Текст книги "Дочь роскоши"

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Джерси, 1938–1939

Всю эту зиму и последующую весну, когда весь мир; затаив дыхание, молился о разрешении нараставшего кризиса, София ни о чем не могла думать, кроме как о Дитере. Она ужасно соскучилась по нему, но хуже всего было терзающее чувство, что он забыл ее. Каждый день она бросалась за почтой, сначала со страстью, а потом с неизбежным страхом от возможного разочарования, все время угнетавшим ее. Ну почему же он не пишет? Она не могла поверить, что то, что было для нее так важно, ничего не значило для него. В особенно тяжелые минуты она думала, а не случилось ли с ним что-то ужасное, но в душе она понимала, что этого не может быть. Наверное, тут дело в политической обстановке в Германии. Она почти верила этому объяснению. Несмотря на то, что Невилл Чемберлен, вернувшись из Мюнхена, размахивал зонтиком и обещал «мир в наше время», ситуация все еще была напряженной. Но даже если это так, она не могла удержаться от мыслей, что если Дитер любил бы ее так же сильно, как она его, он нашел бы какой-нибудь выход. Постепенно самые дорогие для нее воспоминания, с их чудесной аурой романтической влюбленности, душистой травой и согретой солнцем кожей подернулись дымкой печали, и София погрузилась в глубокую тоску.

Она была очень скрытной по природе, поэтому держала чувства при себе и целиком ушла в музыку – это было единственным ее спасением, отвлекающим ее и облегчающим боль. Каждый вечер она, дочь Лолы, закрывалась в парадной комнате и, упиваясь своим положением, изливала свою боль и страсть в бурных звуках великих произведений.

– Это очень хорошо! – одобрительно сказала Лола Шарлю. Они стояли и слушали за дверью. – Думаю, ее учитель музыки прав. Если она будет продолжать в том же духе, то сможет попробовать поступить в музыкальный колледж в Лондоне – в Гилдхолл или в Королевский. Она может стать великой пианисткой, Шарль.

Шарль сомневался. Откуда Лола только берет свои грандиозные идеи? София хорошо играет, это правда, и он предполагал, что для начала неплохо было бы ей выступить на каких-нибудь концертах, но все равно…

– На мой взгляд, она не очень-то счастлива, – сказал он. – По-моему, она все еще грустит о том парне.

И хотя Лола подумала, что Шарль, возможно, и прав, она жестокосердно пожала плечами.

– Она это преодолеет, – только и сказала Лола.

В это лето пансион был загружен до отказа, как никогда. Похоже, каждый стремился извлечь наибольшую усладу из, вполне возможно, последнего мирного лета. Лола наняла официантами двух парней-французов, но работы было так много, что Софии тоже приходилось в свою очередь прислуживать за столом. Иногда привлекали даже Ники и Поля, когда они не были заняты школьными уроками.

Агентство Шарля тоже процветало, и, поскольку становилось все труднее управляться одному, он решил, что настало время взять себе помощника.

– Я думала, ты надеялся, что с тобой станет работать Никола, – сказала ему Лола, когда он рассказал ей о своем решении. – В конце концов, этим летом он заканчивает школу.

– Да, но не думаю, что эта мысль его слишком увлечет, – ответил Шарль. Он не добавил, что Ники уже сказал ему, что у него другие планы, поскольку был уверен, что когда Лола узнает о них, то устроит настоящий фейерверк, а Шарль не мог вынести мысли о грандиозном скандале, который она может закатить. – Я уже побеседовал с одним-двумя молодыми людьми насчет работы с корреспонденцией, – поспешно сказал он, – и, кажется, уже решил, кого возьму. Он ровесник Ники, но уже два года как бросил школу, не стал продолжать учебу, как наш мальчик. У них в семье проблемы с деньгами. Думаю, им будет нужна его зарплата. И он кажется мне подходящим – честный, трудолюбивый, жаждет сделать что-то сам.

– Понятно, – сухо сказала Лола. – И как же зовут этого образцового юношу?

– Думаю, ты не знаешь его, – ответил Шарль. – Его имя – Бернар Лэнглуа.

Бернар Лэнглуа, насвистывая, катил на велосипеде вдоль набережной Сент-Клемент. Новости, прочитанные директором Би-Би-Си Алваром Лиделлом, в тот день были неважные: Италия и Германия подписали так называемый «стальной пакт», однако лично его дела никогда еще не шли лучше. В утренней почте он нашел письмо, на которое надеялся: в нем было предложение Шарля Картре на работу в его компании – «Картре Турс».

– А ты уверен, что это не опасно? – строго спросила его мать, Эдди, когда он показал ей письмо. – Не понимаю, почему тебе надо мельтешить и все менять, Бернар, По крайней мере, в электрической компании ты знаешь свое место.

Бернар удержался, чтобы не сказать, что в электрической компании он точно знал, где его место. Он там сидел, как в ловушке, занятый безысходной работой, которая заключалась в том, что он весь день напролет подшивал бумажки. Работа эта предлагала ему перспективу – подняться до головокружительной должности клерка, если он сто лет проработает там и за это время ничем себя не опорочит. Конечно, как говорила Эдди, это была респектабельная и постоянная работа, дававшая ему хоть и тощий, но зато регулярный конверт с зарплатой и перспективу пенсии при выходе в отставку. Но Бернар знал, что он стоит большего, чем это. Он не хотел провести всю жизнь, подшивая бумажки и складывая их в папки, и уж тем более не желал, чтобы в жизни его ожидали только золотые часы и небольшая пенсия, когда ему стукнет шестьдесят пять. Одна только мысль об этом шокировала его. Но он очень боялся, что не многие врата раскроются перед ним – парнишкой, которого принудили оставить школу, как только он повзрослел настолько, чтобы помогать родителям поддерживать семейный очаг.

Сколько он себя помнил, вся жизнь его прошла под знаком денег – вернее, отсутствия их. Он был старшим сыном. Дом у них был небольшой, с терраской. Его отец тоже работал на электрическую компанию, хотя и не в конторе, а мать – маленькая увядшая женщина, которая, казалось, провела всю жизнь, натирая линолеумные полы в них доме, – всегда называла отца «электриком». Но Бернар лучше знал. Отец его был не электриком, а помощником электрика и к тому же не очень хорошим, поскольку вся нелепая электропроводка у них в доме, за которую он должен был бы отвечать, никуда не годилась. Когда Бернар в детстве изучал физику, он удивлялся хитроумности папашиных приспособлений, теперь же, повзрослев, он пришел к выводу, что если до сих пор дом не сгорел, то это просто чудо. Но он понимал, что ему под страхом смерти нельзя об этом говорить, и помалкивал, хотя у себя в спальне убрал щеколды с окон, чтобы можно было беспрепятственно удрать, если возникнет такая необходимость.

Несмотря на то, что деньги держали всю их семью мертвой хваткой, у Лэнглуа не принято было обсуждать эту проблему, и Бернар не знал, в самом ли деле его отец получает так мало или просто мать не умеет распоряжаться деньгами? Но, как бы там ни было, он понимал, что у них было слишком мало денег, чтобы потратить их просто так. Ребенком Бернар привык, что его пуловер вечно протирался на локтях, и его восстанавливали заплатками всех оттенков серого цвета, а обед к концу недели всегда состоял из запеченной с пряностями печенки (которую он любил) или требухи с луком (которую терпеть не мог). Но когда он выиграл стипендию в гуманитарный класс, то, наверное, в первый раз понял, как тяжело живется его семье.

– Он не пойдет – мы не можем этого позволить, – сказала Эдди Лэнглуа, сжав губами сигарету «вудбайн», которая, похоже, навеки была прикована к ее рту.

Бернару хотелось плакать от разочарования. Но один раз в жизни отец заступился за него:

– Жаль это упускать, Эдди. И в конце концов, нам же не придется платить.

– О, ты так думаешь? А откуда же взять форму?

– Ну, у мальчишек в любом случае найдется что надеть. Не будет же он ходить в школу в трусах! – При этом два младших брата Бернара захихикали, но Стэн Лэнглуа, не смутившись, продолжал:

– Если у него будет пара брюк, их можно подобрать под цвет школьной одежды.

– О да, а как насчет блейзера с эмблемой на кармане? И ранца, и галстука. Кроме того, понадобятся футбольные бутсы и шорты! Интересно, откуда мы это возьмем?

– Это хороший шанс для мальчика, – настаивал Стэн, – шанс чего-то добиться в жизни, стать кем-нибудь получше, чем я.

В первый раз Бернар услышал, что отец сослался на свою неудачливую жизнь. Потом Бернар почувствовал, что посещение гуманитарных классов в представлении отца было уже чем-то, что возвышало сына над ним.

Он так и не узнал, как они раздобыли деньги, но, к своему восторгу, он занял свое место, одетый в соответствующую форму, которой обеспечила его мать, имея при себе бутерброды на ланч, хорошую новую «вечную» ручку и коробку карандашей в слегка поношенном кожаном ранце. Эдди откопала его на дешевой распродаже, а Бернар с любовью полировал его до тех пор, пока вытертые места невозможно стало разглядеть.

В школе Бернар решил получить максимум от его Богом данных способностей. Он не был самым блестящим учеником и не питал никаких иллюзий, но скоро обнаружил, что если будет по-настоящему упорно работать, то не только сможет держаться наравне с остальными одноклассниками, но и перегнать многих из них. Пока они исподтишка передавали записки или бросали друг в друга шариками из скатанной бумаги, Бернар сидел в первом ряду, внимательно слушал учителя и быстро, как только мог, записывал его слова своей новой, но довольно жесткой перьевой ручкой. Ученики называли его «зубрилой» и «карьеристом», но оскорбления соскальзывали с него и не приносили ему особых огорчений. В начальной школе, когда он носил джемпер с заплатками на рукавах, его обзывали похлеще этого – ну и что с того? Здесь было другое – это была стартовая дорожка, которая должна вывести его к лучшей жизни. К тому же он знал, что восстановит свою репутацию, когда дело коснется игры. Он был очень надежным, может, немного робким, защитником в футболе и вполне аккуратным боулером на крикетном поле. Как и всякий школьник, Бернар понимал, что если парень – хороший спортсмен, то его одноклассники простят ему почти все.

Однако Бернару не повезло: когда он должен был закончить школу, финансы семьи все же не справились с содержанием трех растущих парней, и он был вынужден бросить школу и искать себе работу. Перспектива расстаться с образованием удручала его, но он понимал, что у него нет другого выбора. И когда он на собственной шкуре почувствовал разрушающую душу примитивную работу в конторе электрической компании, то решился. Когда-нибудь он найдет применение своим талантам и вытащит себя из привычной бедности, которая, как в силках, удерживала его родителей. Когда-нибудь у него будет хороший дом, скоростная машина, а может, и шлюпка. Он будет путешествовать по свету, для бизнеса и ради удовольствия, на столе у него будет вкусная еда, а в погребе – хорошее вино. Бернар еще точно не знал, как он добьется всего этого, но он был исполнен решимости, что если возможность сама заплывет ему в руки, он должен будет схватить ее обеими руками.

И вот теперь, пока он катил на своем велосипеде вдоль набережной Сент-Клемента, Бернар раздумывал, что работа, которую ему предлагает Шарль Картре, может открыть перед ним широкие перспективы.

«На Джерси прибывает все больше туристов, желающих развлечься, и наш бизнес состоит в том, чтобы обеспечить их этим – будут ли это прогулки вдоль берега, катание на шлюпках или театральные билеты, которые мы будем им предоставлять, – сказал ему Шарль. – Мне нужен молодой человек, умеющий заглянуть в будущее, тот, кто не будет бояться тяжелой работы и поможет мне развить предприятие, которое, я верю, станет весьма прибыльным».

Это я, подумал Бернар. Молодой человек, умеющий заглянуть в будущее. Сильный бриз с моря подрумянил ему, щеки, он задохнулся, но сильно нажал на педали, подогреваемый взволнованным энтузиазмом и каким-то особым чувством, что здесь – его судьба. И это чувство было самое сильное из всех, что ему доводилось испытать за свою жизнь.

Почему-то ему казалось, что все, что он делал раньше, – лишь подготовка к этому моменту. И Бернар Лэнглуа был полностью уверен, что «Картре Турс» послужит ему трамплином, принесет плоды его надеждам и амбициям.

В день, когда Никола Картре закончил школу, он выбросил свою школьную фуражку в мусорный ящик, убедившись, что она так испачкалась кухонными отходами, что ее никогда нельзя будет носить, и сообщил матери оглушительную новость, что собирается вступить в армию.

– Что ж – ты уже взрослый мужчина, – сказала она, делая перерыв в инвентаризации муки, сахара и сушеных фруктов, которые она хранила в большой, имевшей отдельный вход кладовке на случай неизбежных, если разразится война, лишений. – Пришло время решать, что тебе делать, Никола.

– О, я уже решил, – воскликнул он и сказал ей. Лола слушала, делаясь все бледнее и бледнее, пока лицо ее не стало белым, как мука, пакет которой она держала в руках.

– Никола, нет! Я запрещаю!

– Ты не можешь запретить мне, мама. Как ты только что сказала, я уже взрослый мужчина. И кроме того, я подумал, что тебе это будет приятно. Ведь твой отец был солдатом, значит, это у меня в крови.

– Мой отец умер, оттого что был солдатом. Я не хочу, чтобы то же самое случилось с тобой. Скажи мне, что это неправда, Никола. Скажи мне, что ты забудешь эту дурацкую идею.

– Я не могу, мама. Тем более, если будет война, меня все равно призовут. И так уже требуют зарегистрироваться девятнадцатилетних ребят, чтобы забрать их, когда им исполнится двадцать. Лучше я пойду сейчас и вступлю в действующую армию, чем буду сидеть и ждать, пока за мной придут.

С минуту Лола молчала. Она видела смысл в его доводах. Вероятно, были преимущества в том, чтобы числиться солдатом действующей армии, чем быть новобранцем. Но мысль о том, что Ники пойдет воевать, была для нее непереносима.

– Подожди немного, Никола, – умоляла она. – Хотя бы столько, чтобы твоя мать свыклась с этой мыслью.

А может, и тебе дать время, чтобы ты переменил решение, мысленно добавила она.

Ники потупился: он терпеть, не мог спорить с матерью.

– Ну, я перенесу это на неделю или около того – согласился он. – Но тогда я напишу, чтобы получить полную информацию. И говорю тебе: что бы ты ни сделала, меня не остановишь.

Однако случилось нечто такое, что если не полностью остановило Ники от того, чтобы он записался в армию, то по крайней мере на некоторое время отвлекло его. И это нечто звали Вивьен Моран.

Вивьен Моран привлекала ребят столь же сильно, как притягивает чаек выброшенный на берег сэндвич. Куда бы она ни шла, они крутились вокруг нее, пытаясь ради ее прихотей превзойти себя. И Ники не был исключением.

Вивьен было девятнадцать. У нее были огненно-рыжие волосы, кремовато-белая кожа и самые зеленые на Джерси глаза, настолько зеленые и ясные, что напоминали кусочки изумруда. Но ребята в первую очередь замечали не ее глаза. Они были убеждены, что главным ее преимуществом была грудь – большая и выдающаяся вперед над изящной талией, которую можно было обхватить пальцами.

Но Вивьен была не только прелестной девушкой. Она была живая, жизнелюбивая, с ней всегда было весело. А если и этого было недостаточно, то дополнительный блеск ей придавал отец, который целую неделю работал в Лондоне, а на уик-энд прилетал домой, и мать, игравшая на сцене.

Ники увидел ее на пляже – на огромном чудесном пространстве золотого песка, которое опоясывало залив от Сент-Хелиера до Сент-Обена. Он ходил туда с приятелями поплавать, и пока они шли по песку, выбирая место, где можно было оставить полотенца, он увидел ее и забыл про купание.

– Кто она?.. – воскликнул он, не ожидая ответа. В своем раздельном белом купальнике и с козырьком от солнца, который задорным треугольником сидел на ее огненно-рыжих волосах, она была похожа на кинозвезду или фотомодель, и наверняка, подумал Ники, приехала на Джерси в качестве туристки. Но, к его удивлению, один из его приятелей, Джек Пикард, знал девушку.

– Это, старина Ники, очаровательная Вив Моран. Девушка с самыми сочными титьками на всем Джерси – и, по-моему, они уже тебя задели!

– Ты хочешь сказать – она живет здесь? – спросил Ник.

– Да. Но без толку распускать слюни. У ее старика куча денег. Она дружит с ребятами ее круга. И на тебя уж точно не посмотрит.

– Хочешь пари? – спросил Ники.

Если не считать нескольких безобидных ухаживаний и одной связи, которая тянулась полгода, Ники никогда не усложнял себе жизнь девушками, хотя нельзя сказать, что они не испытывали к нему интереса. Ники был выше среднего роста, с гибким, мускулистым от длительного плавания и загорелым от частого пребывания на солнце и в воде телом. У него были густые, волнистые от природы волосы и такие же сверкающие фиолетовые, как у Софии, глаза. Ники Картре заставлял замирать множество женских сердечек, но при этом он целомудренно не ведал об этом – а это неведение придавало ему еще больше шарма. Но сейчас он был очарован этой потрясающей девушкой, у него вдруг резко поднялось настроение, бессознательно возбужденное ее красотой.

Не отвечая на насмешки приятелей, он подошел прямо к ней и бросился рядом на песок.

– Привет, – сказал он. – Я Ники Картре, а мои друзья только что побились об заклад, что ты оттолкнешь меня, если я попрошу тебя о свидании. Ну как насчет того, чтобы доказать, что они ошибаются?

Она быстро повернулась, надменно сверкнув пламенем рыжих Волос, готовая ударить его. Но потом, когда его доверчивые, хотя и вызывающие глаза заглянули в ее, выражение лица Вив изменилось, раздражение и гнев сменились интересом. Она долго смотрела ему в глаза, потом обожгла его тело огненным взглядом, и уголки ее прекрасных губ чуточку приподнялись.

– Почему бы нет? Всегда забавно выиграть пари, не так ли?

– Это только часть забавы, – поправил он ее, пораженный собственным хладнокровием. – Но лучшая часть может оказаться совсем иной.

– Да, может быть, – ответила она, и снова глаза ее дразнили и манили его. – Когда ты собираешься вытащить меня и куда мы пойдем?

Уверенность Ники потихоньку таяла. Такая девушка, должно быть, привыкла к самому лучшему, а у него не было собственных денег. Конечно, он не мог позволить дорогих ресторанов или развлечений. И тогда, к его облегчению, она предложила:

– Подожди-ка, мне пришла в голову гораздо лучшая идея. В субботу вечером у меня будет вечеринка. Почему бы тебе не прийти?

Ники не знал, что он испытывал – облегчение или испуг. Приглашение облегчало финансовые проблемы, но он не был в восторге от идеи явиться одному в неведомое ему общество, тем более не будучи уверенным, что ему удастся пообщаться с самой Вивьен. Однако при сложившихся обстоятельствах у него не оставалось другого выбора – ему придется держаться по возможности развязней.

К субботе его тревожные предчувствия лишь возросли. Он немного больше времени посвятил туалету, набриолинил свои густые волнистые волосы так, что они стали послушными, и надел лучший костюм.

Вивьен жила в переоборудованном фермерском доме в Сент-Лоуренсе, в добрых четырех милях от «Ла Мэзон Бланш». Ники думал поехать туда на велосипеде, но потом решил, что лучше не надо. У друзей Вивьен наверняка есть собственные машины, а велосипед будет выглядеть неуклюже. Уж лучше прийти пешком.

Был жаркий летний вечер, и когда Ники наконец добрался до дома Вивьен, ему пришлось стащить с себя куртку. Но когда мать Вивьен открыла ему дверь, он заметил ее слегка удивленный взгляд, а когда она провела его через просторный сад, ему стала понятна причина ее недоумения. В костюме он выглядел нелепо, поскольку все молодые люди были в шортах или плавках, они смеялись и резвились вокруг большого бассейна.

Вивьен выглядела еще прелестнее, чем обычно, в изумрудно-зеленом топе и шортах.

– О дорогой, ты что, не понял, что это будет вечеринка у бассейна?

Ники вдруг разозлился. Не мог же он вернуться домой и переодеться, и она это прекрасно понимала. Ей удалось сделать из него полного дурака. Но он был не намерен доставить ей удовольствия от своего унижения.

– Не бери в голову, ведь сегодня у нас свидание, не так ли? – сказал он и с иронической галантностью взял ее под руку. – Лучше представь меня твоим друзьям.

Он заметил, как вспыхнули ее зеленые глаза, и подумал, что сейчас будет взрыв. Но он продолжал ей улыбаться и держать ее руку так, что всем друзьям возле бассейна казалось, что она с удовольствием и довольно интимно здоровается с ним. Через мгновение она откинула назад голову и рассмеялась.

– Ну ты и прохвост, не так ли, Ники Картре? Ну хорошо, пошли, познакомишься с остальными. Кто знает, может, я уговорю брата одолжить тебе плавки.

– Можешь не делать мне одолжения, – холодно сказал Ники.

– М-м-м. – Она окинула дразнящим взглядом его широкие плечи и рельефные мускулы, которые были отчетливо видны под слегка влажной рубашкой. – О нет, думаю, это ты мне сделаешь одолжение. Я уверена, ты будешь просто здорово выглядеть в плавках… ну, никогда же не знаешь заранее, может, мы потом будем купаться…

Было очевидно, что она имеет в виду, а ее оценивающий взгляд околдовывал его. Но Ники решил так быстро не сдаваться. Да, он хотел мисс Вивьен Моран, но хотел ее тогда, когда сам сочтет нужным, по его, а не ее наущению.

Однако через час или чуть позже, когда он сделал свои выводы и когда другие начали жаловаться, что сейчас, когда солнце зашло, вода в бассейне остыла, Ники принял предложение Дугласа Морана и, взяв у него плавки, отточенно, как ласточка, прыгнул с трамплина и проплыл несколько раз вдоль бассейна. Некоторые из парней, раздраженные его легким красивым кролем, устыдились своего неуклюжего барахтанья. Они бросали на него косые взгляды, повернулись к бассейну спиной, но зато почти все девчонки с восхищением в глазах и с учащенно забившимся сердцем наблюдали за ним. Вивьен удовлетворенно улыбнулась.

И уже совсем поздно, так что сад позади ряда весело разукрашенных лампочек окончательно погрузился во тьму, она не возражала, когда Ники притянул ее к себе. Весь вечер она сгорала от желания ощутить поцелуй этих полных крепких губ. И она не разочаровалась. Пусть Ники Картре не богат, пусть не знает, что такое «светский» и «несветский», как метко подметила Нэнси Митфорд, но зато он был восхитительно сексуален, настоящий мужчина каждым дюймом своего тела.

В течение нескольких следующих дней Ники много виделся с Вивьен. Несмотря на малообещающее начало, его приняли в ее круг, и, к своему облегчению, Ники обнаружил, что это не повлекло за собой больших денежных затрат. Большинство развлечений и прохладительных напитков предоставлялись снисходительными родителями. Но Ники считал, что больше всего удовольствия они получали от встреч на пляже или на «охоте за привидениями», когда переходили по дамбе над отмелью к Елизаветинскому дворцу или карабкались по скалам к запретному убежищу отшельника, где, по поверьям, в шестом веке пираты убили Сент-Хелиера, по имени которого и был назван город. Ники научился говорить так, как они, перенял их лениво-расслабленное отношение к жизни, начал водить скоростной мотоцикл по извилистым улочкам и открывать шампанское, не выливая при этом полбутылки пенящимся фонтаном, – если, конечно, так не было задумано. А еще он научился кое-чему такому, что все остальное перед этим просто меркло. Вивьен выпестовала его и, направив в нужное русло, научила, как надо заниматься любовью.

Для почти двадцатилетней девушки в 1939 году Вивьен была удивительно осведомленной. Она очень рано начала свое образование, когда обнаружила в ящике материнской тумбочки обернутую бумагой небольшого формата книжку – руководство по «интимной стороне брака». Она была заворожена эротикой и нежным искусством соблазнения и с тех пор никогда не упускала возможности добавить в свою копилку новые сведения. Она немало времени провела, отрабатывая страстные взгляды и вызывающие позы, которые копировала, рассматривая свою коллекцию длинноногих красавиц кинозвезд. Особое удовольствие ей доставляло испытывать потом эти взгляды и позы на знакомых ребятах. Она давным-давно утратила невинность с приятелем ее брата, и это даже несколько разочаровало ее, но с того времени она вкусила сладость власти и наслаждения, которые могли обещать многое, а в результате не давать ничего.