Текст книги "Евреи-партизаны СССР во время Второй мировой войны"

Не оборвалась связь отряда и с Минским гетто. То и дело смельчаки совершали побеги оттуда, чтобы присоединиться к отряду. Так, однажды в отряд пришли трое братьев Голуб, самостоятельно бежавших из гетто. И в первых же боях они показали себя отважными воинами. Один из них вскоре погиб, двое других продолжали драться вплоть до дня полной победы над фашистской Германией.

Сила надежды, шедшая из леса под Руденском, была так притягательна, что даже дети совершили побег из гетто и пустились разыскивать партизанский отряд. Они все пережили погром, их родителей немцы уничтожили у них на глазах. Отчаяние сделало их бесстрашными, и 16 ребят от 7 до 14 лет сумели уйти из гетто. Раздетые и голодные, они долго скитались в лесах. Крестьяне подобрали их, накормили и довели до лагеря партизан.

Так, спасая от гибели всех, кого можно было спасти, вооружая способных сражаться, отряд имени Кутузова все рос и расширялся.

Отряд потерял в боях многих. Но и многим партизанам, выходцам из Минского гетто, довелось снова увидеть родной свой город. Минск лежал перед ними сожженный, истерзанный, весь в развалинах. Нужно было всё начинать снова. Бывшие партизаны вернулись к своей работе на фабрики, заводы, в артели, на учебу. Засучив рукава, они принялись восстанавливать быт, хозяйство и культуру своей столицы. В сегодняшнем Минске вы встретите и старика Лейбу Стругача, и инвалида-сапожника Шепселя Воробейчика, и Лосиковых, отца и сына, и самого Израиля Лапидуса, вернувшегося к партийной работе. Бывшие партизаны часто вспоминают и вьюжные ночи, и долгие переходы, и бои, и разведку. И, наверно, Мише Лапидусу, ставшему актером белорусского театра, воспоминания помогают воссоздавать на сцене правдивые образы героев Великой Отечественной войны.

Часть третья
Партизанское общество

Секретарь райкома

Партизанский отряд имени Щорса, начальником штаба которого я был, организовался из партийных и советских работников Выгонического района Брянской области, бойцов Красной армии, попавших в окружение, людей, бежа вших из гетто. Отряд наш составился из двух групп: подпольной группы, находившейся в районе села Колодное, которую возглавлял секретарь райкома партии Фильковский, и группы под командованием Василия Рысакова, начавшей свою деятельность в районе села Уручье.

Долгое время я знал Фильковского только понаслышке. Встретиться с ним и другими подпольщиками не позволяли расстояние и условия конспирации. Такое положение продолжалось бы долго, но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.

…Немцы направили против партизан крупную карательную экспедицию. Этой экспедиции удалось нащупать следы райкома партии. Группа под командованием Фильковского приняла бой. Двадцать пять человек оборонялись против батальона немцев. Оборона была организована в лесу, и это помогло подпольщикам: продержавшись до наступления темноты, они оторвались от врага и пробились к нам в лагерь.

Это была первая боевая операция группы Фильковского. Уже в ней Фильковский, человек не военный, проявил себя не только смелым, но и очень находчивым командиром. Он правильно использовал то оружие, которым располагал, – два пулемета, два автомата, несколько винтовок и миномет, – создав впечатление, будто немцам сопротивляется большой отряд.

В своей первой встрече с врагом группа Фильковского лишилась одного из лучших коммунистов и боевых товарищей – уполномоченного районного отдела НКВД Емельянова. Но зато и немцам экспедиция обошлась дорого. Они потеряли до 40 убитых и много раненых. Убит был и командир их батальона.

Впервые я увидел Фильковского в нашей тесной землянке, рассчитанной на 30 человек, а вмещавшей уже больше ста. Это был человек лет тридцати пяти, выше среднего роста и плотного телосложения, с правильными чертами умного лица, с зачесанными назад густыми каштановыми волосами. Глаза у него были карие, ясные, с мужественным и настойчивым взглядом.

Одет Фильковский был в суконную черную гимнастерку, затянутую военным ремнем, на котором держался пистолет «ТТ». Его черные, тоже суконные шаровары были заправлены в добротные крестьянские валенки.

Впоследствии я узнал, что за короткий промежуток времени пребывания в тылу врага выгоническая партийная организация под руководством Фильковского выдержала ряд труднейших испытаний. Еще в октябре немцы разгромили базу подпольщиков и распространили слух, что Фильковский и все районные партийные и советские руководители пойманы и казнены. Этим немцы хотели деморализовать народ. Райком партии обратился к населению района с воззванием, в котором говорилось, что советские руководители и партийная организация находятся здесь, на оккупированной территории, в своем районе, и продолжают вести борьбу с гитлеровцами и их пособниками. Райком призывал население района присоединиться к этой борьбе. Листовку подписал Фильковский.

В нашем отряде к Фильковскому, который стал его комиссаром, относились с большим уважением. По возрасту он был одних лет со мной. В прошлом рабочий пошивочной фабрики в Брянске, он провел на партийной работе в общей сложности около десяти лет. По словам товарищей, в мирной обстановке он работал превосходно. Горячо он брался за работу и в тылу врага. Иногда, однако, он казался мне очень замкнутым, а порой раздражительным и вспыльчивым. И этих странностей его характера я первое время не мог понять.

– Что с ним? – спросил я однажды председателя райисполкома Мажукина.

Мажукин рассказал мне о трагедии Фильковского.

Еще в начале войны Фильковский эвакуировал свою семью: жену, троих детей и родственницу. Они отъехали на восток всего на 200 километров. Жить в чужом месте было нелегко: не было квартиры, стали болеть дети. В это время Красная армия задержала продвижение немцев на реке Судости. В Выгоничах решили, что немцы дальше не пройдут, и многие стали возвращать свои семьи. Вернулась и семья Фильковского. Пятого октября приехала его жена, дети и родственница, а шестого район был оккупирован гитлеровцами. За Фильковским и его семьей стали охотиться немцы. Фильковский был занят организацией подполья, и его семью прятали товарищи в деревнях, – то в одной, то в другой. Начались холода. Семья Фильковского временно остановилась в деревушке Павловка. Там немцы и настигли его родных и зверски их убили…

Фильковский считал себя виновным в гибели семьи и не находил себе места. Я делал все, чтобы помочь ему преодолеть это горе, с помощью товарищей отвлечь его от личного несчастья.

Как начальник штаба отряда, я постоянно вовлекал Фильковского в разработку всех боевых операций отряда. Он с увлечением принимался за дело, тщательно готовил бойцов, инструктировал пропагандистов и агитаторов, писал листовки. В такие дни он забывал о личном своем горе, преображался до неузнаваемости.

Наряду с боевыми налетами на вражеские гарнизоны мы занимались и диверсиями на железной дороге. В начале января 1942 года Фильковский дал задание двум партизанам – Тишину и Глебкину – совершить на железной дороге диверсию. Взрыв был подготовлен самым примитивным способом. Из досок сбили ящик, начинили его минами и поставили на рельсы. Крушение удалось на славу. Немецкий поезд – эшелон с солдатами, спешивший на фронт, – шел с большой скоростью. Вагонов десять было совершенно уничтожено взрывом.

Эта операция окрылила отряд. Фильковский предложил организовать курсы для обучения диверсантов-подрывников. В это время к нам примкнул выходивший из окружения сапер Воробьев. Он и приступил к обучению партизан подрывному делу. Товарищи ликовали по этому случаю, но Фальковский сдерживал их радость.

– Пока что вы только грамоту приобрели. Вот толу у нас нет. Чем рвать будете?

Действительно, отсутствие взрывчатки ставило нас в затруднительное положение. Но Воробьев предложил попробовать разбирать рельсы. На операцию вышла значительная часть отряда во главе с командиром и комиссаром, и диверсия, без наличия взрывчатки, была совершена.

– Теперь нам есть о чем сообщить на «Большую землю», – говорил торжествующий Фильковский.

В ту же ночь он составил радиограмму и передал ее через нашу рацию штабу фронта. А через два дня мы слушали сводку Советского Информбюро, в которой сообщалось, что «партизанский отряд под командованием товарища Р. и секретаря райкома партии товарища Ф., действующий в брянских лесах, пустил под откос эшелон противника, следовавший на фронт с живой силой и техникой…»

Больше всего Фильковский заботился о населении, стонущем под тяжелым гнетом захватчиков. Он постоянно обращался к народу с теплыми ободряющими листовками. Эти листовки он писал вместе со своими пропагандистами. А когда мы освобождали от немцев то или иное село, Фильковский непременно проводил там собрание граждан. После докладов и бесед эти собрания часто заканчивались вечеринками.

– Нам ли вешать головы, товарищи! Споем? – обращался Фильковский к собравшимся. – Заводи гармошку, – говорил он автоматчику нашего отряда, пропагандисту и гармонисту Гуторову.

И Гуторов «заводил». Начинал он с «Касьяна», потом играл «Ермака». Фильковский запевал. Разноголосый хор подхватывал песню. Под конец Гуторов играл «Страданье».

– А ну-ка тряхнем стариной, – снимая полушубок, говорил Фильковский и пускался в пляс.

Плясуном, видать, он был когда-то первоклассным. Лихо отбивая чечётку, Фильковский вызывал на круг одного парня за другим, а потом уступал место девушкам-певуньям. Под аккомпанемент гармоники одна из них начинала:

 
Немцы к нам в село пришли,
И заглохли песенки.
Батьку взяли, дом сожгли
Милого повесили…
 

Другая подхватывала и, видно, сочиняя частушку на ходу, продолжала:

 
Эти дни у немца в лапах
Как в тюрьме мы прожили.
Партизаны к нам пришли,
Наши души ожили…
 

После таких вечеринок исстрадавшиеся люди испытывали необычайный душевный подъем…

С каждым месяцем росло партизанское движение в нашем районе. К маю 1942 года мы имели уже пять партизанских отрядов, а в них – до двух тысяч партизан. Я стал начальником штаба соединения и командиром отряда имени Баумана.

Славные дела совершали наши отряды. Достойным партийным руководителем этих отрядов был Фильковский. Уже летом 1942 года он был награжден орденами Красного Знамени и Красной Звезды.

* * *

Все растущая активность брянских партизан не на шутку встревожила немцев. Они начали стягивать в наш район карательные отряды, усиливать деятельность своей контрразведки, которая попыталась засылать к нам агентов, опутывать нас сетями всевозможных провокаций. Об одной такой фашистской провокации я расскажу подробно.

Это было в те дни, когда группа Фильковского еще не соединилась с нами. Однажды к нам в лес пришла молодая девушка. Она рассказала, что зовут ее Ириной; что она – еврейка; что родилась в Бердичеве, откуда не успела эвакуироваться и где вместе со стариками родителями была загнана в гетто; что ей удалось бежать в Выгоничи, где ее застала регистрация, уклониться от которой было невозможно; что немцы, так как она хорошо знала немецкий язык, предложили ей работать в военной комендатуре и гестапо переводчицей.

Нужно сказать, что с Ириной мы познакомились заочно еще задолго до того, как она явилась к нам в отряд.

В декабре 1941 года один из наших связных, житель деревни Колодное, с величайшей предосторожностью, настойчиво подчеркивая, что это тайна, передал командиру группы Рысакову записку, в которой говорилось:

«Дорогой товарищ! Пишет вам друг. Обстоятельства вынудили меня работать у немцев. Но знайте, что я служила, служу и буду служить только нашей Родине. Все что в моих силах, готова сделать во вред немцам. Дайте мне любое задание, и я докажу вам свою преданность».

– Как ты думаешь, – спросил командир, показывая мне записку, – это не провокация?

– Такая возможность не исключена, – ответил я и в свою очередь спросил командира: – А как она нашла нашего связного? И кто он такой? Надежный парень?

– Безусловно надежный, наш парень, – уверенно ответил командир.

Выяснилось, что связной выполнял наше задание в Выгоничах. Бушевала сильная метель, и он задержался в селе на три дня. Как-то в сумерки, когда связной переходил через железную дорогу, за переездом его встретила неизвестная девушка и спросила:

– Вы откуда?

– А что такое? – уклонился от ответа связной.

– Я вас спрашиваю, откуда вы? – настойчиво повторила девушка. – Я работаю в комендатуре, вот удостоверение. У вас документы есть? Предъявите.

Связной смутился, предъявил паспорт и сказал, что он из Колодного.

– Партизаны у вас есть? – понизив голос и посмотрев по сторонам, спросила девушка.

– Нет…

– Есть, – настаивала девушка, – я знаю. Не прикидывайтесь. Вы – партизанский разведчик.

Связной от неожиданности растерялся, а девушка сунула ему в руку конверт и строго сказала:

– Передайте партизанам. Не передадите, я вас найду, и тогда вам будет худо. Фамилию вашу я запомнила, деревню знаю, найду, куда бы вы ни спрятались. Ясно? Ну, а если вздумаете с этой запиской пойти к немецкому коменданту, скажу, что вы… Я знаю, что сказать, и вас…

Девушка весьма выразительно чиркнула себя по шее и показала на небо.

Но затем девушка сказала связному, что она еврейка и что ее не следует бояться.

– Давай испытаем, – предложил я командиру. – Пусть ухлопает военного коменданта.

Посоветовавшись, мы решили, однако, проверить девушку сначала на более легком поручении. Через того же связного мы предложили ей наладить связь с выгонической больницей, организовать передачу нам медикаментов, инструментария, а затем и переправить врачей. Врачи в выгонической больнице работали наши, бывшие военнослужащие, попавшие в плен. О том, что с врачами мы уже связаны и они ждут лишь удобного случая, чтобы перебраться к нам, незнакомке мы, конечно, не сообщили.

Через самый непродолжительный срок, после того как мы передали это задание, военнопленные врачи – Лидия Унковская, Любовь Тодорцева, а вскоре и Стэра Моисеевна Темкина – благополучно перешли к нам со всем богатым больничным инвентарем. Вместе с врачами пришли две санитарки. Организовано всё было блестяще. Пользуясь доверием коменданта, объясняли нам врачи, девушка организовала даже транспорт для перевозки больничного имущества.

Мы были восхищены предприимчивостью, смелостью и энергией незнакомки. Теперь мы решили поручить ей уничтожить военного коменданта. Она охотно взялась и за это дело. Без особого труда она достала пистолет. Улучив подходящий момент, она выстрелила коменданту в затылок и уложила его наповал.

Дальше девушке оставаться в Выгоничах было опасно, и мы помогли ей перебраться к нам. Теперь мы могли с ней как следует познакомиться. Но, к нашему сожалению и к великому огорчению Ирины, через несколько дней выяснилось, что комендант жив и здоров и что убила она другого гитлеровца. Она стреляла ночью и обозналась. Тот, кого она убила, был точно такого же роста и так же одет, как комендант.

– Ну и пес с ним, с комендантом. Все равно прислали бы другого. Одним фашистом во всяком случае меньше, – утешал ее Рысаков. – Хорошо, что сама ускользнула, молодец!

В отряде Ирина вела себя превосходно. В тесной и душной землянке она чистила и разглаживала белье мужчинам, штопала, латала, стирала. Усердно изучала она все виды партизанского оружия и не пропускала ни одной возможности участвовать в операциях отряда. Пользуясь связями в Выгоничах, Ирина добыла даже для отряда до десятка винтовок, несколько пистолетов и ракетниц с множеством разноцветных зарядов. Одну лишь оплошность допустила Ирина. Однажды ночью у костра, балуясь ракетницей, она нечаянно произвела выстрел, пустив над лагерем зеленую ракету как раз в то время, когда над лесом шел неизвестно чей самолет.

Чрезвычайную ценность для отряда представляла Ирина и как переводчица. Она отлично знала немецкий и румынский языки, и мы при ее помощи легко справлялись с переводом немецких документов.

Девушка вела в отряде дружбу со всеми хлопцами, но ближе всех она была с Цибульским, молодым человеком, отличавшимся особой храбростью в боях и веселостью в быту. Он играл на скрипке, Ирина пела, и нам казалось, что именно на этой почве они крепко подружились. В отряде он так же, как и его подруга, был очень активен, интересовался всем.

Но вскоре, на наше счастье, нам удалось выяснить, что Цибульский – матерый немецкий шпион, подосланный в наш отряд брянским гестапо и начальником следственного отдела полиции Цибульским, братом этого подлеца. За время пребывания в отряде этот гнусный шпион уже порядочно нам напакостил, провалил ряд наших разведчиков и связных. При допросе Цибульский подтвердил все, что нам уже было известно.

После разоблачения и расстрела Цибульского мы, естественно, установили наблюдение и за Ириной. Ни на один шаг ее не выпускали из поля зрения наши хлопцы. Она заметила это и потребовала от командира, чтобы он расстрелял ее, если не доверяет ей.

– Так жить я не могу, – заявила она решительно.

Через некоторое время после разоблачения Цибульского к нам в лагерь прибыли с навлинским связным два товарища. Один из них, человек лет тридцати пяти, говоривший скороговоркой дребезжащим баском и непрерывно куривший трубку, был Дмитрий Емлютин, представитель областного отдела НКВД, оставшийся для работы в тылу врага. Второй, не менее подвижный, чем Емлютин, но, в отличие от него, куривший не трубку, а «косушку», был Исаак Бенционов. Они сообщили мне и Рысакову:

– У вас в отряде есть шпионка. Она выдает себя за еврейку, чтобы легче было маскироваться, а на самом деле является немкой-колонисткой. Родом она из Бессарабии, отлично владеет русским языком, окончила школу шпионажа и вот пожаловала к нам на первый случай.

Мы сразу поняли:

– Ирина!..

Вызванная на допрос и убедившаяся в том, что ее песенка спета, шпионка, которую мы долгое время считали другом, не стала запираться и рассказала все.

Связной из Колодного, через которого Ирина установила с нами связь, также был крупным шпионом. Он заблаговременно устроился в Колодном под видом красноармейца, выходившего из окружения, и сумел втереться к Рысакову в доверие. История его встречи с Ириной и передачи записки за переездом – была вымыслом. Операция с переводом к нам в лагерь врачей и больничного инвентаря была санкционирована немцами. Гестаповцы знали, что врачи Унковская и Темкина еврейки, знали, что они готовятся перейти к нам, но решили пока не убивать их и не мешать переходу. Оставляя врачей в живых, немцы преследовали простую цель: создать авторитет своему агенту. Убийство, которое совершила Ирина, также было подстроено гестаповцами. Она действительно убила немца, но это был человек, неугодный коменданту, которого нужно было устранить.

Помимо ряда поручений, вроде сигнализации самолету, чтобы летчик мог засечь местоположение лагеря, Ирина имела задание: разыскать и убить секретаря райкома партии Фильковского и членов бюро райкома.

– Почему именно Фильковского? – спросил Рысаков шпионку.

– Вы наивны, молодой человек. Наша задача – срезать голову, а без головы и дух из вас вон, – нагло ответила эта подлая тварь.

Спустя некоторое время, когда я встретил Фильковского и рассказал ему историю с Ириной, он сказал:

– А что другое можно ожидать от врага? Немцы способны на любую гнусность и провокацию. Вывод из всей этой истории один: нужно усилить нашу бдительность…

Надо сказать, что засылка немцами в отряд шпионов и разоблачение их сильно подействовало на настроение некоторых наших партизан. «Кому верить?» – говорили они.

У самого нашего командира, человека молодого и горячего, все эти истории со шпионами вызвали болезненную подозрительность, и он решил, во избежание неприятностей… не принимать в отряд новых людей. Во время операции, когда люди освобожденного села изъявили желание вступить к нам в отряд, Рысаков отказался с ними разговаривать. В другой раз на основании непроверенных данных он не только не принял женщину в отряд, но и нанес ей тяжелое оскорбление. Поведение Рысакова взволновало Фильковского: такими поступками можно было подорвать авторитет партизан в глазах населения.

Секретарь райкома созвал партийный актив отряда.

– Можем ли мы, партизаны, огульно брать под подозрение советских людей? – начал он свою речь.

Он был очень возмущен, но не повышал голоса. Спокойно, здраво анализируя явления, он излагал свою мысль, и выводы его будили в партизанах чувство возмущения против всего, что порочит отряд, против всего, что могло бы ослабить кровную связь партизан с населением.

– Тебя партия оставила здесь для того, – говорил Фильковский, обращаясь к Рысакову, – чтобы поддержать в народе силу духа в столь тяжелое для него время, поддержать в нем веру в наше правое дело и поднять на борьбу с фашизмом, а что делаешь ты? Ты заносишь руку на самое дорогое в нашей стране – на советского человека. Враг, пользуясь нашей беспечностью, забросил к тебе пару шпионов, и ты уже струсил, перепугался и все перепутал. Но враг только этого и добивался. Он оказался хитрее тебя, хотя совсем уж не так хитер, как это тебе кажется. Партия никому не позволит порочить партизанское движение, и тем более губить его. От кого ты хотел отгородиться? От своего советского народа!

Рысаков сидел на передней лавке. Худое лицо его покрылось краской стыда, он внимательно слушал эти жестокие, но правильные упреки. В своем слове Рысаков искренно признал свою ошибку. Фильковский заявил:

– Я верю, что смелый и мужественный командир Рысаков приобретет недостающие ему сейчас качества подлинного партизана-большевика, опирающегося на народ, живущего едиными мыслями и чувствами с народом…

Так личным примером в боях и большевистским словом воспитывал людей наш комиссар Фильковский.

Партизанские врачи

В феврале 1942 года, в дни, когда наш отряд начал создаваться, все мы жили в одной землянке. Рассчитана она была, как я об этом уже говорил, всего на 30 человек, но располагалось в ней более ста. Ночью в землянке была такая духота, что керосиновые коптилки и каганцы тухли. В результате этой тесноты появилась вшивость и, как следствие ее, – сыпной тиф.

Эпидемия валила с ног одного партизана за другим, и это для нас было страшнее, чем окружение немцев и их многочисленные карательные экспедиции.

Когда к нам перешли врачи, «переправленные» Ириной, мы немедленно организовали санитарную службу. Бывшие военнослужащие, работавшие с первых дней войны в полевых госпиталях, все три женщины-врача – Унковская, Тодорцева, Темкина – привыкли к различным тяготам военной жизни, и обстановка, которая создалась в отряде, их не смутила. Наоборот, мне иногда казалось, что тяжелые бытовые условия, отсутствие элементарного санитарного режима только подстегивали их, побуждали к более энергичным действиям.

Врачам помогали две медицинские сестры и несколько санитарок. Возглавляла санитарную службу в отряде Лидия Унковская. Однако, несмотря на все усилия коллектива медицинских работников, пресечь эпидемию не удавалось. Лидию Унковскую, а вслед за ней и одну медицинскую сестру свалил тиф. Вся тяжесть работы пала на плечи Любы Тодорцевой и Стэры Темкиной. Было ясно, что пока мы не улучшим бытовые условия и не ликвидируем скученность, победить сыпняк не удастся.

– Взяться за строительство нового жилья и изолятора для больных, разгрузить общую землянку – это единственная возможность погасить вспышку эпидемии, – говорили Тодорцева и Темкина. К такому выводу пришел и райком партии.

Мы понимали, что рытье новых котлованов, даже при наличии тола, задача нелегкая. На это пришлось бы потратить не меньше недели, а сколько новых жертв возьмет сыпняк за неделю? И мы решили перевезти в лес несколько готовых домов из ближайшей деревни.

Но как взять дома? Во всех соседних деревнях были гарнизоны немцев, полицаи. Выход был один: отбить у немцев деревню Уручье и вывезти дома в лес.

Фильковский созвал совещание, штаб представил план операции. Обсудили, подсчитали наши силы и решили действовать. В тот же день с наступлением темноты мы подняли всех здоровых людей – всего около 40 человек – и выступили из лагеря. С нами шли и врачи.

Удачный обход села с трех сторон и одновременный огонь по сигналу белой ракеты произвел на противника ошеломляющее впечатление. Немцы боя не приняли и поспешно бежали по дороге на Сосновое Болото – единственный выход из села, который у нас не хватило сил закрыть. Сопротивление оказали только отдельные немецкие заставы. В пять часов утра Уручье было очищено от врага, наши люди захватили в селе обоз, тысяч девять патронов, десятка полтора винтовок и пулемет.

Вывезти дома мы решили в тот же день. К вывозу мы наметили большой дом предателя-старосты, контору правления колхоза, колхозный сарай, из которого можно было построить казарму, и две пустовавших избы.

Бывший председатель сельсовета Уручья – наш партизан Жевлаков – и бывший секретарь сельсовета партизан Бирюков немедленно приступили к исполнению своих прежних обязанностей. Они обратились с просьбой о помощи к колхозникам, извещать которых о собрании не пришлось, все население деревни высыпало на улицу, как только умолкли выстрелы.

В темноте раннего утра крестьяне выделили специалистов-строителей, которые разметили при свете факелов бревна домов, назначенных к перевозке, чтобы удобнее было потом их собрать, и на 50 подводах перевезли в лес.

К строительству нового лагеря мы приступили на второй день. А еще через пару дней в лесу выросло и партизанское село с центральной улицей, названной «Проспект первой землянки», с «Госпитальным переулком», площадью «Казармы Тараса Бульбы», которая была построена по проекту партизана с такой кличкой, и «Банным тупиком».

Колхозники села Уручья снабдили нас бельем и народными «медикаментами» – разными травами для больных. Для выздоравливающих дали масло, яйца, молоко.

Эпидемия пошла на убыль. Благодаря усилиям наших врачей и помощи, оказанной народом, из 40 с лишним случаев заболевания сыпняком только один окончился смертельным исходом.

В ночь на 21 мая 1942 года мы организовали большой налет на железнодорожное полотно и районе станции Хмелево. Вместе с нами вышли на операцию и крестьяне ближайших деревень. Вооруженные вилами, ломами, топорами и лопатами, они буквально вспахали весь участок железной дороги. Участники налета растаскали рельсы, разрушили телеграфную связь, спилили столбы.

В этой операции принимали участие и наши врачи. Приказом было точно определено место всех подразделений, в том числе и санчасти. Врачи организовали медпункт в одной из крестьянских изб, куда сами же вносили раненых. Здесь же был оборудован операционный стол.

Наши врачи не только оперировали, перевязывали, лечили. Они сами, ввиду нехватки медикаментов, собирали лечебные травы, делали из них микстуры, настойки и мази. Часто приходили к нам лечиться местные жители. Но еще чаще наши врачи сами выезжали в села лечить больных. Надо сказать, что от вражеских пуль пострадало немало крестьян. Пострадавших наши врачи забирали в свой госпиталь.

Одно время госпиталь находился в селе Гавань. Впоследствии, когда немцы подходили к селу, госпиталь вновь перенесли в лес.

* * *

В штабе действовавших в Брянской области партизанских бригад, объединявших более 25 тысяч человек, работал Аркадий Эйдлин, врач-хирург.

В штабе Эйдлин заведовал санчастью. Он развил энергичную деятельность, разъезжал по отрядам, инспектировал их, оказывал помощь молодым врачам.

Под селом Смелиж, в густом лесу, Эйдлин организовал «подземный госпиталь». По его указанию партизаны вырыли котлован и построили большую землянку, метров на пятьдесят. В землянке поставили самодельные железные печи. В потолке сделали окна; ночью горели жировые коптилки. Стены и потолок госпиталя Эйдлин обтянул парашютным шелком – трофейным, разумеется. В госпитале было тепло, уютно, чисто. Здесь скапливалось большое количество тяжелораненых. Отсюда их отправляли на «Большую землю».

Спецкор «Партизанской правды»

Аронов был членом редколлегии «Партизанской правды». В газете печатался ряд его статей и заметок. Партизанить Аронов начал рядовым бойцом отряда имени Ворошилова. Однажды отряд раздобыл типографский шрифт и печатную машину «американку». Вместе с комиссаром отряда Зайцевым Аронов стал издавать маленькую газету «Ворошиловец». Это была очень хорошая, боевая газета, печатавшаяся на одной четверти листа. «Ворошиловец» пользовался большой любовью у партизан и населения. Бумагу для печатания газеты добывали у противника.

Когда встал вопрос об организации центральной газеты соединения и была создана редакционная коллегия, в которую вошли Бондаренко, Коротков, Андреев и Алешинский, в нее был введен и Аронов.

В боевой обстановке члены редколлегии писали свои статьи и заметки, сами набирали и печатали газету. Аронов, как правило, принимал непосредственное участие в тех боевых операциях, которые описывал. Во время одного из немецких наступлений редакция оказалась в самом опасном месте. Редколлегии пришлось, отстреливаясь, уходить. Но, несмотря на это, газету она выпустила в тот же день.

Осенью 1942 года мой помощник товарищ Сидоренко, который потом героически погиб, организовал прекрасную базу для редакции. Здесь «Партизанская правда» в полной безопасности работала около года.

Перед наступлением на орловско-курском направлении немцы решили обезопасить свой тыл. Силами нескольких танковых дивизий, при поддержке авиации, они возобновили атаки на партизанский край. Брянским партизанам пришлось выдержать тяжелые неравные бои. Бились буквально за каждый куст, истребляя живую силу и технику врага.

Одним из пунктов нашего упорного сопротивления явилась и база «Партизанской правды». Место здесь было заболоченное, удобное для обороны. И вот на подступах к «Партизанской правде» разыгрались сильные бои. На защиту базы была брошена бригада «За власть Советов». Сражение длилось несколько дней. В нем приняли участие и все работники редакции. Но базу всё же пришлось нам оставить. «Партизанская правда», редакция которой эвакуировала все шрифты, не прекратила своего существования. По-прежнему по отрядам разъезжал спецкор газеты Аронов. По-прежнему он дрался с немцами и писал статьи и очерки.

Лазарь Бляхман

С Лазарем Бляхманом я впервые встретился в марте-апреле 1942 года в деревне Белый Харпач Навлинского района, куда я приехал для связи и получения информации.

Он был командиром отряда, организованного им же и действовавшего под руководством Навлинского райкома партии.

Встреча была короткой. В то время Бляхман держал в своих руках ответственный участок железной дороги. Немцы вели бои за этот участок, применяя артиллерию и танки, но партизаны Навлинского района мужественно отражали натиск врага.