещал Джиму позаботиться о ней.

– Ладно, Гэс, все это касается только тебя. Но, Гэс, не расставайся с оружием, будь предельно осторожен и спи очень чутко.

– А как насчет поездки в Хот-Спрингз?

– Поедешь утренним поездом, который идет в Санта-Фе. Он останавливается по пути в Хот-Спрингз. И не возвращайся, пока здесь не улягутся страсти. – Фитцджеральд бросил на стол перед Гэсом пачку денег. – Можешь все это истратить. Чем меньше остается людей у Зирпа, тем лучше я себя чувствую.

Когда днем позвонила Бесси, Гэс сказал:

– Собирай чемодан, Бесси, мы отправляемся в путешествие. У нас будет медовый месяц.

– Мистер Гэс, – ответила Бесси, – мне кажется, вы не в своем уме.

– Я знаю, – ответил Гэс довольно мрачно и повесил трубку.

Позже, сидя у себя в комнате, он обдумывал ситуацию, в которой оказался. Ему очень не хотелось ввязываться во всякий там рэкет, очень не хотелось стрелять в кого бы то ни было и тем более убивать. Но он понимал, что для выживания в этом мире ему надо научиться стрелять первым и без промаха.

Вечером того же дня он обратил внимание на то, что отношение завсегдатаев к нему немножко изменилось. Он выполнял обязанности распорядителя в зале, и к нему обращались уже не “Гэс”, а “мистер Гилпин”; посетители исподтишка поглядывали на него.

Ронда Хельбаум пришла одна, без сопровождения и демонстративно оглядела его с головы до ног.

– А, храбрец Гилпин, стреляющий из двух пистолетов сразу, – сказала она. – Из фермера получается толк! Ты знаешь – ты знаменит.

– Я не понимаю, о чем это вы, – спокойно ответил Гэс.

– Ну, тогда почитай вот это. – Ронда вручила ему местную “Стар”, открытую на второй странице.

ГАНГСТЕРЫ СВОДЯТ СЧЕТЫ – ЧЕТВЕРО УБИТЫХ

Вчера утром, в районе Терделонн, в результате перестрелки, возникшей между двумя соперничающими гангстерскими группировками, было убито четыре человека.

Лейтенант полиции Рональд Мориарти сообщил, что в перестрелке были убиты Тони Керчански, Билл Буэлл (по прозвииу “Здоровяк”) и Томас Синатра (по прозвищу “Орешек Том”); все они были членами так называемого “Синдиката Мики Зирпа”. Со стороны противостоящей им преступной организации был убит Джеймс Криспус (по прозвищу “Банджо Джим”). Перестрелка произошла на Восьмой авеню приблизительно в половине двенадцатого утра.

Полиция разыскивает пресловутого Августа Гилпина (по прозвищу “Гэс-Голландец”), чтобы взять у него свидетельские показания, так как он, очевидно, был единственным свидетелем происшедшего. Расследование обстоятельств убийства четырех человек продолжается.

Когда Гэс пришел к Бесси на ее новую квартиру, та уже упаковала чемодан. Она ждала Гэса с нетерпением. Эта квартира несколько отличалась от предыдущей, а вот снаружи дом выглядел почти так же, как тот, где она жила раньше: такая же закопченная, грязная коробка, сложенная из кирпичей, единственным украшением которой были маленькие окна.

Гэсу хотелось схватить Бесси в охапку и слететь с ней вниз по потертым ковровым дорожкам. Но увидев, как она идет, он понял, что должен идти рядом, смотреть и наслаждаться ее движениями: она будто скользила по ступенькам, каждый сустав двигался в полной гармонии с остальными; ее можно было бы сравнить с мыльным пузырем, пляшущим в воздухе, или с восторженным ребенком, мчащимся по поляне, заросшей цветами.

Водитель Фитцджеральда, негр Джеймс Лаванда, молча открыл дверцы лимузина. Он никогда не задавал лишних вопросов. Он знал, что перевозит опасных людей с одного места на другое. И сейчас его вопрос был прост:

– Куда едем?

– Вокзал “Юнион”, – сказал Гэс.

Ехать было недалеко; к тому же, на улицах, так рано утром, кроме грузовиков, развозящих молоко и продукты, машин почти не было. Но Гэс, готовый ко всяким неожиданностям, внимательно смотрел по сторонам и всматривался во все проезжающие мимо них и встречные машины.

Когда подъезжали к вокзалу, водитель негромко обратился к Гэсу:

– Сэр…

– Да, в чем дело? – откликнулся Гэс, настороженный обеспокоенным тоном Лаванды.

– К какому входу подъезжать?

– Как к какому? К главному, конечно.

– Ну, а меня тогда высадите у входа для черных, – сказала Бесси.

– Ну и меня тоже, – сказал озадаченный Гэс. – Я не могу тебе позволить идти одной.

– Все твои неприятности только начинаются, мистер Красавец. – Голос Бесси прозвучал хрипловато и печально.

– Глупости, – сказал Гэс. – Начинается новая жизнь. И все будет как весной, все будет в цветах.

Водитель отнес чемоданы к билетной стойке, получил от Гэса чаевые и ушел. За стойкой сидел белый служащий болезненного вида, в очках с толстыми стеклами.

– Два билета до Хот-Спрингз, Арканзас.

– Вы едете с ней? За билетом ей придется пройти вот туда.

– Я путешествую с племянницей! Она живет в… Александрии, в Египте. Мы всегда путешествуем вместе, – сказал Гэс медленно и четко; ему очень хотелось ударом кулака сбить с носа служащего очки, будто сделанные из донышек бутылок.

– Тогда вам придется сидеть в вагоне для цветных.

– Ну и что? – Гэс улыбнулся.

– Но вы ж не цветной. – Служащий поджал губы. Он отшатнулся, когда Гэс положил свой огромный кулак на мраморную плиту стойки прямо ему под нос и прорычал:

– Сэр…

– Да, конечно, сэр, можно платить здесь, – сказал служащий слабым голосом; взял деньги, проштемпелевал и выдал билеты, потом отвернулся и сплюнул в угол.

– Эй, послушай! – крикнул Гэс, едва сдерживая гнев. – А ну-ка выйди сюда, если ты не…

– Перестань, мистер Красавец, – сказала Бесси тихо. – Ты же все равно не сможешь набить морду за нахальство каждому вшивому клерку. Если ты будешь этим заниматься, у тебя совсем не останется времени на меня. Пойдем, пойдем, ты сам захотел этого. Вот теперь и расплачивайся!

Она сама взяла билеты с прилавка и, взяв его под руку, потащила к поезду. Он остыл немного и был в состоянии что-то сказать лишь тогда, когда они пересекли огромный вестибюль вокзала.

– Успокойся, любимый мой. Для тебя это была прекрасная подготовка. Знаешь, когда у нас терпение лопается и мы начинаем отвечать кулаком, сразу все начинают кричать: черные взбунтовались, этих обезьян надо убивать как бешеных собак! И какая-нибудь подслеповатая дохлая козявка, ничтожный чиновник, застрелит кого-нибудь, а ему и говорят: “Правильно, эти черномазые впали в бешенство”, и дают ему медаль.

– Ладно, Бесси, извини, что я не сдержался.

Проводник вагона странно посмотрел на Гэса, но главное его внимание было сосредоточено на полновесных грудях Бесси, которые при каждом движении упруго колыхались под одеждой. Он долго и тщательно рассматривал ее билет, делая вид, что читает все, что там напечатано мелкими буквами, наклонялся в разные стороны, будто искал лучшего освещения. И при этом постоянно косил глаза на грудь Бесси. Наконец, Гэс не выдержал:

– Послушай, мистер, кончай свое чтение, а не то получишь по зубам.

Проводник вздрогнул, замер, а потом быстро сказал:

– Надеюсь, у вас будет приятное путешествие. Когда объявят вашу станцию, выходите, пожалуйста, побыстрее. Там мы стоим совсем недолго.

– Хорошо. Спасибо, – сказал Гэс.

– Извините, но знаете, вам следовало бы вести себя поприличнее.

Побелев от неожиданно охватившей его ярости, Гэс готов был наброситься на тщедушного проводника, но его остановил теплый насмешливый голос Бесси:

– Пойдем, пойдем, Гэс-Голландец. Ты что, не видишь, что он просто старый козел? Пойдем, мистер Красавец, пойдем в другой вагон. Там тебе не будут делать замечания!

Бесси хихикала, глядя, как он набычился и сверкает глазами.

Он пошел за ней к вагону, на котором стояла надпись: “ДЛЯ ЦВЕТНЫХ”. Четко и ясно. Ему показалось, что от ярости у него волосы на голове начинают развеваться как у жеребца. Бесси прошла по проходу в самый конец вагона, где сидели темнокожие люди, одетые по-разному: кто в строгих костюмах и двухцветных туфлях, но большинство в комбинезонах, потертых джинсах и растоптанных башмаках.

Гэс старался сохранять невозмутимое, спокойное выражение, но чувствовал себя очень неуютно в присутствии такого большого количества “цветных”.

Обивка сиденья была изношена; никаких белых, свежих салфеток на подголовниках, блестевших от жира и грязи, не было.

– Ну и ну, – пробормотал Гэс. – Мне надо было взять отдельное купе.

– Что, тебе не нравятся мои чернокожие братья и сестры?

– Не в этом дело. Просто – вот я собрался вроде как в свадебное путешествие, а тут на каждом шагу чего-то не так.

Поезд дернулся – загремели буферы вагонов, – потом дернулся еще раз и медленно отошел от платформы. Набрал скорость, и начался перестук колес на стыках рельсов. Вонь из боен постепенно уменьшалась и, наконец, совсем исчезла.

Со стороны соседних сидений на Гэса было брошено несколько обеспокоенных взглядов, но никто ничего не сказал и не спросил. Пришел старый проводник и прокомпостировал их билеты. Потом по проходу прошел белый мальчик с лотком; Гэс купил у него по огромной цене два яблока. После этого их уже никто не беспокоил, и они могли спокойно смотреть в окно.

Холмы Арканзаса скоро уступили место равнинам Озарка. Мимо окна проносились дубовые леса, шахты, где добывали свинец, развалюхи по краям лугов и полей. Изредка возникало что-нибудь, что привлекало внимание, но тут же оставалось позади и исчезало: человек, свежующий свинью, подвешенную к ветке дуба; чернокожий мальчик, сидящий на муле и размахивающий рваной шляпой; большой бык, пытающийся взгромоздиться на стройную, слегка присевшую на задние ноги корову… Все, что проносилось за окном, напоминало Гэсу о доме, о графстве Форд.

Месяцы, проведенные в каменном муравейнике, казались годами; он был как дикий мустанг, которого привезли в город, чтобы научить принимать участие в соревнованиях по выездке и стиплчейзу. По мере того как пейзаж, обозреваемый из окна вагона, становился все более диким и первозданным, воспоминания о каменных коробках, асфальте под ногами стали отступать. Каньоны, которые они переезжали по мостам, становились все глубже, а земля вокруг казалась совершенно девственной; никаких следов деятельности человека – если, конечно, не считать самих железнодорожных путей, которые вились через равнины, по зеленым склонам холмов… Вдруг Гэс услышал, как кто-то выкрикивает: “Хот-Спрингз! Хот-Спрингз!” Он очнулся окончательно и поднял голову с плеча Бесси, облаченного в шелк платья.

Глядя в ее египетские глаза, на ее радушную улыбку, он сказал:

– Нам здесь выходить.

Легко соскочив с подножки вагона, они обнаружили, что рядом с ними на платформе никого больше не было. Немного подальше, возле вагона первого класса для белых, вертелись носильщики и еще какие-то личности, которые помогали белым пассажирам, важным как магараджи, спускаться со ступенек вагона на вымощенную плиткой платформу; потом этих пассажиров почтительно сопровождали к машинам.

– Ну, посмотри, – сказал Гэс, – а здесь ни одного носильщика.

Гэс засунул пару пальцев в рот и пронзительно свистнул. К ним тут же бросился носильщик – седой растерянный негр, качающий головой и будто вопрошающий: что этот непредсказуемый белый человек придумает завтра?

Носильщик взял чемоданы; Гэс отдал ему чеки на багаж:

– Спасибо за помощь. Мы собираемся остановиться в гостинице.

– В той самойгостинице? – спросил седовласый носильщик с какой-то непонятной обреченностью, закатив при этом глаза.

– Да, именно там, – сказал Гэс, беря Бесси за руку и направляясь к стоянке такси.

Старый носильщик уложил чемоданы в машину, и Гэс сунул ем в руку доллар.

– Куда едем? – спросил таксист.

– В ту самуюгостиницу, – сказал Гэс.

– Мог бы отвезти вас в одно местечко, тут совсем недалеко, вроде как, знаете, квартирка, никто не беспокоит, – предложил водитель.

– Нет, спасибо, мы все же поедем в гостиницу. Я учу свою племянницу играть в гольф.

– Да, похоже, у нее есть замечательная дырочка, куда можно ох как загнать! – Таксист оскалился.

Гэс очень быстрым движением приставил ствол пистолета к голове таксиста за ухом и очень спокойно сказал:

– Извинись немедленно.

– Да, сэр! Извините, ради Бога, извините, мэм, – просипел водитель. – Эти мои дурацкие шуточки… у меня всегда из-за них неприятности. Нет, нет, сэр, я ничего такого и не думал, нет, сэр, это просто так, глупая болтовня… У вас очень красивая племянница, знаете, вот честное слово. Да, сэр… извините, мадам!

Белое центральное здание гостиницы было весьма странной архитектуры, со множеством всяческих башенок и прочих излишеств. Дежурный администратор был небольшого роста, весьма упитанный, лысый мужчина, предупредительный, невозмутимый и исключительно вежливый. Но когда он увидел, что Гэса сопровождает Бесси, его мягкая предупредительность укрылась под маской холодной вежливости.

– Мистер Гилпин… – Он повертел в руках карточку бронирования. – Мы не были предупреждены, что с вами прибудет…

– Мой секретарь, – сказал Гилпин. – Она занимается моими финансами и чистит оружие – после употребления.