Текст книги "Моя любимая Эми. История о том, как я дважды потеряла свою дочь"

Я злюсь, что вообще вспомнила эту книгу и лишний раз ее прорекламировала. Однако я обязана прояснить ситуацию за Эми, так как сама она этого уже не сделает. Эми действительно была сложной и проблемной. Да, она встала на путь, о котором никто не мог и подумать. И он закончился трагически. Но в десять лет Эми не хотела покончить с собой.

Ее дневники, наоборот, показывают, что в целом она была среднестатистической девушкой из Северного Лондона со слишком ярким воображением, макияжем, парнями и желанием найти свое место в этом мире. Через записи проявляется любовь Эми к поэзии и написанию историй. Она отлично знала английский язык, и я помню те дни, когда она плотно занялась написанием хайку – коротких, но требующих мастерства японских четверостиший. Ее стихотворения часто не имели смысла, но она часами работала над ними в своей комнате, подбирая слова. Вот два примера стихотворений из 1995-го, «Жизнь» и «Безумие»:

Жизнь как панк, Идущий мимо забегаловки. «Потеряйся, чувак» – Слова хиппи. Жить влюбленным – это круто, Жизнь – говно, если он тебя любит, Но только как друга. «О чем ты думаешь?» – Спрашивают меня друзья. Но они не знают о завтра, Как я знала о вчера.

* * *

Одни считают себя клубникой, Но яблоки это оспорят. Всем адекватным, кто это читает, – Это просто безумие. И пусть все таращатся и палят На кошек, считающих себя псами, Чокнутым просто плевать. И курицы думают, что они лягушки. Ты слышишь фиолетовый? Печальный ответ. Подводя черту под жизнями этих несчастных ребят, Я скажу два слова: безумный ад.

Мне очень нравится читать эти детские стишки. В суматохе ее воспитания я забывала, что Эми была очень креативным ребенком. Вместо этого я видела непослушную девчонку – роль, которую Эми играла, чтобы соответствовать чужим ожиданиям. Роль, привлекающую к ней внимание. В начале ее карьеры я видела, что история повторяется снова и снова. Чем неувереннее Эми себя чувствовала, тем более разрушительным становилось ее поведение. К сожалению, именно оно притягивало к ней взгляды публики.

Не помню, чтобы Эми говорила мне о желании стать звездой. Но мой парикмахер в Барнете вспоминала, что Эми постоянно просовывала свою голову в дверной проем салона, когда мы занимались шопингом неподалеку, и говорила, что хочет прославиться. Увидеть свое имя в свете софитов – мечта многих детей, так что слова Эми наверняка не воспринимали всерьез. В 1993 году Эми и ее подруга Джульетт создали рэп-дуэт Sweet’n’Sour, вдохновленный американской хип-хоп-группой Salt’n’Pepa. Эми по-прежнему любила Майкла Джексона, но теперь она начала слушать больше американского хип-хопа, особенно женские группы вроде TLC, которые тогда были на пике своей карьеры. Sweet’n’Sour не дали ни одного публичного выступления и просуществовали недолго, однако девочки очень страстно практиковали каждую песню. Эми была, конечно, «Кислой» (Sour), и какое-то время они заставляли всех называть их сценическими псевдонимами. Они даже писали друг другу письма согласно новым образам.

Но если Эми не удавалось привлечь к себе внимание, развлекая народ, то она искала другие способы это сделать. Вскоре после ее десятилетия я сидела в аудитории университета. Внезапно мне позвонили, чтобы сообщить: Эми арестована по обвинению в воровстве в местном супермаркете «Эсда» в Саутгейте. Она была с группой девочек, которые мне не нравились. Наверное, они все друг друга подначивали, но именно Эми охранники поймали в отделе с косметикой при попытке засунуть помаду в карман.

В тот день Эми должна была быть в школе, и к моему приезду о происшествии уже сообщили в полицию. Эми сидела в замызганной подсобке, окруженная телевизионными мониторами. Над ней стояли двое охранников, а содержимое вывернутых карманов лежало прямо на столе напротив. Поверьте мне, я любила Эми каждой клеточкой своего тела, но иногда я была готова ее придушить.

Войдя в комнату, я бросила короткий взгляд на ее лицо. Она была в ужасе. Теперь ей пришлось отвечать не передо мной, а перед авторитетом другого рода. Ее щеки покраснели и опухли от слез. Один из полицейских строго ее отчитывал, и она впервые в жизни так сильно испугалась. Я редко звонила Митчеллу, чтобы сообщить о проблемах Эми: он жил своей жизнью. Но в тот раз я поняла, что требуется тяжелая артиллерия. Синтия тоже обезумела от злости, и я понадеялась, что эта ситуация послужит Эми хорошим уроком. Ее поймали. У ее действий внезапно появились последствия вне семьи. Это могло бы ее вразумить.

Если бы Эми только была такой простой.

Глава 4. Мы втроем

Какой бы несчастной Эми ни делала школа, она справлялась, и на протяжении ее первого года в средней школе Академии Эшмол в 1994/1995 году училась она на удивление хорошо. Она получила 5 по английскому, религиоведению и драме и 4 по математике и физике. Но мне по-прежнему на нее жаловались, а если я начинала обсуждать с Эми ее поведение, то она сразу отвечала: «Мам, я просто хочу петь».

Она продолжала посещать воскресные занятия в Сюзи Эрншоу и получила роль в постановке «Жестокость факта», которая шла один сезон в театре Нью Энд в Хампстеде. Эми была несовершеннолетней и не могла играть на протяжении всего спектакля, поэтому ей дали роль Марлен, дочери преданного Свидетеля Иеговы. Действие происходило в Бостоне, и Эми требовалось пародировать американский акцент, который она успешно освоила во время школьной постановки «Бриолина».

Осенью и зимой 1994 года Эми выступала в Лондонском Колизее в постановке Английской национальной оперы «Дон Кихот». К сожалению, в день ее прослушивания я работала, так что я попросила Ричарда отвезти и забрать Эми. Увидев ее игру, режиссер сэр Джонатан Миллер тут же дал ей роль. Каким-то чудом сын Ричарда тоже попал в каст, хоть и на второстепенную роль. Так как у постановки Миллера была испанская тематика, он брал детей с средиземноморским типом внешности, и темноволосые и темноглазые Эми и Майкл идеально ему подходили. Им предстояло побегать по сцене в маленьких желтых тогах, хлопая и радуясь, а затем постоять на месте во время звучания песни и уйти за кулисы. Хоть их время на сцене и длилось не более 15 минут, они много дней репетировали в театре в переулке Святого Мартина, а школа дала Эми с Майклом отгулы. Мы с Ричардом и Стефани каждое утро подвозили их до станции метро Арнос-Гроув, где сопровождающий встречал их и отвозил в центр города.

Эми, естественно, радовалась, что на нее разом свалилось столько хорошего. Академии Эшмол требовалась специальная лицензия на то, чтобы снимать ее с занятий – это позволяло Эми чувствовать себя особенной. Она поняла, что учителя впервые высоко оценили ее способности. Она больше не была классным разгильдяем – театр внезапно начал платить ей по 174 фунта, что стало ее первой зарплатой.

В день премьеры я была вне себя от счастья – мое сердце млело при виде двух одиннадцатилетних детей, выступающих перед почти двумя тысячами человек. Эми, конечно, нервничала. Она не успокаивалась до тех пор, пока не получала главные роли, хоть в то время это и было сложно сделать. Выступила она восхитительно, и я начала понимать, что сцена – это ее дом.

Та же мысль промелькнула в моей голове, когда на выпускном Академии Эшмола Эми выступила с песней Аланис Мориссетт «Ironic». Митчелл подарил ей на Рождество альбом Jagged Little Pill, и она, должно быть, заслушала его до дыр, потому что тем вечером все сидевшие в актовом зале были поражены. «Вау! Это было потрясающе!» – думала я. Ее мощный грудной голос словно появился из ниоткуда. Я знала, что она умеет петь, но не понимала, откуда взялось такое звучание. В своем стиле, Эми едва отреагировала на похвалу от друзей, родных и даже Синтии, которая сидела в зале вместе с нами. «Да, норм получилось», – пожала она плечами. Сейчас я смакую эти моменты. Я привязана к подобным счастливым минутам. Хоть с Эми частенько было непросто, я всегда верила в нее и безумно хотела, чтобы она смогла найти свое место в мире и реализовать себя.

Оценки Эми в школе лучше не становились, и она часами бродила по школьным коридорам или сидела на стуле около кабинета завуча. Если Эми попадала в передряги, то начинала петь. Пение успокаивало ее, и она использовала голос, чтобы снять стресс. Но многие учителя наверняка считали ее просто наглой. Читая ее записи, я не понимаю, чем она там занималась. Эми, как типичная школьница, влюбилась в своего длинноволосого учителя физики, играющего на гитаре. Насколько я помню, такая же ситуация была у нескольких мам ее одноклассников! Скорее всего, он так и не увидел стихотворений, которые она писала о нем вместо учебы на уроках. Вот, например, одно из 1996-го:

 
Мне кажется, мое сердце… там,
Но оно неподвластно мне.
С уходом смотрителя,
Шутки «Монти Пайтон»
Захватывают мой дух.
Отличный вышел скетч.
Это его идея. Наверное.
«И я Билли Бонс. И во мне нет ничего девчачьего».
 «Он настоящий мужчина», – закричала я.
Это правда.
Я ложусь спать. Он в моих мыслях.
Я просыпаюсь. Он все еще там.
Мне нужно это пережить,
Прежде чем я стану (еще более) одержимой.
Физика – мой любимый урок.
Но я вынуждена сидеть на последней парте.
У него глаза ангела
И волосы Бога.
Может быть, он и есть Бог.
Я ничуть не удивлюсь.
 

Пока страсть Эми к выступлениям становилась все сильнее, я уже получила синий диплом и стала бакалавром фармацевтики Университета Лондона. Эми было двенадцать лет, когда я начала годовую практику в лаборатории парка Буш-Хилл недалеко от Энфилда. Я работала целыми днями и по окончании года наконец-то стала квалифицированным помощником фармацевта.

В рамках своей должности я должна была развозить лекарства по всему Лондону и в пригородные городки рядом с трассой M25 вроде Чешанта и Поттерс Бара. Моей самой длинной поездкой была 1700-километровая дорога на север в Бантингфорд в Хертфордшире. Поначалу работа меня пугала, но, скажу нескромно, я зарабатывала себе положительную репутацию. Меня это удивляло, потому что я впервые понимала, чем вообще занимаюсь на работе.

Самозанятость позволяла мне самой устанавливать график. Зарплата значительно выросла, а работа на разные аптеки давала мне чувство ответственности и независимости. Но я разрывалась между работой и домашними обязанностями. К сожалению, такое часто случается с работающими матерями. Я чувствовала себя виноватой за то, что не всегда могу находиться рядом с детьми, когда они приходят из школы или во время праздников. Я старалась больше времени проводить с семьей – хорошо помню вечера, проведенные с Эми в словесной игре «Боггл», которую она любила. Однако многие вечера я проводила на кухне, готовя рагу и соусы, разделяя их на порции и складывая в холодильник, чтобы дети могли съесть их после школы, если меня не будет дома к ужину.

Мы все должны были рано вставать и выходить из дома, и ежедневные попытки разбудить Эми с утра обязательно превращались в ругань. Стоя в гостиной на первом этаже дома, я кричала: «Эми! Эми! Давай, Эми, просыпайся!» После тщетных попыток докричаться я поднималась и открывала дверь в ее комнату – она лежала в кровати, по шею закутавшись в одеяло и зажмурив глаза. «Давай, дамочка, пора в школу», – повторяла я. Иногда мне приходилось срывать одеяла и выдергивать ее из постели. Но после криков о том, что она не выспалась, Эми все же приходилось натягивать на себя белую рубашку и голубой пуловер. Явись она в школу вовремя хоть раз, я бы удивилась. Она бы и войну проспала. Мне кажется, что в этот период Эми была погружена в депрессию. К сожалению, она очень старательно скрывала свое плохое настроение от людей вокруг. В том числе и от меня.

С приходом славы Эми стала открыто говорить об истории своей депрессии и селфхарме – это меня очень взволновало. Ее постоянно фотографировали с порезами на руках – личную слабость выставляли напоказ. В некоторых интервью Эми говорила, что впервые порезала себя в девять лет. Но только в качестве эксперимента.

Селфхарм – это крайне тайный способ справляться со стрессом или негативными эмоциями (к сожалению, к нему прибегают очень многие девушки), поэтому я не могу точно сказать, когда он стал привычкой Эми. Дома я не замечала никаких признаков – надеюсь, я ничего не упустила. Конечно, это совсем не значит, что селфхарма не было. Когда Эми стала очень известной и начала давать волю злобе и фрустрации, я подметила, что из обычной озлобленной на мир девочки-подростка она превратилась в человека с неконтролируемым поведением.

Ричард отлично помнит Эми на бар-мицве его сына Майкла. Она была выше большинства детей на празднике, одетая в стильное черное платье и массивные туфли от Dr. Martens. Мы только что закончили с традиционной частью церемонии, и теперь 50 человек направлялись в банкетный зал отеля «Аполло», что в Кокфостерсе. Бар-мицва – это важное событие. Весь зал был заполнен круглыми столами, ломящимися от еды. Звучала музыка, все танцевали и поздравляли Майкла.

Еврейские вечеринки – это всегда шумные семейные посиделки. Я никогда не стеснялась приводить детей на такие праздники без отца, но волновалась, что Эми может посчитать нашу семью неполноценной.

В тот день все дети были с мамами и папами – у нее была лишь я. Ей было тринадцать лет, она только-только выстраивала свою самооценку и очень расстроилась. Пришли мой брат Брайан и его жена Дженн, а также несколько друзей семьи, но никто из них не был близок Эми, поэтому она постоянно висела на моей руке. Все остальное время ей было очевидно одиноко, и она сидела в углу зала с обиженным лицом. Такое постоянно случалось с ней на праздниках.

Бар-мицва – это праздник для мальчиков. Все мальчишки танцевали, взявшись за руки. Эми пыталась втиснуться в их веселый хоровод, но только ставила себя в неловкое положение и вызывала соответствующую реакцию семьи. Другие дети злились на нее – только так они могли от нее отвязаться. Не сумев заполучить желанное внимание, Эми вылетела из зала и разбила входную стеклянную дверь отеля ботинком. Эту сцену увидели несколько человек, и снаружи началась суматоха.

Когда я услышала о выходке Эми, она уже была в зале и сидела на коленях Дженн, уткнувшись ей в грудь и заливаясь слезами. Брайан потом рассказал мне, что видел, как Эми несколько раз поднимала голову, чтобы проверить, смотрят ли на нее. Когда она убеждалась в обратном, то бросалась на грудь Дженн и начинала рыдать сильнее прежнего. Не стоит и говорить, что на следующее утро Брайан получил огромный чек за сломанную дверь.

В тот вечер я была просто вне себя от злости. Было так некрасиво с ее стороны испортить важный момент Майкла и устроить шоу. Но я не знала, что делать. Каждый раз, когда Эми переступала грань, мне не хватало сил, какие были бы у двух родителей, чтобы противостоять ей. «Мам, ты недостаточно строга. Я знаю, что получу все, чего захочу», – однажды сказала Эми. К сожалению, она была права. Мне было непросто контролировать столько всего.

Не знаю, насколько большую роль сыграл в этом рассеянный склероз. Я даже не вспоминала о нем – кроме слабости, других симптомов с момента рождения Эми не было. Она могла заткнуть за пояс любого взрослого и видела во мне то, чего я сама не замечала в себе. Открыв личные дневники Эми после ее смерти, я удивилась диаграмме, которую она нарисовала в июле 1995 года, под названием «Карта моей жизни». Под заголовком «Семья» она написала «Моя мама. Все больше устает в последнее время. Слишком много работает». Еще несколько наблюдений обо мне она упомянула в серии рисунков «Места в моем сердце». Там она также призналась, что скучает по отцу.

Во время учебы мне очень сильно помогала, помимо других мам, моя тетя Мэри, которая жила неподалеку от Синтии. Эми иногда ездила в летние школьные поездки, да и я всегда старалась высылать детей из города либо за границу, либо к своей сестре Дебре в Ньюкасл.

Как-то мы с Алексом отправились в школьную поездку на горнолыжный курорт в Италии (к детям могли присоединяться родители). Я думала взять Эми, но отбросила эту идею, потому что испугалась, что она будет носиться по всем Доломитовым Альпам и переломает себе кости. Оставить Эми дома было жестоко, и ей это не понравилось. Однако не уследить за Эми и провести все каникулы в зарубежной больнице мне тоже не хотелось. Вместо этого на ее тринадцатый день рождения мы полетели в Париж. С нами отправились моя двоюродная сестра Бонни из Америки и ее сын Джей. Мы долго гуляли вокруг Эйфелевой башни, вдоль Сены и Нотр-Дама и добрели до Сакре-Кёр на Монмартре. До сих пор помню, как она спешно взбежала по лестнице нашего отеля, зашла в комнату и, высунувшись из окна, закричала продавцу багетов: «Я хочу такой, выглядит вкусно. Можете мне его принести?»

В выпускном классе школы Эшмола она поехала отдыхать самостоятельно. Я была очень рада. Шли летние каникулы, и я обратилась в компанию PGL, чтобы отправить ее в летний лагерь неподалеку от деревни Хатерседж в районе Пик Дистрикт. Она прислала мне письмо, написанное в своей типичной манере (к слову, кошка Кэти не умерла, но Эми очень любила драму).

28 июля 1996

Дорогая мамочка.

Я благополучно добралась и уже по тебе скучаю. Пишу на своих шлепанцах, так что получается криво, но я стараюсь.

У меня появилась новая подружка. Ее зовут Кэтрин. Ей пятнадцать. Ей нравится моя фиолетовая помада. Она передает привет!

Я знаю, что Кэти умерла. Я это чувствую. Моя любовь к «Битлз» помогает не сойти с ума, и я репетирую свои любимые песни – «It’s Only Love», «I’ve Seen A Face» и «For Tomorrow May Rain but I’ll Follow The Sun». Мне нравятся эти песни, они очень классные.

Как там Сильвия, Леннон и Маккартни? Следи, чтобы кошка к ним не подходила. Она постоянно лежит у меня на кровати?

Сегодня мы вязали узлы и стреляли из лука – две вещи, в которых я хороша. Побеси Элли Какашку (Алекса) за меня и крепко обними кошку. Себя тоже можешь от меня обнять, если хочешь. Завтра мы поедем в деревню кататься на лошадях и делать покупки.

Если Джулс (Джульетт) позвонит, то скажи ей, что я отдыхаю (но она не позвонит, потому что сейчас на Корфу).

Скучаю по тебе сильно-сильно, мамочка,

Эми

Алексу исполнилось семнадцать лет. Он, как и большинство его ровесников, не хотел проводить время со своей младшей сестрой. У него были свои друзья. Алекс и Эми переругивались, как типичные брат и сестра, но были очень близки. Однако Алекс не любил впускать Эми в свою комнату. Это было строго запрещено. И ей уж точно не позволялось играть на его красной гитаре от Stratocaster, которую ему подарил Майкл. Но когда Алекса не было дома, Эми все же залезала в комнату, чтобы немного подергать струны, надеясь, что брат ни о чем не узнает. Когда Алекс поступил в университет, Эми с головой ушла в его домашнюю коллекцию дисков. Алекс больше увлекался рок-музыкой, а Эми выбирала записи Телониуса Монка и Майлза Дэвиса и крутила их на плеере брата.

Я все сильнее убеждалась, что Эми не пойдет по его стопам и не поступит в университет. Она вообще не интересовалась школой – было бы счастьем, сдай она выпускные экзамены. Несколько месяцев я ходила туда-сюда, пытаясь придумать, что с ней делать, и однажды моя коллега показала мне объявление в журнале The Stage. Там говорилось о конкурсе на бюджетное обучение в театральной школе Сильвии Янг в Мэрилебон. Я принесла газету домой и положила ее рядом с Эми, чтобы узнать ее мнение. Я не настаивала – это не в моем характере. У нас с Эми даже шутка была. Я спрашивала ее: «Как называют маму-еврейку, которая ни к чему не принуждает?», а Эми отвечала: «Это же ты, мамочка». Я решила поднять эту тему. Если Эми примут, то это станет огромным достижением. Но вместо короткой прогулки до Эшмола ей придется несколько километров ездить на автобусе в центр Лондона. Может быть, она станет меньше видеться с Джульетт или ее другими близкими подругами – Лорен Гилберт и Лорен Франклин. Но это не волновало Эми, и она с радостью ухватилась за выпавший шанс. Мне стало легче, ведь я знала, что продолжать обучение в общеобразовательной школе она не захочет.

Я помогла ей заполнить заявки, но ей нужно было самостоятельно написать сопроводительное письмо. Она работала над ним в своей комнате. Эми определенно была очень эмоциональным ребенком:

«Можно сказать, что всю школьную жизнь мой дневник был исписан всякими «могла бы лучше» и «не реализует свой потенциал». Все потому, что моя нынешняя школа – ужасное место. Наверное, все школы такие, наверное. Я хочу поступить туда, где смогу дойти по пика своих возможностей и преодолеть его. Петь на уроках, и чтобы меня не просили заткнуться (особенно на самих уроках пения). Но больше всего я хочу стать знаменитой, выступать на сцене. Это мечта всей моей жизни. Я хочу, чтобы люди, услышав мою музыку, на пять минут забывали о своих проблемах. Хочу, чтобы меня запомнили как актрису, певицу успешнейших вест-эндских и бродвейских мюзиклов. Запомнили, как… просто меня».

Я перечитывала эти слова сотни раз – они все еще дарят мне чувство радости и одновременно причиняют боль. Подолгу вспоминать ее ребенком, полным мечтаний и надежд, очень сложно.

Я пошла на прослушивание вместе с Эми – она исполняла «On The Sunny Side Of The Street». Ей не нужны были ни слова, ни музыка. Она все делала по памяти и спела песню с невероятным чувством. Сильвия Янг (как известно), впервые увидев и услышав Эми, подумала о новой Джуди Гарленд. Признаюсь, что я была не в таком восторге. Дело не в том, что Эми не подходила школе, – просто она была так одержима успехом, что я волновалась, переживает ли она отказ. Многие маленькие девочки хотят петь. Многие из них могут петь и становятся звездами, но этот процент крайне мал. Я подбадривала Эми, но все же напоминала ей мыслить реалистично. Ведь именно мне пришлось бы собирать осколки рассыпавшейся мечты.

К счастью, в том году стипендию давали четырем студентам, и Эми получила частичную компенсацию. Это означало, что мы оплачивали лишь половину суммы. Она покинула Эшмол летом 1996 года и с сентября начала учиться у Сильвии Янг. Наконец-то и у нее, и у меня была цель. Отвозить и забирать ее с прослушиваний вдруг стало важным. Эми больше не приходилось бороться с системой, которая ее не принимала, а мне, слава богу, не приходилось думать о том, куда бы ее пристроить. Она занималась любимым делом. Вскоре после начала учебы ее перевели на класс старше на уроках исполнительского мастерства, потому что учителя видели ее огромный талант, пусть она и много отвлекалась.

Эми всегда называла время, проведенное в школе Сильвии Янг, самым счастливым периодом своей жизни. Там у нее появились друзья, а именно Тайлер Джеймс, который уже тогда был милым и чувствительным ребенком. Эми постоянно рассказывала о нем по приходу домой. Казалось, они понимают друг друга с полуслова, и, хотя Тайлер никогда не был парнем Эми, они были настоящими товарищами по духу. Она обожала исполнительское искусство, куда входили балет, чечетка, актерское мастерство и вокал. Сразу после того как Эми присоединилась к The Fast Show на BBC2, где она сыграла фею в скетче Competitive Dad, она заключила контракт с агентством Сильвии Янг. Это был ее телевизионный дебют, и мы все этому радовались.

К сожалению, и тут традиционные предметы сводили ее с ума. Вскоре она покатилась по наклонной. Более сообразительные учителя понимали натуру Эми и пытались работать с ее особенностями, давая ей шанс показать себя. Одна она часто нарушала дресс-код: жевала жвачку на уроках и носила огромные серебряные сережки в школу, что было строго запрещено. Эми снимала их после замечаний, но вновь надевала через десять минут. На занятиях она вела личный дневник, обсуждала мальчиков или сочиняла стихи. И даже проколола себе губу на последней парте.

Печально, но ко второй четверти 1998 года ее оценочная ведомость гласила старое-доброе: «Эми ждет потрясающая карьера артиста, но ее неспособность к концентрации на уроках вокала может свести результаты тренировок на нет». Забавно, что в том же году она получила грамоту по литературному творчеству.

Выходки Эми в школе Сильвии Янг приближались к критической точке. Кэти, наша кошка, была уже старой и больной, и ее тело могло начать отказывать. Как-то я отпросилась с работы, чтобы отвезти Кэти к ветеринару – мне предложили ее усыпить. Когда я вышла из операционной, обдумывая дилемму, мне позвонил учитель Эми и попросил приехать в школу, чтобы поговорить о моей дочери.

Я отпросилась у начальства и приехала в назначенное время. Это была короткая встреча с ее преподавателем, который выложил все без обиняков. Эми не делала того, что должна была, сказал он мне. Она рискует завалить выпускные экзамены, и нам стоит подумать о переводе в другую школу. Я чувствовала, что этот момент настанет, и вышла из кабинета в ужасной панике. Запрыгнув в машину, я вернулась в ветеринарную клинику. «Мне усыпить кошку или усыпить Эми?» – спрашивала я себя. Мое терпение заканчивалось. Школа Сильвии Янг была бесценной возможностью, а она все профукала. От ее учителя я тоже была не в восторге. Мне показалось, что он трясется лишь за свою репутацию и хотел исключить Эми, чтобы ее плохие отметки не навлекли на него гнев начальников.

В мае и июне я искала новое учебное заведение и выбрала Маунт – частную школу для девочек в Милл-Хилле. Мне казалось, что девчачий коллектив положительно повлияет на Эми и улучшит ее оценки. Митчелл согласился помочь финансово. Но как только я приняла решение, мне позвонила сама Сильвия Янг.

«Дженис, почему вы забираете Эми из школы? – спросила она. – Не делайте этого». Она добавила, что хочет, чтобы Эми осталась.

Насколько я поняла, тот преподаватель вскоре уволился из школы. Но было поздно. Я считала, что Эми не стоит возвращаться обратно, и страшно переживала, что ее образованию наступил конец. Сильвия поддерживала с нами контакт, и она до сих пор говорит об Эми с большим восхищением, часто упоминая, что с самого начала видела в ней потенциал. Через год после смерти Эми школа присоединилась к Фонду Эми Уайнхаус, чтобы давать гранты детям вроде нее.

Тем летом всей семье страшно хотелось отдохнуть, и так вышло, что нам выпал шанс отправиться в Штаты. Моя кузина Джоан жила в Бока-Ратон, что в часе езды от Майами, и мы получили приглашение на бар-мицву ее близнецов. С нами поехал мой папа. Мы прилетели на пару дней раньше, чтобы провести время с семьей и погреться под майамским солнцем.

Впервые я повезла Эми в Майами сразу после развода с Митчеллом. Майами было местом, куда я всегда возвращалась, чтобы расслабиться и перезарядиться. Алекс тогда тоже был с нами. Джоан запомнила Эми толстеньким упертым малышом с коричневыми кучерявыми волосами, который сидел у меня на коленях и повторял: «Мамочка, я тебя люблю!» В бассейне Джоан она была как рыба в воде – плавала часами напролет при 10-градусной зимней погоде. Мы провели несколько выходных в Диснейленде, где она чувствовала себя счастливой и свободной. По возвращении из Волшебного Королевства она и ее кузены Эрик и Райан залезли в разогретый бассейн и бултыхались там до ночи.

Во время поездки 1998 года Джоан встретила нас в аэропорту, и мы направились в отель. Посыльный довез Эми до номера на тележке для багажа. Запрыгнув на нее, Эми словно попала в другой мир со своей гитарой на коленях. На тех каникулах Эми проводила много времени, разучивая аккорды к песням Аланис Мориссетт и придумывая собственные композиции. До тех пор, пока ее сестер и братьев не начало раздражать бренчание струн.

Позже на той же неделе состоялась бар-мицва близнецов, которую отмечали на пляже в Хиллсборо Клаб – частном отеле с потрясающим видом на Атлантический океан. Наша большая компания расположилась на мягком белом песке, и я помню, как мы с папой наслаждались видом на роскошные яхты, уплывающие в закат. Были, конечно, еда и танцы, а когда к ночи тропический бриз усилился, все дети сели в круг и начали играть музыку.

Двоюродный брат Эми Джей принес с собой акустическую гитару, и Эми все время сидела в центре круга, записывая что-то на листок. Тем вечером, под розовым закатом и обдуваемые океанским бризом, они с Джеем играли и пели традиционные еврейские духовные песни. Это было очень трогательно, мы слушали их в тишине. Я сразу вспоминаю, как однажды Эми пела песни, посвященные наступлению Хануки – еврейского Праздника Света, который отмечают в ноябре и декабре. Эми очень любила одну песню, «Ma’oz Tzur», и она много раз репетировала ее, чтобы правильно произносить слова. Теперь она могла исполнить ее под гитару. Она разучила пять аккордов, о чем рассказала в письме Алексу.

Пара других удивительных историй случилась с нами в поездке – но в то время я о них не знала. Одну из ситуаций Джоан скрывала много лет. Однажды она по ошибке взяла косметичку Эми, и вместе с подводками и помадами, которыми та начала пользоваться, из нее выпали презервативы. Эми умоляла Джоан держать это в секрете. «Пожалуйста, пожалуйста, ни при каких обстоятельствах не рассказывай об этом моей маме!» – умоляла она. И Джоан сдержала обещание. Я ничего не знала об этом до момента, когда мы разговорились в Лондоне после похорон Эми.

Когда Эми поступила в школу Маунт, она словно отключилась. С озелененной территорией и старинным фасадом, эта школа отличалась ото всех, в которых она училась. «Болото», – как сказала Эми. Школьная форма, состоящая из длинной темно-коричневой юбки и коричневого джемпера, казалась ей отвратительной. Она все время говорила, что остальные девочки «выглядели как какашки». Эми была не в восторге, но из-за необходимости быстро найти подходящую замену я вынуждена была отправить ее именно туда. Мне хотелось, чтобы она сдала выпускные экзамены, и тогда бы мы уже начали решать другие проблемы. А они бы точно возникли – в этом я была уверена.

Что волновало меня больше, так это полное отсутствие у Эми желания выступать, что было совсем ей не свойственно. Ей не особо понравилось в школе Сильвии Янг, но вокал и исполнительское мастерство были ее любимыми предметами. Однако в школе Маунт она даже отказалась от участия в школьном концерте. На репетициях учитель музыки останавливал весь класс, чтобы сказать Эми, как нужно правильно петь.

«Если ты не споешь это в нужном ключе, ничего не получится», – сказал он ей.

«Тогда я ничего не буду петь», – крикнула Эми и выбежала из класса.

К родительскому собранию у Эми, которая обязана была туда явиться, накопились проблемы, потому что все ее одноклассники написали записки. Эми вручила мне их в самодельном конверте.