Текст книги "Дочь роскоши"

– Рэйф не стрелял в него. Он не мог. Видимо, тут действовал наемный убийца.

– Мне это кажется ужасно запутанным. У него тогда должен был быть слишком сильный мотив, чтобы втянуться во все эти неприятности – или взять на себя риск, если до этого дойдет. Мне бы понравилась мысль, что это мог быть он. Я просто высказываю сомнения, и все.

Дэн допил свой стакан и поднялся, чтобы вновь наполнить его, раздумывая, должен ли он ей еще что-нибудь сказать.

– По общему мнению, у многих людей были причины ненавидеть Луи.

– Ненавидеть до такой степени, чтобы убить? Неужели вы и вправду думаете, что люди убивают других людей только из-за того, что их ненавидят? Скорее, из-за того, что любят их, или еще по каким-то другим причинам… – Она оборвала себя, поняв, что сейчас высказала еще один аргумент в пользу того, что Луи мог быть убит каким-то близким ему человеком. – О черт! – тихо сказала она, и вдруг все душевные травмы этого вечера превратились в комок слез, подкативший к ее горлу. Она наклонила голову, сильно мигая в надежде, что он не заметит. Но слезы потекли по щекам. Она начала рыться в сумочке в поисках платка.

– Проклятье, что это со мной?

Он вытащил чистый платок из кармана.

– Вы ищете это?

– Да, спасибо. – Она с благодарностью приняла платок. – Простите меня. Я вела себя глупо.

Он опустился перед ней на корточки и накрыл ее руки своими.

– Ну, ну, веселее. Все не так уж плохо. Не забывайте, все это стародавняя история.

– Но не для меня.

– Да, думаю, не для вас. – Он обнял ее скорее инстинктивно, чем умышленно, и она посмотрела на него. Глаза ее все еще были влажны от слез, от этого его лицо казалось ей немного расплывчатым, затуманенным. Это напомнило ей, каким он был в подземном госпитале, впечатление было все еще сильное – она разглядела под внешней оболочкой мужчину. Она опустила голову ему на плечо, и от этого прикосновения ее словно кольнуло острое и в то же время сладостное ощущение, настолько властное и удивительное, что она едва не задохнулась. Какой-то миг она не двигалась, страшась вспугнуть чувство, которое ввергло ее в огонь, ощущая близость другого человека к себе сильнее, чем когда-либо раньше. Это прикосновение было таким слабым – просто ее головка покоилась на его плече, а его рука слегка касалась ее, и все же она ощущала его каждым нервным окончанием тела, как будто все ее существо внезапно ожило от страсти и ожидания.

Он очень нежно взял ее за подбородок и приблизил ее лицо к своему. Она, как загипнотизированная, наблюдала, как его лицо все приближается, приближается, пока она больше не могла, даже расплывчато, видеть его очертания, и почувствовала его губы на своих. И тогда по ней пробежал озноб, все струны ее тела натянулись от этого прикосновения, и после мгновенной нерешительности она возвратила ему поцелуй со страстью, от которой чувства ее воспарили. О Боже, она хотела, она жаждала его! Но в тот самый миг, как эта мысль коснулась ее сознания, она словно что-то высветила в глубине ее души, и усилием воли, вернула к реальности.

– Ради Бога… – Она оттолкнула его и нервно засмеялась.

– В чем дело? – Его голос был грубоватым, резким.

– Что ж, вы – настоящий мужчина, не правда ли? Две женщины за одну ночь… – Она не знала, почему сказала это, но в тот момент ей показалось, что она как-то передала мучительную ревность, которую испытывала. Но, к ее удивлению, он попытался снова притянуть ее к себе.

– О чем вы говорите?

Она отпрянула.

– Ваша приятельница – та, что была здесь, когда я приехала. Что она сказала бы, если бы узнала, что вы…

Дэн отпустил ее. Джулиет заметила, как глаза его потемнели.

– Это не приятельница. Это сестра моей жены. Джулиет похолодела.

– Вашей жены! Я не знала, что вы женаты! Он проглотил комок в горле и отвернулся.

– Я не женат. Она умерла. Фрэн иногда приходит ко мне, мы просто поддерживаем связь… – Он не стал добавлять, что иногда видеть Фрэн для него было мучительно и ранило больше, чем помогало. Она напоминала ему более взрослую, искушенную Марианну. Сердце его словно пронзали кинжалами.

– Умерла! О Боже, я и понятия не имела… – сказала Джулиет. Она должна высказать ему сожаление, и она по правде испытывала его – но в то же время была смущена своей оплошностью. Но никакое сожаление не смогло стереть возникшее облегчение. О, на один ужасный миг она подумала, что он женат!

Он налил себе еще выпить, потом отставил стакан.

– Это… Это было?.. – Она запнулась, не зная, стоит ли ей продолжать этот разговор.

– Это была автокатастрофа, – не оборачиваясь сказал Дэн. – Мы ехали на мотоцикле, а выпивший водитель врезался в нас. Это было накануне Рождества три года назад. Перед смертью она почти месяц была в коме. Я приходил к ней и сидел возле, смотрел, как она там лежит – казалось, что она просто спит. Я ждал, что она вот-вот проснется. Но она не проснулась. Она умерла. А я был за рулем этого проклятого мотоцикла, но остался жив. – Он с преувеличенной осторожностью поставил стакан с виски, потом сжал кулаки и ударил по столу.

Джулиет похолодела.

– О, я так сожалею! Но вы не должны обвинять себя. Я уверена, вы были не виноваты… – Она инстинктивно подошла к нему, обняла, но он на этот раз не ответил. Он стоял согнувшись и, похоже, не замечал, что она тут, рядом, и Джулиет вдруг снова почувствовала себя глупой, неуклюжей. – Дэн… Лучше я пойду… – Она повернулась.

– Не уходите. – Он так тихо произнес это, что она усомнилась, правильно ли расслышала его.

Она поколебалась.

– Мне надо идти. Все будут думать, куда я пропала. Дэн выпрямился, словно пытаясь стряхнуть с себя отчаяние.

– Да, наверное, будут. – Голос его был почти нормальный, констатирующий. Лишь едва заметный оттенок неуверенности выдавал эмоции, которые разрывали его на части мгновение назад. – Сожалею, что все так произошло.

– Не говорите глупости! Вам не за что извиняться. Это мне надо извиниться за то, что я вам напомнила об этом.

– Вы не напомнили мне. Черт побери, я никогда не забывал. Но, возможно, я постараюсь. Видимо, пришло время не озираться назад. Просто это не так-то легко, вот и все.

– Нет, Дэн. Мне надо идти.

– Хорошо. – Он смотрел на нее, сдвинув брови так, что его глаза казались затемненными. – Джулиет, я хочу снова увидеть вас.

Пульс забился у нее в горле.

– Кажется, я объяснила – я не могу продолжать это, – сказала она, намеренно не понимая его, потому что не знала, как поступить с этой внезапной лавиной противоречивых чувств. – Если вы докажете, что кто-то другой ответственен за это, я буду на седьмом небе, но я больше не играю в детектива, тем более если для этого надо пользоваться гостеприимством моих родственников.

– Я понимаю. Но я говорю не об этом. Забудьте о своей бабушке, обо всем этом проклятом деле. Я хочу видеть вас.

Пульс снова дернулся, и вновь она испытала нечто близкое к панике. Она не ожидала такой силы чувств, особенно с его стороны. Он держался так сдержанно, почти холодно, был таким собранным, что невозможно было разглядеть, что пряталось в глубине его души. Но она не была уверена, что сможет совладеть с собой. И кроме того…

Как насчет Сина? Дорогой Син, он ждет ее дома, в Австралии, он верит ей, надеется, что они объявят о помолвке, как только она вернется. Как она могла так легко забыть его? Один поцелуй, и она уже готова отвергнуть годы любви. Так это называют отпускными романами? Увлекаться в другом месте другим мужчиной?

– Сожалею, – сказала она, – но я правда думаю, что будет лучше, если мы оставим это. Не помню, упоминала ли я об этом, но у меня дома жених. Я думаю, мне надо было об этом сказать, но это показалось мне неуместным.

Дэн прищурился. Все эмоции куда-то исчезли.

– О, я понимаю. Ну что ж, в таком случае нам, видимо, не о чем говорить.

– Видимо, да. – Но ей хотелось плакать, и, сидя в машине, по дороге домой в глубокой тьме она почувствовала, как на глаза навернулись слезы и заструились по щекам. – О Син, – тихо плакала она, – почему я ничего такого к тебе не испытываю? Что же, черт побери, со мной неладно? Но я не хочу быть нечестной по отношению к тебе, не беспокойся. Я не сделаю этого с тобой. Я не смогу… как бы я этого ни хотела.

Когда Джулиет уехала, Дэн налил себе еще виски. Он понимал, что пьет слишком много, но какого черта? Ему это нужно!

Ну и ночка, печально подумал он. Сначала Фрэн нанесла свой обязательный визит, потом Джулиет с двойни ударом: первый – никаких расследований обстоятельств смерти Луи Лэнглуа, второй: «Нет, спасибо, я не хочу вас больше видеть». Трудно решить, что хуже, Нет – он знал, что все в порядке. Будет другая работа. Всегда что-нибудь возникало. Но Джулиет была первой девушкой после смерти Марианны, которая всколыхнула его. Он думал, что его чувства будут вечно сохранять ее в памяти. Сегодня, впервые за три года, он захотел обладать женщиной более, чем на физическом уровне, Да, это были смешанные чувства. Да, он чувствовал себя виноватым, как будто каким-то образом обманывал Марианну. Но, несмотря на это, он хотел Джулиет – и на какой-то миг подумал, что и она хочет его. Но его суждения оказались ложными. У нее там, дома, был жених, черт бы его разодрал, так что, очевидно, всему конец.

Он выпил остатки виски из стакана и швырнул его. Стакан пролетел через всю комнату. У Дэна было чувство, что ему предстоит долгая ночь.

– Что за проклятая жизнь! – яростно произнесла Вив. – Что за проклятая, проклятущая жизнь!

Джулиет уехала час назад, и Вив прокладывала себе путь по ступенькам, которые неминуемо следовали одна за другой, – так было всегда, когда она напивалась. Желание все разнести прошло, а вместе с ним и чувство непобедимости и эйфории. Сейчас она была в слезливом настроении, и спать ей совершенно не хотелось.

Поль же, напротив, был готов отойти ко сну, и его совсем не прельщала мысль вступить в долгую беседу с Вив.

– О, не думаю, что мы плохо провели сегодняшний день, – зазывно сказал он, но Вив не так-то просто было свернуть с дороги.

– Ты правда так думаешь?

– Да. Двадцать лет назад все было по-другому, я признаю это, но все стало по своим местам, когда умер Луи. Сейчас у нас есть все, что мы хотели бы пожелать.

– Есть?

– Да, Вив, у нас есть, мы можем перечислить наше достояние: у нас приличный дом, достаточно денег, чтобы жить так, как ты привыкла, и я считаюсь старшим управляющим в компании. Чего больше ты бы пожелала?

Вив молчала. Семьи, хотелось закричать ей. Я хотела семью. Но она не могла заставить себя вымолвить это. Она могла говорить па любую тему, и даже болтать, но эту она таила глубоко в себе, эту ужасную пустоту внутри нее, которая иногда выливалась в острую, почти непереносимую боль.

Когда-то, очень давно, когда они поняли, что у них не будет детей, оба горевали и осыпали друг друга взаимными упреками. Когда они ссорились, это всегда возникало, несмотря на то, что они никогда не осмеливались докопаться до окончательного и определенного ответа – кто из них был не способен иметь ребенка? Может, Поль был бесплоден? А может, у Вив были какие-то нарушения после того давнего аборта? Каждый отшатывался от правды о себе, каждый из них делал вид, что ему все равно. Вив не понимала, насколько почувствовал себя униженным Поль, когда узнал, что она была когда-то беременна от его брата. Поль никогда не видел Вив в те приступы печали, которые иногда накатывались на нее. В те минуты она сгибалась от пронзительной боли, ее сотрясали рыдания, она простирала руки в мучительном желании иметь ребенка, которого потеряла. Эти приступы сейчас повторялись немного реже. Возраст приглушил их. Но иногда прошлое каким-то образом приближалось. То отдаленное прошлое, когда они были молодыми, и недавнее прошлое, когда Вив наблюдала, как растет ее племянник Луи, как он превращается в мужчину, и думала, что, если бы у нее были мужество и уверенность Софии, у нее тоже мог быть сын или дочь такого же возраста. Какая же горечь охватывала ее в те минуты! Ревность к Софии и ненависть к Луи, которые незаметно крепли и превращались в манию.

Когда он был ребенком, она любовалась им и потихоньку оплакивала собственного ребенка. Она не хотела жить. Когда же Луи вырос в неприятнейшего молодого человека, несправедливость этого сделала ее злобной. Луи был сыном немца, поэтому неудивительно, что он стал такой свиньей. Ее ребенок был бы молодым Ники. Он всегда стоял у нее в глазах – до того, как война лишила его мужества, – молодым, сильным, красивым, обладающим властью, которая умела превращать ее в сгусток желания. Никто другой так не умел. Но из-за какой-то чудовищной иронии судьбы презренный Луи был жив, а ее собственный ребенок, ребенок Ники, мертв. Каждый раз при этой мысли Вив сотрясал гнев, и с течением времени, когда он безжалостно разрушал их жизнь, она все больше проникалась к нему ненавистью.

И даже сейчас, двадцать лет спустя, в ней все еще оставалось эхо той ненависти, и ею овладевала радость, когда она вспомнила, что он, так же, как и ее ребенок, теперь мертв. Из-за чересчур общительного характера Вив лишь несколько человек могли понять, на какие глубокие переживания она способна. Только Поль время от времени мог заглядывать в глубины ее души, но, копируя страусиные повадки своего отца, предпочитал не замечать этого.

Было, однако, нечто такое, что он не мог не замечать. Чем старше становилась Вив, тем больше, казалось, ее тянуло к Ники. По большому счету Поль находил это весьма обидным для себя, но ничего не мог с этим поделать. Когда Вив хотела поговорить о Ники, ее нельзя было ничем остановить, – а сейчас она как раз хотела поговорить о нем.

– Наверное, для нас это было не так-то плохо, – сказала Вив, проводя по губам ярко накрашенными алыми ногтями, – но как насчет Ники? Жизнь не слишком-то была справедлива к нему, да? Он был так изувечен, умер, не дожив до двадцати пяти лет; Боже, Поль, чем он заслужил такое?

Поль встал. На сегодня ему на самом деле достаточно.

– Пошли, Вив, пора спать. – Он забрал стакан у нее из рук и поднял ее на ноги. Она позволила себя повести, ибо была слишком погружена в тоску, чтобы сопротивляться. На лестнице она оступилась, Поль поддержал ее. По крайней мере мы все еще вместе, подумал он. Несмотря ни на что, после всех этих лет мы все еще вместе.

– Ты можешь сама раздеться? – спросил он. Она кивнула.

– Я вернусь через минуту, – сказал он. – Пойду выключу свет.

Когда он вернулся, Вив стояла посредине комнаты. Она расстегнула платье и шагнула из него. Она была такой удивительно незащищенной в своей шелковой комбинации.

– Я убила его, – сказала она.

– Кого убила, Вив?

– Ники, разумеется. – Она хохотнула. – А ты думал, что я имела в виду?

– Пошли, Вив. В кровать.

– О Поль, почему все гак мерзко?

– Да пег же, Вив. Мы пережили все это. А сейчас иди спать.

– Я не могу. Они здесь. Все они…

– Иди спать, говорю тебе. Я не хочу копаться в прошлом, как ты.

Но, когда он оставил ее, закрыв за собой дверь и направившись в свою комнату, Поль подумал, что не так-то легко забыть прошлое, даже если хочешь этого. Вив была права. Есть вещи, которые забыть невозможно.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Джерси и Сюррей, Англия, 1943–1945

Несмотря на до сих пор испытываемый стыд за то, что произошло между ним и Вив, Поль не мог больше откладывать встречу с Ники и после побега в Англию на старой шлюпке отца, первое, что он сделал, – попытался узнать, где находится его брат. Все, что он знал: Ники был ранен во Франции, его перевезли в госпиталь в Веймауте, а потом еще куда-то. Но кроме первых писем от него больше ничего не было. Линии связи были прерваны, и Поль понятия не имел, где сейчас Ники и как его разыскать. Конечно, возможно, что он полностью излечился и вернулся назад в свою роту. В таком случае он мог быть где угодно, а может быть – прямо здесь, в Англии.

Поль начал проверять. Власти Англии были больше заняты ходом военных действий, чем необходимостью отвечать на его вопросы, но он случайно узнал то, что ему было нужно: Ники выхаживают в санатории в глубинке, недалеко от Сюррея. Поль был озадачен. Прошло почти три года с Дюнкерка. Что Ники до сих пор делал в санатории все это время?

Поль не стал писать или звонить, чтобы сообщить Ники о своем приезде. С мальчишеским ликованием он решил преподнести ему сюрприз – в конце концов Ники знает, что Ченел-Айлендс все еще оккупирован, ему и в голову не придет, что его брат сумеет удрать.

– Я приеду в пятницу в полдень, – сказал он старшей сестре госпиталя по телефону. – Но, пожалуйста, не говорите Ники, что я приезжаю. Я могу не приехать и не хочу разочаровывать его.

– Вы знаете ситуацию, не правда ли?

Ее серьезный тон должен был бы предупредить Поля, но он был слишком взволнован перспективой снова увидеть Ники, чтобы поинтересоваться, в чем дело.

– Я знаю все, что мне надо: адрес и как туда добраться.

– Очень хорошо. Когда приедете, подходите к регистратуре, и мы вас проводим.

Поль прибыл в санаторий рано, в полдень. Это было огромное здание, которое могло бы в мирное время быть государственной лечебницей, с акрами земли, окружающими ее, с подстриженными лужайками, розарием и высокой лестницей с каменными львами по обеим сторонам. Лестница вела к внушительной парадной двери. В спешке Поль не заметил пандус, идущий вдоль ступенек. Он перепрыгивал через две подряд и влетел в просторный холл. К нему подошла хорошенькая молодая сестра милосердия.

– Могу ли я вам помочь?

– Я – Поль Картре. Я приехал навестить моего брата Никола.

– О, Ники, да? Он обрадуется! Я думала, вся его семья на Джерси и никто не может связаться с ним.

– Ну этот-то больше не на Джерси, – весело сказал Поль.

Сестра привела Поля в большую уютную комнату, оборудованную удобными стульями, большим столом и радиоприемником. В открытом камине горел огонь, на столе лежала почти законченная огромная картина-загадка. В гостиной находились три молодых человека. В ожидании Ники Поль перекинулся парой фраз с двумя из них, они играли в шашки, но не мог заставить себя заговорить с третьим, сидевшим в совершенном одиночестве. Лицо его было почти все перевязано. К своему стыду, Поль понял, что просто не знает, что ему сказать. Он взял журнал, пролистал его и, когда открылась дверь, стал жадно всматриваться Ники? Нет. Няня везла каталку. Поль снова поглядел на журнал, потом снова на дверь. Этот парень в кресле-каталке… это был Ники!

Какой-то миг он не отрываясь смотрел на брата, совершенно ошеломленный, обескураженный. Он совсем не изменился, может, стал чуть старше, но… что он делал в кресле-каталке?

– Поль! Это правда ты? Какого черта ты здесь делаешь? – воскликнул Ники. Голос его срывался от радости, и Поль подбежал к нему, упал на колени возле кресла-каталки брата.

– Почему ты в этой штуке? – спросил он, когда они закончили обниматься. – Ты сломал ногу или что там еще?

Ники хмыкнул.

– Что-то вроде того. Расскажи мне о себе. Как ты сюда попал? Я думал, что Джерси…

– Да. Я выбрался на папиной шлюпке.

– Папа тоже приехал?

– Нет. – Поль потер рукой лицо. Он не хотел, чтобы кто-нибудь увидел, что он плачет. – Что ты сделал со своими ногами, Ники? С тобой все будет в порядке, да? Это не серьезно?

И тогда Ники рассказал ему, и после первых же предложений Поль слышал только рев в ушах. Дело было не во временной проблеме с ногами. В результате ранения вся нижняя часть его тела была парализована. Не было никакой надежды, что он когда-либо поправится.

Впоследствии оказалось, что Поль очень мало запомнил о том первом визите. Он был настолько потрясен, когда увидел Ники в инвалидном кресле и узнал, что брат никогда не сможет больше ходить, что лишился способности ясно соображать. Только позже, в деревенском пабе, где он заказал себе койку и завтрак, голова его снова начала работать. Но он все еще едва мог поверить в это – его брат, его герой, с которым он разделял столько шалостей и приключений, – полный инвалид! Это не могло быть правдой!

В следующий раз, когда он навещал Ники, то попытался внушить ему проблеск надежды:

– В конце концов, ты же поправишься, да?

– Не думаю, Поль.

– Ну конечно, поправишься! Не сдавайся так легко! Ты же можешь сделать все, что хочешь, не забывай!

– Но не сейчас.

– Почему нет? Потому что доктора так говорят? Не обращай на них внимания! С тобой будет все в порядке. Я знаю это!

– Поль, у меня был поврежден позвоночник, между мозгом и ногами больше нет связи. Это все равно как если перерезать телефонный провод. Но только его нельзя починить.

Тогда Поль разозлился. Он был настолько зол, что в тот момент не мог заставить себя дольше оставаться в одной комнате с Ники. Он вырвался на волю и забрался так далеко от санатория, как только смог. От всех его запахов болезни, которые не смог бы уничтожить даже антисептик, всей этой угнетенной обстановки, от инвалидных кресел, ран, шрамов. Он был зол на несправедливость всего этого, зол на весь свет, в котором присутствовали болезни и изувеченные тела, неразрешимые человеческие проблемы. Он был зол, потому что чувствовал себя совершенно беспомощным.

Прошло несколько дней, прежде чем он заставил себя вернуться, а когда он пришел туда, то был исполнен ужаса. Но, к своему удивлению, он, единожды сломавший лед, уже не находил это таким трудным, как ожидал. Ники уже приспособился к своей неподвижности, и утешать приходилось его, Поля.

В погожие дни он толкал кресло-каталку Ники по полям вокруг санатория, и при этом они выбирали не самые красивые места, но короткие крутые склоны, которые не просматривались из окон, где кресло можно было отпустить, и оно несколько мгновений дико, бесконтрольно катилось вниз. Ники тошнило от прогулок, когда его кресло толкали исключительно по гравийным дорожкам, и он вопил от восторга, когда коляска набирала скорость и скатывалась по заросшим травой склонам. Ему было весело, даже когда он бесцеремонно вываливался на землю (колесо цеплялось за прячущиеся в траве корни), а Полю приходилось водворять его на место. Иногда они сидели в комнате Ники и разговаривали, но Полю это казалось трудным бременем.

Он рассказал Ники правду о Лоле и Шарле, потому что понимал, что это будет честно, и в бессильной ярости Ники, как в зеркале, отразилась испытанная им самим злость, когда он узнал о неподвижности Ники.

– Ты не мог остановить их? – спросил он.

– Ты не понимаешь. Немцы держат остров полностью под контролем. Спорить с ними бесполезно.

– Нет, я имею в виду – остановить маму и папу, чтобы они не делали таких опасных вещей?

Краска начала заливать шею Поля. Конечно же, он не хотел говорить Ники, что той ночью он был у Вив. Это значит – честность может завести его слишком далеко, да и сама мысль об этом заставляла его страдать.

Но все равно эту тему не удалось обойти. Когда Ники спросил о Вив, а это было неизбежно, Поль ответил, что надеется, что она с матерью живут неплохо, хотя их заставили переехать из собственного дома в коттедж садовника. Но он не сказал, что бывал там, и опустил информацию, что Вив сделала аборт, чтобы избавиться от ребенка Ники. Подозревал ли Ники, что мог оставить ее беременной? – раздумывал Поль, пытаясь прочитать мысли брата. Но Ники не подавал вида, что он о чем-то подозревал, и Поль с облегчением подумал, что его не будут принуждать разглашать чужую тайну. Это было между ними двумя, подумал он. И, конечно же, он не хотел быть втянутым в это!

Иногда Поль рассказывал Ники о том, что он будет делать здесь, в Англии. И хотя правительство еще не хватилось его и не приписало его к действующим войскам, он знал, что это лишь вопрос времени, и немного волновался. Как бывший солдат, Ники тепло относился к армии, но почему-то она не привлекала Поля, и хотя он привык к шлюпкам и был сыном моряка, он не хотел бы служить во флоте.

Его привлекала идея летать. Обсудив это с Ники, Поль решил брать быка за рога. Он явился на призывной пункт королевских военно-воздушных сил, и, к его восторгу, сравнительно высокий уровень образования и физические данные сыграли свою роль в том, что его приняли проходить обучение в летном отряде.

Полю было жаль вновь расставаться с Ники, хотя, с другой стороны, для него было облегчением не толкать больше по окрестностям кресло-коляску и пытаться избегать разговоров о Вивьен и о будущем. После первоначальной подготовки его направили в одну из истребительных эскадрилий, базирующихся на Востоке, так что он смог приезжать к Ники чаще, чем рассчитывал. Несмотря на несколько моментов, когда волосы у него вставали дыбом от ужаса, война протекала для Поля практически без приключений. Дважды его самолет с повреждениями вернулся на базу, как-то раз ему пришлось катапультироваться, и он видел, как его машина спиралью падала вниз в облаке черного дыма. Но Полю это нравилось. Он получил прозвище «Везунчик», а веселая доверительность, которая установилась между молодыми людьми, верно отражала отношение Поля к товарищам.

Во время службы он встречался со многими девицами – и служащими в авиации, и штатскими, – и большинство из них были рады пройтись с симпатичным молодым человеком в светло-голубой униформе. И хотя нескольким девушкам он назначил свидания, все равно считал, что они не идут ни в какое сравнение с Вив. Возможно, та ночь, что они провели вместе, не принесла ему успеха, возможно, Вив слишком задела его своим острым язычком, поэтому получилась столь смертельная комбинация, которую, впрочем, можно было счесть разумной. Но каким-то образом получалось, что, когда дело касалось Вив, разумные доводы не имели шансов на успех. Поль не был уверен в том, что дело лишь в ее привлекательности, но единственное, что он знал, – это то, что Вив была самой вожделенной женщиной, которую он когда-либо встречал.

Поль выбросил Вив из головы и сосредоточился на полетах и на том, как остаться в живых и получить от жизни максимум удовольствия, где и когда это только было возможно. И когда пришел конец войне и Джерси освободили, первым, кто вернулся домой, был Ники, который, несмотря на благие намерения, не мог дольше оставаться вдали от дома.

Когда Ники в первый раз сказали, что он проведет остаток жизни в инвалидном кресле, он решил, что никогда больше не увидит Вив. Это решение не было проявлением заботы о себе, хотя он не думал, что будет справедливо ждать от Вив, что она свяжет себя с калекой. И в большей степени дело было в гордости. Чтобы заинтересовать Вив, ему надо было быть хозяином положения, но он боялся, что при таком раскладе он не сможет сохранять ее уважение к себе. Ники испытывал необъяснимый стыд за то, что теперь ноги не повиновались ему, но еще хуже было понимание того, что он никогда не сможет быть таким любовником, каким его запомнила Вив. Эта перспектива была для него особенно непереносима. Лучшее, что только могло быть, они с Вив уже пережили, а он не был готов на меньшее, чем в его представлении была она.

Согнувшись под бременем ужасной депрессии, которая в первые дни ни на миг не покидала его, Ники решил, что быстрый разрыв между ними будет лучшим выходом для обоих. Он стойко отказывался писать Вив, даже не хотел, чтобы она узнала, что он в безопасности, а когда к нему пришли другие мысли, стало уже поздно: Джерси был оккупирован, почта не работала.

Время шло, Ники начал привыкать к своему положению. Приступы отчаяния стали реже посещать его, длились не так долго, и он даже начал строить планы, что будет делать, когда закончится война. Но он все равно не позволял себе включать в эти планы женитьбу на Вив или на ком-нибудь еще.

– Кто захочет поврежденный товар? – легко спросил он у врача, в чьи обязанности входило научить его вести как можно более нормальную жизнь. Он не обратил внимания, когда она сказала ему, что он говорит глупости. Возможно, еще найдутся женщины, которым он сможет понравиться, но он-то, уж конечно, не был готов предстать перед любой из них патетической пародией на свою прежнюю силу, которой так гордился.

После того как на сцене возник Поль, Ники почувствовал перемену в его отношении к себе. Несмотря на то, что он чувствовал себя угнетенным на фоне здоровья и силы Поля, ему было хорошо с ним, старая жизнь словно обрела реальные черты, и временами Ники даже забывал, что все теперь переменилось навсегда. И вдруг все его потайные чувства, которые столько времени были запрятаны так глубоко, вырвались наружу, и он понял, что мечтает о Вив со всепоглощающей страстью.

Как только закончилась война и стало возможным вернуться на Джерси, он понял, что не вынесет, если еще хоть ненадолго останется здесь. Но он хотел оградить Вив от потрясения, которое испытал Поль, и в любом случае надо было принимать во внимание практическую сторону дела – он просто не смог бы без посторонней помощи передвигаться.

Когда была восстановлена телефонная связь, Ники сделал два звонка на остров. Первый – в «Ла Мэзон Бланш» – остался без ответа. Ники, зная о том, что его семья была выставлена немцами, сообразил, что это означает, видимо, то, что родные еще не вернулись или в этот момент в доме никто не живет.

Второй, звонок был Вив. Она сама ответила по телефону, и Ники понял, что это она, в тот же миг, когда ее немного хрипловатый голос зазвучал на другом конце провода – такой родной и знакомый ему голос, словно он в последний раз слышал его вчера, а не пять лет назад. – Вив? – спросил он. И она сразу узнала его.

– Ники! Ники – это ты?

– Да.

– О Ники! – Он понял, что она плачет, он слышал это по голосу, а его лицо тоже было мокрым от слез. – Ники, ты где?

– В Англии, – сказал он. – Но я возвращаюсь домой!

– Когда? Когда же?

– Как только смогу.

– О, я не могу ждать! Столько времени прошло! Я думала…

– Вив, – сказал он. – Я тебе хочу кое-что сказать, и если ты не захочешь меня видеть, я вполне пойму. Я в инвалидной коляске.

Он почувствовал ее шок.

– В инвалидной коляске!

– Да. Так что если ты не хочешь…

Она оборвала его:

– Не будь таким дураком, черт побери! Это не имеет значения, Ники. Главное, что ты возвращаешься домой. Это совсем не имеет значения!

Но это, конечно же, имело значение. Может, не сразу, ибо ими настолько овладела эйфория, что они опять будут вместе, что для всяких сомнений не оставалось места. Эти первые недели Вив напоминала ребенка, у которого новая игрушка, она настояла на том, чтобы Ники приехал к ней и ее матери, так как у Софии на руках был крошка Луи, да еще надо было заботиться о Бернаре и Катрин. Вив заждалась его, и было столько разговоров, столько приготовлений, столько поцелуев и объятий. Они даже пытались найти способы заняться любовью, частично опираясь на уроки, которые давала Ники врач (а она, наверное, стоящая леди, твоя докторша! – дразнила Вив), частью отдаваясь инстинкту и воображению.