Текст книги "Южная страсть [Черная маска]"

Все это было до того, как она отправилась на Юг. Слушая разговоры людей в поезде и в почтовой карете по дороге сюда, она пыталась понять, что же еще, кроме естественной горечи в отношениях между бывшими противниками, разделяло страну. Похоже, это была борьба за власть.

Республиканское большинство в Конгрессе, чтобы предотвратить какое-либо возрождение южан-демократов, в то время как потерпевшие поражение конфедераты возвращались домой и занимали там руководящее положение, отвергли примирительную политику Линкольна и его преемника Эндрю Джексона. Они отказались признать полномочия делегаций южных штатов в Конгрессе на том основании, что вышедшие из союза штаты рассматривались теперь как завоеванные территории. Это было неожиданным поворотом событий, ведь целью прошедшей войны как раз и было не допустить выхода южных штатов из союза. Конечно, поскольку Север победил, попытка отделиться от федерации должна была рассматриваться как не имевшая успеха. Таким образом, можно было считать, что Юг никогда не был чем-то единым. В конце концов, это уже не имело особого значения. По традиции, право определять условия будущих отношений принадлежало победителю.

Условия республиканского большинства в Конгрессе были простыми. Чтобы быть вновь принятыми в федерацию, южные штаты должны гарантировать своими законами отмену рабства в пределах своих границ. Кроме того они должны ратифицировать Четырнадцатую поправку к Конституции, дававшую неграм право на гражданство, и Пятнадцатую, которая наделяла их правом голоса. Бывшим чиновникам Конфедерации запрещалось занимать государственные должности. Те, кто служил в армии Конфедерации, равно как и все мужское население южных штатов, должны принести присягу на верность, одним из пунктов которой была просьба о помиловании за преступления, – только после этого их право голоса восстанавливалось. Бывшие рабовладельческие штаты были разделены на пять военных округов, командование которых наделено правом вести официальный подсчет голосов во время выборов.

Целью так называемых «Железных законов», законодательных актов Реконструкции 1867 года, было не допустить прихода к власти на Юге прирожденных лидеров и лишить права голоса тех многих белых, кто из принципа отказался приносить присягу и таким образом признать себя преступником. Практически на всех последних выборах в Луизиане радикальная республиканская партия получила подавляющее большинство, обеспечив себе ведущее положение в законодательном собрании, где почти пятьдесят процентов Палаты представителей и двадцать процентов Сената составляли негры.

Летти воспринимала все это как естественные последствия войны и не задавалась вопросами. Однако в последние несколько дней она слишком часто встречала людей, таких, как тот пожилой джентльмен на улице этим утром или собеседники на почте, с печатью поражения и безнадежности на лицах, людей, которые цепко держались за старые представления о справедливости, олицетворяемые ночными всадниками или даже Шипом. Эти люди ее беспокоили.

Полковник отвязал поводья и держал их в руке. Он повернулся к Летти:

– Было приятно услышать опять твердый голос янки. Хотя мне и нравится южный говор, я иногда скучаю по чему-то более близкому.

Летти сухо кивнула:

– Здесь как за границей, правда? Все то же самое, но все же совершенно другое. Я ловлю себя на том, что слежу за каждым своим словом. Боюсь обидеть кого-нибудь.

– Это совсем просто. Они очень ранимы.

– Положим, это естественно.

– Да, – согласился полковник.

– Вы не будете возражать… вы не сочтете меня навязчивой, если я спрошу, что вы обо всем этом думаете? Что происходит с Реконструкцией, с попытками улучшить положение негров, а что за люди те, кого они называют «саквояжниками» или Рыцарями Белой Камелии?

В зеленоватых глазах полковника промелькнула улыбка, обозначив морщинки на обветренной коже лица.

– Вы многого хотите.

– Больше некого спросить, никого нет, кто был бы непредубежден. Однако если вы предпочтете не отвечать из-за вашего положения…

– Дело не в этом. Это очень серьезная проблема.

Официально я здесь для того, чтобы поддерживать порядок и гарантировать, чтобы выборы проводились должным образом и справедливо. Лично я думаю, что дело зашло слишком далеко. Из негров, с которыми мне приходилось сталкиваться, может быть, треть имеет достаточное образование и понимание, чтобы разумно голосовать и занимать государственные должности. Еще треть можно научить. Они, безусловно, хотят научиться быть хорошими гражданами. Но последняя треть – это настоящие воры и безнравственные негодяи, которые считают, что свобода означает то, что они навсегда освобождены от работы.

– Я думаю, то же можно сказать о большинстве только что освобожденных от рабства народов.

Он кивнул:

– К сожалению, складывается впечатление, что радикальные республиканцы привлекают для работы в учреждениях скорее последнюю, чем первую группу. Эти негодяи слишком уж с готовностью принимают приманку в виде взяток и награбленного добра, тогда как образованные негры – я не говорю о свободных цветных – это в основном те, кто при старом режиме прислуживал в домах белых и до сих пор разделяет убеждения и представления своих бывших хозяев. Единственное исключение, которое приходит на ум, – это бывший слуга Тайлера, Брэдли Линкольн. Если бы можно было привлечь побольше таких, как он, мы бы чего-нибудь достигли.

– Вы хотите сказать, что нынешнее правительство штата действительно такое плохое… каким его представляют нам редакторы газет Нового Орлеана? – Она не могла скрыть своего потрясения.

– Хуже не бывает. Дать неграм право голосовать, сделать их настоящими гражданами – само по себе это достойное стремление. Но то, как это делают республиканцы, превратило законодательное собрание в форум, цель которого – ничего, кроме мелкой мести и мародерства. Если бы армия Севера занималась таким грабежом, ее нужно было бы перевешать до последнего солдата. Иногда я чувствую себя так, как если бы победил противника в честном бою, нанес ему ужасные раны, а теперь мне приказано не давать ему подняться, пока пируют стервятники.

– Это тяжкое обвинение, полковник, разве нет?

– Как вам будет угодно, – он пожал плечами.

– Вы оправдываете действия людей, скрывающихся за белыми простынями и терроризирующих окрестности?

– Я так вам скажу. Положить конец вылазкам ночных всадников – это моя работа, но я не могу сказать, что удивлен тем, что эти вылазки происходят. Эта так называемая Реконструкция навязывается людям, у которых годами кипела кровь во время самой длинной и жестокой войны, какую когда-либо знала эта страна. Удивительно не то, что они сопротивляются, а то, что это еще не вылилось в новую гражданскую войну. Поверьте мне, если Юг когда-нибудь встанет на ноги, станет кормить себя и кое-что откладывать, все начнется снова. В конце концов, чего им терять?

– А их жизни, их дома?

– Прежде мы убивали их тысячами, а остановили их только голод и нехватка оружия. Мы сжигали их дома, опустошали их поля, а они все равно сражались. Глупо втаптывать таких людей в грязь. Так их не покорить, так мы превращаем их в смертельных врагов. А что до домов, которые4 мы им оставили, то сборщики налогов отбирают их налево и направо.

– Большие усадьбы, как Сплендора? – усмехнулась Летти.

– А что здесь такого? Дом и земля. Большинство плантаторов, таких, как Тайлеры, и здесь, и в Элм Гроув, – бедняки при доме и земле. Они не могут съесть их или потратить. Они могли бы продать несколько акров, но никто не хочет покупать, потому что ни у кого нет денег платить вольным работникам за обработку этой земли. А законодатели почти каждый месяц повышают налоги, пока дело не дойдет до конфискации имущества. А откуда взяться деньгам?

– Неужели я слышу нотки измены в вашем голосе, полковник? – мягко спросила Летти.

– Наверное, это звучит именно так, – грустно улыбнувшись, согласился полковник. – Но эти политики сначала затевают войны, а потом спешат удрать в безопасное место, а такие, как я, воюют. Сказать по правде, мисс Мейсон, как и тетушка Эм, я уже навоевался.

Слова полковника звучали тревожно не в последней степени потому, что за ними не стояло ничего, кроме собственной убежденности. В задумчивости Летти смотрела ему вслед, затем повернула назад, к дому.

Летти поднималась по ступенькам, когда тетушка Эм наконец оторвалась от чашки с очищенной фасолью. Она пересыпала фасоль из всех мисок в одну свою, большую, поломала длинные хрустящие стручки и теперь разбирала их в поисках шелухи.

– Исключительно милый человек полковник, – заметила пожилая женщина.

– Да, – согласилась Летти.

Рэнсом хмуро смотрел вслед удаляющемуся офицеру, синяя форма которого скоро слилась с опускающейся темнотой.

Когда вновь наступило утро, Летти не собиралась ничего скрывать. Она сказала тетушке Эм, что хочет взять коляску и съездить в Кампти, небольшой городок на другой стороне Ред-Ривера, куда ее направили учительницей. Она хотела осмотреть здание, прикинуть, какое расстояние ей придется ежедневно преодолевать и проверить, с какими трудностями связан переезд через реку. Разговор происходил за завтраком. Рэнни оторвался от тарелки, что-то разыскивая на столе.

– Я мог бы отвезти вас, – предложил он как бы между прочим.

Летти ответила быстрой улыбкой:

– Это очень мило с вашей стороны, но я не знаю, как долго там буду.

– Ну и что? Я могу подождать.

– Нет, это вам и в самом деле не понравится. К тому же, если тетушка Эм доверит мне лошадь и коляску, я бы лучше попробовала управлять ими сама, чтобы привыкнуть.

Рэнни кивнул, показывая, что он все понял, и опять уткнулся в тарелку. В порыве благодарности и чтобы извиниться за доставленное разочарование и успокоить, Летти дотронулась до его руки. В тот же миг, ощутив тепло его кожи, она убрала руку. Она вдруг подумала, что впервые сама дотронулась до мужчины, брат Генри и ее отец, который умер, когда она была еще ребенком, не в счет. Этот порыв смутил ее, привел в замешательство. Ее утешало только то, что Рэнни вроде бы ничего не заметил.

Рэнсом взглянул на нее и улыбнулся одной из самых бессмысленных улыбок. Он равнодушно взялся за чашку с кофе, хотя рука его в том месте, где она прикоснулась, горела, как будто на ней выжгли клеймо.

Проблемы, как добраться до места ее назначения и от него, не были неразрешимыми. Но они были. Прежде всего, если она будет жить, где сейчас, Летти придется дважды в день переезжать на пароме через Ред-Ривер. И кроме того, ехать несколько миль по другому берегу. В Бюро по делам освобожденных невольников ей обещали лошадь и повозку, так что не придется одалживаться у тетушки Эм. И все же, возможно, будет лучше, если она поменяет место жительства.

Однако осмотрев Кампти и увидев там лишь несколько небольших домиков, оставшихся после того, как федеральные войска сожгли городок во время кампании на Ред-Ривере, простирающиеся хлопковые поля и местных жителей, которые наблюдали за ней из-за занавесок, но не выходили, Летти подумала, что это не самое разумное решение.

Школа оказалась такой, какой она и ожидала ее увидеть. Это было бревенчатое строение всего из одной комнаты. На входной двери вместо замка висел кожаный ремень. Внутри – стены, обшитые нестругаными и некрашеными досками разной ширины. У торцовой стены был обмазанный глиной камин со следами мха и камыша, которые использовали, чтобы удержать глину на каркасе. Обстановка тоже была небогатой: несколько скамеек, несколько книг, стол для учителя и засиженный мухами портрет президента Вашингтона на стене.

Несколько минут Летти посидела за столом, пытаясь представить своих учеников и их радость от учения. Это было нелегко. Она подумала о чистеньком кирпичном здании школы, где работала, с веселым звонком, чистыми оштукатуренными стенами, небольшой железной печкой, и ее сердце дрогнуло.

Ради всего святого! Что она делает здесь?

Она сжала губы и поднялась. Ничего. Все будет хорошо. Она сделает так, чтобы все было хорошо.

Никто не проявил любопытства по поводу недолгих изысканий Летти, и, казалось, никто не заметил, как она вышла из школы. Она забралась в коляску и долго сидела с поводьями в руках.

Ручей, где был убит ее брат, находился в этом направлении. Утро только начиналось. Мама Тэсс завернула для нее обед: жареный цыпленок, булочки, соленья, кусок шоколадного торта, не забыла и кувшин с водой. Карта, которую привез полковник, лежала рядом на сиденье, она пользовалась ей, чтобы найти дорогу к школе. День был солнечный, тихий, такой мирный, что невозможно было представить, что где-то дальше ее может поджидать опасность. А если она и заметит что-нибудь, вызывающее опасения, всегда можно будет повернуть обратно. Возможно, она приедет несколько позже, чем ее ожидают в Сплендоре, но она была хозяйкой своего времени и не должна ни перед кем отчитываться. Мысль съездить к тому месту не покидала ее со времени завтрака, хотя она и не принимала никакого решения. До этого момента. Она сказала себе, что никого не обманывает. Никого.

Дорога была лишь чуть шире колеи коляски с придорожными столбами вместо указателей. Глубокие колеи и многочисленные рытвины, по крайней мере, свидетельствовали о том, что по ней все время ездили. Это отличало ее от множества проселочных дорог, уходящих к небольшим поселкам, церквам, мельницам, лесопилкам и фермам. Эти дороги не были отмечены на карте.

Это был древний путь, когда-то тропа индейцев, которую в свое время использовали войска из старого французского форта Сен-Жан-де-ля-Баптист-де-Накитош, когда они добирались до другого поселения на реке Уачита примерно в девяноста милях к северу, где теперь был город Монро. Обозначенная более ста лет назад как военная дорога, она использовалась испанцами, конфедератами и теперь армией Соединенных Штатов.

По дороге, которой сейчас ехала Летти, перевозили денежное содержание для федеральных войск, расквартированных в Монро и восточных гарнизонах, после того как оно прибывало в Накитош по Миссисипи и по Ред-Риверу. Офицеры, перевозившие деньги, могли потребовать, что обычно и делалось, сопровождение в интересах безопасности. Раньше, однако, считалось, что сопровождение только привлекает внимание к золоту. Считалось безопасней, если всадник везет золото один в седельных сумках, как будто он простой посыльный. Этот способ годился при условии, что никто не знал о перевозимом грузе.

В день, когда убили брата Летти, с формированием эскорта, который должен был его сопровождать, произошла какая-то задержка. Генри Мейсон не стал ждать и отправился один. Может быть, кто-то заметил, как он выезжал из города и как объемны и тяжелы его сумки. А может быть, имела место утечка информации о передвижении золота. Дело кончилось тем, что кто-то, поджидавший Генри у ручья, застрелил его.

Не кто-то, а Шип. Генри Мейсон проявлял интерес к его действиям и даже описывал некоторые из них Летти. Ему было поручено расследовать преступления Шипа, и Генри был озадачен его поступками. Многое вызывало восхищение, хотя кое-что он считал предосудительным. Со временем он составил словесный портрет этого человека, хотя и допускал, что может ошибаться. Генри считал его бесстрашным, дерзким и временами дьявольски хитрым. Он писал, что Шип знает окрестности, как их может знать только лесной обитатель, и отмечал, что он чертовски удачлив. Более того, Генри обнаружил в нем плутовское чувство юмора в самых невероятных ситуациях. Когда же того требовали обстоятельства, Шип проявлял самую бессовестную жестокость. Заинтригованный и одновременно испытывающий отвращение, Генри искал в окрестностях Накитоша людей, которые походили бы на составленный им портрет.

Потом он напал на какой-то многообещающий след. Он написал об этом Летти. Генри надеялся не только распознать Шипа в его обычном обличий, но и добиться ответственности того перед законом за совершенные преступления. Он не сообщил имени, потому что еще не был до конца уверен, но обещал в следующем письме раскрыть личность этого человека. Через два дня после того, как было отправлено последнее письмо, Генри убили.

Не нужно быть гением, чтобы понять, что это Шип убил Генри. У него было два мотива – кража денег и устранение угрозы раскрытия.

Солнце нещадно жгло Летти. Дорожный песок, казалось, впитывал и накапливал жару. Он со свистом опадал с колес и вздымался за коляской белым облаком. Жужжали мухи, они кружили вокруг взмыленной лошади и мелькали перед лицом Летти. Ближе к полудню тени почти не стало. Даже в полосках леса тени отступили к самым стволам деревьев. Воздух стал густым и душным, дыхание затруднилось.

Но, несмотря на эти неудобства, Летти начинала нравиться ее прогулка. Вокруг, вдоль дороги и прямо на ней между колеями колес, было множество диких цветов: желтые ромашки, розовые и белые маки, пышные шарики багровых и белых соцветий на длинных и выгнутых стебельках ежевики. То и дело она переезжала через ручей или речку по узкому бревенчатому мосту без перил, а то и вброд, поднимая веера прохладных брызг. Несколько раз, ожидая, пока лошадь напьется и передохнет, прежде чем снова отправиться в путь, Летти сидела в коляске прямо посреди воды и наслаждалась тенью деревьев. Птицы пели на разные голоса. Слышались трели, замысловатые мелодии, а то и скрежет и скрип. Им вторили сверчки и лягушки. Напуганные зайцы перебегали перед ней дорогу, а один раз она увидела большую олениху. Та молча смотрела, как Летти проехала мимо. Вблизи ферм Летти иногда приходилось останавливать коляску и ждать, пока не уйдут с дороги жующие тут же траву коровы или выводки поросят, катающихся в грязных рытвинах, не соизволят освободить путь.

Единственными людьми, которые ей встретились, были два офицера федеральной армии – проезжая, они отсалютовали ей, а затем повернулись в седлах и смотрели вслед; направлявшиеся в город муж, жена и пятеро лохматых мальчишек с двумя собаками, все в одной повозке; и еще белобородый старик со стадом в два десятка довольно грязных овец.

Мили убегали под колеса. Летти не считала себя большим знатоком лошадей, но животное между двумя оглоблями, рыжая кобыла, казалось ей необыкновенным и замечательным, доброго нрава, готовое откликнуться на малейшее движение поводьев. В специальном гнезде рядом с ней кнут, но он был не нужен. Она чувствовала на себе ответственность вернуть лошадь в хорошем состоянии, понимая, какую ценность та представляет для тетушки Эм.

Летти чувствовала себя свободной. Странно, но никогда раньше она не испытывала такого ощущения. Возможно, потому, что находилась одна, вдали от семьи, друзей, в чужом краю. Женщин так оберегали, они были связаны столькими ограничениями, запретами, предостережениями, что редко имели возможность испытать это чувство – быть самой по себе. Из того, что она слышала, на Юге женщины были стеснены еще больше, чем в ее родных местах, где, видит Бог, положение было не лучшим. Возможно, поэтому полковник Уорд, воспитанный в духе ответственности мужчин за все, что делают дамы, счел своим долгом отговорить ее от поездки к ручью. Больше никому не пришло в голову отговаривать ее от этого путешествия. Правда, она никому и не говорила о своих планах.

Тем не менее хорошо, что наконец она предпринимает что-то, чтобы раскрыть обстоятельства смерти Генри. Она так долго думала об этом, столько мучилась, что, казалось, этот день никогда не наступит. Не то что бы она рассчитывала узнать что-либо важное, лишь глядя на место, где он был убит. Но это место, с которого нужно начать. Это поможет ей лучше представить, что же произошло. Тогда она сможет строить предположения.

Летти сделала остановку у дома фермера. Это было грубое строение из бревен, состоящее из двух домиков, соединенных между собой открытым коридором. В сооружениях такого типа, как этот коридор, обычно держат собак. Собак вокруг дома было действительно много. Когда Летти подъехала ко двору, они стаей выскочили наружу, не скрывая своих агрессивных намерений. На их лай из дома вышла, вытирая руки о фартук, жена фермера. Она прикрикнула на собак, и те успокоились.

Женщина внимательно посмотрела на Летти. От ее взгляда не ушли ни добротный дорожный костюм из поплина желтовато-коричневого цвета с отдельным корсажем, отороченным тесьмой из коричневого бархата, и юбкой по последней моде, с турнюром и без кринолина, ни широкополая соломенная шляпка, украшенная маргаритками с серединками, тоже из коричневого бархата. По-видимому, ей понравилось то, что она увидела. Подозрительность на ее лице уступила место дружелюбной улыбке.

– Доброе утро. Не хотите спуститься и передохнуть?

– Нет, спасибо, – сказала Летти и тут же пожалела, что не может воспользоваться предложенным гостеприимством. Женщина была явно разочарована.

– Я ищу ручей в этих местах. Может быть, вы мне поможете?

– Ручей? Здесь только один ручей – в нескольких милях отсюда, на другом берегу Соленой речки. Там погиб солдат-янки.

Летти почувствовала комок в горле.

– Мне нужен именно этот. Так, значит, я на верном пути?

– Вернее не бывает. – В усталых глазах женщины мелькнуло любопытство. Но хотя ода подошла поближе к коляске, чтобы лучше видеть и слышать, не было задано ни одного вопроса – в этих местах спрашивать считалось неучтивым.

– У меня на плите готовятся овощи, а в духовке прекрасный пудинг. Может быть, попробуете?

Летти взялась за поводья, лицо ее светилось от теплой улыбки.

– Это так любезно с вашей стороны, но мне непременно нужно ехать.

Женщина слегка кивнула.

– Будьте осторожны, – сказала она подчеркнуто и отошла. Прикрывая глаза ладонью, женщина смотрела вслед Летти, пока та не исчезла из виду.

За фермой дорога пошла по девственному лесу. Огромные башни дубовых и сосновых стволов, серые и черные эвкалипты закрывали небо. Под ними был еще один этаж из деревьев поменьше – кизил, шелковица. Вдоль дороги, где больше света, они были увиты вьюнами, переходящими от дерева к дереву, сплетающимися с кустами и другими вьющимися растениями, создавая непроходимую стену.

Ориентир, который должен привести ее к ручью, открылся неожиданно. Это была открытая площадка у изгиба дороги. Виднелись следы нескольких костров. Здесь останавливались на ночлег или устраивали привал, варили кофе и готовили пищу, используя находившуюся поблизости родниковую воду. Вода в ручье считалась лучшей в этих местах, великое благо для путников, следующих по военной дороге, многие из которых направлялись на запад, в Техас.

Летти остановила коляску в тени и спустилась на землю. Она привязала лошадь, взяла свой обед, завернутый в салфетку, и направилась к едва различимой тропинке между деревьями, которая, похоже, могла привести ее к ручью.

Под пологом деревьев стояла прохлада. Тропинка вилась меж невысоких кустов и была покрыта толстым ковром из листьев и хвои. Она довольно круто спускалась к небольшому ручейку с берегами, поросшими мхом. Воздух пахнул сырой землей и увядшей зеленью. У бегущей вдоль подножия холма воды виднелась полянка, заросшая папоротником мягко-зеленого, словно райского цвета. В чистую гладь ручейка вливались ручейки поменьше, бегущие из маленьких блестящих лужиц по высоким берегам, которые, как лесные зеркала, отражали зелень сходившейся над ними листвы.

Некоторые усилия были предприняты, чтобы самый большой из ключей, пробивающийся меж корней деревьев, стало удобней использовать. В него, наподобие бездонной бочки, был опущен кусок ствола кипариса без сердцевины, чтобы укрепить песчаные берега. На склоненном над ключом побеге кизила на кожаном ремне, продернутом через ручку, висел черпак, сделанный из тыквы. В воде плавали два зеленых листа. На одном из них сидела оранжево-черная бабочка. Больше ничто не нарушало безупречную чистоту воды.

Летти отогнула листки и наполнила водой чашку, которую ей дала Мама Тэсс, и стала жадно пить. Зачерпнув воды еще раз, она намочила носовой платок и стерла дорожную пыль с рук и лица. Затем, отойдя на несколько шагов, расположила среди папоротников свой обед и начала есть.

Она не помнила, чтобы была такой голодной. Было уже далеко за полдень, но она не хотела останавливаться, не добравшись до места. Свежий воздух, возбуждение от предстоящего осуществления давно задуманного, привкус возможной опасности вызвали у нее страшный аппетит. Летти ела так, словно боялась, что вот-вот кто-то вырвет у нее из рук ее хлеб, курицу и торт. Когда был съеден последний кусочек, она облизала пальцы и, торопливо оглядевшись, вытерла их о вафельную салфетку.

Улыбаясь самой себе, она сняла шляпку и отбросила ее в сторону, затем, откинувшись назад, легла среди папоротников. Луч солнечного света, пробивающийся через свод зеленого храма над ее головой, слепил ей глаза. Она закрыла их и тут же почувствовала, что это один из тех редких и мимолетных моментов, когда все чувства обострены, и это было прекрасно. Летти долго лежала без движения, наслаждаясь своими ощущениями.

Солнце скрылось за облаками, и в лесу потемнело. Летти очнулась, почувствовав на шее щекочущее прикосновение травинки. Она села и потянулась за чашкой. Хотелось еще пить. Вода была такая вкусная, лучше самого изысканного шампанского.

Летти стояла у ручья, пила воду и осматривалась вокруг, когда заметила крест. Это было грубое сооружение из двух сучковатых почерневших сосновых палок, сколоченных вместе. Крест стоял на высоком гребне за ручьем, на противоположной стороне от того места, где она оставила коляску. Место вокруг него было расчищено, как будто кто-то попытался придать могиле подобающий вид.

Могила Генри. Летти знала, что она где-то рядом, но не ожидала, что так близко. Ей рассказывали, как какой-то парень, разыскивающий пропавших коров, увидел кружащих над ручьем канюков и пошел посмотреть. Он обнаружил тело Генри почти в воде, как будто кто-то застрелил его, когда он наклонился, чтобы напиться. Убийца Генри забрал его документы, снял верхнюю одежду и оставил его на растерзание диким зверям. Тело похоронили, не опознав. Только потом выяснилось, что это был курьер, который вез денежное содержание солдат из Накитоша.

Летти осторожно поставила чашку. Подхватив юбки, она двинулась вверх по гребню между деревьями и кустами. Она не остановилась ни разу, пока не дошла до креста. Если когда на могиле и существовал холмик, сейчас она была почти плоской, покрытой пучками травы, молодыми побегами сосны и эвкалипта, старыми прошлогодними листьями. В молчаливом одиночестве она нависала над ручьем и поросшей папоротником полянкой.

Летти нежно прикоснулась к грубой поверхности креста. Она смотрела на него сквозь слезы и видела Генри таким, как в их последнюю встречу – смеющимся и немного взволнованным от предстоящего назначения в Луизиану. Когда она провожала его на поезд, он обнял ее. Такое проявление глубокой привязанности между ними было редкостью. А когда поезд тронулся, он высунулся из окна и махал ей, пока не скрылся из виду. Он любил яблочный пирог и клены, старинные книги и грозы. А сейчас он был мертв. Убит. Оставлен лежать в одиночестве в этом забытом Богом месте.

Она ничего не услышала. Она почувствовала спиной. Внезапное первобытное напряжение нервов предупредило ее. Летти подняла голову, смахнув слезы быстрым, почти неуловимым движением руки. Внутренняя тревога нарастала, кровь застыла в жилах. Она всматривалась в деревья по обе стороны от нее.

Потом она увидела его, мужчину в потертом черном костюме. Высокий и неподвижный, он стоял в тени большой сосны, почти сливаясь с ней. На ремне вокруг тонкой талии был револьвер. Черная шляпа низко надвинута на глаза. Его лицо скрыто тенью, но когда он отошел от дерева, стала заметна темная полоска усов.

– Я не убивал его, – сказал он.