Текст книги "Южная страсть [Черная маска]"

По крайней мере, она знала, что не ошиблась, приехав сюда, в это место. Если бы она верила в судьбу, то подумала, что именно судьба привела ее в Сплендору, к тетушке Эм.

Тетушка Эм была замечательная, такая добрая и заботливая. Она не вписывалась в представление Летти о даме с Юга, изнеженной и оберегаемой особе, привыкшей к исполнению всех ее капризов, отгороженной от житейских проблем. Той жизни, в которой существовали такие женщины, уже нет. Она ушла в прошлое девять лет назад, когда началась война. Так много мужчин погибло. Она ехала через южные штаты, и в каждом городе на ее пути ей казалось, что почти все женщины там одеты в черное. Должно быть, среди них было много таких, кто, как тетушка Эм, учился жить новой жизнью, стремясь наилучшим образом использовать то, что им осталось.

Тетушке Эм приходилось не только следить за домом и думать о пропитании, ей надо было еще заботиться о племяннике. Какая трагедия – это ранение, сделавшее его инвалидом. Глядя на Рэнни, в это трудно было поверить. Черты его гладко выбритого, покрытого золотистым загаром лица выражали ум и деликатность, а в глазах была непостижимая глубина. Она с удивлением почувствовала, что ее влечет к нему, что она ощущает его. Это было очень странно.

А еще это смущало ее. В их семье никогда не было большой теплоты и явной любви. Хладнокровие при любых обстоятельствах весьма приветствовалось, проявление чувств вызывало нахмуренный взгляд. Все они любили и уважали друг друга, а Генри и она были особенно близки. Но Летти выросла с твердым убеждением, что по своему складу, унаследованному от родителей, она холодна и сдержанна. Было странно, что двое разных мужчин так, подействовали на нее в одну и ту же ночь. Возможно, как-то сказался приезд в Луизиану. Говорят, что влажная жара южных штатов влияет на кровь и воспламеняет чувства, что она повышает страстность и женщины здесь рано созревают, расцветают весенними цветами, как растения, помещенные в оранжерею.

Действительно, было очень тепло. Если бы это не было таким немыслимым, таким абсолютно невозможным, она бы сняла свою тяжелую ночную рубашку, швырнула ее на пол и спала на высокой постели нагой.

А что, если бы она поступила так, а Шип вернулся? Боже правый, страшно подумать, что бы могло с ней случиться!

Как глупо! Ее чувства к человеку, известному как Шип, и к Рэнсому Тайлеру легко было объяснить происшедшим здесь с. ней событием, непривычностью ее положения среди незнакомых людей. К этому нужно еще добавить и ее ужасную усталость от трехдневного путешествия.

Потянувшись, Летти вытащила, густой шелковистый сноп волос из-под спины и расположила его сбоку на подушке для большей прохлады. Она закатала длинные рукава ночной рубашки и расстегнула две пуговицы у шеи. Некоторое время она тихо лежала, закрыв глаза и вытянув руки по бокам. Легкий ветерок, влетавший в окно, касался ее лица. Он приносил с собой сладкий запах магнолий и какой-то другой аромат. Ей показалось, что так пахнет жимолость.

Летти нахмурилась, повернулась на бок, поджала ноги. Проходили минуты, они превратились в час, затем в два. Где-то в доме пробили часы, распространяя в тишине еле слышный перезвон. Длинные ресницы Летти дрогнули. Она вздохнула. Медленно ее рука потянулась вниз и нашла фланелевый подол ночной рубашки. Она подняла его на несколько дюймов, открывая щиколотки свежему воздуху. Еще несколько дюймов, и открылись ее колени. Еще выше. Чудесно. Но жар и тяжесть, сковывавшие грудь, были невыносимы. Прошло еще несколько минут. Часы отбили полчаса.

Летти села. Быстрым, еле уловимым движением она стянула ночную рубашку. Аккуратно, нащупывая швы в темноте, она вывернула рубашку на лицевую сторону. Затем расправила ее и положила рядом с собой, чтобы быть готовой надеть ее в любую минуту. Снова опустилась на гладкое полотно простыни и вытянулась во весь рост. Еще раз откинула волосы с шеи и закрыла глаза. Она облегченно вздохнула, тихо и сладостно. И заснула.

ГЛАВА 2

Завтрак в Сплендоре не был обусловлен формальностями и подавался, когда обитатели дома вставали или когда у них пробуждался аппетит. Так сложилось потому, что, как сказала тетушка Эм, питались они без ладу и складу. Часто они с племянником садились по утрам за стол в летней кухне, чтобы не тратить зря времени и поесть без лишних хлопот. Летти может поступать так же. Или же она может сходить на кухню и сказать поварихе, чего ей хочется. Мама Тэсс подаст ей в столовой все, что она пожелает.

Чтобы добраться до кухни, надо было пройти через длинный вестибюль, который делил дом на части, а летом использовался как гостиная, и выйти через двойные двери на заднюю веранду. Затем надо было пересечь веранду и спуститься по лестнице на один пролет, во двор. Дорожка с двумя полосками травы по бокам, сложенная «елочкой» из кирпичей, между которыми рос темно-зеленый мох, вела к небольшому кирпичному домику, где размещались кухня и прачечная. Кухня была построена отдельно, чтобы жар при готовке, а также запахи, дым и опасность пожара оставались подальше от дома.

Когда Летти шла по дорожке в золотистом утреннем свете, ей навстречу вышел пестрый кот и стал тереться о ее ноги. Теплый воздух был наполнен запахами жарящегося бекона, готовящегося кофе и чего-то пекущегося в духовке. Еще вокруг чувствовался тягучий запах смолы, а невдалеке слышен был равномерный стук топора – кто-то рубил дрова.

У двери кухни Летти остановилась, чтобы заглянуть внутрь. Крупная черная женщина в белом платке, повязанном вокруг головы, белоснежном фартуке поверх выцветшего голубого платья сновала между чугунной плитой, кирпичной печью и массивным деревянным столом с изрезанным верхом, который скребли так усердно и так часто, что дерево было белым. С одной стороны располагался огромный, почерневший от дыма открытый очаг с набором вертелов и решеток. Он выглядел так, как будто его при необходимости можно использовать, когда плита занята, хотя сейчас в нем была только зола. У другой стены находился посудный шкаф с открытыми полками, на которых расположились огромные блюда, чаши, супницы, фарфоровая и стеклянная посуда, которой было достаточно, чтобы обслужить целую армию гостей.

Негритянка обернулась:

– Не смей входить в мою кухню! Летти моргнула и отступила на шаг.

– Простите.

– Господи, мэм, я же это не вам! Я это коту. Этот плут пытается пробраться сюда десять раз на день, а я гоняю его метлой, пока не дохожу до полного изнеможения.

– Надеюсь, я не слишком опоздала на завтрак?

– Нет, мэм. Булочки уже пора вынимать из печки, и подливка почти готова. Вы будете есть на кухне, с мастером Рэнни?

– Я… Да, если вы не против. – И решение, и учтивая фраза вырвались инстинктивно.

– Против? Почему я должна быть против?

Летти хлопнула ладонями, чтобы отогнать кота, перед тем как войти.

– Могу я чем-нибудь помочь?

Повариха, это, должно быть, была Мама Тэсс, о которой говорила ей хозяйка, удивленно нахмурилась:

– Что вы! Нет, мэм, вы же на пансионе. С улыбкой Летти покачала головой:

– Я не люблю бездельничать, когда другие работают.

Рука Мамы Тэсс с ложкой застыла в воздухе. Она оглядела Летти с головы до ног. На ее круглом лице появилось неодобрение.

– Вы странно говорите. Может, вы из этих радикальных аболиционистов с Севера?

– Нет, – сказала Летти осторожно. Она никогда не одобряла рабства в любой его форме, но сейчас был неподходящий момент, чтобы говорить это.

– Хорошо. А то я не выношу этих людей. Они тут мутят воду. Если вы действительно хотите помочь, сходите на кухню, к поленнице, и скажите мастеру Рэнни, что завтрак почти готов.

Понимая, что, с одной стороны, ей была оказана честь, а с другой, что это был подходящий предлог уйти, Летти сделала так, как ее просили.

Рэнсом Тайлер колол дрова для кухни. Он ставил дубовые чурбаки на колоду и раскалывал их пополам одним мощным ударом топора. Он снял рубашку и отбросил ее в сторону. С каждым могучим ударом мышцы его плеч и спины сходились узлами, а потом растягивались под бронзовым загаром кожи. Когда он нагибался за очередным чурбаком, брюки обтягивали его длинные, сильные ноги и бедра, обрисовывая то сжимающиеся, то расправляющиеся мускулы. Штабель годных для топки поленьев рос, а рядом с ним была куча сосновой щепы, отколотой от пня, истекающего смолой.

Колыхнув юбками, Летти резко остановилась у угла кухни, когда увидела, что мужчина по имени Рэнни гол по пояс. Поколебавшись, то ли вернуться, то ли сделать вид, что не замечает, будто он не совсем одет, она не сделала ни того, ни другого. Летти стояла и наблюдала, как лучи солнца отсвечивают на его мягких волосах, ниспадающих на лоб, как блестит пот на коже, подчеркивая скульптурные узлы мышц его корпуса, сверкая в узком треугольнике золотистых волос на груди и вдоль крепких мускулистых рук.

Было что-то зачаровывающее в той легкости, с которой он работал, – в точности, сосредоточенности и грациозности движений тела. Это странным образом действовало на Летти, вызывало тянущее, стягивающее ощущение в нижней части живота. Наблюдая за ним, трудно было поверить, что его рассудок помутнен, что смертоносное орудие в его руках может быть опасным.

Рэнсом заметил Летицию Мейсон с момента, когда она обогнула угол кухни. Что ей нужно, он не мог и представить. Она выглядела такой взволнованной, такой добропорядочной в своем сером утреннем платье с наглухо застегнутым высоким воротничком и дополнительной застежкой, в виде брошки с камеей, что он решил выждать момент и все прояснить. Ждать было нетрудно. На нее было приятно посмотреть – розовый румянец на щеках от жары, волосы, уложенные венцом тяжелых кос вокруг головы, грудь, вздымающаяся от дыхания и натягивающая материю корсажа. Ее появление в Сплендоре было для него серьезной помехой, но это могло быть отчасти компенсировано.

Летти все ждала, что владелец Сплендоры поднимет глаза и. признает ее. Она готова была поклясться: он знает, что она здесь стоит. Но проходило время, а он ничем не проявлял этого. Ей стало неловко от мысли, что она стоит и глазеет на Рэнни. Уйти, не сказав ни слова, показалось ей слишком заносчивым, если не проявлением нелюбезности. Она откашлялась. Как обратиться к нему? Если ей и суждено ошибиться, то пусть это будет, по крайней мере, в рамках приличий.

– Мистер Тайлер?

Он выпрямился и слегка улыбнулся, склонив голову в кивке, который напоминал короткий галантный поклон.

– Доброе утро, мэм.

– Меня послали сказать вам, что завтрак уже готов.

– Я уже закончил, – он отложил в сторону топор, неспешно стряхнул щепки с плеч и потянулся за рубашкой, наброшенной на бревно. Он подавил усмешку, когда она отвернулась, пока он влезал в рубашку. Возможно, дразнить ее было и несправедливо, но соблазн слишком велик – она так чопорна. С усилием он согнал веселье с лица и нагнулся за охапкой поленьев. Разогнувшись одним быстрым движением, уже с дровами в руках, он кратким жестом показал ей идти впереди.

Летти шла перед ним и всем своим существом ощущала его, идущего сзади. Она искала, что сказать.

– Прекрасное утро, но уже жарко.

– Да, мэм.

Слова звучали вполне серьезно, но в самой этой серьезности слышалась насмешка. Летти быстро повернула голову и посмотрела на Рэнни. Он не отвел глаз. Они были ясны и простодушны. Может быть, он только имел в виду, что ему намного жарче, чем ей, так как он нарубил целую кучу дров?

Рэнсом беззвучно вздохнул с облегчением, когда Легация Мейсон снова пошла вперед. Да, она – проницательная леди. Ему придется обращаться с ней более осторожно, чем он предполагал.

Завтрак стоял на столе. Булочки были легки и воздушны, как облака, подливка ароматна, бекон свернулся в коричневые хрустящие колечки. Мама Тэсс пожарила яичницу из трех яиц для Рэнни и предложила Летти тоже приготовить для нее что-нибудь из свежайших яиц от своих кур – сколько она пожелает и в каком угодно виде. Одно жареное яйцо – это все, что Летти была в состоянии съесть, хотя приготовлено оно было прекрасно и имело восхитительный мягкий вкус. Почти настоящий маленький омлет.

Повариха стояла у рабочего стола, мыла посуду и рассказывала Рэнни о всяких разностях, которые надо сделать для кухни. Его ответы, уложенные в короткие, простые предложения, были вполне понятны. Некоторые из просьб показались Летти не совсем уместными для обращения к хозяину. Например, вынести недоеденное свиньям. Однако хозяин не возражал, и Летти решила, что просьба не является необычной.

Мама Тэсс прошла к двери выплеснуть воду, в которой мыла посуду, и вышла на минуту на улицу. Ненадолго наступила тишина. Пауза затянулась, а повариха не возвращалась. И Летти спросила:

– А почему сегодня не видно вашей тетушки?

Рэнни взглянул на нее, затем снова опустил глаза к тарелке.

– Она отправилась в гости.

– Правда? – Вопросительная интонация была не случайна. Не то чтобы Летти было интересно, куда отправилась хозяйка, ей просто хотелось, чтобы Рэнсом Таил ер продолжал говорить.

– Она отправилась в Элм Гроув. Пешком. Они там все разболелись, и тетушка понесла им немного куриного бульона.

– Понятно. Она очень заботлива.

Сидевший через стол от Летти высокий мужчина спокойно посмотрел на нее, и по этому взгляду она почувствовала, что слова ее были для него такими же пустыми, какими они прозвучали в ее собственных ушах. Она поспешно продолжила:

– Элм Гроув – это какое-то местечко, городок?

– Это дом. Дом моего дяди Сэмюэла. Это сразу же вниз по дороге.

– Ясно. А мальчик, Лайонел? Где он?

Рэнни улыбнулся, и на щеке его появилась резкая черта, не совсем похожая на ямочку.

– Лайонел спит. Если он рано встает, Мама Тэсс находит для него работу.

– Я думала, от него и требуется… я хотела сказать, что думала, его работа – сопровождать вас.

Конечно, если этот мужчина так не в себе, как говорила тетушка Эм, он мог и не понять, о чем она начала говорить, но на щеках Летти невольно проступил румянец.

Рэнсом, наблюдая, как розовеет ее светлая кожа, и недоумевая, то ли причиной этого была ее чувствительность, то ли раздражение от его предполагаемой медлительности, коротко ответил:

– Иногда.

Летти отодвинула тарелку. Через секунду она спросила:

– Не могли бы вы мне сказать, как лучше всего добраться до города?

– У нас есть лошадь и коляска.

– А как вы думаете, не будет ли ваша тетушка возражать, если я воспользуюсь коляской? Я охотно заплачу.

– Она не будет возражать, – ответил он, улыбаясь. – Я мог бы отвезти вас.

– Я умею править лошадью и сама, но мне хотелось бы заплатить за коляску.

– В этом нет необходимости. И мне будет приятно отвезти вас. Я был бы рад.

В его словах была утонченная обходительность, внезапный отзвук того, кем он, должно быть, был когда-то. Летти, все понимая, покусывала нижнюю губу. Она не знала, может ли он сделать то, что предлагает, а спросить не у кого. Конечно, чтобы управлять лошадью и коляской, нужна скорее сила, чем умение. Но на дороге действуют определенные правила, и для соблюдения их нужна какая-то ответственность.

– Я не переверну вас. Обещаю. – Рэнни ждал. Казалось, он думает о поездке, как об удовольствии.

А Летти надо было в город по нескольким причинам. Она хотела сделать несколько мелких, но необходимых покупок. Однако главной целью поездки было найти штаб оккупационных войск северян и начать расследование обстоятельств смерти брата. Тем не менее это могло немного подождать, по крайней мере, до возвращения хозяйки. Она изобразила улыбку.

– Может быть, позже.

Мама Тэсс вернулась и принесла с огорода пучок зеленого лука. Она стала его чистить, и острый запах заполнил кухню. Наблюдая за быстрыми, уверенными движениями негритянки, снимавшей верхние листья и обрезавшей корешки, Летти подумала, что, может быть, это какое-нибудь неизвестное южное утреннее блюдо или повариха уже готовит обед.

Негритянка не была так поглощена работой, как это казалось. Как только Рэнсом Таил ер поставил чашку с кофе на стол, она оглянулась через плечо:

– Если вы закончили, мистер Рэнни, может, вы все покажете здесь молодой леди? Ей же нужно знать, где все находится, и, я готова спорить, она хочет посмотреть на цветы мисс Эмили.

– Что вы, в этом нет никакой необходимости, – запротестовала Летти. – Наверняка мистеру Тайлеру есть чем заняться.

Но владелец Сплендоры был уже на ногах и протягивал руки к стулу, чтобы помочь ей выйти из-за стола.

– Эта работа мне больше по душе. А вы можете называть меня Рэнни, если хотите.

Похоже, выбора не было: нужно осматривать Сплендору. Она сказала сухо:

– Спасибо, Рэнни.

Сплендора была выстроена в стиле, известном как «дом плантатора». В действительности он не был двухэтажным. Скорее, один, главный этаж был построен на так называемом высоком цоколе, кирпичном вспомогательном помещении; приподнятом над землей из-за высокого уровня воды в этой местности. В его высокой, ломаной крыше были проделаны три окна, через которые освещалась огромная мансарда, комната, у которой до войны было самое разное предназначение – от танцевального зала зимой до гостевой спальни. Верхние и нижние веранды с фасадной и задней части защищали дом от солнца и летнего зноя. Колонны нижних веранд были из кирпича, как и стены цоколя. Колонны верхних веранд были, прямоугольной формы, из сердцевины кипариса и гармонировали с кипарисовой обшивкой стен.

К главному входу можно было попасть по широкой и высокой лестнице с перилами. Лестница вела также к огороженной перилами веранде на уровне основного этажа. Через тяжелые двойные парадные входные двери со светильниками по бокам и фрамугой над ними можно было попасть в большой холл. Из него двери вели в шесть больших комнат. Слева от парадного входа была гостиная – комната, обставленная мебелью из розового дерева, обтянутой потертым жаккардом. Чтобы избежать дальнейшей порчи мебели, здесь всегда были закрыты ставни и царил полумрак. За гостиной была столовая с массивной мебелью из красного дерева. За ней спальня Рэнни, из которой через доходящее до пола двустворчатое окно можно было попасть на заднюю веранду. Через холл от нее была комната тетушки Эм. Дальше, в середине правой стороны, была незанятая комната, а за ней – комната, где поселили Летти и которая выходила на переднюю веранду.

В так называемом высоком цоколе, нижнем этаже, тоже был центральный холл. Из него двери вели в разные кладовые и в комнату, которая много лет служила спальней для Мамы Тэсс, верной домашней прислуги. Но сейчас у Нее был собственный домик, и теперь там спал только Лайонел, чтобы всегда быть поблизости от Рэнни, если ночью возникнет в нем потребность.

От дороги к дому вела покрытая выбоинами дорожка, посыпанная песком кирпичного цвета. Перед домом она поворачивала влево, огибала его и вела к конюшне и каретному сараю. Дальше по дорожке была кузница и несколько других надворных построек, за которыми двумя рядами тянулись прежние хижины рабов.

Везде были видны опустошительные следы войны и почти девяти лет запустения. Побелка дома выцвела, мягкий серебристо-серый цвет открытой ветрам и дождям древесины создавал впечатление упадка. Дощатые изгороди, окружавшие поля, исчезли, сожженные в кострах двух армий. Металлические инструменты из кузницы были реквизированы, так же как мулы, большинство лошадей и столько кур, уток, коров и свиней, сколько можно было поймать. Хлопковый амбар все еще чернел обгоревшей кладкой с тех пор, как конфедераты сожгли его, чтобы «белое золото» не попало в руки врагу. Поля, прилегающие к дому, были засеяны. Там виднелась мягкая зелень рядов нового хлопчатника. Другие поля, дальше, лежали нераспаханные и зарастали молодыми побегами эвкалипта и сосны, затягивались сорной травой и плетьми дикого вьюна. Из четырех или пяти хижин, где жили негры-издольщики, поднимались дымки. Но у большинства хижин обвалилось крыльцо, были сорваны двери и разрушены ступеньки, а стены увиты гирляндами жимолости и дикого винограда.

Один из заборов вокруг дома был восстановлен. Этот забор из кольев защищал цветы тетушки Эм от цыплят и другой живности. Поголовье коров и роющих землю свиней начало восстанавливаться. Им позволялось свободно бродить по окрестностям, питаясь подножным кормом из-за нехватки другого. За забором двор был очищен от травы, а песчаная почва разровнена граблями на геометрические фигуры. Но по краям и с каждой стороны парадной лестницы теснились клумбы нежных вербен, маргариток, голубого цикория, а также ряды ирисов и жонкилий, которые уже отцвели. По углам располагались кусты сладких олив, а еще глянцевые камелии, белые цветы калины, таволги, цветущие каждый месяц розы. У ворот росла плетистая роза с буйными побегами, покрытыми глянцевой зеленой листвой. Ее бледно-розовые цветы в изобилии рассыпались по возвышавшемуся над розовым кустом дереву и издавали такой сладостный аромат на утреннем солнце, что кружилась голова.

Рэнни остановился у покрытого розовыми цветами дерева. Летти встала рядом с ним и закрыла глаза, глубоко вдыхая невообразимый запах. Было так тихо, что она могла слышать жужжание пчел среди цветов и мягкий шелест ветерка в блестящих листьях розы.

Как тихо было здесь по сравнению с городом, из которого она уехала, с его стуком колес, руганью извозчиков и криками уличных торговцев. Трудно было думать о смерти и мести, трудно было помнить, что эта прекрасная земля истерзана войной и все еще бывает ужасной от ночной жестокости. Но она должна думать и помнить.

У ее плеча раздался тихий щелкающий звук. Летти открыла глаза и увидела, как Рэнни отламывает изящный розовый цветок от изогнувшегося побега. Его лицо было поглощено работой, он сорвал нижние листья, бросил их на землю и твердым большим пальцем один за другим сбил шипы. Некоторое время он стоял с цветком в руках, потом, склонив голову в легком поклоне, преподнес ей тугой, наполовину раскрытый бутон.

– Это вам, мисс Летти.

– Мне? – В голосе ее звучало недоверие. Она не привыкла к подаркам от мужчин. Подношение розы и упоминание ее имени, даже вместе с уважительным «мисс», вызвали у нее неспокойное чувство нежелательной близости.

– Он похож на вас.

Она пристально смотрела ему в лицо, все чувства напряжены в поисках какой-нибудь неуловимой двусмысленности. Наконец, она спросила:

– С шипами или без шипов?

– Что?

В его жесте были искренность и изящество рыцаря. Было нетактично с ее стороны подвергать сомнению знак внимания и отказываться от подарка, так заботливо приготовленного для нее. Она не могла отказаться, не обидев его. Летти приняла розу, поднесла ее к лицу, чтобы вдохнуть аромат, в то же время она была настороже и думала о причине такого подарка. Если какая-то причина помимо мгновенного порыва или какого-нибудь полузабытого приема из искусства флиртовать и имела место, она не была очевидна.

Рэнсом Таил ер был хорошим гидом. Он объяснял коротко, простыми фразами предназначение комнат и строений, которые показывал. Отвечал на вопросы точно, без ненужных подробностей. Он хорошо знал дом и окрестности, что было неудивительно, ведь Сплендора была его домом. Интересно, сможет ли он так же легко разговаривать в другом месте?

Что-то в этом мужчине-ребенке завораживало. Она не могла не смотреть на него, на настоящую мужскую красоту его лица и тела. В том, как он держался, была такая уверенность, такая гордость, несомненно наследие прошлых лет, потому что сейчас в нем была заметна усталость, а на блуждающие в глазах огоньки было больно смотреть. Голос его был низким и мягким, а легкие улыбки, при которых у глаз появлялись морщинки, вызывали в груди странное чувство. Признание того, что ей интересно его слушать, должно было заставить ее чувствовать себя глупо, и она почувствовала бы себя глупо, если бы не понимала, что он для нее – пример обучаемости, способности мыслить при умственных отклонениях. Ее любопытство было естественным любопытством учительницы.

– Рэнни, а вы читаете… я имею в виду после ранения?

– Немного.

– Но вы узнаете слова, буквы? Он легко кивнул.

– Вы можете писать?

На его лицо набежала тень, он повторил:

– Немного.

– Вы хотели бы научиться большему?

– Нет.

– Но почему?

– Я не смогу!

– Вы, может быть, в состоянии сделать больше, чем думаете.

– Не смейтесь надо мной. – Он отшатнулся от нее, его голос звучал глухо.

Летти протянула ладонь и дотронулась до его руки:

– Да нет, я серьезно. Я хотела бы помочь.

Рэнсом затих, повернул голову и посмотрел на правильный овал ее лица, спокойный свет в глазах. Внезапно его охватила дрожь так, что ему пришлось напрячь мускулы, чтобы побороть ее. Уже давно он не видел в глазах женщин нечто большее, чем смущение и жалость.

– Вы не сможете, – сказал он тихо.

– Я могу попробовать.

Летти почувствовала, как его рука напряглась под ее пальцами. Это было поразительно, но она испытала почти не поддающийся контролю порыв потянуться вверх, отбросить мягкую прядь волос, ниспадающих на его шрам на виске, ощупать старую рану кончиками пальцев, как будто она надеялась, что ее прикосновение исцелит его. Она подавила этот порыв, но так и не смогла отвести взгляда от его глаз. Медленно шли секунды. Над ними кружила пчела. Плавно пропорхала мимо бабочка с крыльями кремового цвета.

На них осыпалась роза. С тихим шепотом падали вниз лепестки и опускались на широкие плечи Рэнни, где они лежали, мягкие и тонкие, на грубом полотне синей рубашки. Один лепесток упал Летти на ладонь, которой она касалась его руки, она восприняла это нагретое солнцем ласковое прикосновение как благословение.

– Эй вы, двое! Что вы задумали?

Летти вздрогнула, напуганная криком. Это была тетушка Эм. Пожилая женщина приближалась к ним по дороге. Лицо ее прикрывала от солнца широкополая шляпа, а на руке раскачивалась пустая корзинка.

Вопрос тетушки Эм, как оказалось, был чисто риторическим. Она и не ждала ответа, но как только поровнялась с ними, поинтересовалась у Летти, как она провела ночь, спросила, завтракала ли она, и с живым интересом без какого-либо намека на навязчивое любопытство пожелала узнать, какие у Летти на сегодня планы. Услышав о намерении поехать в город, она, казалось, совсем не колебалась, разрешая Рэнни отвезти ее туда. Пока Летти будет, занята в городе своими делами, он мог бы сделать для нее две вещи. Ей нужно купить пакетик булавок и получить на почте номер журнала «Деморестс иллюстрейтед манфли». Сейчас, по крайней мере она это слышала, там печатают хорошие статьи по садоводству. Эти редакторы-янки не очень-то понимают в южных садах. Они совсем зациклились на двух цветках, которые тут же вянут на жаре, – тюльпанах и пионах, но в этом номере что-то есть о пушнице, она хотела бы это почитать.

Пока Рэнни запрягал лошадь в коляску, Летти приколола шпилькой маленькую соломенную шляпку с лентой, чуть сдвинула ее вперед на заплетенных волосах, надела перчатки, нашла свой зонтик и поджидала на ступеньках. Они отправились по дороге в направлении Накитоша.

Брат Летти, Генри, до того, как погиб, писал ей прекрасные письма. Он обладал острым умом и живо интересовался местностью, куда его направили служить. Он находил эти края приятными, а их историю, уходящую корнями во французское колониальное прошлое, захватывающей. Он часто писал о желании купить здесь землю и самому стать плантатором, когда служба закончится. Из его писем Летти узнала многое о крае, где он был убит.

Сплендора располагалась в каких-то трех-четырех милях к северу от города Накитош, вблизи еще одного маленького городка, который звался Гранд-Экор. Гранд-Экор, процветающий порт на берегу Ред-Ривера, был сожжен войсками северян под командованием генерала Бэнкса во время злосчастной Ред-Риверской кампании весной 1864 года. Накитош, менее важный для судоходства, уцелел.

Считалось, что слово «Накитош», писал Генри, означало «пожиратели каштанов». Так звалось индейское племя, которое когда-то считало эту территорию своей. Действительно, это было старейшее поселение на приобретенных у французов землях Луизианы. На четыре года старше Нового Орлеана. Город был основан как военный аванпост в 1714 году и предназначался для защиты западной границы колонии Луизиана от испанского вторжения. В то время он располагался на Ред-Ривере. Однако в начале девятнадцатого века река начала менять русло и загнулась петлей на север. Примерно в тридцатимильном рукаве, на котором стоял Накитош, уровень воды постепенно падал. До тех пор, пока не стало очевидным, что река превратилась всего лишь в свой приток, известный теперь как Кейн-Ривер.

Старый город сам по себе был очень живописен. В оштукатуренных стенах домов, широких верандах, закрывавших дома от солнца, в украшениях из кованого чугуна было заметно французское и испанское влияние. Многие дома были окутаны создаваемой прикрытыми ставнями атмосферой таинственности. Здания располагались в тени огромных старых дубов, за многими из них скрывались почти незаметные прохладные садики. Было вполне обычным делом услышать на улицах французскую речь или увидеть газеты, книги, рекламные плакаты на этом языке.

Выложенная брусчаткой и выходящая к водному пути, который когда-то был артерией, поддерживавшей ее жизнь, главная улица называлась Фронт-стрит. Вывески с чужеземно звучавшими именами торговцев отражали историю города. Многие торговые дома были двухэтажными, с выступающими над улицей балконами, которые служили местом отдыха и любования открывавшимися на реку видами для обитателей верхних квартир, а внизу укрывали пешеходов от солнца и дождя. Под защитой балконов разгуливали дамы, всегда парами, как того требовали приличия. Они были одеты в пышные юбки, украшенные модными турнюрами. Обычно в трауре черных, серых или фиолетовых тонов. На руках их были перчатки, а цвет лица они предохраняли от солнца вуалями. Джентльмены шли по делам, одни одетые скромно и с серьезными лицами, на других же были яркие охотничьи куртки в клетку с еще более яркими жилетами. За некоторыми тянулись клубы дыма из зажатых между зубами манильских сигар.

Один пожилой человек привлек внимание Летти. Он был сед, с гладкой белой бородой. Выхаживал он с гордостью и достоинством состоятельного мужчины, хотя сюртук его был поношен, а воротник рубашки истрепан. На лице его было такое отчаяние, что сердце сжималось болью.

Тут и там бегали оборванные дети, вместе и белые и черные. Они сновали между группами чернокожих мужчин, сидевших или лежавших на солнце, хохотавших или. беседовавших на перекрестках, прятались за дородной монашкой, которая спешила по улице с клацающими у пояса четками. Негритянки с белозубыми улыбками на темных лицах несли на головах корзины, окликали друг друга или нараспев предлагали свои товары – пироги с ягодами, запеченные в тесте сосиски, пучки трав, букеты цветов или мешочки со специями.