Текст книги "Цыганский барон"

– Вы здесь против своей воли? – холодно осведомился он.

– Что… при чем тут это? Я потеряла память и не знаю, где мое место, не знаю, где мне хотелось бы быть.

– Вот именно. Но мой гость уже заждался. Надеюсь, вы в скором времени присоединитесь к нам. А этот разговор мы продолжим позже.

Мара долго смотрела ему вслед. Смутная тревога точила ее. Неужели он нарочно сыграл на ее опасениях и ее гневе в надежде заставить ее выдать себя каким-нибудь неосторожным замечанием или взглядом? Ей не хотелось так думать, но было в его манере нечто подозрительное, как будто он очень осторожно прощупывал ее оборону. Она знала, что он на это способен. Не исключено, что до сих пор он оставлял ее в одиночестве, считаясь с ее болезненным состоянием, но, обнаружив, что она уже почти здорова, решил, что она выдержит допрос.

Ну и что? Да, он грозный противник, вооруженный умом и житейским опытом, располагающий множеством осведомителей, наделенный язвительным красноречием, которым, по воспоминаниям Элен, обладал и его отец, но он всего лишь человек, жалкий отпрыск захудалого балканского королевства где-то на краю Центральной Европы. Просто смешно смотреть, как все вскакивают по первому его слову, съеживаются, стоит ему только поднять бровь.

Она не станет этого делать. Может, у нее и нет морального права здесь находиться, может, она и представляет какую-то опасность для него, но это не дает ему права распоряжаться ее жизнью или смотреть на нее сверху вниз. В настоящий момент от нее требуется быть как можно ближе к нему, но она не обязана терпеть любое обращение, каким ему вздумается ее удостоить. Она не обязана и не будет терпеть.

4.

К тому времени, когда Мара добралась до гостиной, там уже не осталось ни следа от гвардии принца и господина Дюма. Принц сидел в одиночестве перед огнем, разожженным в большом мраморном камине. Он сидел в кресле, вытянув перед собой одну длинную ногу в сапоге, и глядел на пламя. В руке у него был бокал вина. Его золотистые волосы ярко выделялись на фоне синей шелковой парчи, которой были обиты спинки кресла.

За окнами день уже превратился в ранний вечер, казавшийся еще более темным из-за обложенного тучами неба. Свечи в ветвистом канделябре на столе в середине комнаты давали дымный и неверный свет. Все углы комнаты были погружены в тень. В полумраке можно было разглядеть на стенах драгоценные шпалеры работы Гобелена[6]6
  Красильщик, основавший в 1662 г. целую династию мастеров по изготовлению ковров-картин и давший им свое имя.


[Закрыть], вырезанный из мрамора фриз над камином с мифологическими фигурами, персидский ковер с цветочным орнаментом, несколько комодов, кушеток и кресел в стиле Людовика XV. К счастью, в полумраке пыль и грязь были не так заметны.

Маре показалось, что Родерик не заметил ее присутствия, но, когда она замедлила шаг на середине комнаты, он встал и повернулся к ней лицом. Он окинул взглядом измятое шелковое платье, которое ей пришлось еще раз надеть по необходимости, но ничего не сказал. Подойдя к комоду, на котором стоял поднос с бутылками и бокалами, он налил вина в бокал и протянул ей.

– Прошу вас сесть.

Его тон никак нельзя было назвать приветливым, но и упрекнуть его в излишней властности она бы не смогла. Мара подошла и взяла у него бокал с вином. Он указал ей на кресло по другую сторону от огромного камина, и она села на самый краешек.

Сам Родерик не стал садиться, а остановился спиной к огню, задумчиво глядя на Мару потемневшими глазами, словно обдумывая какое-то решение. Протянув руку, он коснулся затянувшейся раны у нее на виске. Мара отшатнулась, а он нахмурился и опустил руку.

– Чудесное выздоровление! Вы удивительно быстро оправились от пережитого потрясения.

– Со мной ничего страшного не случилось.

– Если не считать такого пустяка, как потеря памяти. Не думаю, что вы продолжали бы удостаивать нас своим обществом, если бы память к вам вернулась, поэтому смею предположить, что вы по-прежнему ничего не помните о себе. Я не ошибся?

Ей показалось или в его голосе прозвучала насмешка? Мара не могла быть твердо уверена.

– Нет.

– Насколько мне известно, никакого заявления об исчезновении женщины, отвечающей вашему описанию, властям подано не было. На улицах тоже не слышно ничего о похищении.

– Понимаю.

Она упорно смотрела на вино в бокале, переливающееся всеми оттенками рубина.

– Похоже, вам придется остаться с нами.

– Придется?

– Если только нет другого места, куда вы хотели бы отправиться.

Мара медленно покачала головой.

– Я… Мне очень жаль, что приходится злоупотреблять вашим гостеприимством.

– Ни о каком злоупотреблении речь не идет. Я придумал, как вы могли бы… отработать свое содержание.

Он нарочно употребил слово, вызвавшее у нее протест в предыдущем разговоре, в этом она не сомневалась. Мара взглянула на него, стараясь не выдать вспыхнувшую в душе тревогу.

– Что вы имеете в виду?

Родерик следил, как краска заливает ее лицо, и пытался угадать, о чем она думает в эту минуту, чего ждет от него. Помнит ли она их разговор в день возвращения в Париж? Если она и помнила, то ничем этого не показала: она не бросала на него кокетливых взглядов искоса, не выказывала смущения. Но неужели она могла забыть? Если она действительно забыла… Родерик чуть было не поверил, что она в самом деле потеряла память. Вот именно: чуть было…

– Мой дворецкий – прекрасный человек; более преданного и верного слуги мне не найти. Сарус служил мне с тех пор, как я себя помню, а раньше он служил камердинером и дворецким у моего отца. Его отец, дед и прадед служили моим предкам и во времена крепостного права, и после его отмены. Говорю вам об этом, чтобы вы поняли, почему я не могу просто взять и уволить его за пренебрежение обязанностями, хотя результат его теперешней работы вы сами видите. По правде говоря, дело не в пренебрежении, а в возрасте. Сарус стал плохо видеть, он больше не в состоянии работать, как когда-то, он даже из своей комнаты почти не выходит. И все же заменить его кем-нибудь помоложе было бы равносильно убийству: он посвятил свою жизнь служению мне и моему отцу. – Родерик помолчал с минуту, потом решительно продолжил: – Есть только один способ исправить положение, не нанося ему смертельного оскорбления: передать управление домашними делами в руки женщины.

– Вы хотите нанять домоправительницу?

– Какую-нибудь мегеру средних лет, деловитую, энергичную и полную презрения к жалким усилиям Саруса? Нет уж. Я имею в виду женщину, которую он примет, потому что будет знать, что она связана со мной. Права моей жены он признал бы безоговорочно, как и моей любовницы, если бы я настоял, а она проявила такт.

Это предложение, идеально отвечавшее ее целям, всполошило Мару.

– Вы хотите сказать…

Он насмешливо поднял бровь, его губы изогнулись в коварной улыбке, когда она умолкла, не находя нужных слов.

– Вовсе нет. Только для вида, если, конечно, вы сами не предпочтете, чтобы все было по-настоящему.

«Только не сейчас, только не сейчас», – твердила себе Мара. У нее возникло отчетливое ощущение, что было бы опасно согласиться на это странное предложение.

– Нет, но…

– Если я правильно понял, вы против того, чтобы быть у меня на содержании, вы предпочли бы зарабатывать себе на стол и крышу. Если я ошибаюсь, вам стоит сказать только слово, и я забуду об этом навсегда.

Его голос был вкрадчивым и мягким, как масло. Недоверие Мары возрастало с каждой секундой, но она не видела способа избежать ответа, которого он ждал. Она должна остаться с ним здесь, в этом доме.

– Мне не хотелось бы зависеть от вас, но ваше предложение… столь необычно.

– Многие женщины управляют домашним хозяйством холостых мужчин в Париже, и положение некоторых из них нельзя назвать обычным.

– Я не вполне понимаю, как вы намереваетесь убедить своего дворецкого, что я… что у меня есть подобного рода полномочия.

– Предоставьте это мне.

Опять в его голосе послышалась нотка высокомерия. А может, она слишком строга к нему? С таким же успехом это можно было назвать уверенностью в себе.

– Я готова признать, что ваши слуги действительно нуждаются в руководстве, – тщательно подбирая слова, проговорила Мара, – но почему вы думаете, что эта задача будет по силам мне? Вы ничего не знаете о моих способностях.

– Вы не сможете быть хуже Саруса.

– А если ваши слуги не захотят подчиняться моим приказам?

– Захотят, иначе вы их уволите и наймете других, попокладистее.

Она не сводила глаз с его волевого лица. Его синие глаза смотрели на нее безмятежно, но в то же время внимательно, выжидающе. С досадой, вызванной отчасти его раздражающей самоуверенностью, отчасти ощущением собственного бессилия, Мара сказала:

– Поскольку вы уничтожили все мои доводы против, полагаю, мне остается только согласиться.

– Только если вы сами того хотите. Я вас не принуждаю, просто прошу вашей помощи.

– Я вовсе не хотела сказать… – начала она, но умолкла на полуслове, понимая, что невозможно объяснить ему всю безвыходность своего положения. – Я буду рада помочь вам любым возможным для меня способом.

– Щедрое предложение, но углубляться в него я не буду. Наша следующая задача – должным образом экипировать вас для исполнения ваших обязанностей.

– Ну, это задача несложная, – с облегчением вздохнула Мара. – Не сомневаюсь, у вас есть поставщик обычной серой саржи, а также чепцов и фартуков.

– Нет.

Этот краткий ответ прозвучал с непримиримой категоричностью.

– В таком случае его нетрудно будет найти. Достаточно спросить у горничных.

– Мне кажется, вы умышленно не хотите меня понять. Что ж, позвольте объяснить предельно ясно. Я не требую, чтобы вы одевались как горничная.

– Тогда как же, по-вашему, я должна одеваться? – строго спросила она.

– В кружева и оборки, в прозрачную кисею и облегающий атлас с отделкой из шелковых ленточек и сеточкой вуали для скромности? Короче говоря, в наряд кокотки? – осведомился принц вкрадчивым голосом театрального злодея. – Какое у вас пылкое воображение, моя дорогая! Но нет, я имел в виду нечто совсем иное. Мы пригласим мадам Пальмиру.

– Нет!

– Вот уж это положительно интересно! Что вы можете иметь против обслуживания у самой модной портнихи Парижа?

Вот он – люк-ловушка, открывшийся у нее под ногами, когда она этого совсем не ожидала! А ведь он был прямо у нее перед носом, и тем не менее она попалась. Не кто иной, как мадам Пальмира сшила то платье, что было на ней сейчас, и дюжину других ее нарядов. Знаменитая портниха узнает ее с первого же взгляда.

– Ее цены наверняка слишком высоки для простой экономки.

– Простой? Вспомните о моем положении и не забудьте, что в глазах Саруса вы должны выглядеть чем-то большим, нежели простая экономка, а он в подобных вещах знает толк. В прошлом ему не раз приходилось сопровождать дам в ателье портних.

– Мне неинтересно, что носили другие ваши женщины. Я прекрасно обойдусь и более скромными нарядами.

– Капризная и строптивая… Хотел бы я знать, в чем туг дело. Уверяю вас, я не содержу гарема. У меня давно уже пропала охота развлекаться с куртизанками.

– Я вовсе не ревную, если вы на это намекаете!

Искра одобрения промелькнула в его глазах. Он оценил ее сообразительность.

– Вы могли бы притвориться. Итак, мы обратимся к мадам Пальмире.

Мара упрямо вздернула подбородок.

– Я предпочитаю сама шить себе платья.

– Это вы сшили тот очаровательный наряд, что на вас сейчас?

Его голос звучал шутливо, но Мара уже начала понемногу понимать его и сразу насторожилась. Она нахмурилась и оглядела свое платье.

– Нет. Но я хорошо владею иголкой и ниткой.

Родерик пристально изучал ее. Ее волосы, собранные в мягкий узел на затылке, были расчесаны на прямой пробор, трогательно неровный, видимо, сделанный в спешке. Его взгляд скользнул по ее лицу, задержавшись на чистой и нежной линии щеки. Она оправилась от пережитого потрясения телом, но не душой, он это знал.

– У вас будет мало времени для шитья, – сказал он вслух. – К тому же, даже если вы умеете шить, этим можно удовлетвориться для повседневных платьев, но как насчет туалетов для торжественных случаев?

– Мне нет нужды появляться на официальных приемах.

– Вы предпочитаете прятаться в своей комнате от стыда и позора? Но как же вы рассчитываете в конце концов узнать, кто вы такая?

– А вдруг я одна из тех, кто может бросить тень на вас? Нет, я предпочитаю надеяться, что со временем память ко мне вернется.

– Сколько же времени для этого потребуется? Две недели, месяц, год? Вы не можете прятаться бесконечно.

– Могу… какое-то время.

– Хорошо, как вам будет угодно. Мое желание состоит лишь в том, чтобы у вас был надлежащий гардероб, а поскольку у вас нет для этого средств, я этим займусь. В том, что касается расходов на хозяйство, еду, вино и так далее, оставляю все на ваше усмотрение. Выбирайте, что хотите и где хотите, а счета присылайте мне. То же самое касается вашего гардероба. Но я оставляю за собой право решать, что подходит и что не подходит в отношении качества ткани и фасона.

– Я постараюсь вас не опозорить.

– Лучше постарайтесь доставить мне удовольствие.

Беседа, если таковой ее можно было назвать, явно подошла к концу. С ледяной улыбкой Мара поставила на стол свой нетронутый бокал и встала.

– Лучше для кого?

– О, для меня, разумеется, – любезно ответил принц. – Для кого же еще?

– Добрый день, мадемуазель. Я – Уорт. Чем могу служить?

Мара знала, что рискует, зайдя в магазин Гажлен на улице Ришелье, который уже посещала раньше с бабушкой, но решила, что вряд ли кто-нибудь запомнил одну из многочисленных покупательниц, побывавших там за это время. В тот раз она купила всего лишь шаль, когда другие заказывали целое приданое. Вряд ли кто-то из продавцов ее узнает. Зато здесь она твердо могла рассчитывать на добротность ткани, к которой принц не придерется.

Но не иначе как злая судьба столкнула ее с тем же молодым англичанином, который в прошлый раз продал ей шаль. У нее возникло искушение повернуться и тут же уйти, однако это не только было бы непростительной грубостью в отношении человека, оказавшего ей любезность в прошлый раз, но выглядело бы подозрительно в глазах сопровождавшего ее Луки.

Сначала она подумала, что цыган взялся проводить ее просто по доброте душевной, из опасения за ее безопасность на улицах Парижа. Но время шло, он терпеливо и упорно следовал за ней из мясных лавок, где она выискивала самые свежие, самые нежные куски мяса, в кондитерские, куда она заходила в поисках лучших пирожных, и на открытый рынок, где она покупала овощи, и Мара ясно видела, что ему нестерпимо скучно. Он, безусловно, предпочел бы составить компанию другим гвардейцам, предпринявшим некую таинственную вылазку на Монмартр, о цели которой ей не сообщили. Поэтому Мара заподозрила, что он получил прямой приказ не спускать с нее глаз. Ему было приятно ее общество, но она занималась чисто женским делом, и ему, как мужчине, было неловко принимать в этом участие А уж здесь, в модном магазине тканей, где один из продавцов презрительно фыркнул и отвернулся, смерив его с головы до ног взглядом, от которого не укрылись ни одежда, ни смуглая кожа, ни кольцо в ухе, ни амулет с ракушкой, ему было явно не по себе.

Правда, Лука и виду не подал, что заметил. Он просто остановился у входа, прислонившись к мраморной колонне, с усталым презрением оглядывая красный персидский ковер, затянутые узорчатой обойной тканью стены, свисающие на цепях хрустальные люстры, отражавшиеся в высоких зеркалах, тепличные цветы и прилавки красного дерева.

– Добрый день, – ответила Мара.

Она решила, что для презентабельности ей хватит четырех платьев Она быстро сошьет одно, чтобы показать свое умение и получить возможность надеть хоть что-нибудь помимо белого шелкового платья, сейчас скрытого под ее плащом. А белое ей еще пригодится для вечерних выходов, если прикупить к нему кружев на отделку, чтобы скрыть порванные и заштопанные места. Если, конечно, ей вообще представится случай принять участие в каком-нибудь вечернем мероприятии.

Она изложила свою просьбу Уорт поклонился, показывая, что все понял.

– Прошу вас пройти сюда, мадемуазель Но ведь мы знакомы, не так ли? Вы – та дама, что купила серую шаль. Как приятно видеть вас снова.

Слыхал ли Лука? Мара не могла поручиться, что не слыхал, хотя они уже успели отойти от него на некоторое расстояние. Кто же мог предположить, что продавец в магазине ее узнает? Слава богу, он хоть не назвал ее по имени, возможно, потому, что не знал его. Она была просто одной из многочисленных покупательниц – одной из тех, кто забрал свою покупку с собой, вместо того чтобы заказать доставку на дом.

Англичанин начал извлекать из-под прилавка ткани. К своей работе этот молодой человек, которому на вид было чуть за двадцать, относился трепетно, с материей обращался как со священными покровами, в его руках она казалась чуть ли не живой.

Увидев переливающиеся всеми цветами радуги ткани, которые он выбрал, Мара воскликнула:

– Нет-нет, извините, что я вас сразу не предупредила! Мне нужно что-нибудь очень практичное, возможно, коричневое или серое.

– Как вам угодно, мадемуазель, – ответил он, причем его английский акцент вдруг стал очень заметным. Хмурясь, он выложил на прилавок материю тех цветов, о которых она просила.

Мара была просто не в состоянии принимать близко к сердцу переживания молодого продавца. Она пощупала край одной штуки. Это была прекрасная тонкая шерсть типа «шалли», чуть шелковистая на ощупь Но она никак не могла сделать выбор. До приезда во Францию она целый год носила эти унылые цвета, и теперь они ее совсем не привлекали.

– Вы позволите дать вам совет, мадемуазель?

Она со вздохом кивнула.

– Бежевый или коричневый цвет убьет вас, он лишит ваше лицо всех жизненных красок Серый лучше. Но лучше всего было бы вот это.

Он взял штуку ткани насыщенного темно-красного цвета, в складках углублявшегося до пурпурного оттенка, и волнами развернул ее до самого края прилавка.

– Прекрасный цвет, но такое платье вряд ли подойдет для наблюдения за генеральной уборкой.

– Почему нет? Даже занимаясь домашней работой, женщина может выглядеть такой же элегантной, как и при посещении театра или приеме гостей. А в быту этот цвет не менее практичен, чем любой другой, пожалуй, даже более: он прекрасно скрывает пятна. К тому же он выгодно подчеркнет безупречную красоту вашей кожи.

Уорт говорил так серьезно, что его невозможно было заподозрить в стремлении ей польстить.

– Вы говорите очень убедительно.

– Я говорю правду, – простодушно ответил он.

Мара согласилась на гранатово-красный цвет, на чистый глубокий синий и насыщенный зеленый в дополнение к серому. Покончив с выбором расцветки, она задумалась о фасонах: от этого зависело количество ткани каждого цвета, которую ей предстояло купить. Не стоило экономить на отделке, но в моде были пышные складки, многочисленные вытачки, прошвы, оборки, фестоны, бантики, розетки, и на них уходило чуть ли не вдвое больше ткани, чем на само платье. Мара выразила свою озабоченность вслух.

– Вы совершенно правы, мадемуазель: это пустая трата материала и усилий. Все это излишество украшений заставляет смотреть на платье, а не на женщину. Для вас это в любом случае было бы ошибкой. Вы похожи на мадонну Рафаэля – чистота и естественность с легким намеком на чувственность. Вам не нужны украшения.

Это был самый необычный продавец на свете. Мара чуть было не спросила его, не хочет ли он стать закройщиком женского платья, но отказалась от этой мысли. Скорее всего, он хотел лишь продать побольше товара, чтобы его сделали старшим приказчиком и он мог расхаживать во фраке, отдавая приказы подчиненным.

– Мне также потребуется насколько локтей батиста и муслина, – сказала она.

– Разумеется, мадемуазель. Как раз сегодня утром прибыла партия исключительного качества. Я вам покажу.

Было ясно, что подобного рода ткани требуются исключительно для белья, но Уорт по-прежнему держался с невозмутимой вежливостью. Мара решила, что он станет старшим приказчиком в самом скором времени, возможно, еще не достигнув тридцатилетнего возраста.

Тонкие ткани продавались в другом отделе. Когда молодой англичанин отправился за ними, мужчина, стоявший за спиной у Мары, подошел к ней.

– Вы прекрасно выглядите, мадемуазель Делакруа.

Она повернулась волчком и округлившимися глазами уставилась на высокого, худого, демонического вида мужчину в черном. Это был де Ланде, человек, который вышвырнул ее из кареты несколько дней назад. Мара тут же бросила взгляд на Луку и заметила, что он смотрит в их сторону. Цыган выпрямился и оттолкнулся от мраморной колонны, готовый прийти на помощь, если заговоривший с ней мужчина чем-то ее обидит.

– Я вижу, вы обзавелись телохранителем, – негромко заметил де Ланде. – Отошлите его.

– Как?

– Вы же неглупая женщина. Придумайте что-нибудь.

Он не стал ждать, чтобы убедиться в ее послушании, отошел на несколько шагов, притворившись, что его интересует стойка с зонтиками.

Мара вновь повернулась к прилавку, на котором все еще была расстелена ткань, и принялась ощупывать ее, сделав вид, что раздумывает над покупкой. Она закусила нижнюю губу, отыскивая в уме какую-нибудь уловку. А что, если закричать, позвать на помощь, позволить Луке скрутить де Ланде, а потом обратиться к Родерику за помощью, чтобы он нашел и освободил ее бабушку? Но она не решилась. Риск был слишком велик. Вдруг ее осенило. Она повернулась и подошла к цыгану.

– Делать покупки так утомительно, не правда ли? – сказала Мара с искусственной улыбкой. – Не думаю, что мне по силам вернуться пешком в Дом Рутении. Вы не могли бы подыскать кабриолет?

– Сию минуту. – Лука поклонился, но, выходя, бросил полный недоверия взгляд на мужчину у стойки с зонтиками.

– А вы стали настоящей заговорщицей, – заметил де Ланде, мгновенно оказавшийся возле нее. – Я сделал отличный выбор.

Она повернулась к нему:

– Что вам нужно?

– Какая горячность! Вам не следует забывать о своем положении… и о вашей любимой бабушке.

Он расправил тоненькие, словно нарисованные тушью черные усики, обрамлявшие с обеих сторон его влажные красные губы и сливавшиеся с острой бородкой.

Мара смотрела на него, на его холодную, циничную улыбку и чувствовала, как в душе у нее поднимается волна неистовой ненависти пополам со страхом.

Де Ланде был наделен демонической красотой и всячески подчеркивал свой сатанинский облик, одеваясь в черное, нося тонкие усики и заостренную бородку. За то краткое время, что они были знакомы, Мара успела прийти к выводу, что он упивается своими интригами и смотрит на себя как на второго Макиавелли[7]7
  Никколо Макиавелли (1469—1527 гг.) – итальянский политический мыслитель, считавший допустимыми любые средства ради упрочения государства. Его имя стало синонимом для обозначения политической беспринципности и интриганства.


[Закрыть]. Самомнение делало его еще более опасным.

Он кивком подтвердил, что доволен ее молчаливой покорностью.

– Итак, вкратце. Поздравляю, вам быстро удалось покорить принца. Не думал, что задача окажется столь легкой для вас.

– Ваши поздравления преждевременны. Я лишь живу под его крышей, больше ничего.

– Какое разочарование! Это надо немедленно исправить.

Невозможно было усомниться в смысле его слов. Мара вскинула голову:

– Не вижу необходимости.

– Не видите? Хорошо, я объясню еще раз. Очень скоро вам придется употребить свое влияние на этого человека, и вы можете надеяться быть услышанной, только если сблизитесь с ним… насколько это вообще возможно.

– Это безумие! – воскликнула она вполголоса, стискивая кулаки. – Он не из тех, кто поддается влиянию женщин, как бы близки они ни были.

– Все мужчины прислушиваются к мнению своих любовниц, особенно если роман только начался, а женщина достаточно ловка.

– Вы не понимаете. Принц мне не доверяет. Он не верит в потерю памяти. Я точно знаю, что не верит. Боюсь, он привез меня в Париж, только чтобы понаблюдать за мной. Ничего не выйдет!

– А вы постарайтесь, чтобы вышло. У вас все получится, если вы отбросите свою девичью стыдливость и глупые отговорки. Уверяю вас, вы прекрасно справитесь. Даже я чувствую вашу привлекательность.

Она бросила на него взгляд, полный отвращения.

– Я не смогу это сделать, просто не смогу.

– А вы соберитесь с силами, – прошипел он. На его бледных щеках, когда он увидел, что она не оценила по достоинству его комплимент, проступили красные пятна досады. – Через две недели принц должен посетить бал в доме виконтессы Бозире. Ваша задача заключается в том, чтобы обеспечить его присутствие. Если вы этого не сделаете, последствия вам известны.

– Но как… я не могу…

– Он получит приглашение. Позаботьтесь, чтобы он его принял.

– Он может принять приглашение и без моих просьб. Может быть, мое вмешательство и вовсе не понадобится.

– Но с таким же успехом он может и проигнорировать приглашение. Принц Родерик славится своей разборчивостью и политическим чутьем в отношении разного рода светских забав. Но этот бал он непременно должен посетить. Я рассчитываю на вас.

– Так речь идет о политике? – спросила Мара.

Де Ланде пропустил ее вопрос мимо ушей.

– Вы также позаботитесь о том, чтобы принц прибыл в нужное время и оказался в нужном месте. Я свяжусь с вами позже и сообщу, когда и где.

– Но как мне этого добиться, если я туда не поеду?

– Вы поедете. Это будет одно из тех собраний, куда мужчина может приехать с любовницей, если ему этого захочется.

– А если меня узнают?

– К тому времени это будет уже неважно.

– Для вас и ваших планов – может быть, но для меня…

– Это не имеет значения. Речь идет о вещах куда более важных, чем ваше доброе имя, моя дорогая.

– Что все это значит? Что вы задумали? Почему я должна привести принца на этот бал?

– Вам вовсе не нужно, пожалуй, даже вредно об этом знать. Главное – помните, что случится с мадам Элен и с вами, если вы не выполните моих инструкций в точности.

– Но я…

– Все, хватит споров. Помните, что я сказал. У вас всего две недели. Используйте их с толком.

Вернулся нагруженный тканями Уорт. Де Ланде откланялся с вежливой улыбкой, словно всего лишь мило поболтал со случайной знакомой, и ушел.

У Мары тряслись руки, ее била дрожь. Лишь огромным усилием воли она сумела вернуться к продавцу и к тому делу, что привело ее сюда. Она дала ему адрес для отправки покупок, и в этот момент вернулся Лука с сообщением, что наемный кабриолет ждет. Маре показалось, что Уорт взглянул на нее с некоторым удивлением, когда записывал адрес Дома Рутении, но тут уж она ничего не могла поделать. Попрощавшись, она позволила цыгану проводить себя до экипажа.

Лука не сел в кабриолет с Марой, он вскочил на козлы рядом с возницей. Воспользовавшись одиночеством, она предалась своим мрачным мыслям. Какую цель мог преследовать де Ланде, требуя, чтобы принц непременно появился на балу у виконтессы Бозире, представительницы мелкопоместного дворянства? Ей приходило в голову только одно возможное объяснение: речь идет о какой-то вендетте. Любая другая причина просто не имела смысла. Де Ланде упомянул о политике, но Маре такое объяснение показалось сомнительным. Де Ланде занимал пост в правительстве короля Луи Филиппа Орлеанского, следовательно, можно было предположить, что он – орлеанец и сторонник укрепления монархии если не по убеждениям, то хотя бы в силу своих личных интересов. Принц был наследником трона Рутении, то есть очевидным сторонником той же формы правления.

Мара мало интересовалась политикой, тем более французской, а вот ее бабушка годами следила за развитием событий, за столкновениями политических группировок, тем более что они частенько приводили к восхитительным скандалам. Элен утверждала, что наблюдать, как мужчины пускаются во все тяжкие для достижения своих целей, – не менее увлекательно, чем какой-нибудь театральный спектакль. Порой их поведение, как, впрочем, и идеи, которые они защищали, казались не менее нелепыми, чем сюжет самого популярного фарса. Поскольку бабушка часто читала ей отрывки из газетных и журнальных статей, пересыпая их своими собственными едкими комментариями, Мара в общих чертах представляла себе сложившееся политическое положение.

С падением империи Наполеона около тридцати лет назад Бурбоны вернулись на трон в лице Людовика XVIII, который был братом Людовика XVI, казненного на гильотине в 1793 году, и приходился дядей юному Людовику XVII, умершему в Темпле. По словам Наполеона, Бурбоны ничего не забыли и ничему не научились. Хотя Людовик XVIII был разумным королем и дал своему народу конституцию, он в то же время оказался холодным и расчетливым человеком. В поздние годы своего правления он решил, что власть, данная ему свыше, важнее прав народа. Ему на смену пришел его брат Карл X, человек добрый и честный, но еще более склонный к абсолютизму. После шести лет правления неспособность короля Карла к компромиссу или хотя бы к пониманию произошедших во Франции перемен привела к революции, закончившейся его отречением в пользу внука, малолетнего графа Шамборского.

Но страна к тому времени находилась под властью временного правительства, которому надоели Бурбоны. Трон был объявлен вакантным, и герцог Орлеанский, представитель младшей ветви династии Бурбонов, занял его в результате переворота, названного Июльской революцией. Его титуловали не обычным званием «король Франции», а особым: «милостью божией и волей народа король французов». Таким он и оставался поныне.

Семнадцать лет правления Луи Филиппа оказались нелегкими. Партия легитимистов, ратовавшая за возвращение на трон подлинного представителя Бурбонов, считала Луи Филиппа узурпатором и презирала его за то, что он был сыном цареубийцы Филиппа Эгалите[8]8
  Луи Филипп Жозеф (1747—1793 гг.) – герцог Орлеанский; в период Французской революции отрекся от титула, взял фамилию Эгалите (Равенство), был членом Конвента, голосовал за казнь короля.


[Закрыть]. Социалисты хотели установления новой республики, более представительного «народного» правительства без атрибутов монархии. Реформисты требовали перемен, одобренных Ассамблеей, которые лишили бы Луи Филиппа части его полномочий и превратили бы его в нечто вроде царствующего, но не управляющего британского монарха. Были еще и бонапартисты, считавшие, что не было в истории Франции более славной эпохи, чем империя Наполеона. Возвращение праха Наполеона Бонапарта с острова Святой Елены в 1840 году и захоронение его во Дворце Инвалидов дало новый толчок кампании по воцарению на троне племянника великого человека. Этот племянник – Шарль Луи Наполеон – был третьим сыном Луи, брата императора, и Гортензии де Богарне, дочери Жозефины[9]9
  де Богарне (1763—1814 гг.) – первая жена Наполеона Бонапарта.[1


[Закрыть] ] от первого брака.

Луи Филипп стал королем благодаря поддержке третьего сословия. Он продолжал добиваться этой поддержки и стал, по существу, королем-буржуа, которого запросто можно было встретить на улицах, в ресторанах или кафе. Он ходил в темном сюртуке и в шляпе, носил под мышкой зонтик. У него были скромные привычки, приобретенные в изгнании, когда ему часто приходилось голодать. В период эмиграции он несколько лет прожил в Луизиане, где приобщился к американской традиции рано вставать и много работать. Говорили, что король каждое утро встает с рассветом, сам топит для себя камин и работает за письменным столом до завтрака. Такое поведение импонировало буржуазии, но не нравилось тем, кто требовал, чтобы король вел себя, как подобает королю.