Текст книги "Украденные ночи"

Музыка играла особую роль в жизни первых поселенцев. Фрагменты любимых арий, а то и целые арии, можно было услышать повсюду. Они доносились из французского квартала, из его двориков, их распевали прачки с корзинами белья на головах, мальчишки, торговавшие рыбой на французском рынке. Постоянно шли споры о достоинствах того или иного исполнителя, которые порой заканчивались дуэлями или драками. Оперных див и прославленных теноров засыпали на сцене цветами, худших закидывали огрызками яблок. Жизнь примадонн и премьеров была окружена флером обожания, таинственных историй и затаенной зависти. Они становились кумирами сезона, их приглашали в лучшие дома, задаривали подарками, встречали аплодисментами в ресторанах. Во время спектаклей многие дамы и молодые девушки, не выдержав накала страстей и завораживающей красоты музыки, падали в обморок, а при уборке зала после спектаклей служащие находили мокрые от слез платки, искусанные в волнении перчатки и прочие свидетельства великих переживаний. И нигде в мире крики «браво» и «бис» не звучали так страстно и так долго.

Выход в оперу становился событием в жизни людей. Дамы надевали лучшие туалеты и украшения, а мужчины демонстрировали изысканную галантность. Молодые девушки стремились в антракте заполучить в родительскую ложу какого-нибудь знакомого мужчину в надежде, что он там задержится навсегда. Опера была подходящим местом для встреч со старыми друзьями, сплетен и пересудов, рождения самых невероятных слухов и легенд. Именно в опере можно было увидеть и обсудить новые туалеты, завязать знакомство, выпить бокал холодного пунша и вновь оказаться в зале, когда взвивался занавес и на сцене появлялись любимцы сезона. Летние гала-оперы в Сан-Мартинвиле ничем не отличались от тех, что были здесь десятки лет назад.

Приготовление к выходу в театр превращалось для дам в некое священнодействие. Требовалась сложнейшая прическа, которую нужно было придумать и соорудить с помощью искусной горничной или специально приглашенного парикмахера. Особенно тщательно продумывалась отделка платьев и украшений, ибо их цвет и общий стиль оставались неизменными. Один европеец, побывавший в новоорлеанской опере, удивленно воскликнул, что дамы в ложах напоминали огромный букет белых роз и редкая женщина решилась бы выделиться из такого красивого ансамбля.

Платье Амалии было сшито из блестящего белого муслина с широкой нижней юбкой, составленной из шести слоев узких полотнищ, обрамленных бесконечным числом кружевных рюшей, верхней юбкой, собранной в буфы и закрепленной узкими лентами из серо-голубого шелка, и лифом в форме сердечка, нависшего над колоколом юбок. Убранные горничной волосы напоминали каскад локонов с вплетенными лентами. Туалет довершали дивное ожерелье и великолепные серьги – подарок Мами. Накидку Амалия решила не надевать, на улице было тепло. Взяв веер и сумочку, она вышла из своей комнаты в холл.

Словно по сигналу за ней вышли из своей комнаты Мами и Хлоя. Лицо Хлои, покрытое, как требовала мода, слоем жемчужной пудры, выглядело бледным. На ней было атласное белое платье с верхней кружевной юбкой, украшенное по лифу и в талии любимыми ею розами нежных тонов. Мами надела светло-серое с перламутровым отливом платье, как и подобало ее возрасту и положению вдовы. Поверх платья она накинула шаль из белого шелка с изящной вышивкой по краю.

– Какая же ты хорошенькая! – не удержалась от комплимента Мами, с удовлетворением разглядывая на шее невестки свой недавний подарок.

Приняв ответные комплименты, мадам Деклуе в сопровождении крестницы и невестки направилась к лестнице на нижнюю галерею, где дожидались их выхода трое джентльменов.

Появление Амалии произвело на мужчин сильное впечатление: Роберт сделал было шаг навстречу, пряча под ресницами предательски засветившееся обожание, но Жюльен был начеку; резко повернувшись, он первым подошел к жене.

– Ravissante![8]8
  Восхитительная! (фр.).


[Закрыть] – сказал он, беря руку Амалии и поднося ее к губам. На его лице появилась гордость, а пальцы, державшие ее руку, сжались сильнее, когда он повернулся к кузену: – Ты согласен со мной, Роберт?

— С этим нельзя не согласиться! – ответил тот не задумываясь. Почтительный наклон головы, подобающая случаю улыбка не выражали ничего, кроме вежливого согласия, но в его мимолетном взгляде, украдкой брошенном на Жюльена, Амалия уловила проблеск вызова кузену.

И все-таки двоюродные братья были удивительно похожи, особенно сейчас, в черных костюмах и белых рубашках – обязательной вечерней одежде для джентльменов, – и несомненно являлись самыми красивыми мужчинами на галерее. Но многое их и разнило. Жюльена отличали большая элегантность в одежде, в манере поведения. Его темно-бархатные глаза лучились озорством и каким-то свойственным только ему обаянием, перед которым мало кто мог устоять. Жюльен перевел взгляд с Роберта на Амалию, и напряжение с лица исчезло, сменившись необыкновенной бледностью, словно он воспользовался жемчужной пудрой Хлои. Бронзово-смуглое лицо Роберта оставалось спокойным и непроницаемым, хотя изгиб нижней губы и волевой подбородок свидетельствовали о чувственной натуре.

Джордж, не терпевший никаких проволочек, подошел к Хлое и предложил ей свою руку. Мами шагнула в сторону Роберта, но, увидев, что он о чем-то задумался, шутливо хлопнула веером по кисти его руки, чтобы напомнить о себе. Он повернулся к тетушке с извинениями и комплиментами по поводу ее внешности, а улыбка, вызванная шутливым наказанием, была обезоруживающе естественной. Жюльен положил руку Амалии на свою, и все медленно покинули отель, отправившись пешком к оперному театру, откуда доносились звуки оркестра, настраивавшего инструменты.

Вот уже семнадцать лет любители оперы в Южной Луизиане с неизменным восторгом встречали оперу Джакомо Мейербера «Гугеноты», впервые поставленную в Новом Орлеане в апреле 1839 года. И это несмотря на то, что в зале сидели в основном католики, а на сцене разыгрывалась трагедия преследование протестантов во Франции в семнадцатом веке. Зрителей увлекал не столько сюжет, сколько грандиозность постановки, драматичность зрелища и великолепная музыка. Шиканье в момент поднятия зала, вздохи и ахи по мере развития действия, аплодисменты и крики «браво!» после наиболее удавшихся партий и сцен свидетельствовали о достаточно серьезном и вполне профессиональном отношении зала к спектаклю.

Первый антракт. Пришло время других посмотреть и себя показать, а незамужним девушкам вроде Хлои нужно было еще попытаться завлечь потенциальных женихов в родительские ложи. Количество молодых людей, посетивших ложу той или иной прелестницы, определяло ее популярность и по заслугам оценивалось местным обществом, которое ревностно следило за происходящим. Поэтому для всех стало неожиданностью поведение Хлои, которая направилась из ложи сразу после того, как опустился занавес и служители стали зажигать лампы.

– Ты это куда? – удивилась Мами.

– Я решила прогуляться с Амалией и Жюльеном, если они не возражают.

Мами перевела взгляд с крестницы на невестку и сына, а потом снова на крестницу.

– А ты подумала, дорогая, что скажут люди, если тебя здесь не будет?

– Мне это совершенно безразлично, – пожала круглыми белыми плечиками Хлоя.

– Если ты хочешь пунша, то месье Паркман мог бы…

– Он, я думаю, с удовольствием составит вам компанию, поскольку Роберту, я уверена, нужно кое с кем встретиться.

Роберт, сидевший в глубине ложи, окинул долгим изучающим взглядом Джорджа, который смущенно отвел глаза, и только потом взглянул на девушку.

– Моя милая Хлоя, – сказал он, улыбаясь, – пожалуйста, не решай за меня, куда мне пойти и с кем пообщаться. Мне приятно быть там, где я есть.

– Но мне надо поговорить с Жюльеном! – топнула ногой Хлоя. – Неужели трудно это понять?

– Чуть потише, дорогая, – прошептала Мами. – На нас все смотрят. Не хватало нам только скандала.

– Если хочешь пойти с нами, пойдем, но предупреждаю: никаких сцен, которые ты так любишь устраивать. У меня сегодня не то настроение, – сказал Жюльен, поворачиваясь к двери.

Вряд ли такое приглашение можно было назвать любезным, но Хлоя приняла его с радостью. Когда Жюльен и дамы выбрались наконец в фойе, она уже висела у него на руке и что-то весело щебетала о спектакле, о людях, встречавшихся им, пока не привела всю компанию в укромный уголок у входной двери. Безразличие на лице Жюльена сменилось сарказмом.

– Ладно, – не выдержал он, – можешь считать, что я достаточно смягчился, чтобы выслушать тебя. Итак, что же это за дело, которое ты хотела обсудить со мной?

– Если ты намерен и дальше разговаривать в таком тоне, я могу подождать до лучших времен. – Возмущение переполняло Хлою и требовало выхода.

– Ты права, дорогая. Тогда, может быть, вернемся?

– Нет! – запротестовала Хлоя. – Просто я… я думала: раз уж вы с Амалией так счастливы, то почему бы тебе не дать согласие на наш с Джорджем брак? – выпалила она на одном дыхании. – Мы любим друг друга, и я не вижу причин, почему мы не должны быть вместе.

– Если не считать причиной такой пустячок, как отсутствие у англичанина средств для содержания собственной жены, – не преминул подколоть ее Жюльен.

– Ну это же только отговорка! Мы могли бы прекрасно жить в «Роще».

– И ты не потеряешь уважения к мужчине, который пойдет на это? – спросил Жюльен. – Согласись, далеко не всякий решится жить на содержании милосердных родственников.

– Ты говоришь так, чтобы лишний раз унизить его. Конечно, Джорджу не нравится мой план. Но что же нам делать? Я не хочу ждагь, пока он станет знаменитым ландшафтным архитектором.

– На это действительно надежды мало, – усмехнулся Жюльен, – скорее ты останешься в старых девах.

– Какие отвратительные вещи ты говоришь! И все потому, что Джордж не плантатор, не адвокат или еще какой-нибудь скучный тип.

– Ему, если я правильно понимаю, вообще похвастаться нечем.

– Когда-нибудь Джордж станет знаменитым, прославившись своими садами и парками, и ты пожалеешь, что так отзывался о нем.

– Вряд ли я доживу до этого счастливого дня!

– Что ж, сегодня ты можешь язвить, но запомни: Джордж в отличие от тебя настоящий художник. А кто ты? Какая от тебя польза? Пока ты пьянствуешь, развлекаешься и фехтуешь, изображая из себя джентльмена, Роберт заправляет делами «Рощи».

– Хватит! Наслушался! – В голосе Жюльена звучал металл.

– Ты вообразил себя натурой артистической, но для всех ты просто богач, который может позволить себе блажь упражняться в красноречии, ставить спектакли, устраивать игры, прогуливаться на барже по реке, наблюдать за движением облаков, – решила выплеснуть наболевшее Хлоя. – Ну а над чем ты трудишься? Что делаешь? У тебя нет ни цели, ни планов. Ничего нет! Но ты тем не менее осмеливаешься осуждать Джорджа.

– Я осмелюсь на большее, – процедил он сквозь зубы, и краска залила ему лицо до самых волос. – Я осмелюсь сказать, что ты никогда не выйдешь замуж за своего достославного английского петушка. Я не дам согласия, даже если он вновь наберется храбрости просить меня об этом, хотя уважать его после этого я стал бы больше.

– Дело не в Джордже, и ты это прекрасно понимаешь, – продолжала Хлоя, с трудом сдерживая гнев. – Просто ты вообразил, что все обитатели «Дивной рощи» принадлежат тебе и поэтому должны потакать каждому твоему капризу. Мы ведь не можем иметь собственное, отличное от твоего мнение, мы не можем без твоей указки чувствовать! Но одно ты забыл: я никогда не принадлежала тебе, не принадлежу и принадлежать не буду. Я выйду замуж за Джорджа, чего бы мне это ни стоило. Ну а если ты вздумаешь помешать мне, ты пожалеешь.

Наступила неловкая пауза. Хлоя уставилась на Жюльена ненавидящим взглядом. Грудь ее вздымалась, в глазах стояли слезы. Трудно сказать, чем бы это могло кончиться, если бы вовремя не подоспел Роберт.

– Мне не хотелось прерывать столь изысканный и страстный диалог, – сказал он улыбаясь, – но его слышно в ложе. Мами огорчена и просит вас немедленно вернуться и занять свои места. Я бы посоветовал вам прислушаться к ее мудрому пожеланию, если вы оба не хотите, конечно, вернуться в «Рощу», а тетю Софи довести до обморока.

Антракт закончился. Капельдинеры обошли фойе, извещая звонками о начале второго акта. Волей-неволей надо было возвращаться в ложу.

6.

Во избежание ненужных толков никто из семейства Деклуе не покинул театр и не уехал в «Дивную рощу» раньше времени, но и оставаться в Сан-Мартинвиле после закрытия танцевального бала резона не было.

Бал удался. Струнный квартет радовал хорошей музыкой. Ранний ужин, сервированный в зале, не отличался особой изысканностью, но выглядел вполне внушительно. Хлоя в пику Жюльену трижды танцевала с Джорджем и только потом прошлась в нескольких турах вальса с другими молодыми людьми, которые напускной серьезностью пытались скрыть некоторый перебор по части шампанского, но предательский румянец на лицах выдавал их. Жюльен и Амалия дважды приняли участие в танцах, демонстрируя молодежи темперамент и веселое озорство. Потом Жюльен рискнул пригласить Мами, но она, улыбаясь, отказала дерзкому кавалеру. Не успела Амалия освоиться, как Жюльен куда-то исчез.

Роберт не решался подойти к Амалии. Однако столь завидный жених не мог оставаться долго без внимания. Одна из хозяек бала окружила его материнской заботой, предоставив возможность танцевать с ее дочерью, застенчивой блондинкой, которая за весь танец не оторвала глаз от его заколки в галстуке. Чтобы дальше не испытывать судьбу, Роберт удалился в холл, где джентльмены сражались в покер. Сам месье Бруссар, хозяин отеля, вызвался извлечь его оттуда, когда мадам Деклуе объявила, что устала и хотела бы поскорее оказаться в постели дома. Амалия с радостью встретила известие о скором отъезде: танцевать с кем-то, кроме своего мужа или его родственников-мужчин, молодой замужней женщине не полагалось, а постоянно пребывать в свите Мами было не слишком весело.

Сборы оказались недолгими: гостиничный счет был оплачен еще утром, а собранные слугами вещи погружены в фургон, который вместе с многочисленной челядью приближался сейчас к усадьбе. Можно было закладывать повозку и отправляться в обратный путь, но никто не знал, где Жюльен. Решили ехать без него, и Джорджу пришлось путешествовать в экипаже вместе с женщинами. Это временное неудобство имело свою привлекательность: англичанин мог, не боясь вызвать осуждение, прижаться к Хлое и под прикрытием бессчетного количества юбок держать ее трепетную ручку в своей горячей ладони. Другим счастливым моментом этого пути стало то, что голова юной особы периодически опускалась к нему на плечо, особенно на последних милях дороги, когда обессиленная треволнениями дня Хлоя то сонно переговаривалась с Джорджем, то дремала.

Мами была занята собственными мыслями. Откинув голову на бархатную обивку серого цвета, она неотрывно смотрела в залитую лунным светом ночь. На ее лице сохранялись усталость и предчувствие чего-то неприятного. Амалия старалась не слышать ни разговора Хлои с Джорджем, ни равномерного цоканья копыт лошади Роберта, который гарцевал рядом с экипажем. Мысли ее были заняты Жюльеном: что же могло случиться? Почему он остался? Кто-то упомянул очередные петушиные бои. А может, он сейчас в одном из тех злачных мест, которые выстроились вдоль дороги на Юг в сторону Новой Иберии? Она подумала и о доме квартеронки, бывшей его любовницы, который тоже находился неподалеку, но тут же отбросила эту мысль. Разве не сказала ей Хлоя, что женщине хорошо заплатили и она уехала задолго до свадьбы. Да и зачем возвращаться к прежней пассии, если можно развлекаться в соседней спальне? В конце концов она решила, что оснований для волнений нет и что Жюльен поедет следом за ними, как только обнаружит их отсутствие на празднике.

На въезде в «Рощу» Хлою разбудили. Роберт помог Мами выйти из экипажа и подняться в дом. Джордж суетился вокруг Хлои, Амалия замыкала процессию. В холле они распрощались, пожелав друг другу спокойной ночи.

Лали ждала хозяйку в спальне. Она помогла Амалии раздеться и обрядила ее в свежую ночную рубашку и батистовый капот, обшитый по краям кружевами. Потом помогла расчесать волосы, вспенив их в сверкающий каскад, и, прежде чем уйти, предложила принести стакан теплого молока. Амалия улыбнулась, кивком головы отослала девушку спать, но, вспомнив о чем-то, остановила ее буквально на пороге.

– Я давно не видела Айзу, – сказала она обеспокоен-но, – с ним все нормально?

– О да, мамзель! Но этот Айза, он так устал от зрелищ и так нервничал, что не мог пойти с вами в оперу и по дороге домой крепко уснул. Чарльз уложил его на тюфяке в кухне.

– Хорошо. Спасибо, Лали. Можешь идти.

Горничная сделала реверанс и вышла, мягко закрыв за собой дверь. Амалия потянулась, чтобы задуть лампу, но, взглянув на высокую кровать со ступеньками и тонкой противомоскитной сеткой, передумала. Обойдя ее вокруг, она направилась к окну, поднята жалюзи и распахнула его.

Теплый ночной воздух был напоен благоуханием роз и магнолий, медовым ароматом клевера. Из-за позднего часа луна скупо светила, словно приберегала часть сияния до лучших времен. Кругом царили тишина и покой. Неподвижные, будто замершие деревья с посеребренными листьями и беседка в глубине сада казались призраками.

Амалия, прислонив голову к оконной раме, глубоко вдохнула освежающий воздух. Она немного устала, но спать не хотелось. Какое-то внутреннее напряжение охватило ее, сковало мышцы, мешало дышать. «Что случилось? – Она попыталась мысленно восстановить события последних дней. – Срывы и ссоры Жюльена, странная перепалка кузенов, наконец, бегство Жюльена… Нет, не то, и причина недомогания в другом. – Даже сцену с Робертом накануне вечером, которая запала ей в душу, Амалия не стала брать в расчет. – Скорее всего это результат чего-то более сильного», – решила она, закрывая глаза. Перед ее мысленным взором промелькнули несколько сцен из оперы, в ушах зазвучала музыка, а потом эти неземные голоса – чистые, искренние, страстные. Они проникали в самое сердце, воспламеняли его своими жаркими излияниями любви и желаний, ненависти и страха.

И вдруг Амалию осенило: «А что, если музыка растревожила меня? Возможно, я так сильно люблю своего мужа, настолько пробуждена им, что чувствую постоянную потребность в его ласках?» Эта мысль раньше не приходила Амалии в голову.

Хотя, безусловно, она наслаждалась тем, как он ее ласкал. Она испытывала удовольствие, когда прижимала свое податливое тело к его мощному, мускулистому торсу, когда искала и находила его губы, способные испить до дна чашу ее желаний.

Амалия отвернулась от окна и прошла на середину комнаты. Какое-то время она смотрела на темный прямоугольник дверей, ведущих в спальню Жюльена. «Ненасытная жена жаждет своего мужа, – подумала она с горечью. – Хотя о чем думать, если его все равно нет дома?»

Вместо того чтобы успокоиться и лечь в постель, Амалия подошла к двери, ведущей в холл. Она распахнула ее и вышла в темноту комнаты, нарушаемую желтой полоской света, выбивавшегося из-под двери в спальню Мами. Амалия прислушалась, и ей показалось, что за дверью отчетливо слышны шаги. Значит, Мами тоже не спится. Что ее беспокоило: отсутствие Жюльена? Роман Хлои с англичанином? Забота о ближних – хорошее качество, но причиняет много хлопот.

Амалия потрогала двери на галерею и в лоджию, но обе были заперты. С минуту она постояла в раздумье, а потом неслышными шагами вернулась в свою комнату и подошла к двери в спальню мужа; прислушалась и нажала на ручку, уже готовая увидеть Тиге, но в комнате было темно и пусто. Дверь в лоджию была открыта, вероятно, в ожидании Жюльена. Амалия подумала, что Чарльз, наверное, ждет возвращения хозяина в лоджии, но потом вспомнила, что Мами отпустила его. Конечно, у Жюльена был свой ключ, и будь он дома, то не забыл бы запереть двери в дом на засов.

Не задумываясь больше, Амалия выскользнула в лоджию. Босые ноги бесшумно ступали по кипарисовым ступеням. Без домашних туфель и широких юбок Амалия чувствовала себя на удивление легкой и свободной, как ночной воздух, который залетал к ней под сорочку, приятно лаская тело. Кирпичный пол нижней лоджии был прохладным и немного колючим. Амалия подхватила края сорочки и капота, чтобы не намокли от росы, и сделала несколько шагов по влажной траве, которая ковром раскинулась между «гарсоньерками». Обогнув кирпичную ванну для сбора дождевой воды, она скользнула между домом и одной из «гарсоньерок» на боковой двор.

Внезапный крик остановил Амалию, сердце ее екнуло и оборвалось. Она почувствовала, как по телу побежали мурашки, как руки покрылись гусиной кожей. Спустя минуту крик, напоминающий уханье, повторился, и она радостно рассмеялась, узнав крик совы, облетавшей поля в поисках мышей. «А может, это зов самца?» – подумала Амалия, радуясь, что ома не единственное живое существо, которому не спится в эту ночь. Она оглядела бескрайние поля, раскинувшиеся за хозяйственными постройками, ряды хижин с крылечками из кипариса и кирпичными трубами. Амалия знала, что ночью, несмотря на строжайший запрет, некоторые работники убегали на другие плантации, где их ждали любимые. В свою очередь, к женщинам «Рощи» приходили дружки с соседних плантаций. Амалия не боялась неожиданной встречи с припозднившимся кавалером. Любой из них постарался бы сделать все возможное, чтобы остаться незамеченным: наказание за самовольные ночные прогулки было слишком суровым, чтобы кто-то стал рисковать.

Луна, кажется, совсем разобидевшись, скрылась за черным бархатом ночи. Амалия шла, подставляя лицо влажному от росы и поднимающихся от земли испарений воздуху. Усиливавшийся запах роз и клевера пьянил словно дурман. Амалия наслаждалась обретенной свободой: она распустила волосы по плечам и, не обращая внимания на сырость, начала кружиться в каком-то диком танце первобытной страсти.

Летняя беседка, едва различимая среди деревьев, манила к себе. Амалия направилась к ней, уверенно двигаясь между деревьями, отводя в сторону низко опущенные ветви, пробегая пальцами по изгибу ствола старого дуба, обвиваясь всем телом вокруг молодых деревьев.

Беседка представляла собой маленькое прямоугольное строение из резных кипарисовых досок с легкой крышей из дранок на массивных коротких сваях вместо фундамента. В ней были окна, два дверных проема, пол с кирпичным покрытисм и скамья для отдыха, тянувшаяся вдоль стен. Беседка – укромный тенистый уголок летом и заветная цель прогулок зимой – была прекрасным наблюдательным пунктом за рекой и заводью. Ее окружали кусты жимолости, а по стенам и крыше расползался розовый вьюн, превращая постройку в зеленый ароматный шатер.

Амалия не без волнения вошла внутрь и сделала несколько шагов к окну. Слышался мягкий шум; воды, и с трудом можно было различить отдельные отблески на ее гладкой поверхности. Амалия стояла у окна, скрестив руки на груди, и смотрела во мрак ночи. Мысли текли вяло и бессвязно, но не было желания и сил упорядочить их.

Позади раздался легкий шорох, Амалия обернулась, но ничего не увидела. «Стебли вьюна или жимолости, – подумала она. – Птицы часто используют их для своих гнезд. А может, лягушка или ящерица искали убежища?» Спустя минуту она успокоилась, продолжая созерцать тихую красоту ночной заводи.

– Не пугайся! – раздался шепот у самого ее уха, а сильные руки обхватили ее за талию. – Это всего лишь я.

– Жюльен! – удивилась Амалия. – Я… я думала, что ты все еще в городе. – Она оцепенела, выпрямившись, но объятие не ослабевало.

– Я только что вернулся. – Его рука переместилась чуть вверх и нежно накрыла округлость ее груди.

– Да это и видно! – бросила она обиженно, почувствовав в его словах что-то вроде насмешки, хотя через минуту она уже так не думала.

– Я бросился вдогонку, как только узнал, что вы отправились домой. Неужели мой порыв не найдет отклика и не будет вознагражден?

Слова эти он шептал ей прямо в ухо. Его теплые губы гладили ее щеку, скользя к ее рту. Амалия отвела голову в сторону.

– Я могла бы тебя наградить, если бы ты не оставил меня одну на балу, а сам занялся более интересными делами.

– Тебе бы хотелось, чтобы я увивался возле тебя как безусый юнец, ошалевший от первой любви? Это не принято, mon coeur[9]9
  Мое сердце (фр.).


[Закрыть], чтобы мужчина выказывал признаки безумной любви к… свой собственной жене.

Амалия повернулась к нему, раскрыв рот от удивления, и он не преминул воспользоваться этим. Он прижал теплые губы к ее рту, стиснув ее податливое тело в своих жарких объятиях. «Какой же смысл сопротивляться? – пронеслось у нее в голове. – Он здесь, и он со мной!» Охваченная нахлынувшим вдруг желанием, Амалия прильнула к нему, почувствовав тепло его тела, запах свеженакрахмаленного белья, легкий аромат старого рома и ни с чем не сравнимый запах молодого, здорового мужчины-самца. Пуговки на его жилете и запонки на воротничке врезались в ее тело, но она не замечала боли. Пьянящий аромат рома, впитавшийся в кончик его языка, придавал сладкому поцелую особый привкус. Амалия обвила руками его шею, прильнув пылающими губами к его губам. Он стиснул ее в жарких объятиях и прижал со всей силой к своей мужской твердости.

Он был нужен ей. Амалии необходимо было ощутить прикосновение своей обнаженной кожи к его коже, впустить его в себя в неистовом самоотречении. Она с трудом оторвалась от его рта, уткнув лицо в ложбинку около шеи. Он обнимал ее, губами гладя по волосам, стискивал в объятиях так, что она едва могла дышать. Амалия чувствовала биение его сердца и то, как напряжен каждый его мускул, пока он боролся с самим собой, стараясь не поддаться своего естественному желанию обладать ею. Потом он глубоко вздохнул, и его объятия ослабли.

То, как он отдалился, было для нее пыткой. Она почувствовала это, и к горлу подступил комок протеста. Амалия прильнула к нему, ее пальцы скользнули в его волнистые волосы. Закрыв глаза, она подняла полуоткрытый рот, ожидая его поцелуя.

– Амалия! – с трудом выдохнул он единственное слово, которое прозвучало и мольбой, и извинением.

Минутой позже она ощутила всепоглощающий голод его ненасытного рта, прильнувшего к ее губам. Это был опрометчивый поступок, но кто смог бы устоять? Сила его объятий подняла Амалию на цыпочки. Она прижалась к его телу, готовая в нем раствориться. Его рука скользнула к ее бедру, и она вдруг почувствовала, что земля уходит из-под ног. Спустя мгновение Амалия поняла, что он приподнял ее и перенес на середину беседки. Здесь ночь сгустилась до бархатной черноты. Он опустился на одно колено, увлекая Амалию за собой. Затем он бережно опустил ее на предварительно раскинутый сюртук и стал стягивать с нее капот, чтобы устроить на полу некое подобие ложа. Амалию не надо было поторапливать, она сама сбросила капот и опустилась на него рядом с любимым. Он лежал на боку, нависая над ней, гладя ее брови своими губами, нежно обегая языком изгибы ее розового ушка, слегка покусывая мочку зубами. Он замер всего на один миг, на один удар сердца, пока Амалия расстегнула ему жилет и сняла запонку с воротника его рубашки, а потом с новым азартом взялся за обследование каждого дюйма ее тела.

Внезапно она почувствовала, что теряет сознание и мысли распадаются на множество ярких осколков, когда его пальцы, пройдя по трогательной ямке над ключицей, вздрагивающим пикам двух соблазнительных холмиков, по вершинам ребер, как по клавишам, и по ямочке пупка, добрались до шелковисто-влажной плоти ее сокровенной женственности, лаская ее с такой испепеляющей страстью, что она задохнулась под накатившей на нее новой волной чувственного безумия.

Застонав, она обвила его шею руками, перебирая пальцами завитки его волос и испытывая восторг от такой, кажется, малости. Она дотронулась до соска на его груди и ощутила, как он напрягся, прикоснулась тыльной стороной ладони к животу, а потом ее пальцы скользнули под пояс его брюк.

Он отодвинулся, скидывая с себя жилетку и рубашку, расстегивая и снимая брюки, отшвыривая свои новенькие танцевальные туфли. Потом он потянулся, чтобы стянуть с нее сорочку, которая закатилась почти до пояса. Ночной воздух обдал тело Амалии прохладой, и она вздрогнула, но через минуту была уже в жарких объятиях любимого, уступая его напору, его силе, его желанию. Время сдержанной осторожности, когда они познавали друг друга, прошло. Их тела сплелись в тесном объятии, губы слились в жадном поцелуе, руки ласкали самые потаенные места в неистовом самозабвении страсти.

Амалию совершенно не беспокоило, что кто-нибудь может увидеть их здесь и осудить их любовное безумие на природе как проявление безнравственности. Что говорить, в эти минуты она не заметила бы, наверное, если бы Теш вышел из берегов и затопил их обоих, а этот старый ненужный мир прекратил бы свое существование. Все для Амалии потеряло смысл, все, кроме восторга наслаждения и неистовства самоотдачи.

Каким-то хриплым горловым звуком мужчина оповестил мир о приближении высшей точки наслаждения. Он бережно закинул ее послушные ноги себе на предплечья и прижался упругим пылающим животом к ее мягкому, ожидающему соития телу. Мгновение – и вот он уже в ней, проникает все глубже и глубже. Кровь в ее жилах приливает и отливает, напоминая волны прибоя, а сама она будто взлетает на гигантских качелях – то дух захватит, то сердце опустится. Ощущение это было столь ярким и сильным, что у Амалии начала кружиться голова, как от выпитого вина. Потом она расслабилась, помогая этой неистовой силе достичь ее жаждущего страсти естества. Он притянул ее к себе, потом снова откинул на спину, поднявшись над ней. Толчки превратились в ритмичные движения, которые она как бы обволакивала своей мягкостью и податливостью. Амалия физически ощущала, как напряжение накапливается в каждом его нерве, в каждом мускуле, готовое вот-вот прорваться обжигающим фонтаном страсти, орошая ее лоно живительной влагой. Она была готова к этому. Возбуждение достигло такого предела, что еще мгновение – и она сама разольется рекой плодородия. Амалия была частью этого мужчины, а он – частью ее; две половины, составляющие одно целое. Все окружающее – и реальность, и видения – отступило перед этим дивным союзом силы и слабости, объединенным великим таинством чувственной страсти. «Для чего существует ночь, если не для того, чтобы усилить это волшебство?» – думала она радостно. Сокрытые мраком ночи, влюбленные лежали в благоуханном оазисе из роз и жимолости, тесно сплетясь телами, их неистовое дыхание смешалось в сладкой истоме. Ища освобождения, они нашли упоение; стремясь к удовольствию, нашли наслаждение, которое навсегда забирало их в свой добровольный плен.