Текст книги "Ее темное желание. Царство теней. Книга 1"

Дженнифер Бенкау
Ее темное желание. Книга 1
Царство теней

Я требую от себя исполнения своей мечты.

Пролог

Говорят, что когда-то, в давние времена, когда еще и времени как такового не было; еще до того, как наступила эпоха кланов, и даже еще до эпохи Королев, среди простых людей жил мужчина, который владел магией. Он не был фокусником, создававшим иллюзии хитростью, – он был магом, возможно, единственным, кто умел призывать магию по имени и подчинять ее своей воле.

Он видел хорошее в людях, с которыми пересекался его путь, – но видел и плохое. И каждый раз, когда случалось нечто плохое, он наблюдал, как оно расширяется и пускает корни. И тогда он придумал план, как с корнем выкорчевать все зло и пересадить его в другое место – туда, где оно не сможет причинить никому вреда.

Он отправился в путешествие к Лиаскай и, придя туда, обратился к ней, повелительнице всех земель: «Благая мать, я пришел, чтобы освободить тебя от зла. Все, что мне для этого понадобится, – участок твоей земли, место, куда никто не сможет пробраться, – там я заточу зло».

Но Лиаскай была против. Она ответила магу, что, если избавиться от зла, ослабеет и добро. К тому же кто волен решать, что хорошо, а что нет? Сколько частиц зла должно быть в ком-то, чтобы этот человек заслужил изгнание?

Так и получилось, что Лиаскай отказала магу в том, чего он так жаждал.

Тогда он разгневался и призвал магию с небес, чтобы Лиаскай увидела, что происходит с ее драгоценными людьми, если им достается слишком много власти. Магия обрушивалась на землю дождем, опутывала животных, растения и камни, пропитывала почву, давая ростки новой магии.

Но она была мощной и непокорной, и едва ли кто-то из людей обладал достаточной силой, чтобы ее приручить.

Лиаскай оставалось лишь беспомощно наблюдать, как ее любимые люди погибали от этой магии, как исчезали целые поколения и как тела людей превращались в прах.

Когда в живых осталось лишь несколько семей, маг обратился к Лиаскай во второй раз:

– Теперь ты готова дать мне то, чего я требую?

И Лиаскай сделала то, чего не делала никогда раньше, – и даже не подозревала, что вообще на это способна.

Она сдалась.

В глубочайшем отчаянии она оторвала от себя кусочек и протянула его магу. Зияющая рана, в которой тлеет ее скорбь, существует до сих пор: это – Бездонное ущелье.

И маг тоже пожертвовал частью себя: свою силу, способность обладать магией. Он разделил ее поровну среди пятерых выживших семей – так появились кланы.

Но на этом он не остановился: маг взял с собой ту часть земли, которую отдала ему Лиаскай, спрятал ее в складке пространства, где она оставалась невидимой, и создал там проклятое царство – каждый человек, оказавшийся в нем, лишался души и превращался в дэма.

Того из них, кто нес на себе больше всего вины, владетеля всего дурного, он сделал Повелителем дэмов.

И весть об этом пространстве между мирами распространилась по всей земле. Смелые и отчаянные стали делиться друг с другом тайными знаниями о Повелителе дэмов и о том, что достаточно лишь знать его имя, чтобы использовать его силу в своих целях, – и каждого, кто совершит подлость по отношению к другому, он забирал в свое царство и превращал в своего раба.

С этой историей случилось то, что всегда случается с правдивыми историями: ее поглотило забвение. Раны заживают, слезы высыхают, а могилы порастают травой и лесами.

Но есть одно место, где память об этом сохранилась, потому что именно туда вернулся маг. Страна, в которой тогда не было людей, а значит, некому было собрать магию и подчинить ее себе.

Страна, чей юный народ считает горы своей семьей, а ветра – своими друзьями.

Добро пожаловать в Немию.

Глава 1
Лэйра

Ночь ускользала слишком быстро.

Решительным движением я убрала шкатулку в тайник под половицей. Браслет из алого агата остался в ней. Там, куда я отправляюсь, мне не понадобятся украшения – особенно если они обжигают воспоминаниями. Я возьму с собой только крошечный, размером с горошину, круглый камень, который висит у меня на шее на кожаном шнурке, но спрятан под холщовой рубашкой. Пока что талисман из него получался не слишком хороший, но кто знает, может, наше время еще наступит. Магия в нем едва ощущалась, но этого более чем хватило бы, чтобы навлечь на маму неприятности, если бы кто-то его нашел.

Сначала ожидание казалось бесконечным, но сейчас, когда я наконец-то собрала вещи – провиант на несколько дней, воду, сменную одежду, целебное средство и цветочный фонарь, который тихо и мирно светился в моем заплечном мешке, словно все было как обычно, – уже нужно было спешить, чтобы покинуть долину до восхода солнца. Мое исчезновение заметят довольно рано. И как только князь, который был для меня вовсе не только князем, узнает об этом, за мной ринется вся гвардия Немии. Но чтобы освободить Десмонда, я была готова навлечь на себя и куда большие опасности. Встретиться лицом к лицу с Повелителем дэмов и всеми его порождениями. По сравнению с ними, чем меня могут напугать люди?

Что-то в темноте заставило меня насторожиться, и я прислушалась, но ничего больше не услышала. Возможно, это просто сквозняк гуляет в дощатых стенах? Мама перестала сопеть во сне, и в комнате стало тихо, как в могиле.

Быть может, однажды такая тишина воцарится навсегда.

От этой мысли я ощутила в груди пустоту, в которой каждый удар сердца отзывался гулким эхом. Сильнее всего мне хотелось броситься к матери, разбудить ее и обнять изо всех сил. Глупая, наивная мысль. Я бы просто сделала ей больно. Она стала так слаба. Боль в руках и ногах пожирала ее медленно, но неотвратимо. В хорошие дни она еще ходила к фонтану, чтобы помыться, в плохие ей нужна была помощь, даже чтобы пересесть с кровати на кресло. Обычно люди заболевали увяданием в старости. Но мама заболела еще в молодости, и с каждой зимой ей становилось все хуже.

От мысли, что я оставляю ее одну, меня окатывало ледяным холодом, словно налетал мюр, северный ветер. Впрочем, я попросила нашу соседку Анкен позаботиться о маме, и я знала, что она поступит по совести. Но как я могла уходить, не зная, смогу ли я вообще вернуться? Как долго станет ждать Анкен? Когда она догадается, что я соврала, что я вовсе не отправилась на поиски редких трав для лекарства?

Я тихо опустилась на колени рядом с сундуком для одежды и распахнула крышку. Глубоко внизу, под платками, рубашками, халатами и грубыми штанами для работы в конюшне – вещами, которые мне когда-то совершенно нельзя было носить, – лежало мое последнее бальное платье. Изумрудно-зеленое платье, которое мы не стали ни продавать, ни перешивать на что-то более практичное после того, как нас сослали в эту деревню. Мама всегда считала, что оно мне еще пригодится. В каком-то смысле она была права, так как в складках его юбки меня поджидал мой мюродем – традиционное оружие жителей Немии, которое мне приходилось прятать, потому что была недостойна его носить. Я вытащила изогнутый клинок, который уже несколько дней точила и полировала, а за ним и ремень с кожаными ножнами, которые я чистила и натирала маслом. Они были подогнаны под мою фигуру, и мюродем держался на боку так сбалансированно, словно был частью моего тела. А вот заплечный мешок оказался тяжелым. Теперь осталось натянуть перчатки, без которых я никогда не покидала нашу хижину. Я оглянулась еще раз, скользя взглядом по очертаниям шкафа и сундука, по своей постели и по кровати, где спала мать. Больше в нашем домишке места ни на что не оставалось. В соседней комнате была кухня, и мы с мамой натыкались друг на друга, если пытались зайти туда одновременно.

– Лэйра?

Услышав тихий мамин голос, я закрыла глаза и беззвучно вздохнула. Теперь мне придется прощаться с ней, вместо того чтобы обойтись объяснениями в письме, которое я оставила на столе у ее кровати.

– Луилэйра, ты проснулась? Пожалуйста, принеси мне немного воды.

– Сейчас.

Я метнулась к кухонному столу, где стоял графин, и наполнила стакан водой. Руки дрожали так сильно, что несколько капель пролилось на деревянный пол, превратившись в темные пятна. Наполнив стакан, я отнесла его маме. Она взяла меня за руку и сжала ее.

– Спасибо, милая. Извини, что я тебя разбудила. Мне стоило раньше об этом позаботиться, тебе нужен сон.

– Все нормально, – перебила я ее. – Я все равно не спала.

Замечает ли она, что я одета? Что я уже надела и холщовые штаны, и даже кожаные перчатки? В плохие периоды болезнь затуманивала ее разум, и она воспринимала все словно в тумане. Но то, что она не заметила даже шерстяную накидку, которая в темноте превращала мой силуэт в бесформенную тень, ужаснуло меня. Могу ли я уйти, если она в настолько плохом состоянии?

Я помогла ей попить, а потом взяла платок, чтобы вытереть пролившиеся из ее рта капли. Мама выглядела плохо, ее кожа казалась серой. Ответ стал мне ясен, как чистое звездное небо. Я должна идти. Не только ради Десмонда, но и ради нее.

– Мне нужно уйти на пару дней, – прошептала я. – Но не беспокойся ни о чем, ладно? Анкен хорошо о тебе позаботится.

К моему удивлению, она улыбнулась – я отчетливо увидела это в лунном свете, падавшем на ее осунувшееся лицо.

– Ты отправляешься в замок, Лэйра? Собираешься встретиться со своим возлюбленным?

Как хорошо, что она не заметила, как мои глаза наполняются слезами.

– Да, мама. Я собираюсь встретиться с Десмондом.

Но я отправлялась вовсе не в замок, потому что мой любимый был уже не там. Он находился совершенно в другом месте.

– Я переживаю, как бы нам снова не пришлось переносить свадьбу. К концу лета, мама, ты снова будешь жить в замке, в одном крыле с семьей Десмонда. Тебе больше не придется мерзнуть, когда наступят осенние ливни, а потом их сменят мюр и зимние холода. И тогда о тебе будут заботиться лучшие целительницы. После свадьбы все изменится к лучшему.

Сказать, что все будет хорошо, нельзя: это уже невозможно. Но все станет лучше.

– Самое главное, Лэйра, – там я увижу, как ты танцуешь.

Я заставила себя слабо улыбнуться.

– Тогда ради тебя я буду танцевать каждый день.

Стоя рядом с ее кроватью, я подождала, пока по шумному дыханию мамы не станет ясно, что она снова заснула, и наклонилась над ней, коснувшись губами ее волос.

– Не сердись на меня, мама. Ты этого не одобришь, но я делаю это для тебя.

Затем я взвалила на плечи тяжелый дорожный мешок, взяла в руку свои кожаные сапоги и отнесла их к двери. Тихо, теперь, главное, тихо.

Лишь чуть-чуть приоткрыв дверь, я протиснулась в щель – было холодно, несмотря на то, что уже начиналось лето, – а затем закрыла ее за собой, миллиметр за миллиметром, пока не щелкнул замок. Щелчок прозвучал словно тайный сигнал, и я застыла, ожидая, что в окнах соседних домов вспыхнет свет, двери распахнутся и улицу заполонят гвардейцы.

«Соберись», – приказала я себе и мысленно попросила горы хоть немного защитить меня, укрыв своей тенью. Я почти ни с кем не разговаривала о своих планах и оделась так, чтобы не привлекать внимания. Когда несколько дней назад до деревни дошли первые слухи о проклятии, павшем на Десмонда, я, как и все остальные, сначала не хотела им верить. Но потом я внезапно получила доказательство – доказательство, которое не оставляло места для сомнений. Письма, которые Десмонд отправлял мне, прямо у меня в руках обратились в пепел. Каждый ребенок в Немии знал, что происходит, когда Повелитель является за кем-то и забирает его: он уничтожает все, что было создано руками этого человека. После каждого человека остается хоть что-то бессмертное. Повелитель забирает эту частицу бессмертия и уничтожает ее.

И все же только после того, как было официально объявлено, что Повелитель дэмов забрал сына и наследника верховного министра, Десмонда эс-Йафанна, после того, как неизвестный проклял его, я позволила себе расплакаться. Все жители деревни понимали меня, в конце концов, я только что потеряла своего возлюбленного. Но никто здесь и предположить не мог, что я собираюсь отыскать про́клятое Царство дэмов, предстать перед его повелителем и потребовать, чтобы он освободил Десмонда. Никто не ожидал этого от меня – тихой, сдержанной, совершенно незаметной Лэйры.

В деревне я слыла книжным червем, и потому многие ломали голову над тем, что во мне нашел такой человек, как Десмонд эс-Йафанна. Я ведь была совершенно, абсолютно обыкновенной – за исключением того отвратительного обстоятельства, что я была изгнанницей.

Уже пять лет я обеспечивала себя и маму, продавая сыр из молока наших коз и яйца, снесенные нашими курами. Кроме того, я торговала дикими и целебными травами, которые собирала в горах, куда осмеливались отправляться немногие. Больше никто ничего обо мне не знал. Они не знали ни об истинной причине, заставлявшей меня отправляться в горы, ни об окольных путях, которые мне приходилось отыскивать, чтобы продавать товары, о которых я никому не рассказывала. Даже мама не знала, из каких средств я оплачивала лекарство от ее болезни, а если бы и знала – о, она уже давно была не в том положении, чтобы меня наказывать, но в этом случае она бы забыла о своих ограниченных возможностях и как следует меня поколотила бы. При любых других обстоятельствах она никогда не стала бы грубо обращаться со мной, ее даже нельзя было назвать строгой. Только в одном-единственном случае мама не знала ко мне милости. Потому что законы Немии были таковы, и мама тщательно заботилась о том, чтобы никто не узнал: я нарушаю один из них самим своим существованием.

Почему же только сейчас, когда я кралась в лунном свете между простых деревянных домов, мне начало отчетливо казаться, что кто-то преследует меня? Я была одна на пыльных дорогах, единственным признаком жизни оказался запах дыма, который днем и ночью доносился из находившейся неподалеку кузницы. Даже в курятниках царил покой. Какие-то звуки доносились из леса, рядом с которым я старалась держаться. На ветру шелестела листва, и где-то кричал филин.

Когда я оказалась среди деревьев с их раскидистыми кронами, меня окутал полумрак и мне пришлось достать цветочный светильник, чтобы не сбиться с пути. Внутри стеклянного шара в воде плавала золотисто-зеленая речная ветреница, испуская густой, простиравшийся далеко свет, позволявший мне видеть узкую тропинку и уворачиваться от низких веток. Но там, докуда не достигал этот свет, царила абсолютная чернота. Из нее доносились треск и шорох, словно кто-то шел следом за мной. Но когда я замирала на месте и прислушивалась, сразу же становилось совершенно тихо.

Только через несколько часов, когда между ветвей стал проникать тусклый свет, возвещая о наступлении раннего утра, мне стало ясно, что следом за мной не крадется никто, кроме моего собственного чувства вины.

Глава 2
Десмонд

В песнях поется о том, что смерть прекрасна. Теплая и мирная, исполненная света и гармоничной музыки; по крайней мере, если после смерти человек оказался в руках Лиаскай.

Все песни врали.

Теперь Десмонд жалел, что никогда не полагался на веру, и вместо этого ему всегда хотелось задавать каверзные вопросы, почему же священники и ученые хотят узнать что-то о смерти, если все они полны жизни. Потому что, если бы он им верил, теперь бы он точно знал, что жив.

Пока он лежал с закрытыми глазами, кажется, прошла целая вечность. Его тело онемело от холода, во рту пересохло, а лицо было покрыто чем-то клейким, ледяным, мокрым. Чудовищно воняло, словно его вывернули наизнанку и забросали его собственными внутренностями, чтобы он под ними сгнил. Но пока он лежал, не рискуя открыть глаза и обнаружить, что он действительно умер и теперь принадлежит вечности, еще оставалась надежда, что есть какое-то объяснение. Что из этого холода можно выбраться.

Он не помнил ничего необычного. Разве он не отправился спать, точно так же, как и в любой другой день? Он припоминал, что повесил на стул штаны и рубашку. Сквозь синее оконное стекло было видно ночное небо, значит, было уже поздно, уже почти наступало утро. Почему он пошел спать так поздно? Он вспомнил музыку. Танцы на террасе, куда песни и музыка доносились лишь приглушенно. Ему стало холодно, но он больше не хотел – вот только почему? – возвращаться в бальный зал, хотя там все его ждали. Вместо этого он проскользнул мимо многочисленных гостей, вернулся в свою комнату, швырнул о стену хрустальный бокал и запрокинул голову, отпивая бренди прямо из бутылки. С севера дул мюр, а он пил бренди из бутылки! Бросил бокалом в стену! Но почему? Его что-то рассердило? Он был в отчаянии? Расстроился? Все словно стерлось. Он пошел спать, и последнее, что он помнил, – мягкий, теплый мех его охотничьего пса Бо, прижавшегося к его холодным ступням.

На мгновение он погрузился в свои мысли и едва не уснул, побежденный усталостью. Но тут же Десмонд вспомнил о снах, которые мучили его каждую ночь и теперь снова угрожали утащить его с собой. Кошмары о жутких созданиях с длинными мордами, острыми клыками, видневшимися из-под приподнятых губ, с крыльями и острыми когтями, с кожистыми перепонками между пальцами. Они хватали его за руки, за ноги, за шею и волосы и волокли куда-то в глубочайшую тьму. Ох, он предпочтет остаться здесь, в холоде, посреди вони, чем снова погрузиться в эти сны.

Деваться некуда – он должен был встретиться лицом к лицу с тем, что ждало его в темноте за закрытыми веками.

Он осторожно приоткрыл глаза. Веки слиплись, и ему пришлось липкими пальцами стереть засохшую корку с ресниц. Пораженный, Десмонд обнаружил, что лежит полуголый на дырявой подстилке из грязной, заплесневелой соломы. Его ограбили и сбросили в сточную канаву? На нем остались только панталоны, в которых он лег спать, и они совершенно промокли, потому что в щелях между камнями под ним застоялась вода. Десмонд в ужасе втянул воздух, когда его медленно прояснявшийся взгляд различил в мерцавшем свете факелов на стенах прутья решетки. Это была темница. Может быть, он… Он распрямился, дрожа, поднялся на колени и подполз к решетке. Камера, в которой его заперли, выглядела вполне обыкновенной: каменный пол, три стены из камня, а четвертая – бронзовая решетка. Рядом с соломенной подстилкой стояло жестяное ведро, вероятно, для справления нужды. Увиденное потрясло его. Нет, это не темница в замке рода эс-Ретнея, где он чувствовал себя как дома. Несмотря на запреты, еще ребенком он вместе с Лэйрой и Викой забирался туда, в поисках бандитов, контрабандистов и любителей приключений. Но среди заключенных он встречал лишь сломленных, несчастных бедняков, которые готовы были целовать ему ноги за кусок сыра или ветчины.

Десмонд помнил те времена достаточно хорошо, чтобы сообразить, что ни в одной темнице замка не было бронзовых решеток. Он положил ладони на холодный металл, крепко сжал пальцы и с трудом поднялся на ноги. Колени подгибались так сильно, что он едва не упал.

Откуда-то снаружи донесся тихий смех.

– Посмотри-ка. Принц проснулся.

– Вы считаете, что я принц? – Десмонд охотно рассмеялся бы в ответ, чтобы собеседник решил, будто он не боится. Но даже произнести несколько слов оказалось трудно. Язык распух, как дохлая рыба на жарком летнем солнце.

– Он так считает, – ответил голос молодого мужчины, может быть, даже еще юноши. – Повелитель.

– Твой повелитель ошибся, – глухо возразил Десмонд, смахивая прилипшую к груди влажную солому. Кем бы ни был твой повелитель.

Собеседник немного помолчал. Потом хрипло произнес:

– Осторожнее, думай, что говоришь. Если они услышат…

Проклятье, о ком он?

– Если Повелитель тебя услышит…

Повелитель, повелитель… Это единственное слово так упорно крутилось в его мыслях, что ему стало дурно. Конечно, он подозревал, кого имеет в виду говорящий – видимо, другой заключенный. Только одно существо могло носить этот титул. Но Десмонд не сделал ничего такого, за что его стоило бы бросить в темницу Повелителя дэмов. Он ничего… Ужас ледяным комком застыл у него в груди, когда он осознал, что многого не помнит о вчерашнем вечере. Он разозлился… разозлился на… он просто никак не мог понять. Слишком много бренди? Было что-то еще.

Небесная трава – он жег небесную траву и надышался ее дымом. Это должно было успокоить его, но в сочетании с бренди и чувством вечного холода это не помогло. Он еще сильнее углубился в воспоминания, но отыскал лишь горькое послевкусие гнева. Он с кем-то поссорился? Но с кем? И почему?

Что произошло? Его снова охватила дрожь – на этот раз не столько от холода, сколько от ужаса из-за того, что он мог совершить. Это должно быть что-то непростительное, если на него из-за этого пало проклятье.

– Они идут, – прошептал другой человек, и его голос внезапно задрожал от страха. – Возвращаются снова. Они услышали тебя, лучше бы тебе помолчать.

Десмонд тоже услышал раздающиеся в коридоре шаги, топот множества подошв, которые двигались синхронно, словно принадлежали одному существу.

Услышав доносившийся из соседней камеры шорох, он понял, что второй пленник отодвинулся к дальней от решетки стене.

Но Десмонд расправил плечи и остался стоять у самой решетки.

Да, они пришли. Они пришли, чтобы отвести его на допрос. Он узнает, в чем его обвиняют. Если он совершил какой-то проступок, он искупит вину. Ничто, никакое наказание, никакая причина не может быть ужаснее, чем это ощущение, будто он совершил что-то непростительное и понятия не имеет, что именно.

Потому что проклятье дэмов может постичь человека лишь за какое-то непростительное деяние.