Текст книги "Зеленый Змий"

V

Я никогда не мог отделаться от физического отвращения к алкоголю, но я подавлял его в себе. Я до сих пор подавляю его каждый раз, когда пью вино. Вкус мой не перестает возмущаться, а вкус хороший показатель того, что полезно для организма. Однако люди пьют не ради влияния алкоголя на тело; они стремятся за впечатлением, производимым им на воображенье; если же алкоголь должен проходить через тело, то тем хуже для последнего.

Однако, несмотря на мое физическое отвращение к алкоголю, самыми выдающимися и яркими точками в моем детстве были посещения питейных домов. Сидишь, бывало, на тяжелом возу с картофелем, ноги затекают от неподвижности, и лошади тихо, шаг за шагом идут по тяжелой дороге между песчаными пригорками; тогда чудное видение сокращало для меня путь. Видение это было – питейный дом в Колме, где отец мой или всякий другой возница непременно останавливался выпить вина. Я вылезал погреться у огромной печки и получал бисквит. Всего лишь один бисквит, но какая сказочная роскошь! Питанные дома были прекрасной выдумкой!..

Мне нравились питейные дома, в особенности же питейные дома в Сан-Франциско. В них имелись самые чудесные лакомства – необычайного вида хлеба и бисквиты, сыр, колбаса и сардинки; это были удивительные предметы питания, которых я никогда не видал в нашем скудном домашнем обиходе. Однажды один хозяин бара смешал для меня сладкое питье трезвенников из содовой воды с фруктовым сиропом. Мой отец не платил за него – хозяин бара угощал меня и в силу этого сделался моим идеалом прекрасного и доброго человека. Я вспоминал и думал о нем в течение многих лет… И еще много лет спустя я боготворил память о нем.

Несмотря на мои два злосчастных опыта, Зеленый Змий оставался вездесущим и доступным для меня и привлекал меня к себе. Питейный дом оставлял глубокие следы в детском воображении… Двери других домов были всегда закрыты для меня; двери же питейного дома были широко раскрыты. И всегда, и везде находил я питейные дома – на больших дорогах и на проселках, на оживленных улицах и в переулках; они были ярко освещены и веселы, теплы зимой и прохладны и темны летом. Да, слов нет, питейный дом был великолепным учреждением!

Когда мне стукнуло десять лет, то семья наша бросила фермерство на ранчо и переехала на жительство в город. И тут десяти лет я начал жизнь в качестве разносчика газет. Это было главным образом потому, что мы нуждались в деньгах. Кроме того, движение мне было необходимо. Я забрался в бесплатную публичную библиотеку и дочитался до полного упадка нервных сил.

…Итак, я в десять лет вышел на улицу в качестве газетчика. Теперь уже я не успевал читать, я был занят беготней и обучался драться, говорить дерзости и лгать. Я обладал воображением и всеобъемлющим любопытством. Любопытство, возбуждаемое во мне питейными домами, было не из последних интересов моих, я часто заходил в эти учреждения.

…В питейных домах жизнь становилась иной. Мужчины говорили звучными голосами, хохотали громким хохотом, и над всем стояла какая-то атмосфера ширины и непринужденности. Тут было интереснее, чем в обычной будничной жизни, в которой ровно ничего не приключалось. Здесь жизнь была оживленная и иногда принимала страшную окраску, когда удары сыпались, кровь проливалась и, расталкивая всех, входили рослые полицейские. Это были великие моменты для меня, у которого голова была полна рассказами о кровавых боях бесстрашных искателей приключений на море и на суше. Когда я ходил по улицам, оставляя газеты у дверей домов, то подобных красочных моментов не встречалось. Но в питейном доме даже пьяницы, валявшиеся поперек столов или в опилках на полу, служили предметами моего удивления и казались окруженными чем-то таинственным.

Надо сказать, что питейные дома были правы по-своему, Отцы города санкционировали их и давали им патенты на продажу. Они вовсе не были теми ужасными притонами, какими считали их мальчики, не имевшие случая, подобно мне, познакомиться с ними. Они, быть может, и были страшны, то есть жуток был огромный интерес к страшному, возбуждаемый ими (а мальчика больше всего интересует страшное и удивительное). Одинаково страшными кажутся и пираты, кораблекрушения и битвы; а где тот здоровый юнец, кто не готов отдать душу за возможность принять участие в таких интересных вещах?

Кроме того, я встречал в питейных домах репортеров, издателей, адвокатов и судей, которых я знал в лицо. Они оправдывали мое влечение к питейному дому, они, верно, также находили в нем то новое и чрезвычайное, которое я предугадывал и ощупью искал. Я не уяснял себе, что это было; но оно должно было существовать, если мужчины собирались там, как жуки, жужжащие над горшком меда. У меня не было горестей, и мир казался очень светлым, так что мне было невдомек, что люди искали там забвенья от утомительного труда и вечных огорчений.

В то время, впрочем, я не пил ничего. От десяти до пятнадцати лет я редко пробовал вино, но все время поддерживал близкий контакт с пьяницами и местами, где пьют крепкие напитки. Я не пил исключительно потому, что жидкости эти не нравились мне.

…Когда я работал в кегельбане, то содержатель бара, согласно обычаю, позвал нас, мальчиков, выпить стаканчик после того, что мы проработали несколько часов подряд. Кроме меня, все спросили пива. Я же сказал, что выпью имбирного пива. Мальчики захохотали, а содержатель бара пытливо поглядел на меня; несмотря на это, он все-таки откупорил бутылку имбирного пива. Когда мы вернулись в кегельбан, то мальчики просветили меня во время передышек между играми. Оказывается, что я обидел содержателя бара. Бутылка имбирного пива стоила бару гораздо дороже, чем стакан пива; если я хочу оставить за собой место, то я должен в будущем пить пиво. Кроме того, пиво считается питательным, и я буду лучше работать после него. Имбирное же пиво совсем не питательно. Тут уже я не мог больше избегать пива; я пил его и удивлялся, почему люди находили его вкусным. Я отлично понимал, что я был не на высоте положения.

В то время мне по-настоящему нравились только леденцы…

VI

Приближалось время, когда началась вторая серия моих схваток с Зеленым Змием. Когда мне минуло четырнадцать лет и голова моя была полна рассказов о путешествиях старого времени, а воображение воспламенено видами тропических островов и далеких морских побережий, мне случилось плавать на небольшой лодке вокруг залива Сан-Франциско и по устью реки. Мне захотелось плавать по морю; меня что-то звало, тянуло вдаль от однообразия и всего обыденного. Я был в самом цвету моей юности, воодушевлен романтическими рассказами о приключениях и полон мечтаний о бурном существовании в буйном кругу взрослых мужчин. Я не представлял себе, что самая основа этой жизни нераздельно связана с алкоголем.

В один прекрасный день, когда я поднимал парус на моей лодке, готовясь отплыть, я впервые увидал Скотти. Это был решительный молодец лет семнадцати; по его словам, он был беглый юнга с английского корабля, находящегося в Австралии. Он только что заработал свой проезд в Сан-Франциско на другом корабле; теперь он хотел наняться на китобойное судно. Шлюп «Айдлер» находился на той стороне устья реки, где собрались все китобойные суда. Сторож, оставленный на шлюпе, был гарпунщик, намеревавшийся плыть на китобойном судне «Бонанзе». Скотти спросил меня, не могу ли я довезти его на моей лодке к этому китобою?

Мог ли я! Разве мало слышал я различных рассказов и толков по поводу «Айдлера», большого шлюпа, пришедшего с Сандвичевых островов и занимавшегося там контрабандным провозом опия?.. Повезу ли я Скотти, беглого матроса, желающего посетить гарпунщика на контрабандисте «Айдлере», незаконно провозящем опий? Повезу ли я его?..

Гарпунщик вышел на наш зов на палубу и пригласил к себе. Я изобразил из себя матроса и взрослого мужчину, не допустив лодки до самого шлюпа, чтобы не поцарапать его белой окраски, привязав лодку за кормой судна на длинном кабельтове и закрепив последний двумя якобы небрежно сделанными узлами. Мы спустились по трапу. Я впервые был внутри корабля. Одежда на стенах пахла плесенью. Но что из этого! Ведь это была морская одежда взрослых мужчин!.. Наконец я жил по-настоящему! Я впервые сидел внутри корабля, принятый в качестве товарища контрабандистом и английским беглым матросом, назвавшимся Скотти!

Гарпунщик девятнадцати лет и матрос семнадцати первым долгом стали поступать так, чтобы показать, что они настоящие мужчины. Гарпунщик выразил настоятельное желание выпить, а Скотти обшарил карманы в поисках мелочи. Затем гарпунщик пошел с пустой розовой флягой в какую-то тайно торгующую корчму, так как в том месте не имелось питейных домов. Мы пили дешевое пиво стаканами. Разве я был слабее или менее отважен, чем гарпунщик и матрос? Они были мужчины и доказывали это своим поведением. Уменье пить служило доказательством возмужалости… Я содрогался при каждом глотке, однако мужественно скрывал припадки отвращения.

Мы несколько раз наполняли флягу в течение тех полуденных часов. У меня было всего двадцать центов, и я пожертвовал ими не колеблясь, но не без тайных сожалений о том огромном запасе леденцов, которые можно было приобрести на эту сумму.

…Зеленый Змий понемножку пробирался в мой разгоряченный мозг, устраняя мою сдержанность и скромность, говоря моим голосом со мною самим, а также и от лица моего, в качестве моего новоявленного близнеца и «alter ego». Я тоже стал громко разговаривать, выставляя себя мужчиной и искателем приключений, и долго и подробно хвастал о том, как я переплыл через залив Сан-Франциско в моей лодочке при ужасающем юго-западном ветре, так что матросы на шхунах сомневались в возможности моего подвига. Вслед за тем я (или Зеленый Змий, что было одно и то же) объявили Скотти, что он, быть может, и матрос, плававший па океанских пароходах, но когда дело дойдет до управления парусной лодкой, то я оставлю его далеко за собою в своих познаниях.

…Скотти, или Зеленый Змий, или оба вместе были, естественным образом, глубоко оскорблены моим замечанием. Я ничего не имел против этого, и сумею отдуть всякого семнадцатилетнего беглого матроса! Скотти и я кричали и бушевали no-петушиному до тех пор, пока гарпунщик не налил нам опять полных стаканов, чтобы восстановить мир и согласие. Это немедленно же удалось; мы сели, обнявшись и клянись в вечной дружбе, – совсем как Черный Мат и Том Моррисей, вспомнил я, на кухне в ранчо Сан-Матео. Воспоминание это убедило меня в том, что я наконец стал мужчиной, несмотря на свои презренные четырнадцать лет, – мужчиной таким же большим и мужественным, как те два рослых гиганта, поругавшихся и помирившихся в давно прошедшее, памятное воскресное утро.

…Ах, если бы Зеленый Змий мог – и я говорю это после всех протекших лет!

– удержать нас на подобных высотах, то я никогда не желал бы быть трезвым. Но в жизни этой нет свободных вершин…

Зеленый Змий – великан, волшебник, но он такой же раб органической химии, как и мы, смертные. Мы должны платить за всякое нервное напряжение, и Зеленый Змий не может заступиться и отстоять нас от справедливой уплаты.

…Скотти уже начал сдавать и увядать. Он говорил бессвязно, ища слова и не находя их; он даже не мог выговаривать те, которые ему удавалось найти. Отравленное сознание покидало его, глаза его потускнели, и он имел вид столь же глупый, как глупы были попытки его говорить. Лицо и тело его как-то опустилось, как сдалось и сознание его (человек может сидеть прямо только вследствие действия его воли). Ослабевший мозг перестал владеть мускулами; нервные центры уже не действовали. Он захотел еще раз выпить и неловко уронил стакан на пол. Затем, к изумлению моему, он разразился горькими рыданиями, покатился ничком на койку и немедленно захрапел.

Мы с гарпунщиком-продолжали пить, с видом превосходства подсмеиваясь над судьбой Скотти. Мы открыли последнюю бутылку и выпили ее вдвоем под аккомпанемент громкого храпа Скотти. Затем гарпунщик поник на свою койку, а я остался одинокий и непобежденный на поле битвы.

Я был очень горд, и Зеленый Змий был очень горд во мне. Я умел пить – я был мужчиной! Я перепил двух мужчин, стакан за стаканом, пока они не лишились сознания… Познание это стало для меня источником большой гордости в течение последующих лет; в конце же концов обстоятельство это стало источником большого огорчения для меня.

…Однако я воздал судьбе должное. Я проболел дня два, мерзко проболел…

Я клялся, что «никогда больше не буду!». Игра не стоила свеч, и расплата была слишком тяжелой.

…А все же – и тут уже начинается волшебство Зеленого Змия – памятное пьянство на «Айдлере» оставалось ярким бликом, брошенным на однообразие моей жизни… Вот что было важно; алкоголь казался мне отвратительным! Несмотря на это, обстоятельства продолжали толкать меня к Зеленому Змию настоятельно и безостановочно, до тех пор, пока я не стал искать его во всех углах, где только обитают люди, искать его и радостно находить, как благодетеля и друга. А все же я в то же время и ненавидел его. Да, странный друг этот Зеленый Змий!

VII

Мне едва минуло пятнадцать лет, когда я стал работать на жестяной фабрике. Я никогда не работал меньше десяти часов подряд в продолжение многих месяцев.

…Но были и многочисленные случаи, когда работа продолжалась до полуночи. Были также исключения, когда я работал не переставая в течение восемнадцати и двадцати часов. Раз я стоял у машины своей непрерывно тридцать шесть часов подряд. Бывали целые недели, когда работа не кончалась раньше одиннадцати часов вечера; я тогда возвращался к половине первого ночи; меня будили в половине пятого; я должен был одеться, позавтракать и дойти до своей машины к семичасовому свистку.В таких случаях нельзя было отдавать ни одного момента на чтение моих обожаемых книг. Имел ли место Зеленый Змий в жизни напряженного и стоического труда пятнадцатилетнего мальчика? Конечно, имел. Я сейчас объясню вам, каким образом. Я спрашивал себя. Неужели весь смысл жизни в том, чтобы быть рабочим скотом? Я знал, что ни одна лошадь в Оклэнде не работала столько часов подряд, как я. Если в этом одном состояла жизнь, то она совсем мне не нравилась. Я знал лишь один способ спастись от убивающего душу труда: надо выбраться с фабрики и добраться до воды. Надо зарабатывать себе хлеб на воде. Пути заработков на воде неукоснительно приводили к Зеленому Змию; но я этого не знал…

Я посетил мамми Дженни, мою старую няньку, кормившую меня своей черной грудью. Обстоятельства ее были лучше, чем обстоятельства моей семьи. Она ходила за больными и получала приличное еженедельное жалованье. Даст ли она своему «белому ребенку» денег? Даст ли она? Да, все, что принадлежит ей, – мое!

Тогда я разыскал Француза-Франка, устричного пирата, по слухам, желавшего продать свой шлюп «Раззль-Даззль»… Он вышел на палубу, чтобы поговорить о сделке; он был согласен продать, но не сегодня, в воскресенье. Кроме того, у него сидят гости. Он напишет к завтрашнему дню запродажный лист, и я тогда вступлю во владение. Пока что я должен спуститься вниз и познакомиться с его друзьями. У него были две сестры, Мейми и Тесе, и мистрисс Хадлей, сопровождавшая их; затем Виски Боб, юный шестнадцатилетний устричный пират, и Паук Хилей, черноусая верфяная крыса лет двадцати. Племянница Паука Мейми называлась королевой устричных пиратов и иногда председательствовала на их кутежах. Француз-Франк был влюблен в нее, но я не знал тогда, что она упорно отказывалась выходить за него замуж.

Француз-Франк налил стакан красного вина из большой бутыли, собираясь запить нашу сделку. Я вспомнил о красном вине итальянского ранчо и незаметно содрогнулся. Виски и пиво были все-таки не так противны. Но королева устричных пиратов смотрела на меня, держа в руке наполовину опорожненный стакан. Я был самолюбив, мне было всего пятнадцать лет, и я не мог показать себя менее мужественным, чем она… Разве я был мальчишкой, у которого молоко не обсохло на губах? Нет, тысячу раз нет, тысячу стаканов – нет! Я мужественно опрокинул вино в горло.

Я наслаждался так, как никто из них не мог наслаждаться. Находясь в этой атмосфере богемы, я не мог не сравнивать настоящую картину с картиной предыдущего дня, когда я в жаре и духоте сидел у своей машины, бесконечно повторяя свою привычную серию механических движений с высшим напряжением скорости. Теперь же я сидел со стаканом в руке в согревающей атмосфере товарищества с устричными пиратами, искателями приключений, отказавшимися от ига пошлой рутины и держащими и жизнь, и свободу в собственных руках. Зеленый Змий был причиной счастливого случая, благодаря которому мне пришлось присоединиться к этой веселой компании свободных душ, самостоятельных и отважных…

VIII

Мы встретились для окончания сделки ранним утром в понедельник в «Последнем Шансе» – питейном доме Джонни Хайнхольда, помещении, где, конечно, производились сделки взрослых мужчин. Я заплатил деньги, получил запродажный лист, а Франк угостил меня вином. Я подумал, что, по-видимому, таков обычай, вполне логичный, требующий, чтобы продавец, получающий деньги, спрыскивал сделку в том учреждении, где она имела место. Но, к удивлению моему, Франк угостил и содержателя бара. Мы с Франком пили, и это казалось справедливым. Но зачем же приглашать Джонни Хайнхольда, владельца бара, прислуживавшего нам за прилавком? Выходило так, что он получал выгоду с вина, которое он сам пил. Ввиду того, что Паук и Виски Боб были товарищами по плаванию Франка, я понимал, что их можно было угостить, но зачем же угощать крючников Билля Келлей и Кеннеди?

Тут был еще Пат, брат королевы, так что всех нас было восемь человек. Было еще совсем рано, но все заказали себе виски. Что мне оставалось делать в компании взрослых людей, пивших виски? «Виски», – заказал я с равнодушным видом человека, уже тысячу раз делавшего подобный заказ. Что это было за виски! Я быстро проглотил его. Брр! Я до сих пор помню его…

Я стремился уходить, попасть на солнце и на воду на моем чудесном шлюпе. Но никто не торопился, даже матрос мой, Паук, задерживался. Как они ни намекали на причину этого промедления, я, по тупости своей в том отношении, ничего не понимал. С тех пор я часто думал, какими глазами смотрели они на меня, новичка, радушно встреченного их компанией, угощавшей меня у прилавка, меня, не сумевшего угостить их ни одного раза!..

IX

Я постепенно привыкал много пить, живя среди устричных пиратов. Однако период настоящего пьянства наступил у меня внезапно, не из-за влечения к алкоголю, но вследствие настоящего убеждения.

Чем больше я узнавал жизнь, тем сильнее увлекался я ею. Никогда не забуду я восторженного трепета, испытанного мною в первую ночь, когда я принимал участие в заранее обдуманном нападении на устричную банку. Мы собрались на «Анни» – все были грубые, большие и бесстрашные люди и хитрые верфяные крысы; некоторые из них были бывшие арестанты; все были врагами законности и заслуживали тюрьмы; на них были морские сапоги и морская одежда; они говорили грубыми низкими голосами; у Большого Джорджа были револьверы за поясом, в доказательство серьезности его предприятия.

Теперь, вспоминая, я понимаю глупость и пошлость всего этого; но тогда я не впоминал, а просто жил, постоянно якшаясь с Зеленым Змием и начиная признавать его власть. Жизнь казалась отважной и необычайной, и я сам переживал те приключения, о. которых так много читал.

Нельсон, «Молодой Царапка», как звали его в отличие от «Старого Царапки», отца его, плыл на шлюпе «Олене» в компании с личностью, известной под прозвищем Улитки. Этот Улитка был сорви-головой, но Нельсон был безрассудным безумцем. Ему было двадцать лет, и сложение его было геркулесовское. Когда его, года два спустя, пристрелили в Бениции, то следователь говорил, что он никогда не присутствовал при вскрытии тела более широкоплечего человека.

Нельсон не умел ни читать, ни писать. Он рос при отце своем в заливе Сан-Франциско; жизнь на лодках была его родной стихией. Сила его была чудовищна, и буйная репутация его, известная всему побережью, была не из лестных. У него бывали приступы ярости, и тогда поступки его были безумные и страшные. Я познакомился с ним во время первого путешествия «Раззль-Даззля» и был свидетелем того, как он драгировал устриц наметкою во время шторма, когда все остальные суда стояли на двух якорях, чтобы не быть выброшенными на берег.

Вот это был мужчина! Я был странно горд, когда он заговорил со мною, идя мимо «Последнего Шанса». Но вы только представьте себе мою гордость, когда он немедленно предложил мне выпить вместе!..

…Я был страшно горд тем, что находился в обществе Нельсона, казавшегося мне самой героической фигурой среди устричных пиратов и искателей приключений всего залива. К несчастью для желудка и слизистых оболочек моих, в природе Нельсона оказалась странная загвоздка, заставившая его находить удовольствие в угощении меня пивом. Я не имел никакого нравственного отвращения к пиву, а невкусность его и тяжесть, которой оно ложилось на мой желудок, не были достаточными причинами, чтобы я лишал себя чести быть в обществе Нельсона…

Когда я выпил полдюжины стаканов, то я вспомнил о своей политике умеренности и решил, что с меня на этот раз довольно. Я сказал, что иду на «Раззль-Даззль», находившийся в то время у городской верфи, в ста ярдах от питейного дома.

Я простился с Нельсоном и пошел на верфь. Но Зеленый Змий, до некоторой степени вызванный шестью стаканами пива, пошел со мною вместе. Мозг у меня горел и был полон оживления. Я ощущал подъем духа от создания того, что был взрослым мужчиной– Я. настоящий устричный пират, шел к себе на собственный шлюп, после дружеской беседы в «Последнем Шансе» с Нельсоном, самым великим устричным пиратом из нас вcex. Я ясно представлял себя стоящим с Нельсоном у прилавка и пьющим пиво. Как курьезны казались мне фантазии, заставляющие людей платить хорошие деньги, угощая человека вроде меня, совсем не любившего пить!

Обдумывая все это, я припомнил, что часто видал мужчин, входивших попарно в «Последний Шанс», а затем по очереди угощавших друг друга. Я вспомнил, как во время кутежа на «Айдлере» Скотти, гарпунщик и я сам искали и рылись по карманам в поисках мелочи, на которую покупали виски. Затем мне припомнился мой собственный мальчишеский кодекс чести: если какой-нибудь мальчик давал другому леденец или кусок ячменного сахару, то обязательно ожидал от него возвращения подобных же лакомств.

Так вот почему Нельсон медлил у прилавка? Заплатив за выпивку, он ждал, когда я заплачу за следующую. Я же позволил ему заплатить шесть раз подряд и ни разу не предложил угостить его! А он был великий Нельсон!..

Ошеломленный стыдом, я многое продумал и сделал переоценку многих ценностей. Я родился и жил в бедности, и мне приходилось иногда голодать.

…Только тот, кто знал голод, способен настоящим образом ценить пищу; одни лишь моряки и жители пустыни понимают настоящее значение воды. И один лишь ребенок, с воображением ребенка, может понять всю прелесть вещей, в которых ему долго было отказано. Я рано понял, что получу только то, что сумею сам себе добыть. В числе первых вещей, добытых мною, были картинки с папиросных ящиков, объявления о папиросах с иллюстрациями, целые альбомы последних. Заработанные мною деньги не выдавались мне на руки, так что я продавал лишнее сверх положенного количество газет для того, чтобы заработать деньги на покупку этих сокровищ. Я обменивал «дубликаты» у других мальчиков, и так как я ходил по всему городу, то я имел прекрасный случай приобретать и обменивать свой товар.

Я вскоре уже обладал полными собраниями всех серий картинок, выпущенных папиросными фабриками, например, изображения «Беговых Лошадей», «Парижских Красавиц», «Женщин Всех Национальностей», «Флагов Всех Наций», «Известных Актеров», «Чемпионов Кулачных Боев», и т. д., и т. д. Я обладал всеми этими сериями в трех различных видах: в упаковке папирос, в объявлениях и в альбомах…

И вот экономный, скупой мальчик, привыкший трудиться у машины за десять центов в час, сидел на верфи и обсуждал вопрос о пиве по пяти центов за стакан, пиве, немедленно исчезавшем и не оставлявшем ничего за собою. Я проводил время с людьми, вызывавшими во мне восхищение, и был горд тем, что жил с ними. Разве все мое скопидомство и скупость дали мне что-нибудь сравнимое с потрясающими ощущениями, знакомыми мне с тех пор, как я жил среди устричных пиратов? Что было дороже: деньги или эти ощущения? Мои новые знакомые не боялись тратить безграничное количество центов, они обращались с деньгами с великолепным презрением, приглашая, как сделал это Француз-Франк, восемь человек пить виски по восьми центов за стакан. Нельсон же сейчас истратил шестьдесят центов на пиво для нас двоих!..

Я пошел назад вдоль верфи к «Последнему Шансу», около которого все еще стоял Нельсон. «Пойдемте, выпьем пива», – пригласил я его. Мы опять стали у прилавка, пили и разговаривали, но на этот раз десять центов уплатил я! Целый час работы у машины за глоток напитка, которого я не хотел пить и который имел вкус плесени! Однако это не было трудно. Я исполнил свое намерение. Деньги уже не имели цены для меня – ценно было одно лишь товарищество. «Выпьем еще?» – сказал я. И мы выпили, и я заплатил…

В этом угощении пивом было нечто более существенное, чем количество выпитых стаканов; я наконец понял, в чем дело! Была известная стадия, когда пиво переставало играть важную роль, а оставалось одно лишь ощущение товарищеской выпивки… «Я ходил на шлюп за деньгами», – заметил я как бы вскользь Нельсону, продолжая пить с ним и надеясь, что он примет мое замечение за объяснение того, что я дал ему заплатить за шесть последовательных угощений.

– Ну что вы! Этого не надо было делать! – ответил он. – Джонни охотно поверит такому молодцу. Не так ли, Джонни?

– Конечно, – согласился, улыбаясь, Джонни.

– Сколько у тебя за мною? – спросил Нельсон. Джонни вынул книгу, лежавшую у него за прилавком, нашел счет Нельсона, проверил его и подсчитал семь долларов. Немедленно же мною овладело желание иметь такой же счет; это казалось мне окончательной печатью возмужалости.

Мы выпили еще раза два, причем платил я, а, затем Нельсон решил уходить. Мы разошлись совсем по-товарищески, и я пошел по верфи на «Раззль-Даззль». Паук был занят разжиганием огня для приготовления ужина.

– Где ты напился? – ухмыльнулся он.

– Да вот мы встретились с Нельсоном, – как бы равнодушно ответил я, стараясь скрыть обуревавшую меня гордость.

Затем меня осенила новая мысль, уже вторая. Так как я осуществил свое намерение, то не лучше ли мне попрактиковаться как следует. «Идем к Джонни, – сказал я, – давай выпьем с тобою».

Мы встретили Улитку, шедшего по верфи навстречу нам. Улитка был компаньоном Нельсона; это был храбрый, красивый, усатый молодец лет тридцати, ровно ничем не оправдывавший своего прозвища. «Пойдемте выпить», – сказал я ему, и он пошел с нами. При входе в «Последний Шанс» нам попался выходивший оттуда Пат, брат королевы.

– Куда торопитесь? – приветствовал я его. – Мы идем выпить. Идемте вместе.

– Я и так уж выпил, – сказал он нерешительно.

– Ну так что же такое? Выпейте еще с нами, – возразил ему я.

Пат согласился, он присоединился к нам, и я добился его расположения ценою пары стаканов пива. Да, многое узнал я в тот день о Зеленом Змие! Он был мудренее, чем могло показаться на первый взгляд, и дело заключалось не в одном его неприятном вкусе. Например, мне удалось ценой каких-нибудь десяти центов сделать себе друга из страшного и сердитого субъекта, грозившего стать врагом моим и сделавшегося хорошим приятелем. Он даже повеселел, выглядел ласково, и голоса наши слились в разговоре о делах побережья и устричных банок.

– Небольшой стакан для меня, Джонни, – сказал я, когда остальные заказали себе большие стаканы пива. Я сказал это тоном привычного пьяницы, равнодушно, как бы высказывая случайно явившуюся мне мысль. Вспоминая все это, я уверен, что Джонни Хайнхольд единственный из всех присутствовавших догадался о том, что я новичок в питье.

– Где он напился? – донесся до меня конфиденциальный вопрос Паука.

– Он тут прокутил полдня с Нельсоном, – последовал ответ Джонни.

Я не подал виду, что слыхал их, но как я был горд! Даже сам владелец бара выдал мне аттестат в том, что я настоящий мужчина! О н тут прокутил полдня с Нельсоном! Магические слова! Это было посвящение в рыцари, данное мне владельцем бара, – стакан пива вместо удара меча…

Вдруг меня осенила мысль, что, пожалуй, я, действуя таким образом, не смогу отдать своего долга мамми Дженни из недельного заработка «Раззль-Даззль». «Ну так что же такое? – подумал я или, вернее, подумал за меня Зеленый Змий. – Ты мужчина и заводишь знакомства с мужчинами. Мамми Дженни не нуждается так скоро в деньгах. Она не голодает. Ты знаешь, что у нее в банке есть еще деньги. Пускай она подождет, и ты будешь постепенно отдавать ей».

Таким образом узнал я еще новую черту Зеленого Змия. Он удаляет всякие нравственные правила. Дурные поступки, кажущиеся нам невозможными, когда мы трезвы, делаются с большою легкостью в нетрезвом виде.

Однако проделки мои на воде только отчасти шли в счет, Важнее всего было то, что я был славным малым на суше и не скупился, молодецки угощая других вином, чем и заслужил прозвание Принца Устричных Банок. Не думал я в то время, когда оклендское побережье конфузило и пугало меня, что наступит час, когда я сам буду конфузить его собственными безобразиями.

Однако всегда и во всем на первом плане была выпивка. Питейные дома служат бедным людям клубами. Мы назначали в них друг другу свидания, праздновали удачные дела и оплакивали свои несчастия. Мы в них и знакомились друг с другом.