Текст книги "Дочь роскоши"

Сначала, когда она заметила Поля, то на какой-то миг, от которого остановилось сердце, подумала, что это Ники. Уж не в первый раз ей так казалось, и она шла за каким-нибудь незнакомцем по улице, только для того, чтобы убедиться, когда он обернется, что нет никакого сходства. Но это чаще всего случалось в первые после разлуки дни, когда она все еще была одержима тяжелыми мыслями. Теперь это оказалось потрясением иного рода, от него так же сжимались внутренности, но оно было понятнее, поскольку с того времени, когда Вив видела Поля в последний раз, он вырос и стал так похож на своего брата, что это привело ее в замешательство.

При ближнем рассмотрении, конечно, их сходство не было столь разительным. Лицо у Поля круглее, чем у Ники, без тех углов и плавных линий, что делало Ники таким разрушительно-притягательным. Волосы были прямее, они падали ему на лоб с пробора, глаза же – светло-карие, а не искрящиеся фиолетовые, как у старшего брата. Но так же, как Ники, Поль был высоким, хорошо сложенным, а их семейного сходства было явно достаточно, чтобы заставить сердце Вив биться быстрее.

В тот первый день у Вив ничего не было на уме – она просто хотела поговорить о Ники. Но потом поняла, что не может забыть Поля. В ту ночь она грезила о нем, это были страстные, спутанные грезы, и когда она проснулась, с ней осталась особая аура, словно каким-то непостижимым образом оба брата слились и превратились в одно целое.

Вив навела справки и узнала, что Поль бросил школу и работает клерком-счетчиком в банке. Однажды вечером она подкараулила его, когда он уходил с работы, и сделала вид, что это случайная встреча. На этот раз она была полностью готова разочароваться в нем. Она не была глупой и понимала, что в своем мучительном одиночестве пытается использовать Поля как замену Ники. Но когда она увидела его, все повторилось. Пусть Поль на три года моложе ее, пусть он – не Ники, но все равно в нем было чудесное эхо Ники, оно затрагивало глубочайшие струны ее памяти и чувств и приносило легкий неуловимый вкус острого возбуждения.

Они начали регулярно встречаться, и вскоре Вив стала мечтать заново пережить то, что у нее было с Ники. Ей уже не хватало только того, чтобы быть с тем, кто похож на Ники, кто его кровь и плоть, она захотела пойти дальше. Необходимость эта превратилась в физическое влечение, это стало навязчивой болью, пронзавшей ее тело, и когда она была с Полем, то чувствовала, как ее плоть, каждый мускул ее тела напрягается навстречу ему, каждый нерв, каждая пора взывает, чтобы их любили и ласкали. Порой, когда встречались их глаза, сердце ее билось так сильно, что она едва могла дышать.

Однажды вечером, когда они брели куда-то в полумраке, Вив почувствовала, что больше не может это выносить. Она поймала его руку и повернулась к нему лицом. В тот момент она и хотела этого, и боялась – боялась, что он убежит, боялась, что если он поцелует ее, то хрупкий призрак прекрасного желания исчезнет. Но Поль удержал ее руки, прижал ее к себе, и, когда его губы коснулись ее рта, она почти поверила, что это Ники. Запах его кожи был таким же, линии его тела превратили мечту в реальность. Темное плещущееся море вздымалось, чтобы встретиться с небом без звезд, и Вив почувствовала, что она висит между морем и небом.

Такая случайная встреча – случайная, – а ей хотелось большего! Она конструировала, планировала, соблазняла, а Поль – хотя и чувствующий себя немного виноватым – был желанным партнером. Сексуальная привлекательность Вив завораживала сама по себе, и то, что она была подружкой Ники, каким-то образом привносило новый смысл в ту силу, благодаря которой Поль чувствовал, что если захочет, то сможет разрушить весь мир.

Поль всегда считал себя чем-то вроде тени Ники. Наверное, это судьба всех младших братьев, которые всегда пытаются быть вровень со старшими, задающими тон. А Ники всегда был таким золотым мальчиком, красивым, всеобщим любимцем, и все, что он делал, у него получалось хорошо. Он никогда не кричал на Поля, никогда не унижал его, но даже из-за столь рыцарственной натуры Ники Поль чувствовал себя уязвленным. Никогда он не будет таким, как Ники, никогда у него ничего так хорошо не получится, и люди никогда не будут любить его так, как брата. Он чувствовал себя неуклюжим, безнадежно глупым, пробираясь сквозь собственное детство и стараясь выбраться из отрочества.

И только когда Ники уехал, Поль начал становиться самим собой. Его быстрое возмужание совпало с осознанием, что на Джерси он был единственным сыном Картре, и впервые в жизни Поль почувствовал уверенность в себе. Он экспериментировал с нею – со своей властью, проявляя ее над девушками, с которыми встречался. Они кружились вокруг него, строили глазки, искали его внимания, давали понять, каким они его считают привлекательным, и Поль словно вырастал с каждой победой.

Но с Вивьен Моран было как-то по-другому. Она не была из тех девиц, которые бегали за ним. В глазах Поля она была чуть ли не богиней. Он издалека любовался ею, когда Ники ходил к ней на свидания, и она еще больше возвышала брата в его глазах. Он и сейчас боготворил ее. Но ему просто не приходило в голову, что он может овладеть ею.

Когда он поцеловал ее в первый раз, то весь дрожал от ужаса и в то же время от сильного желания. Он благосклонно подумал, что не показал этого и она не узнала о его сбивчивых чувствах. И, к его изумлению, она захотела снова поцеловать его. И даже не только поцеловать! В темноте он прижимал ее к себе, пока почти не обезумел от страсти, и даже осмелился просунуть руки под ее джемпер. Дотронувшись до ее твердых теплых грудок, Поль уже думал только о том, как хорошо будет заниматься с нею любовью. И потом он всегда думал, что идет по следам Ники даже в том, что ярко поддерживает пылающий огонь страсти.

И скоро Поль оказался полностью покоренным Вив. Он постоянно думал о ней, мечтал оказаться с ней наедине – по-настоящему наедине. Но никому в семье он не сказал, что встречается с Вив. Поль очень хотел бы похвастаться их отношениями, но его всегда останавливали угрызения совести. Он понимал – его родственники, и, наверное, София тоже, будут считать, что он обманывает Ники. И когда Вив как-то вечером обронила, что ее мать собирается уехать на уик-энд, и предложила Полю приехать к ней, конечно же, не сказал об этом родителям. Поль был вне себя от волнения, но все же сумел сохранить спокойное выражение лица и сказал им, что ночь проведет у своего приятеля из банка. К его облегчению, родители вроде бы поверили ему.

Так же, как и Картре, Моранов вышвырнули из собственного дома, но им разрешили остаться в коттедже в их же поместье. Коттедж был выстроен для управляющего или садовника, хотя его никогда не использовали по назначению. Лоретта и Вив продолжали пользоваться своим плавательным бассейном и кортом и проводили тонкую линию между добрососедскими отношениями с немецкими офицерами и противостоянием им же. Были островитяне, которые считали Лоретту Моран коллаборационисткой, чуть ли не немецкой кошелкой, как называли женщин, чересчур любезных с немцами, но, строго говоря, они были не правы. Лоретта просто выживала – она была достаточно красива в свои сорок пять, чтобы уметь обходиться с мужчинами, не давая им ничего взамен.

Да, у нее был «приятель» в Розеле – художник, частый гость дома на знаменитых вечеринках у бассейна. Туда их с Адрианом забросила судьба в те смутные предвоенные дни. А теперь, из-за того, что в течение трех лет в силу обстоятельств они с мужем жили врозь, Лоретта поняла, что старая дружба расцвела с новой силой, и стала проводить уик-энды в Розеле. И сегодня как раз был один из таких уик-эндов.

Когда они приехали в дом Вив, Поль от нервного возбуждения дрожал как струна. Он прекрасно понимал, что должно произойти, его безумно волновала эта перспектива, но в равной степени он замирал от ужаса, что вдруг что-то не получится и он разочарует Вив. Он накручивал в кармане влажными от пота руками драгоценный пакетик «писем из Франции», который ему удалось раздобыть, – это было на самом деле подвигом, так как дефицит не ограничивался топливом, едой и одеждой.

И хотя покупать их было весьма неловко, все же наличие пакетика в кармане придавало ему ощущение мужественности, а уверенность в себе росла. По крайней мере Вив не обвинит его в том, что он беспечен! А если все получится не так, как он надеется, если он неправильно истолковал ее намерения, тогда ей незачем знать, что у него тоже были на нее какие-нибудь виды.

Поль раньше никогда не бывал дома у Вив, и особняк Моранов произвел на него большое впечатление. Ему стало не по себе, когда он увидел, что просторные земли поместья содержатся немцами в порядке. Их собственный сад не годился бы этому в подметки! А коттедж, в котором Вив и ее матери позволили остаться, выглядел просто чудесным – маленький домик с эркерами и большим камином.

– Как вам удается раздобыть топливо? – спросил он Вив, думая о том, что его семье приходится бросать в огонь опилки и щепки.

– О, нам его достают фрицы! – беззаботно ответила она. – Я думаю, они чувствуют себя обязанными нам за то, что живут в нашем доме.

Сегодня она выглядела особенно красивой – в кремового цвета свитере и в широких, похожих на пижамные, брюках табачно-коричневого оттенка. Лишения войны, казалось, не затронули ее, во всяком случае не так, как большинство островитян. Это было еще одной причиной, отчего люди бросали понимающие взгляды, когда она проходила мимо. Но опять-таки их подозрения были совершенно беспочвенны. У Вив был такой же размер, как и у ее матери, поэтому изысканный гардероб Лоретты мог легко обеспечить их хорошей одеждой на несколько лет вперед.

– Я приготовила ужин, – сообщила она. – Но предупреждаю тебя, я не слишком искусная повариха.

Голос ее слегка дрожал, и вдруг Поль подумал, а отчего она сама нервничает. Трудно в это поверить, но ведь никогда не знаешь наверняка. В конце концов, он сам был внутри как трясущееся желе, но ведь умудрялся как-то скрыть это. Но Вив… невозможно представить ее иной, чем уверенной в себе.

Он пошел за ней на кухню, хотя меньше всего думал о еде. На медленном огне стояла сковородка, Вив подняла крышку и потыкала вилкой овощи.

– Почему репа так медленно готовится? – спросила она, и опять в ее голосе почувствовалось нервное напряжение. – Картошка уже готова – смотри! – Как нарочно, картошка развалилась и превратилась в липкую массу. – О Господи! – застонала она. – Ну что за беда! Я же говорила, что не слишком хорошо готовлю.

– По-моему, ты прекрасна во всем, – сказал Поль, пораженный собственной смелостью.

– О Поль! – Внезапно ее зеленые глаза заблестели, а лицо смягчилось. Поль почувствовал, как у него засосало под ложечкой.

– Иди сюда, – грубо сказал он.

Она подошла, все еще с вилкой в руках. Он забрал вилку, положил на стол. Потом притянул Вив к себе и поцеловал. Он почувствовал, как тело ее прижимается к нему, ощутил страстную готовность ее губ и под всепоглощающим порывом совсем забыл о своей нервозности.

Боже, как она была прекрасна и как он хотел ее! Тело ее прильнуло к нему, и когда он просунул руки под ее кашемировый свитер, то обнаружил с трепетом возбуждения, что под ним не было бюстгальтера. Столько девушек заковывали себя в метры жесткого эластика и резины, но на Вив не было ничего, кроме шелковистой комбинации. Он начал ласкать ее грудь, чувствуя под пальцами соски, отвердевшие и поднявшиеся навстречу его прикосновениям. Она застонала, выгнула спину и прижала свои бедра к его, а он просунул руку за пояс ее просторных брюк. На мгновение он удивился: ее комбинация была длиннее, чем он ожидал, она закрывала ее живот и ягодицы и соединялась между ног широкой полоской шелка. Но, к его облегчению, на ней все равно не было стягивающего корсета.

Сердце его от страха, что она может остановить его, билось так сильно, что он едва мог дышать, он скользнул рукой под шелк и потихоньку, дюйм за дюймом пробирался по ее гладкой коже, пока пальцы его не наткнулись на мягкий кустик волос на лобке и твердый, и в то же время податливый бугорок под ним. Он нежно коснулся влажных складок, и из-за их возбуждения его тело стало непереносимо вздрагивать от желания. И тут, как только он подумал, что прямо сейчас кончит, она отпрянула от него. Щеки ее горели, глаза по-прежнему ярко светились. Он попытался опять притянуть ее к себе, но она взяла его за руку и повела в маленькую уютную гостиную. Там она сняла подушки с дивана и кресел и бросила их перед камином. Поль хотел схватить ее и положить на пол, но она освободилась, скрестила руки и стянула через голову свитер. У него вырвалось громкое восклицание: он увидел ее грудь – полную, молочно-белую в мерцающем свете камина, с темными и напряженными сосками. Ему показалось, что он никогда в жизни не видел ничего более прекрасного.

Она выскользнула из брюк – они вместе с шелковой комбинацией упали на пол – и предстала перед ним совершенно нагой. Поль зачарованно смотрел на каждый изгиб ее тела, искренний восторг на мгновение сдержал его страсть. Она подошла к нему, расстегнула пуговицы на рубашке и приложила руки к его груди. Ногти ее тихонько царапнули его кожу, а Поль зарылся лицом в ее груди, он целовал и посасывал их, почти не замечая, что она продолжат раздевать его.

И опять страх охватил его – он боялся, что слишком быстро подбирается и слишком жадно впивается в это райское блаженство, которое было так близко. Он боялся, что может сделать ей больно, и в то же время ему докучала надоедливая мысль, что надо как-то надеть «письмо из Франции» и сделать это так, чтобы это не выглядело глупо и не испортило бы возвышенную атмосферу. В тот момент он снова был трепетавшим юнцом – младшим братом Ники, не имевшим ни опыта, ни умения. Вив отпустила его, легла на подушки перед камином, протянула к нему руки – и порыв внезапной страсти сразу все упростил. Ники превратился в тень, здесь была одна только Вив и его безудержное желание.

Все закончилось слишком быстро. И еще до того, как прекратились последние содрогания, он понял, что в конце он выплеснул себя полностью, – он просто не смог сдержаться. Вив все еще извивалась от страсти под ним и стонала, и он возобновил свои движения, хотя знал, что сила его угасла. Он молил, чтобы она вновь вернулась к нему, пока «письмо из Франции» все еще оставалось на месте. С вдохновением, рожденным отчаянием, он отклонился и стал ласкать ее лоно пальцем, потом почувствовал, как тело Вив выгнулось, сотрясаемое глубинными спазмами. Пот капал с лица Поля. Его страсть превратилась в побеждающее искусство, пришедшее от понимания того, что он приносит ей наслаждение. Она достигла кульминации и, не сдержавшись, вонзила ногти ему в спину, обвила ногой его крепкие бедра и закричала. Вопль ее прозвучал как-то странно. Он почувствовал, как тело ее расслабляется, откатился прочь, схватившись за «письмо из Франции». Вдруг ему показалось очень важно не наследить на светлом ковре, хотя несколько минут назад эта мысль даже не приходила ему в голову.

– Где ванная? – спросил он, чувствуя неловкость и стесняясь, словно только что не переживал этих прекрасных мгновений.

Она ответила. Голос ее все еще был глухой от страсти – так, по крайней мере, ему показалось. Он взял свою рубашку и унес с собой. Почему-то он стеснялся сейчас своей наготы и в ванной надел рубашку прежде, чем вернуться.

Вив лежала там, где он ее оставил, ее прекрасное тело по-прежнему освещалось огнем камина. Он наклонился и потянулся к ней, чтобы поцеловать, но она отвернулась.

– Вив?! – осторожно спросил он и заметил блестевшие на ее щеках слезы.

Его охватила нежность, а с нею вернулась и сила.

– Все хорошо, – сказал он, отбрасывая ее волосы с лица. – Правда, все хорошо. Оно не соскочило.

Она не ответила, лишь глубоко сглотнула. Ему в голову пришла другая мысль.

– Я ведь не обидел тебя?

Она опять промолчала. Все та же неподвижность, слезы, и вдруг тело ее содрогнулось.

– Тебе бы лучше одеться, – сказал он. – Ты простудишься.

Его слова каким-то образом вывели ее из оцепенения. Из ее глаз потекли слезы, и она в рыданиях начала раскачиваться из стороны в сторону.

– Вив! – испуганно спросил он. – В чем дело? Что случилось?

Сначала она не могла выговорить ни слова. Лишь шептала что-то сквозь слезы.

– Как я могла? Как я могла это сделать? О Господи, прости меня!

– Вив, не надо! – умолял он. – Мы же хотели этого, оба хотели, разве не так? И тебе это так нравилось, Вив…

Вдруг она села. Глаза ее сверкали из-за слез.

– Ты не понимаешь! Не понимаешь, что я наделала!

– Ты занималась со мной любовью. Это что, так плохо?

– Да! Да!

– Но почему? – Он был обескуражен, обижен. – Почему это было плохо?

– О Поль! – Она спрятала лицо в ладонях. – Ты просто не понимаешь!

– Чего не понимаю?

– Я занималась любовью не с тобой, а с Ники.

Он похолодел. Внезапно он почувствовал, что земля разверзлась под ним и он падает, падает в такую темную глубокую пропасть, что никогда не сможет оттуда выбраться.

– Ты не понимаешь? – рыдала Вив. – Я подумала, что мне будет так же хорошо, как когда-то с ним. Я предала вас обоих. О Поль, мне так жаль! Не смотри на меня так, пожалуйста!

– Я думал, ты хотела меня, – деревянным голосом произнес Поль.

– Я хотела, хотела! Только… О, у меня в голове все смешалось. Ты и Ники – вы так похожи.

– Ты хочешь сказать, что совсем не хотела меня? – таким же бесцветным голосом сказал Поль.

Она поглядела на него сквозь слезы.

– Нет, это не так. Я именно хотела тебя… Я так думаю. Но…

– А когда до этого дошло, оказалось, что я – не Ники. – Боль охватила его. Ему захотелось ударить ее, обидеть Вив так, как она обидела его. Но почему-то даже сейчас он не мог этого сделать. Он слишком любил ее.

– Нет, ты не Ники, – сказала она тоненьким неверным голоском.

– Ну и что же он делал не так, как я? В чем моя ошибка? – Он склонялся к обиде и злости на себя, вместо того чтобы обрушить их на Вив.

– Ты все сделал хорошо, Поль. Ты не виноват… – Она перестала плакать и печально смотрела на него.

– Не пытайся представить, что все было хорошо, Вив. Не жалей меня. Я понимаю, что по сравнению с ним я, наверное, показался тебе неумелым…

– По крайней мере, ты не сделал меня беременной, – сказала она. – Во всяком случае, надеюсь на это.

В какой-то миг до него дошел смысл ее слов, прорвав туман жалости и презрения к самому себе. Он с открытым ртом уставился на нее, а она вдруг хрипло и коротко рассмеялась:

– О дорогой. Я не это хотела сказать. Ну что же, теперь джинн выпущен из кувшина, не так ли?

– Ты была беременна от… Ники? – Он запинался на каждом слове. Казалось, смысл сказанного ускользал от него. – Но когда? Как?

– Думаю, «как» – вполне очевидно, – возродилась к жизни прежняя насмешливая Вив. – А что касается «когда» – то как раз перед его отъездом.

– А он знал?

Она покачала головой:

– Нет, говорю же тебе. Это было как раз накануне его отъезда.

– Ну и что же случилось? Если ты была… что случилось с младенцем?

– Я сделала аборт. О, не смотри на меня так, Поль. У меня ведь по правде не было выбора. Я не горжусь своим поступком, но сейчас уже ничего не сделаешь.

– Но я думал, что аборты – незаконны.

– Так оно и есть. Но деньги могут купить почти все, сам знаешь. Это назвали не абортом, а аппендицитом, перитонитом или чем-то там еще. Послушай, я на самом деле не хочу об этом говорить. Мне не надо было говорить тебе. По-моему, это неправильно, раз об этом не знает Ники.

Поль сильно стукнул кулаком по полу.

– Ники, Ники, Ники! Ники здесь нет – здесь я!

– Знаю. И я же сказала: «Прости». – Она вдруг резко встала. – Слушай. Мне надо посмотреть, что там с тушеным мясом. И я включу бойлер, чтобы мы смогли искупаться.

Она вышла на кухню. Поль потрясенно закончил одеваться. Ему казалось, будто его прибили десятитонным молотом. Он возлагал такие надежды на этот уик-энд, а все обернулось так ужасно. И не только на личном уровне. Были низринуты сразу две иконы – его брат-герой, которого он боготворил, уехал, оставив подружку беременной, и его богиня, которая сделала аборт Поль почувствовал боль в желудке. Он не знал, как ему теперь находиться здесь. У него промелькнуло в голове, что ему, наверное, лучше бы пойти домой. Комендантский час уже наступил, но не было ничего страшного в том, если он пробежит несколько кварталов и прочистит свежим воздухом легкие, а потом закроется у себя в чердачной комнатке, где по крайней мере можно остаться наедине со своими мыслями. Но он знал, что ему придется отвечать на вопросы. Шарль и Лола будут вправе проявить подозрительность, если он вдруг появится в дверях.

Впоследствии Поль всем сердцем желал, чтобы в ту ночь послушался своего инстинкта и вернулся домой. Он не спас бы Лолу и Шарля, но по крайней мере был бы там. Вместо этого он остался с Вив, несмотря на то, что атмосфера между ними создалась весьма напряженная. Они выкупались, один за другим, в большой металлической ванне, потом поели, сколько смогли, неаппетитного тушеного мяса с овощами и потом уснули, каждый в своей кровати, даже не поцеловав друг друга на ночь. На следующее утро Поль пошел домой; случившееся все еще тяжелым бременем угнетало его, а дома он обнаружил, что родители арестованы. Чувство вины сломило его, просто перевернуло, затопило. Он проклинал себя за обман, за все.

В тот день, когда Шарль и Лола были приговорены к депортации в концентрационный лагерь в Германии, Поль уговорил полную бутылку бренди – ту, из которой едва пригубил русский военнопленный, но это ему не помогло, хотя на некоторое время дало блаженное забытье. Когда он отошел от похмелья, то снова выпил целую бутылку виски. А когда не осталось ни одной, он начал слоняться по дому в тягостном молчании, окончательно чувствуя себя в ловушке.

И когда к нему в первый раз пришла эта мысль, он отогнал ее, но она все возвращалась и возвращалась, чтобы терзать его снова, и с каждый разом, что он думал об этом, побег казался ему все более возможным и желанным. Джерси превратился в остров-тюрьму, где он сидел вместе со своей виной и несчастьем; даже то, что он находился в нескольких милях от Вив, доставляло ему новые муки. Поль думал о маленькой шлюпке отца, на которой тому удалось сплавать в Дюнкерк. Он полагал, что на ней можно будет удрать в Англию. Если он убежит, если ему удастся выбраться в Англию, то по крайней мере он сможет примкнуть к армии и сделать что-нибудь полезное в борьбе с врагом. Это будет лучше, чем просто сидеть здесь, беспомощным, бессильным, и, быть может, это облегчит хоть как-то ужасное бремя вины и заставит его лучше отнестись к себе.

Одной темной безлунной ночью Поль выскользнул из коттеджа, пока сестры спали, и пошел к сараю, где хранилась шлюпка. Его не пугало путешествие, он вырос на море, море было у него в крови, а о том, что может с ним случиться, если его поймают, он не позволял себе думать. Кроме того, сказал он себе, это будет лишь высшая справедливость, если его подвергнут депортации или даже расстрелу.

Но его не поймали. К тому времени, когда утром София встала и обнаружила короткую записку, в которой Поль объяснял свой поступок, он был уже довольно далеко от Джерси, направляясь в Англию. И в первый раз с того ужасного дня, когда он оставил Вив и вернулся домой, чтобы узнать, что родители его арестованы, Поль почувствовал умиротворение.

Когда Бернар узнал, что Поль сбежал с Джерси, то пришел в ярость. Он подумал, что при нормальных обстоятельствах он бы лишь приветствовал такое мужество, но сейчас обстоятельства были отнюдь не нормальны. Всего несколько недель назад выслали Лолу и Шарля. София и Катрин остались совсем одни.

С того августовского вечера, когда Бернар водил Софию в театр, они довольно часто виделись. Они гуляли, ходили в кино (там шли преимущественно немецкие фильмы с английскими субтитрами), даже ходили на танцы, и поскольку в романтическом плане их отношения не продвигались столь быстро, как надеялся было Бернар, то он призвал себя к терпению. Меньше всего он хотел бы все разрушить и отпугнуть ее. По крайней мере он видел ее два-три раза в неделю, и она вроде бы наслаждалась его обществом. Насколько он мог утверждать, дружеские отношения всегда могли бы перейти в более глубокое чувство – в любовь. Может быть, она уже сейчас любит его, думал он, когда пребывал в оптимистическом настроении, просто она слишком стеснительна, чтобы открыто выказывать свои чувства. Да, наверное, это так, а тогда почему она встречается именно с ним, а не с другими ребятами? Но он продвигался тихими шагами, потому что чересчур боялся потерять ее. Я не перенесу этого, думал Бернар, если она скажет, что не хочет больше меня видеть. Без Софии ему незачем будет жить.

Бернар сделал все, чтобы поддержать их в те ужасные дни, когда арестовали и выслали Шарля и Лолу, хотя иногда и задумывался, достаточно ли он им помогает. На самом деле никто не смог бы ничего сделать, чтобы смягчить этот ужас. Иногда Бернару казалось, что София просто хочет побыть одна. Она знала, что он здесь, что он заботится о них, и это было самое большее, что он мог сделать. Все остальное могло бы оказаться вторжением в их семейное горе.

Однако утром, когда Поль уплыл с Джерси, Бернар понял, что больше не может быть сторонним наблюдателем. Отъезд Поля все изменил.

Он узнал это из пересудов – кое-кто из электрической компании был в банке, который весь гудел, как улей, – у Джерси появился новый герой, и все хотели поговорить о нем. Бернар, однако, был в гневе и потрясении – он не представлял, как Поль смог так безответственно обойтись с сестрами. Он сообщил своему начальнику, что ему надо отлучиться на час, и, не дожидаясь разрешения, пошел в стоматологический кабинет, чтобы повидать Софию. Ее там не было – у нее выходной, объяснил старший регистратор. Он сел на велосипед и поехал в Сент-Питер, но и там никого не обнаружил.

Бернар обошел вокруг коттеджа, заглядывая в окна и чувствуя себя совершенно беспомощным. София, наверное, в ужасном состоянии, подумал он, – осталась одна с Катрин, не знает, куда обратиться. Кроме того, она ведь очень волнуется – то, что Поль сумел удрать с Джерси в маленькой шлюпке и его не поймали, еще не означает, что он ушел далеко от берега. Его мог засечь патруль, его могли подстрелить, он мог попасть в бурю – в это время года канал довольно опасен. А кто мог бы поручиться, что его не расстреляют из пулемета с воздуха или не вышвырнет обратно в море, когда он нелегально заявится в Англию? С ним могло случиться все что угодно, и для Софии, которая все это прекрасно понимала, было более чем достаточно оснований для беспокойства.

Бернар вернулся ко входу в коттедж, посмотрел на верхние окна, раздумывая, что же делать. Может, ему пойти поискать Софию? Но он понятия не имел, где бы она могла быть.

Пока он стоял там, нервно переминаясь с ноги на ногу, какой-то велосипедист завернул за угол, слегка покачиваясь на неровной дороге, и соскочил с велосипеда у ворот.

– Привет, Бернар! Что ты здесь делаешь? – спросила София.

Бернар почувствовал безотчетное раздражение.

– Где ты была? Я беспокоился о тебе!

– Из-за чего? Я была в магазине, чтобы купить еду, вот и все. И я не ждала тебя, разве не так? Ты ведь должен быть на работе?

– Да, вообще-то должен. – Бернар еще больше раздражался ее совершенным самообладанием. – Я попросил разрешения отлучиться ненадолго, потому что думал, что ты расстроена. Но, похоже, я ошибся.

– О Бернар! – На лице Софии было написано раскаяние. – Прости, что не поняла тебя. Входи, сейчас я поставлю чайник. Мне как раз повезло купить четверть фунта настоящего чая. Думаю, просто миссис Филипс, продавщица, пожалела меня.

Бернар прошел за ней в тесную кухню.

– А где Катрин?

– В школе. О, ради Бога, не смотри так, Бернар. Ты что, ожидал, что мы разорвемся на части из-за того, что Поль уплыл и бросил нас? Уверяю тебя, если бы это должно было случиться, то случилось бы тогда, когда выслали папу и маму. По крайней мере, Поль уехал по собственной воле.

В голосе ее не слышалось волнения: Бернар озадаченно посмотрел на нее. Это была не его София, эта странно спокойная молодая женщина, которая умеет держать себя в руках и стоически выдерживает превратности судьбы. Это было не похоже на нее.

Она двигалась по кухне, вытаскивая из корзинки, прикрепленной к велосипеду, продукты, кипятила чайник.

– Ты знала, что Поль собирается уехать? – спросил Бернар.

Она покачала головой:

– Я была в шоке, но, по-моему, я уже привыкла к шокам. Да и пора уже – столько их было.

– Ну… и что ты будешь делать?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, ты сейчас совсем одна…

Она коротко засмеялась.

– А что ты ожидаешь от меня? Буду продолжать работу и заботиться о себе и Катрин.

Бернар проглотил комок в горле.

– Но у тебя есть выбор.

Она посмотрела на него, держа чайник в руке.

– Например?

– Ты могла бы выйти замуж за меня.

Он почувствовал, как вспотели его ладони, он едва верил, что выговорил это. Он много недель хотел спросить ее об этом, мечтал о ней, но боялся взять быка за рога.

Но теперь, когда уехал Поль, ничего на свете ему не хотелось, как только заботиться о ней. Желание это пересилило страх ее отказа. Ну как она может дать ему сейчас от ворот поворот? У нее больше никого нет, он ей нужен. Даже небольшая твердая нотка в ее голосе и холодок в глазах не отвратили его. Это просто защитная реакция на все, что с ней случилось, подумал он. Сердце Бернара сжалось от любви. Один Бог знает, что за будущее уготовано им. Но по крайней мере он будет заботиться о Софии и Катрин как только сможет. Он почему-то уверился, что с ними все будет в порядке.

София озадаченно смотрела на него.

– Выйти замуж за тебя?

– Да. О, я понимаю, мы не так долго встречались, но я по-настоящему люблю тебя, София, очень люблю и не могу вынести даже мысли о том, что ты тут одна, с Катрин, пока немцы… Я могу сделать тебя счастливой, София… настолько счастливой, насколько ты сможешь быть, несмотря на все эти несчастья.

– Нет, – еле слышно ответила она. Неожиданно появились слезы, они наполнили ее глаза и побежали по щекам. Она поставила чайник и подняла обе руки, чтобы вытереть их, но слезы все текли, они заглушали ее голос. Она дрожала всем телом. – Бернар, это так хорошо с твоей стороны – я тебя не заслуживаю, правда, нет. Но я не могу выйти за тебя замуж. Это будет нечестно.

– Нечестно? Для кого это будет нечестно – для меня? Меня это не волнует. Ты что, не понимаешь – я люблю тебя и хочу о тебе заботиться. Это единственное, что имеет для меня значение.