Текст книги "Дочь роскоши"

– Нет, нет – не это. Ты заслуживаешь большего, чем я могу дать тебе. Я вся выжата как тряпка. У меня не осталось никаких чувств – ничего. Так мило, что ты предложил… Но со мной будет все в порядке, правда.

Бернар почувствовал дурноту, все получилось так плохо.

– София…

– Пожалуйста, Бернар, не принуждай меня. Я очень благодарна за твое предложение, но не принимаю его. Не сейчас.

Он повернулся к двери.

– Ну хорошо. Я вижу, что мне лучше уйти.

– Нет, пожалуйста, не уходи. Я не хочу, чтобы ты чувствовал… О Господи, я не знаю, как сказать. Я буду очень жалеть, правда, Бернар, если ты больше не придешь ко мне. Я буду скучать по тебе. Но я не могу выйти за тебя замуж. Не сейчас. О, пожалуйста, ты должен понять…

Слезы беспрепятственно текли у нее по щекам, и каким-то образом они оказались друг у друга в объятиях. Бернар крепко прижимал ее к себе, а она рыдала. Он почему-то почувствовал себя лучше. Он мог понять, откуда эти слезы. Они были более естественны, чем это ее твердое спокойствие. К тому времени, когда она выплакалась, он почувствовал, что теперь надежды у него гораздо больше. Она оттолкнула его, а теперь не хочет, чтобы он уходил. Возможно, когда она переживет эти ужасные времена, то и решит по-другому.

София заварила чай, они выпили его, смакуя, как «настоящий»…

– Ну а теперь мне, пожалуй, лучше пойти на работу, – наконец сказал Бернар, вставая. – Прийти мне вечером? – Она кивнула, и он быстро притянул ее к себе, теперь оба уже не испытывали неловкости, когда он поцеловал ее.

– Послушай, любовь моя, я больше не буду об этом говорить, но помни, что в любое время, если ты переменишь решение… мое предложение остается в силе.

София опять кивнула:

– Спасибо, Бернар. Я не заслуживаю этого, но… Я не забуду…

Когда он ушел, она опустила голову на руки и зарыдала снова, словно сердце у нее разрывалось.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Джерси, 1944

– Как ты думаешь, ничего, если Сильви придет сегодня к нам послушать наш приемник? – как-то раз, придя из школы, спросила Катрин.

Стоял июнь 1944 года, и весь остров, затаив дыхание, ловил каждое слово о неминуемом вторжении союзнических армий во Францию.

Поскольку Лола и Шарль были арестованы, София остерегалась слушать приемник на кристаллах, он по-прежнему был спрятан под половицей, но в последние недели ее волнение пересилило страх. Настраивать его на бесплотные голоса, прорывавшиеся сквозь радиоволны, стало главным делом целого дня, и София с Катрин по очереди стояли на стреме, пока одна из них слушала радио, надев наушники, которые раньше были телефонной трубкой. Но София все же понимала, какой это риск. Иметь радио в доме – серьезное нарушение, гарантировавшее суровое наказание. София боялась, что их поймают и подвергнут депортации вслед за родителями. Она никогда никому не говорила о «кошачьих усах» – так они называли приемник, – кроме Бернара, и не приглашали друзей или соседей слушать его, как это делали многие островитяне.

– Нет, конечно, тебе нельзя привести Сильви! – выпалила она.

– Но она же – моя лучшая подруга, а ее брат тоже воюет. Она очень хотела бы знать, что происходит…

София подозрительно посмотрела на Катрин.

– Надеюсь, ты не говорила Сильви о «кошачьих усах»? – обвиняюще спросила она.

Катрин слегка покраснела.

– Она не донесет на нас. Не донесет, София, честно..

– Катрин! – взорвалась в ярости София. – Ты сказала ей, да? Как ты можешь быть такой дурой! Теперь мне придется избавиться от него. О Катрин, я бы убила тебя!

Катрин с вызовом смотрела на сестру, удивляясь, что случилось со старушкой Софией. Она так изменилась за эти дни, стала такой холодной, жестокой и подвержена переменам настроения еще хлеще, чем Лола. Но Лола была отходчива и стирала воспоминания о приступах гнева объятиями или другим жестом, подтверждающим, что она по-прежнему любит. Горло Катрин заболело от слез, когда она подумала об этом, и ее охватило желание снова оказаться в руках Лолы, которая крепко прижимала ее к себе и бормотала, что все будет хорошо, – она так говорила, когда Катрин была малышкой.

– Не могу поверить, что ты смогла сделать что-то подобное, после всего, что нам пришлось пережить, – сердито продолжала София. – О чем ты думала?

Катрин проглотила комок в горле.

– Я тебе говорю, Сильви – моя подруга. Мне нужны друзья – я не такая, как ты. И в любом случае я ей доверяю.

– Никому нельзя доверять. Ты, наверное, должна это понимать.

– Ты говоришь ужасные вещи! Но это так похоже на тебя, на тебя такую, какой ты стала сейчас. Но я не буду такой – не буду! Я не вынесу даже мысли, что мои друзья будут говорить обо мне…

– О Катрин, ты что – не понимаешь? – София вдруг стала больше печальной, чем гневной. – Я не говорю, что Сильви предаст тебя. Я ни на миг не допускаю этого. Но одно неосторожное слово – и все. Если она скажет кому-то еще – хотя бы своей матери, а та скажет еще кому-то, – все будут знать, что у Картре есть «кошачьи усы».

Катрин выглядела немного удрученной, но по-прежнему держалась вызывающе.

– Ну и что? Кто же скажет немцам? Их все ненавидят.

София вздохнула. Она не хотела говорить сестре правду, которую знала, – было достаточно много островитян, которые могли бы донести немцам либо в надежде выиграть от этого что-нибудь или, хуже того, из зависти или злости. Это была недобрая мысль, и Софии не хотелось опровергать невинную веру Катрин в окружавших их людей, но все же это надо было сделать. Надо было довести до ума Катрин, какими беззащитными были они – две девочки, живущие одни. И все же, если уж дело было сделано, то говорить о чем бы то ни было поздно.

– Смотри же, запомни, что больше ты никому не должна говорить об этом, – устало сказала София. – Если все пойдет успешно, война скоро закончится, и мы сможем вернуться к нормальной жизни. Но пока этого нет, пожалуйста, не выбалтывай ни своим друзьям, ни кому-то еще о таких вещах, как наше радио.

Катрин кивнула. Она не хотела ссориться с Софией. Бог знает, а может, она – единственный родной ей человек.

– Мне так жаль, София, я не подумала. Но… нам не надо избавляться от приемника, а? Я вполне уверена, что Сильви не вымолвит ни слова.

София сморщилась и посмотрела на часы. Радио было такой ценностью – единственной связью с внешним миром.

– Ну хорошо, во всяком случае, не сегодня, – согласилась она.

В ту ночь начали садиться союзнические самолеты. Они волна за волной пролетали над Джерси по пути к французскому берегу. Ночная тишина разорвалась стрельбой. Некоторое время две девушки стояли у окна и наблюдали, а потом, когда все угомонилось, пошли спать, хотя сон не шел – так они были взволнованы.

Наконец-то! София все думала и думала. Теперь уже наверняка все скоро закончится. Но война шла уже столько лет, что нормальная жизнь казалась ей далекой мечтой.

Не будет ли слишком поздно для меня пойти учиться в музыкальный колледж? – думала она, почти ненавидя себя за такие жалкие мысли, в то время как мужчины сражаются и умирают, а ее родители все еще в плену. И все же чувство вины не умаляло значения утраченных грез о будущем. У нее похитили целый пласт юности. Внезапно Софии захотелось плакать без всякой причины, как раньше делала Катрин.

По дороге мчались мотоциклы, голоса что-то кричали друг другу по-немецки, через некоторое время возобновилась пальба. София шепотом читала молитву Богу, в которого почти не верила, потом натянула простыню на голову и еще раз тщетно попыталась уснуть.

В течение всех летних месяцев союзники продвигались по Франции, освобождая города и деревни, которые долгих четыре года были под немецким каблуком. Но на Джерси дела пошли хуже, чем раньше. Гитлер, решивший не отдавать хотя бы один маленький кусочек Великобритании, который все еще оккупировал, пригнал на остров еще батальон. По мере того как раненых немцев эвакуировали из Франции, на Джерси становилось все больше ртов, которых надо было кормить, и все меньше тех, кто мог обеспечить пропитание. Французские порты на канале сдавались один за другим, и линия обеспечения была нарушена. Пищу больше невозможно было доставлять из внешнего мира, и Джерси должен был существовать за счет того, что мог произвести сам.

София, отчаянно стараясь добыть еду для себя и Катрин, проклинала непреклонность Гитлера. Он что, не понимает, что в конце концов ему придется сдаться, так почему бы не сделать это сейчас? Но, конечно, он же не ест хлеб пополам с шелухой и не радуется ему, он же не пьет чай из листьев смородины, ему же не приходится обходиться без мыла и лекарств. Его никто не принуждает жить без малейших удобств, без которых не стоит жить, и так – целых четыре года. А теперь им еще придется голодать. Черчилль тоже хорош. Он решил взять немцев измором, а это означало голод и для островитян.

Неизбежно стали ухудшаться нравы, и порой люди проявляли снисходительность к физическому насилию не только по отношению к немецким оккупационным войскам.

Однажды сентябрьским днем Катрин пришла из школы с длинной царапиной на щеке и в разорванной тоненькой, как крылышко пчелки, блузке. Она переодела блузку до прихода Софии с работы, но, как ни старалась, не смогла скрыть царапину, и София тут же заметила ее.

– Чем ты, в самом деле, занималась, Катрин?

Катрин слегка покраснела.

– Ничем особенно. Просто это кошка, Джин Пинел.

– Ты хочешь сказать, она это сделала нарочно? Но почему? – спросила София.

Катрин покраснела еще больше.

– Она думает, что я увела ее дружка.

– А ты увела?

– Конечно нет! По крайней мере я не крала его – он и не принадлежит ей!

Губы Софии дернулись. Она думала, сколько времени пройдет, пока Катрин начнет интересоваться мальчиками.

– Ну и кто же это? – спросила она.

– Вэлес Паттерсон. Он уже сто лет мне нравится, и я думала, что тоже нравлюсь ему, но боялась надеяться. А вчера вечером он ждал меня после уроков. Он спросил, не хочу ли я немного орехов, и мы ели их, когда мимо проходила Джин. Она ничего не сказала, но сегодня во время ланча наехала на меня.

– А ты что сделала?

– О, не так уж много! Я слишком удивилась. Но я оттаскала ее за волосы – ты же знаешь, у нее косы, так что это было очень просто. Мы остановились еще до того, как появилась классная руководительница. Она пришла в ярость, когда услышала, что здесь замешан мальчик. Она сказала, что из нас обеих ничего путного не получится, и после уроков задержала нас на полчаса. Но когда мы вышли, Вэлес ждал снаружи. И он проводил домой меня! – Катрин триумфально захихикала.

– О, ради Бога! – сурово сказала София, но когда она подала пустой суп – единственное, что она могла приготовить на сегодняшний ужин, – то улыбнулась. Ее маленькая сестричка быстро училась всему!

Следующим вечером девочки едва закончили ужин, как раздался стук в дверь. Они переглянулись, в глазах их был неприкрытый страх. Друзья всегда приходили с тыльной стороны коттеджа, слегка стучали и выкрикивали приветствия. Но этот тяжелый стук напомнил им о том утре, когда их разбудил немецкий солдат, разыскивающий убежавшего пленника. София встала.

– Оставайся здесь, – приказала она Катрин. – Я посмотрю, кто там.

Сердце ее быстро билось. Она открыла дверь. Как она и ожидала, снаружи стоял офицер в полевой форме. Возле ворот стояла машина, а в ней сидели еще несколько немцев.

– Да? – спросила София. – Что вы хотите? Офицер щелкнул каблуками.

– Мы хотим обыскать ваш дом. От нас не ускользнуло то, что у вас есть радиоприемник. Я уверен, вы знаете, что это запрещено.

В какой-то миг Софии показалось, что она упадет в обморок. Но она тут же взяла себя в руки.

– Как вы смеете? – вспыхнула она. – Кто сказал вам эту ложь?

Глаза немца были такие холодные, такие голубые.

– Уверен, что вы понимаете, я не обязан раскрывать вам свои источники. Но если у вас нет радиоприемника, вам нечего бояться. Ну, позволите ли вы нам войти или нам придется войти без приглашения?

Мысли Софии разбегались. Найдут ли они приемник, если будут искать? Да, он спрятан, но хорошо ли? Немцы должны знать любое потайное место. А было ли еще что-нибудь в доме, что могло бы принести им неприятности? Она так не думала, но как можно быть уверенной? И все же ей ничего другого не оставалось, как блефовать.

– Ну хорошо, входите, – сказала она. – Вы все равно ничего не найдете.

Она прошла на кухню, где Катрин начала мыть тарелки. Сестренка подняла потемневшие от страха глаза, но София ободряюще коснулась ее руки. Первый офицер был уже на кухне, а подкрепление топало по тропинке к домику. София собралась с духом, исполненная решимости не выказывать своего страха перед ними.

И тут ей показалось, что сердце ее перестает биться. Этот солдат в полевой форме, его миловидное лицо в каске так потрясающе знакомо… это… не может быть., это не Дитер!

Но это был Дитер, и он тоже узнал ее – она поняла это, хотя его лицо было совершенно бесстрастным, одеревеневшим. Горло ее сжал нервный спазм, она почти выкрикнула его имя вслух. Но его глаза, казалось, предупреждали ее: «Молчи!» Она быстро посмотрела через плечо на Катрин, но не было и намека на то, что та узнала его. Возможно, Катрин была слишком мала, чтобы отчетливо помнить его, во всяком случае, его лицо под полевой каской выглядело совершенно другим.

Как же так случилось, что она столкнулась лицом к лицу с человеком, которого любила всем сердцем, который все еще посещал ее грезы?.. София на миг закрыла глаза, пытаясь овладеть собой.

Солдаты разбрелись по сторонам, и начался обыск. Один частично исчез в большом старом дымоходе, другой высыпал из кувшина макароны, которые она берегла для пудинга, прямо на голый стол. Дитер, прокалывая клубки шерсти, которую она усердно распускала, чтобы связать новый джемпер, посмотрел на нее. Их взгляды встретились, внутри у нее все сжалось. Это не может быть ничем иным, как… Но, как бы она ни сформулировала свою мысль и свое же быстрое опровержение, она поняла, что это неправда. Война ничего не изменила в ее чувствах к Дитеру. И ничто бы не изменило. Настойчивый искрящийся огонь, что побежал по ней сейчас, был похож на долгое медленное возгорание, на извержение, взрыв глубоко дремавшего в ней вулкана желания, которому дали нечто вроде шанса – так же, как в те смутные времена, когда Дитер был официантом, а она – всего лишь невинным ребенком.

Я люблю его, подумала она. О Господи, помоги мне, несмотря ни на что, я все равно люблю его.

Офицер пролаял какие-то команды своим подчиненным. Благодаря урокам, которые им навязывали в школе, София смогла понять, о чем он говорит. Как и большинство джерсийских детей, она чувствовала себя патриоткой, плохо изучая немецкий, но ее природные способности к языкам позволили ей многое усвоить. И вот теперь, со страхом и внезапной болью, она услышала, как офицер выдает команды:

– Наверх! И не забудьте заглянуть под половицы! Дитер пошел к лестнице, а София замерла, ей стало дурно от ужаса, когда она услышала грохот и треск. Солдаты отбросили портьеры и стали двигать мебель. Хлопки над головой сказали ей, что они проверяют по звуку, нет ли отстающих половиц. Через минуту она услышала знакомый треск, который привыкла слышать каждый вечер, когда приподнимала половицу, чтобы вытащить оттуда приемник и послушать новости о том, что делается в мире. Ее сковал страх, она почти перестала дышать. Что будет делать Дитер? Она подождала, не раздастся ли его радостный крик, почти теряя сознание от напряжения. Но вместо этого она услышала, как половицу с таким же треском поставили на место, и разобрала звуки дальнейших поисков. Время шло, и наконец снова появился Дитер.

– Что-нибудь нашел? – спросил офицер.

– Ничего. Наверху ничего нет.

На лице его не было никакого выражения. И только когда его глаза чуть прищурились, она поняла, что он знает. Дитер не был беспечным, не был слепым. Он обнаружил приемник, но не собирался предавать ее.

Радость охватила ее, как костер: к своему огромному облегчению, она поняла, что все еще что-то значит для него, и тут же пришел новый страх, на этот раз – не за себя и Катрин, а за Дитера.

А ну как офицер не удовлетворится поисками? Если он прикажет еще раз обыскать и кто-нибудь обнаружит отстающую половицу? Дитеру тогда будут грозить гораздо большие неприятности, чем им. София была уверена, что при таких ухудшающихся с каждым днем обстоятельствах трудно ожидать приличного гуманного поведения от завоевателей. Голодные, побитые, загнанные в угол, они набросятся на жителей острова и друг на друга.

Один из солдат опустошал мешок с картошкой, она оторвала глаза от Дитера и сердито набросилась на мужчину:

– Что вы делаете? Нельзя, чтобы они раскатились по полу! Если для вас нет, то для нас она драгоценна!

– Ну хорошо, положи на место, – приказал офицер. – Здесь ничего нет. Кажется, мы получили фальшивый донос. Считайте, что вам повезло – по крайней мере на тот раз.

София не осмелилась поглядеть на Дитера. Она стояла спокойно, крепко сжав пальцы, чтобы они не дрожали. И только когда заурчал мотор большой машины, отъезжавшей от ворот, она расслабилась, ноги ее подкосились, и она опустилась на пол, прижав руки к лицу, а дыхание ее вырвалось судорожными всхлипами.

– Они не нашли его! – ликующе закричала Катрин. – Они не нашли его, София!

Много времени прошло, пока наконец София смогла заговорить, но зубы ее стучали.

– Нет, они его нашли.

– Нашли? Тогда почему?..

– Это был Дитер, – прошептала она. – Ты не узнала его? Это был Дитер. Он нашел радио. И не выдал нас.

Бернар от одного из своих коллег, который проезжал мимо и видел патрульную машину у ворот коттеджа Картре, услышал о визите к ним немцев. Бернар был вне себя от волнения, потому что он один из немногих знал о существовании радиоприемника. Наспех проглотив чай, к негодованию своей матери, которая проводила большую часть дня, пытаясь соорудить более или менее приличный обед, он вытащил свой велосипед и покатил в Сент-Питер.

С того дня, когда он просил Софию выйти за него замуж, их отношения немного изменились. Между ними возникло взаимопонимание и тепло, иногда София позволяла обнять себя и почти с отчаянной жаждой отвечала на его поцелуи, хотя дальше этого их физическая близость не продвинулась. Иногда между ними возникала неловкость, которая проявлялась в напряженном молчании или открытой холодности. Они больше не гуляли вместе, потому что София не хотела оставлять Катрин одну. Бернар вынужден был проводить вечера в их тесной маленькой кухне вместе с Катрин, которая в лучшем случае была у себя в комнате наверху.

Но Бернар понял, что не только эти обстоятельства изменились. София тоже изменилась. Она стала жестче, суровее, казалось, она потеряла способность смеяться. Он часто чувствовал, что совсем не знает ее. Но он любил ее, и ему нравилось думать, что он поддерживает ее, неважно, высказывает ли она благодарность ему или нет.

Когда он прибыл к ним в тот вечер, слегка запыхавшись от быстрой езды и страшась того, что может обнаружить, к своему облегчению, он застал Софию на кухне, собранной, хотя немного бледной и измученной, а Катрин пребывала вне себя от волнения.

– Бернар! – взвизгнула она, заметив его. – Ты ни за что не догадаешься! Приходили немцы, они искали наши «кошачьи усы»!

Бернар почувствовал, как желудок его сжался.

– Они не нашли его?

– Да, нашли, но…

– Катрин! – бросила София. – Ты когда-нибудь прекратишь болтать? Я подумала, что тебе урок пошел впрок!

– Но это же Бернар…

– Я знаю, что это Бернар, и знаю, что ты собираешься сказать. Пожалуйста, не надо! – приказала София.

Бернар озадаченно и смущенно переводил взгляд с одной на другую.

– Что же тогда случилось?

– Они искали, но не обнаружили его, – сказала ему София. – Хотя я не думаю, что мне следует рисковать и держать его здесь и дальше. Они могут прийти снова.

– Хочешь, я избавлю тебя от него? – спросил Бернар. Он все еще не мог понять, почему взорвалась София, но в то же время понимал, что сейчас не самый подходящий момент для расспросов.

Глаза Софии смотрели в сторону. На минуту ему показалось, что она вообще не слышит его.

– София! – Он повторил свое предложение, но она отрицательно покачала головой.

– О нет, нет. Не надо даже пытаться, Бернар. Когда стемнеет, я положу его в коробку из-под печенья и зарою в саду. В этом доме нет безопасного места. Они смотрели повсюду.

И снова его поразило какое-то несоответствие.

Тут случилось что-то такое, чего он не понимает, что-то такое, отчего он чувствует себя обиженным и в то же время злым, сам не зная почему. Однако инстинкт предупреждал его не копать слишком глубоко.

По крайней мере, София в безопасности. А для Бернара, по правде говоря, остальное не имело значения.