Текст книги "Маленькая хозяйка большого дома. Храм гордыни (сборник)"

Менденхолл отправился дальше, а к Форресту тут же подъехал верхом на изящной тонконогой кобылке незнакомый человек, представленный Грэхему как мистер Хеннесси, ветеринар.

– Мне сказали, что миссис Форрест осматривает жеребят, – пояснил он, – и я хотел показать ей Лань. Она, наверно, захочет ездить на ней через несколько дней. А какую лошадь она велела подать сегодня?

– Франта, – ответил Дик, явно предвидя неодобрение, с которым Хеннесси при этом имени покачал головой.

– Никогда я не примирюсь с тем, чтобы женщина ездила на жеребцах, – проворчал ветеринар. – А Франт опасен. Хотя его за рекорд нельзя не уважать, все же, следует признать, он злой, хитрый и подлый. Миссис Форрест следовало бы на нем ездить, не иначе как надев на него намордник. Впрочем, он любит и брыкаться, а к копытам подушек не привяжешь.

– Это так, – согласился Дик, – но вы бы посмотрели, какой у нее мундштук, и она им не шутит.

– Как бы Франт в один прекрасный день не сбросил ее, – проворчал в ответ ветеринар. – Как-никак, я бы вздохнул спокойнее, если бы она привязалась к Лани. Вот это дамская лошадь! Огонь, но коварства ни капли; просто прелесть что за лошадка, и шаловлива, но это не беда, остепенится; хотя, конечно, и с ней всегда надо держать ухо востро – это не манежная кляча.

– Поедем посмотрим, – предложил Дик. – Задаст ей Франт работу, если она надумала посетить жеребят верхом. Это сфера ее деятельности, – обернулся он к Грэхему. – Все выездные лошади и рабочие также ее, она добивается замечательных результатов. Как это у нее выходит, я сам не понимаю. Будто девчонка забрела в экспериментальную лабораторию и стала наудачу смешивать всякие взрывчатые вещества, и у нее получались соединения сильнее всех, добытых седовласыми химиками.

Они свернули с большой дороги и, проехав полмили через овраг, орошаемый ручейком, выехали на широкое, волнистое, роскошное пастбище. Первое, что Грэхему бросилось в глаза на фоне целого стада жеребят-однолеток и двухлеток, была фигура маленькой хозяйки на золотисто-гнедом породистом жеребце Франте, который, поднявшись на дыбы, бил в воздухе передними копытами и пронзительно ржал. Всадники осадили лошадей и смотрели, что будет дальше.

– Он еще сбросит ее, – угрюмо бормотал ветеринар. – Не верю я этому Франту.

Но в эту самую минуту Паола Форрест, еще не заметившая вновь прибывших, испустила резкий повелительный крик и, вонзив шпоры по-кавалерийски в шелковистые бока Франта, мгновенно заставила его опустить передние ноги на землю, как подобает порядочной лошади, и он стал, беспокойно потаптывая на месте и с бешенством кусая удила.

– Все рискуешь? – тихо пожурил Дик, подъезжая к ней с остальными.

– Я с ним справлюсь, – прошептала она и тут же крепко сжала губы. Франт оскалил зубы и укусил бы Грэхема за ногу, если бы она не успела дернуть его в сторону, снова плотно прижав шпоры к его бокам.

Франт вздрогнул, заржал и на минуту успокоился.

– Это все старая история, история белой расы, – засмеялся Дик, – она его не боится, и он это отлично понимает. Он зол, но она злее, вот он и неистовствует, а она ему наглядно показывает, что значит свирепость сознательная и планомерная.

Трижды еще, пока они стояли и смотрели, готовые тотчас бросить на помощь своих коней, как только Франт будет пытаться сорваться, конь действительно пытался взяться за свои проделки, и трижды нежно, но твердо и решительно умело управляя беспощадным мундштуком, Паола наказывала его шпорами, пока он не остановился весь трепещущий, в поту, окончательно побежденный.

– Так всегда делают белые, – задумчиво повторял Дик, а Грэхем чувствовал, что его охватывает почти мучительное чувство восхищения маленькой хозяйкой, укротительницей зверей. – Белый везде оказался более совершенным дикарем, чем все дикари, – продолжал Дик. – Он оказался более выносливым, большим мошенником, более воинственным, более жестоким, более жадным, – да, более жадным. Можно смело держать пари, что белый, доведенный до крайности, съест больше человеческого мяса, чем доведенный до крайности дикарь.

– Здравствуйте! – приветствовала Паола гостя, ветеринара и мужа. – Я думаю, теперь он в моей власти. Давайте посмотрим жеребят. Вы, пожалуйста, не забывайте о его зубах, мистер Грэхем, он ужасный кусака, держитесь от него подальше, ноги еще пригодятся вам на старости лет.

Теперь, когда Франт был укрощен, один из жеребят спугнул всю стаю, и они, резвясь, поскакали врассыпную по зеленому лугу, но вскоре, точно одержимые любопытством, снова вернулись и, сбившись в круг, предводительствуемые одной шаловливой бурой кобылкой, придвинулись ближе и стали полукругом перед всадниками, насторожив уши.

Грэхем сначала и не смотрел на жеребят. Он видел только Паолу. «Неужели нет пределов разнообразию ее талантов? – думал он, глядя на ее великолепную могучую лошадь. – Ведь и Горный Дух очень крупный, а казался просто ручной, домашней лошадкой в сравнении с этим коварным, горячим, породистым жеребцом».

– Вы посмотрите на нее, – шепнула ему Паола потихоньку, боясь спугнуть бурую кобылицу. – Разве она не великолепна! Вот чего я хотела добиться, – обратилась она к Ивэну. – Всегда у них есть какой-нибудь изъян, чего-нибудь не хватает, в лучшем случае – они только близки к совершенству, а эта достигла совершенства! Вы посмотрите на нее. Лучше ее я едва ли добьюсь. Ее отцом был Вождь, ведь вы, верно, уже смотрели на родословную наших беговых лошадей. Мы его продали за шестьдесят тысяч, когда он в сущности уже был калекой, а потом брали его на время, когда он нам был нужен; в этом сезоне она от него была единственная. Но посмотрите на нее! У нее – его грудная клетка и его легкие! Мне был предоставлен широкий выбор – среди всех маток, считавшихся породистыми. А ее матка в число привилегированных не входила, но я остановилась на ней. Упрямая старая дева, но Вождю она-то и была нужна. Это ее первый жеребенок, ей было уже шестнадцать лет, когда она ее родила. Но я знала, что из этого выйдет. Я, как посмотрела на Вождя и на нее, сразу поверила в успех, я так и знала!

– Матка была всего только полукровка, – пояснил Дик.

– Но в ней было много моргановской крови, – тотчас прибавила Паола, – а вдоль спины у нее шла полоса настоящего мустанга. Эту мы назовем Нимфой; пусть она и не значится в родословной породистых, но это моя первая, вполне безупречная верховая лошадь. Это именно то, что мне нравится. Сон наяву.

– У каждой лошади по четыре ноги, по одной в каждом углу, – провозгласил мистер Хеннесси.

– И от пяти до семи аллюров, – тем же тоном подхватил Грэхем.

– И все же я ненавижу этих кентуккийских лошадей с их разнообразными аллюрами, – быстро добавила Паола. – Разве только, чтобы по паркам кататься. Но в Калифорнии, с нашими трудными дорогами и горными тропами, вы мне дайте быстрый ход, мелкую рысь, длинный шаг, годный и для больших расстояний, и не слишком крупный галоп. Конечно, хороши и частые прыжки, но это я не могу назвать определенным ходом. Это тот же длинный прыжок, но приспособленный к ветреной погоде и к дурным дорогам.

– Она, действительно, красавица, – залюбовался Дик, и его глаза загорелись, созерцая шаловливую бурую кобылку, бесстрашно подошедшую к Франту, чтобы обнюхать морду покоренного жеребца.

– Я предпочитаю, чтобы мои лошади только близко подходили к породистым, они мне больше нравятся, чем чистокровные, – заявила Паола. – Конечно, такой лошади место на бегах, но для обихода таланты ее слишком ограничены.

– В ней в самом деле сочетаются хорошие качества, – сказал мистер Хеннесси, указывая на Нимфу. – Она достаточно коротка, чтобы хорошо бежать, и достаточно длинна для рыси. Сознаюсь, что в это скрещение я не верил, но вы, действительно, получили прекрасную лошадь.

– Когда я была девушкой, у меня не было лошадей, – сказала Паола Грэхему, – и мне часто и теперь еще не верится, что они у меня не только есть, но что я могу даже разводить их и создавать новые породы по своему желанию. Иногда мне это кажется сном, и меня тянет сюда, чтобы убедиться.

Она обернулась к мужу и взглянула на него полными благодарности глазами. Грэхем видел, как их глаза с добрую полминуту остановились друг на друге. Он ясно почувствовал, сколько наслаждения доставляет Дику и любовь жены к делу, и ее молодой энтузиазм, и жизнерадостность. «Счастливец он», – подумал Грэхем, – не потому, что Дик был владельцем обширного имения и удачных предприятий, а потому, что обладал этой чудесной женщиной, так открыто и благодарно смотревшей ему в глаза.

Грэхем скептически вспомнил слова Эрнестины о том, что Паоле Форрест тридцать восемь лет. Он видел, как она обернулась к жеребятам и указала хлыстом на гнедого однолетка, покусывающего весеннюю травку.

– Посмотри на этот гладкий круп, Дик, – сказала она, – на эти гибкие ноги и бабки, – и тут же прибавила, обращаясь к Грэхему: – Ведь, правда, она не похожа на Нимфу с ее длинными ступнями, но такие именно я и хотела получить. – Она усмехнулась, но слегка досадуя. – Матка у нее была светло-гнедая, очень яркая, точно новенькая двадцатидолларовая монета, и мне очень хотелось получить от нее пару такой же масти для моего выезда. Я не скажу, что добилась точно того, чего хотела, но все же получила чудесную светло-гнедую лошадь, это мне награда! Эта гнедая – и подождите! – вот мы доедем до породистых кобылок, и вы увидите другую, тех же кровей и темно-гнедую! Для меня это большое разочарование.

Она указала на двух темно-гнедых, которые паслись бок о бок.

– А вот эти обе от Гью-Диллона, вы знаете брата Лоу-Диллона? У них матки разные и не совсем одинаковой масти, но они замечательно друг другу подходят. И у них обеих шерсть точно такая, как у Гью-Диллона. – Она тронула своего смирившегося коня, тщательно обходя стадо, чтобы не встревожить его; несколько жеребят все-таки бросились врассыпную.

– Вы посмотрите на них, – воскликнула она, – вот эти пять там, упряжные. Вы посмотрите, как они подымают передние ноги, когда бегут.

– Мне будет обидно, если ты из них не получишь призовую четверку, – похвалил Дик, и снова вспыхнули благодарностью ее глаза, и снова Грэхему сделалось больно.

– Из них две от более крупных маток. Вот посмотрите на того в середине и на того крайнего слева, а из остальных трех можно выбрать коренника. От одного отца, пять разных маток, и целых четверо вполне подходят друг другу, и все в один год, ведь это счастье, правда?

Она быстро обернулась к Хеннесси.

– Я теперь вижу, каких из них придется продать как пони для игры в поло; я их выберу из двухлеток. Хотите, отберите их.

– Если мистер Менденхолл не продаст вон того чалого за полторы тысячи, то только потому, что игра в поло вышла из моды, – ответил ветеринар с восторгом. – Уж я на них смотрел, вон, например, на этого светло-гнедого. Вы дайте ему лишний годик и посмотрите, каков он будет в случке, а еще через год пойдет на международную выставку. Вы меня послушайте, я в него верил с самого начала. Он всех этих берлингемцев побьет. Как подрастет – пошлите его на Восток.

Паола кивала головой, с интересом вслушиваясь в слова мистера Хеннесси и заражаясь его энтузиазмом при виде пышущего жизнью коня, созданного ею.

– Хотя, – созналась она, – всегда тяжело продавать таких красавцев.

В эту минуту она была так поглощена лошадьми, что в словах ее не было ни малейшего намека на аффектацию. Они прозвучали просто, и Дик невольно стал расхваливать ее Ивэну.

– Конечно, я могу пересмотреть ворох книг о коневодстве и мудрить над законами Менделя до головокружения, но она настоящий гений. Ей никаких законов изучать не нужно. Она просто это все знает, точно колдунья, каким-то интуитивным путем. Она взглянет на кучку кобылок, смерит их глазами, пощупает их немножко руками, а затем не успокаивается, пока не найдет им пары. И чаще всего добивается желанных результатов. Разве только не масти, – поддразнил он ее.

Она весело рассмеялась. Засмеялся и мистер Хеннесси, а Дик продолжал:

– Вы посмотрите на эту кобылу. Мы были убеждены, что Паола не права. А вы теперь посмотрите на нее! Она случила старую породистую кобылу, которую мы хотели выставить за негодностью, с великолепным жеребцом – получилась кобылка; опять спарила ее с чистокровным, а их жеребца опять с той же. И все наши предсказания полетели прахом. И посмотрите на него: ведь он побьет мировой рекорд как пони для игры в поло. В одном только мы перед ней не преклоняемся: она не допускает никакой женской сентиментальности при своем подборе. Очень уж она хладнокровна, никакого раскаяния не чувствует, когда приходится выбрасывать нежелательных и выбирать то, что ей нужно. Но мастью она еще не овладела. Вот тут-то гениальности и не хватает! Ну, Паола, тебе придется еще пока обходиться с Дадди и Фадди для твоего выезда. Кстати, как поживает Дадди?

– Он поправился, – ответила она. – Спасибо мистеру Хеннесси.

– Серьезного ничего, – добавил ветеринар, – у него было просто что-то с желудком, а конюх перетрусил.

Глава XIII

По дороге к бассейну Грэхем разговаривал с маленькой хозяйкой, держась от нее настолько близко, насколько позволяли ему козни Франта. А Дик с Хеннесси опередили их, углубившись в деловой разговор.

– Меня всю жизнь преследует бессонница, – говорила она ему, щекоча Франта шпорой, чтобы укротить новое поползновение к сопротивлению. – Но я рано научилась не распускать нервов и не поддаваться унынию. В сущности, я уже с детства извлекла себе из такого состояния пользу и даже удовольствие. Так только и можно было преодолеть врага, от которого, я знаю, мне не избавиться. Ведь вы, наверное, умеете побеждать подводное течение?

– Да, потому что раз навсегда решил, что с ним бороться нельзя, – ответил Грэхем, глядя на ее порозовевшее лицо, на котором от постоянной борьбы с неугомонным конем бисером проступили крошечные капельки пота. «Тридцать восемь лет! Не преувеличила ли, не соврала ли Эрнестина в самом деле! Паоле Форрест и двадцати восьми не дать. Кожа у нее совсем нежная, прозрачная, как у очень молоденькой девушки».

– Вот именно, – продолжала она, – бороться с подводным течением нельзя. Надо просто поддаться ему, не перечить ему и пытаться выйти на воздух вместе с ним. Этому фокусу меня научил Дик. То же и с бессонницей. Раз царство сна для меня заперто, раз я взволнована, возбуждена сильными впечатлениями, то я вполне сознательно отдаюсь бессоннице и тогда быстрее впадаю в бессознательное состояние. Я заново переживаю все пережитое за день, только подхожу к событиям с новых, самых разных сторон.

Вот возьмите, например, вчерашнее плавание на Горном Духе. Прошлой ночью я будто снова пережила все это. А затем я пережила то же в качестве зрителя, как бы глядя на все глазами моих сестер, вашими, глазами ковбоя, а главное – Дика. А затем я стала рисовать себе разные картины на ту же тему со всех точек зрения и раскрашивала их, выбирала им рамы и развешивала, а затем рассматривала их, как случайный посетитель, которому они бы подвернулись впервые. И я нашла себе множество зрителей, начиная с кислых старых дев и юных школьниц вплоть до юношей-греков, живших тысячи лет назад.

Потом я все это переложила на музыку. Разыграла ее мысленно на рояле и угадывала звуки ее в симфоническом и духовом оркестре. И сама пела, и слова песни придумала, эпические, лирические и комические и в конце концов уснула, даже не заметив, как уснула, а проснулась уже около полудня. Последний раз я слышала, как часы бьют шесть. А в лотерее сна я выигрываю так редко, что шесть часов непробудного сна для меня очень много.

Пока она рассказывала, Хеннесси уже успел обо всем переговорить и съехал на боковую дорожку. Дик Форрест остановил лошадь и поджидал жену.

– Хотите пари, Ивэн? – спросил он.

– Вы мне раньше скажите условия, – сказал Грэхем.

– На сигары – пари на то, что вам не догнать Паолу под водой в течение десяти минут, – ну, нет, пяти, потому что, я помню, вы пловец неплохой.

– Дай ему побольше шансов, Дик, – воскликнула Паола великодушно. – Десять минут – для него утомительно.

– Ты его не знаешь, – отшутился Дик. – И не ценишь моих сигар. Он пловец настоящий.

– Пожалуй, и мне придется призадуматься. А вдруг он нанесет мне смертельный удар, прежде чем я успею тронуться в путь. Расскажи-ка про его подвиги и победы.

– Вот тебе один эпизод, о котором на Маркизских островах говорят и сейчас. Это было во время страшного урагана 1892 года. Он проплыл сорок миль, плыл непрерывно сорок пять часов; только он да еще один туземец добрались до земли; а были все туземцы, канаки, белый он один и перещеголял всех: утонули все до последнего.

– Но ты сейчас только сказал, что с ним еще кто-то был, – перебила Паола.

– Женщина, – ответил Дик. – Канаки все утонули.

– А женщина белая? – допрашивала Паола.

Грэхем быстро взглянул на нее и, хотя она и обратилась к мужу, обернулась к нему, ее вопрошающие глаза прямо и открыто встретились с его глазами.

Он выдержал ее взгляд так же прямо и ответил:

– Она была канака.

– Но не простая канака, а королева, – добавил Дик. – Настоящая, из древнего рода туземных королей. Королева острова Хуахоа.

– Вероятно, древняя королевская кровь придала ей силы? – спросила Паола. – Или вы ей помогали?

– Я думаю, что мы оба помогали друг другу, – ответил Грэхем. – Иногда мы оба теряли сознание на более или менее продолжительное время. То я, то она. До суши мы добрались к закату. Это оказалась просто отвесная стена, о которую высоко разбивался прибой, пригоняемый юго-восточным пассатом. Она меня схватила, вцепилась в меня, растолкала и привела в чувство. А я-то хотел на эту стену лезть – это было бы для нас гибелью. Кое-как ей удалось внушить мне, что она знает, где мы находимся, что течение теперь пойдет вдоль берега на запад и что через каких-нибудь два часа оно вынесет нас к такому месту, где можно будет выбраться на сушу. Клянусь, что эти два часа или я проспал, или был без сознания, но также твердо помню, что в таком же состоянии была и она. Когда я очнулся, то заметил, что прибоя уже не слышно. Тогда я стал ее трясти и приводить в сознание. Мы шли по пескам еще три часа, а окончательно выбравшись из воды, тут же заснули. Проснувшись от припекавшего солнца, мы побрели под тень диких бананов, нашли пресную воду и снова заснули. А когда я опять проснулся, была ночь. Я еще раз напился и заснул до утра. Она еще спала, когда нас нашли туземцы – охотники за дикими козами.

– Пари держу, что если вы оказались сильнее целой кучи канаков, то помогали больше вы, – заметил Дик.

– Как она должна быть вам благодарна, – решила Паола. – Вы меня не уверите, что она не была молода и прекрасна. Конечно, это была красавица, золотисто-смуглая юная богиня.

– Мать ее была королевой острова Хуахоа, – ответил Грэхем. – Отец – англичанин, из хорошей семьи, ученый-эллинист. Их тогда уже не было в живых, и Номаре сама была королевой. Да, она была молода; прекраснее ее, пожалуй, правда, не найти на свете. Она унаследовала цвет кожи отца: она у нее была не золотисто-коричневая, как у остальных туземцев, а смугло-золотистая. Но вы, наверное, знаете всю эту историю. – Он замолчал и вопросительно взглянул на Дика, но тот отрицательно покачал головой. За деревьями послышались крики, всплеск воды – они подъезжали к бассейну.

– Вы мне должны когда-нибудь досказать эту историю, – сказала Паола.

– Дик все это знает, не понимаю, почему он вам не говорил об этом.

Она пожала плечами.

– Верно, некогда было или случая не представилось.

– Эта история в свое время имела широкую огласку, – засмеялся Грэхем. – Да будет вам ведомо, что я когда-то был морганатическим, ведь так это называется, королем каннибальских островов, настоящего земного рая в Полинезии.

И, напевая песню о жемчужных волнах и опаловой дали, он соскочил с лошади. Паола подхватила песню, не переставая зорко следить за Франтом, чуть не схватившим ее за ногу зубами; она успела вовремя пустить в ход шпору, а тут же подоспевший Дик снял ее, а коня привязал.

– Сигары? И я в компанию! Вам ее не поймать! – кричал Берт Уэйнрайт с высоты верхней площадки для ныряния, расположенной в сорока футах над водой. – Подождите меня, вот и я. – И он спрыгнул и нырнул с ловкостью профессионала, вызвав восторженные аплодисменты барышень.

– Великолепно, – встретил его Грэхем, как только он показался на поверхности воды.

Тщетно Берт напускал на себя полное равнодушие: ничего не получилось; чтобы выйти из положения, он стал выяснять подробности пари, предложенного Диком.

– Не знаю, как вы плаваете, Грэхем, – сказал он, – но я вместе с Диком и согласен на сигары.

– И я, и я, – хором возгласили Эрнестина, Льют и Рита.

– Конфеты, перчатки и все, чем вы пожелаете рискнуть, – прибавила Эрнестина.

– Но я не знаю рекордов миссис Форрест, – протестовал Грэхем, перечисляя вслух для памяти все свои обязательства. – Тем не менее если по истечении пяти минут…

– Десяти, – перебила Паола, – мы станем у противоположных концов бассейна, кажется, условия справедливые. Как только вы меня коснетесь, я поймана.

Грэхем с тайным восхищением смотрел на маленькую хозяйку. Она была не в белом шелковом трико, очевидно, предназначенном для купания исключительно в женском обществе, а в кокетливом костюме из легкого шелка синего цвета с зеленым отливом, в тон воде бассейна. Коротенькая юбочка чуть выше колен, длинные шелковые чулки того же цвета и крошечные купальные туфли, завязанные крест-накрест узенькими ленточками, а на голове шапочка, заломленная так же задорно, как задорна была Паола, когда она предлагала продлить гонку до десяти минут вместо пяти.

Рита Уэйнрайт взяла часы, Грэхем же стал у противоположного конца полуторастафутового бассейна.

– Смотри, Паола, – пригрозил Дик, – если ты позволишь себе хоть малейший риск, он тебя поймает. Ведь это – человек-рыба.

– Я думаю, что и Паола кое-что ему покажет, – защитил ее Берт. – Он проиграет – держу пари, что она ныряет лучше его.

– Проиграете вы, – отозвался Дик. – Я видел скалу, с которой он нырял в Хуахоа. Он там тогда уже не жил, королева Номаре умерла. Не будь он так молод – двадцать два года, – он бы не прыгнул. Это была скала Пау-Ви, в сто двадцать футов, и он не мог оттуда прыгать, ныряя по-лебединому, как это полагается, потому что приходилось думать еще и о том, чтобы не задеть двух нижних выступов. По традициям канаков, считалось, что с большей высоты, чем с верхнего уступа, нельзя нырять. А он дерзнул. И обновил традиции. Пока живы канаки Хуахоа, он будет жить в их памяти… Ну, готовься, Рита, пустите их минута в минуту.

– Как-то совестно шутить с таким пловцом, – вполголоса обратилась к своим Паола, стоя на своем конце бассейна в ожидании сигнала.

– Вполне возможно, что он тебя поймает прежде, чем ты сыграешь свою шутку, – снова предостерегал ее Дик и вдруг обернулся к Берту, точно обеспокоился: – А там все исправно? Если нет, Паолу ожидают нелегкие пять секунд.

– Все в порядке, – заверил Берт. – Я там сам был. Труба действует. Воздуха сколько угодно.

– Готовы! – крикнула Рита. – Пошли!

Оба побежали: Грэхем – к зрителям, быстро, как на бегах, а Паола – к верхней площадке. Она уже стояла на ней, когда он уцепился за нижнюю ступеньку руками и ногами. Он бросился за ней, она склонилась над водой, точно готовясь нырнуть; он остановился, решив выждать на средней платформе в двадцати футах над водой, готовый нырнуть за ней. Тогда она засмеялась и не нырнула.

– Время идет, дорогие секунды пропадают, – запела Эрнестина.

Грэхем начал подниматься выше. Паола снова согнала его на прежнее место, угрожая нырнуть. Но больше секунд Грэхем зря не тратил. Он решил подняться будь что будет, и угрозы Паолы больше не смущали его. Хотя он и взбежал на тридцатифутовую платформу, надеясь успеть схватить ее, прежде чем она нырнет, она не колебалась ни секунды. Она бросилась вниз, закинув голову назад, согнув руки, выпрямив ноги и тесно прижав их друг к другу, и все же балансируя своим падающим телом. Раздались крики восхищения. Грэхем остановился и увидел, как она закончила прыжок. Он видел, как, долетев до нескольких футов над водою, она наклонила голову вперед, протянула руки и замкнула их над головой, как бы сводом, а горизонтальное положение тела изменила так, чтобы удариться о воду под надлежащим углом. Но в момент, когда она уже была в воде, он уже стоял на тридцатифутовой платформе, выжидая. С этой высоты он различал под водой ее тело, плывущее полным ходом к дальнему концу бассейна; тогда только нырнул и он. Он был уверен, что нагонит ее. Он нырнул дальше от берега, чем она, и сразу опередил ее на двадцать футов.

В это самое мгновение Дик окунул в воду два плоских камня и стукнул их один о другой. Это должно было служить для Паолы сигналом. Она изменила курс. Грэхем слышал стук камней, но не мог понять, что это значит. Он необыкновенно быстро вынырнул у противоположного конца бассейна и оглядел поверхность воды. Раздался взрыв аплодисментов – он повернул глаза к дальнему концу, с которого он прыгнул: маленькая хозяйка уже выходила там из воды.

Снова он сбежал по скату бассейна, и снова она взобралась на платформу. Но на этот раз его быстрота и выносливость заставили ее сократить дорогу, и она удовольствовалась двадцатифутовой платформой. Она не остановилась, чтобы стать в надлежащую позицию, а сразу же бросилась к западному концу бассейна. Они очутились в воздухе почти одновременно. В воде и под водой он лицом и руками ощущал колебание воды, всколыхнувшейся над ней; она свернула в глубокую тень, брошенную стоящим уже очень низко солнцем, вода там была так темна, что ничего в ней нельзя было различить.

Коснувшись края бассейна, он вынырнул, но ее не было. Он выпрямился, тяжело дыша, готовый нырнуть, как только ее увидит. Но ее и следа не было.

– Семь минут, – возвестила Рита, – семь минут с половиной! – восемь… восемь с половиной!

Но Паола Форрест на поверхности не показывалась. На лицах зрителей испуга не было, и Грэхем решил, что пугаться рано.

– Видно, я побежден, – крикнул он Рите, когда она возвестила, что прошло десять минут. – Она под водою уже больше двух минут, но вы все что-то чересчур спокойны, чтобы мне волноваться. У меня еще остается минута. Может быть, я и не проиграю, – и он снова сошел в бассейн.

Спустившись, он обернулся – осмотрел и ощупал руками цементированную стену бассейна. На половине глубины, футах в десяти под водою, он натолкнулся на отверстие в стене и, убедившись, что оно ничем не загорожено, смело вошел и тотчас же почувствовал, что его поднимает, но поднимался он медленно в непроходимом мраке, стараясь не плескать и не нашуметь.

Вдруг пальцы его коснулись свежей, гладкой руки, судорожно отпрянувшей при неожиданном прикосновении; раздался громкий испуганный крик. Он сжал ее руку и рассмеялся. Тут засмеялась и Паола, и он вдруг вспомнил строчку стиха: «Услышав ее смех во тьме, я полюбил ее».

– Испугали же вы меня, – сказала она. – Вы подкрались беззвучно, а я была за тысячу миль отсюда, замечталась.

– О чем? – спросил Грэхем.

– По правде сказать, мне пришел в голову фасон платья – цвета синего винограда с тяжелой золотой каймой и пряжками. И только одно к нему украшение на руках – кольцо с громадным красным рубином, его мне Дик подарил в первые годы замужества.

– Есть на свете что-нибудь, о чем вы не мечтаете? – спросил он со смехом.

Она тоже смеялась; голоса их гулко раздавались в темноте.

– Кто вам сказал про трубу? – спросила она погодя.

– Никто. Когда прошли две минуты, а вы не показываетесь над водой, я решил, что тут фокус, и стал искать.

– Это Дик придумал, когда бассейн уже был готов. У него масса всяких затей. Он страшно любил доводить старых дам до истерики: зазовет их сыновей и внуков с собою купаться и спрячется тут с ними, но однажды две из них чуть не умерли со страху. Он тогда перестал дурачиться и стал набирать жертв посолиднее, вроде вас. Была у нас и другая история: у нас гостила некая мисс Коглан, подруга Эрнестины, молоденькая, еще школьница. Он ухитрился поставить ее у самой трубы, а сам поднялся на высокую платформу и нырнул сюда к нижнему концу трубы. Через несколько минут, когда она уже была почти в обмороке, думая, что он утонул, он вдруг заговорил в трубу ужасным замогильным голосом, и мисс Коглан тут же потеряла сознание.

– Она, верно, была не из сильных, – заметил Грэхем, и у него вспыхнуло смешное желание – иметь в руках спичку, зажечь ее и посмотреть на Паолу Форрест, державшуюся рядом с ним над водою.

– Особенно винить ее нельзя, – ответила Паола, – во-первых, она была очень молода, лет восемнадцати, не больше, а обожала Дика, как это водится у школьниц. Все они так: Дик как разыграется с ними, так сам делается мальчишкой, и они никак понять не могут, что он солидный, опытный, глубокомыслящий, работящий пожилой человек. Тут неловко вышло только одно, когда бедная девочка очнулась, она не успела сразу собраться с мыслями и взять себя в руки и выдала свою сердечную тайну. Вы бы посмотрели, какое убитое лицо у Дика сделалось, когда она выболтала.

– Что вы, ночевать там собираетесь? – раздался в трубе голос Берта Уэйнрайта, точно у самого уха.

Грэхем вздрогнул и тут же вздохнул облегченно.

– Господи! Как он меня напугал. Ваша молоденькая барышня отомщена. Меня теперь не проведешь, я знаю резонанс вашей трубы.

– Пора возвращаться на свет божий, – сказала она. – Правда, здесь чудесно разговаривать. Идти мне первой?

– Разумеется, я за вами; как жаль, что вода не светится! А то я бы плыл за вашими светящимися пятками… Помните у Байрона? И направления искать не пришлось бы.

Он слышал, как она засмеялась, уже удаляясь, и окликнула:

– Я уже!

Было темно, но по раздавшимся слабым звукам он догадался, что Паола бросилась головою вниз, и сразу представил, как это красиво у нее вышло, хотя большинству женщин этот маневр очень не идет.

– Вам кто-нибудь сказал? – напал на Грэхема Берт, как только тот показался на поверхности и стал выплывать из бассейна.

– Это вы, разбойник, стучали камнями под водой? – в свою очередь напал на него Грэхем. – Если бы я проиграл, я бы пари опротестовал. Это было шулерство, заговор, и я уверен, что опытный адвокат определил бы всю махинацию как преступление. Такой казус, в сущности, подлежит решению верховного суда.

– Но ведь вы выиграли, – воскликнула Эрнестина.

– Конечно, выиграл и потому не подаю иска против вас и всей вашей мошеннической компании, но только если вы немедленно расплатитесь. Дайте вспомнить – вы мне должны коробку сигар!